Черепашки-ниндзя: Большой запретный плод

— Это что за хуйня? — вырвалось у Рафаэля. Подросток ругался при отце впервые — да, собственно, никто из братьев себе этого не позволял. Но в эту секунду на эту дерзость не обратили внимания, хотя при других обстоятельствах такая наглость понесла бы за собой серьезные последствия. Больше никто не произнес ни слова — ни один из присутствующих не знал, как ответить на этот вопрос. Молчала и безымянная черепаха, только поглядывала на всех с деликатной скорбью, прикрывая большие блестящие глаза вуалью пушистых ресниц. — Это что, ещё один пленник?! — вырвалось у Леонардо. — Да сколько же ты детей позапирал, больной ублюдок! — выдал Рафаэль ещё одно кощунство, ещё более бесцеремонное, чем первое. — В этот раз я правда… — растерянно промямлил Сплинтер, но быстро взял себя в руки, — Донателло, что это такое?! Донни тем временем медленно сползал по двери, весь обратившийся в стучавшее под панцирем сердце. Кровь шумела в ушах, заглушая любые вопросы и мысли. Осознание того, что он натворил, кристаллизовалось в нем в единственную фразу, которую только он и мог из себя извлечь, фразу-обличитель, фразу, которая не могла быть не сказана: — Я превратил Спайка. И после этого его окончательно утянуло вниз, вниз, вниз, до тех пор, пока он не уткнулся в пол, обхватив голову руками, в попытке остановить это бесконечное кружение. — Чтоже, дети, — зло бросил учитель, — А теперь познакомьтесь с мамой. — А я хотел сестричку… — слегка разочарованно сказал Микеланджело. — Что? — ошарашенно прошептал Рафаэль. — Но Спайк же… Он же… — запинался Леонардо. — Она, — поправил его Сплинтер и тут же резко развернулся, направляясь в додзе. — Я хочу знать правду! — выкрикнул Леонардо, быстрым шагом направляясь за отцом. Учитель проигнорировал его, но в этот раз Леонардо отказался отступить. Он упрямо последовал за сенсеем и они скрылись в соседней комнате. А мама все так же стояла на месте, сведя руки в замок и исподлобья поглядывая на сыновей. Все молчали. Рафаэль безотрывно глядел на мать своим единственным уцелевшим глазом, нижняя губа подрагивала. — Я сейчас… — начал было что-то говорить Донателло, но в эту же секунду подростка обильно вырвало. Донни громко откашлялся, изрыгая из себя последние сгустки желчи, а потом тут же вскочил, подскользнувшись на луже, и рванул в свою комнату, сгорбившись и старательно пряча глаза в пол. Донателло не мог заставить себя взглянуть на сотворенное им существо. — Я… Мне надо… Мне надо выйти, — бормотал он себе под нос, закидывая в сумку случайные вещи со стола. Не понятно, перед кем он оправдывался: оставшиеся в гостиной его уже не слушали. Подросток выбежал в туннели, словно бы его кто-то преследовал, и позволил каменным лабиринтам вести его. Братья безропотно позволили ему сбежать — вся вселенная для них сейчас сжалась до размера комнаты отдыха, а её центром была маленькая, сухонькая черепаха, смиренно ожидающая того момента, когда они готовы будут её принять. — Мама… — тихо прошептал Раф, пробуя это слово на языке. Эти два слога потянули за собой клубок чувств и мыслей, которые он сейчас был не в состоянии обработать. — Она что, типа, как Ботти? — с сомнением спросил Микеланджело. Но Раф его не слышал. Как во сне, с усилием преодолевая тонну плотного эфира, разделяющего их, сын приблизился к ней, и застыл, не в силах прикоснуться. Она сама повлекла его к себе, легким движением разбив разделяющий их барьер. Конечно же она не была как Боттичелли — в темных, спрятавшихся в морщинистой коже глазах Рафаэль с первых секунд распознал огонек разума, осознанности. Одна ладонь коснулась его локтя, а вторая опустила его голову к себе на плечо, и медленно, с трепетом коснулась его макушки, лаская и утешая. Именно этого ему и не хватало всю его жизнь, а он и не знал — не мог знать. — Мама… — глупо повторил Раф, прижимая к себе легкое тельце, — Ты все это время была здесь. Она ничего не ответила — да и что тут можно сказать? Сын повел её за собой, и она позволила себя увести. — Надо будет потом попросить у папы и мамы сестричку, как думаешь, Ботти? — спросил Микеланджело у Боттичелли, который уже нацеливался метлой на образовавшуюся лужу. Леонардо упрямо пересек додзе вслед за Сплинтером и лишь на секунду задержался перед входом в его спальню, самым наглым образом остановив съезжающее вбок панно, не давая двери закрыться. Сплинтер с ошеломленной злобой обернулся назад и Лео тут же, пока хватало запала, бросил ему в лицо: — Я хочу знать, что произошло! Кто мы такие, почему мы здесь, откуда мы взялись! — Ладно, — устало согласился отец, распахивая дверь, — Проходи. К такому Леонардо готов не был. Он пришел требовать ответов, но о приглашении войти даже и не мечтал, и теперь глупо завис у входа, не осмеливаясь нарушить эту границу. Подросток бросил неуверенный взгляд на сенсея, и тот кивнул ему, подбадривая. Когда панно отрезало их от логова, Леонардо собрался с мыслями и вновь перешел в атаку: — Но в этот раз я не хочу слушать очередную сказку. Я хочу знать правду. С самого детства Сплинтер уклончиво отвечал на все вопросы подобного рода, а любые рассказанные им истории не выдерживали никакой критики. При этом их предыстория каждый раз переживала новую инкарнацию, стоило кому-то из сыновей усомниться в предыдущей байке. Но они никогда не высказывали своих подозрений. До этого момента. — Хорошо, — опять спокойно согласился Сплинтер, — Я расскажу. Сплинтер закрыл глаза и сделал паузу, словно бы вспоминая подробности давней истории. С минуту он молчал, а затем начал рассказ: — Много лет назад, когда я еще был человеком, я купил в зоомагазине 6 черепашек. На улице я встретил странного человека. В нем было что-то подозрительное. Я решил за ним проследить. Он свернул в переулок. Когда я заглянул туда, там стоял идентичный мужчина — у него была такая же внешность и одежда, как и у первого. Они вели себя неестественно, словно роботы. А в руках они держали какую-то светящуюся ампулу. Меня выдала помойная крыса — она пробежала мимо меня и странные мужчины меня заметили. Они закричали: «Ни с места. тебе в этом месте находится нельзя. Ты видел нас на этом месте.» Говорили они тоже как-то противоестественно, все время повторяли одни и те же слова. Завязалась потасовка, капсула с зеленой жидкостью разбилась об землю, попав на меня и черепах. В этот момент мы начали меняться. Черепахи приобретали все более человеческие черты, в то время как я… все больше становился похожим на крысу. Учитель замолчал, словно бы продолжать не имело смысла. Но лично у Леонардо эта история вызвала больше вопросов, чем ответов. И уж точно не тянула на объяснение. Значит Сплинтер когда-то был человеком? Зачем он купил так много черепах? Кто были эти двое? Роботы? Какой в этом смысл? Почему не превратился Спайк? Почему учитель не обратился за помощью после того, как его превратили, почему не искал лекарство? Почему решил жить под землей? Вся эта история была какой-то нескладной. — Это какой-то бред… — откровенно признался Леонардо. — Но так оно и было, — уверенно подтвердил мастер. — Почему бы вам раз в жизни не сказать правду? — отрешенно спросил Леонардо, — Вся эта ложь, ложь, ложь, ради чего это всё? Сплинтер не отвечал. Он испытующе смотрел на подопечного, словно ожидая, когда он дойдет до нужного вывода сам. И раньше бы Леонардо так бы и поступил — нашел бы ответ там, где его нет, лишь бы не разочаровать наставника. Но в этот раз так не будет. Он слишком устал притворяться. Леонардо больше ничего не сказал. Он вышел из спальни, просвечиваемый пристальным взглядом, и сдвинул панно, закрываясь от зрительного контакта. Но ощущение следящих за ним глаз не ушло никуда — чувство невидимого наблюдателя в логове никогда не покидало ни одного из сыновей. Донателло бежал, не разбирая дороги. Туннели петляли, то гоняя его по кругу, то выбрасывая в тупики. Он метался… Как крыса в лабиринте, и сам не знал, куда и зачем бежит. Мысль, большая и страшная мысль, полностью занимала его мозг, не оставляя места ничему другому — то, как далеко он зашел, и что сотворил. А ведь он был готов, ни на секунду не задумался перед тем, как совершить то, что могло убить Спайка, нет, его мать, но эта идея уже не вмещалась, не проходила, и он старался об этом не думать, о том, что произошло в гостиной, об этой незнакомке, вставшей в полный рост в его лаборатории, и о том, с каким презрением она посмотрела на него, прежде чем отстранить и направиться к другим своим детям. Он бежал. Вонь канализации и отраженное туннелями его сбивчивое дыхание, все навалилось разом, нашептывая снова и снова: посмотри, каков ты. Как легко ты готов убить. Перейти грань. Как тебе было плевать, на все плевать, и если ты так легко забыл про всё в этот раз, то что остановит тебя в раз следующий. Он бежал. Фрактальные лабиринты бросали его в стены и уводили обратно, но во всём этом все ярче и ярче проступал определенный паттерн. Весь мир был прострочен одним ритмом, и он ухватил начало этой рекурсии, нашел отправную точку его проклятого круга. Мир раз за разом тыкал его носом в одну и ту же лестницу, ведущую наверх, и он наконец понял, и, отдавшись фатализму, выбрался наверх, следуя за своей судьбой. Это был двор, практически неузнаваемый в ярком утреннем свете. На улице не было ни одного свидетеля — и быть не могло, потому что этого не было в сценарии у Мироздания. Нет, его третье чувство привело его сюда не для того, чтобы он был замечен — это было бы глупо и банально. Что-то большее стояло за всем этим — Донателло это чувствовал. Он так бы и не узнал это место, которое видел-то всего один раз, если бы не огромный, плачущий смайлик на стене, перед которой он вылез. Улыбающееся оранжевое лицо лило свои слезы ровно напротив того места, где Донни тысячелетия назад набрал едва светящейся зеленоватой жидкости. Подросток обернулся по направлению нарисованного взгляда и синтезированный голос из приложения в чефоне выдал: «Вы прибыли на место». Рафаэль аккуратно провел маму между хлама на полу, заботливо придерживая её за обе руки. Словно бы она не была в состоянии идти, или, если уж подумать, словно бы и не прожила в этой комнате большую часть своей жизни. Вспомнив об этом, Раф тут же густо покраснел и пинком отправил под кровать альбом с живописью эпохи возрождения, слипшийся на странице с Мона Лизой. Подросток бережно усадил женщину на кровать, и снова взял её сухие хрупкие ладони в свои руки. Сначала парень наклонился поближе, но сообразив, что от него ещё наверняка несет алкоголем, тут же резко отстранился. — Мам, — быстро начал он, захлебываясь в словах, — Мне столько надо тебе рассказать! Если бы я знал… Мама не отвечала. Подслеповатые глаза выражали лишь легкую грусть. — О чём это я! Всё это сейчас не важно. Главное, что ты здесь, — забывшись, Рафаэль вновь поднес свое лицо слишком близко, пахнув несвежим перегаром, — С этого момента все изменится. Я обещаю! Я знаю, я сам говорил — все пошло наперекосяк, и Майки начал употреблять, и Лео встал на сторону Сплинтера, с Донни черти что творится, да и я сам… В этот момент у него словно бы кончились силы, и подросток уткнулся головой матери в колени. Освободившаяся ладонь тут же вернулась на его затылок. Сбивчивый шепот Рафаэля теперь можно было разобрать с трудом: — …Я сам много чего наделал, мам. Очень много чего. И сам за братьями не уследил. Может это возмездие? Карма? Ведь Сплинтер всегда говорил — каждыйв ответе за другого, а я его не слушал… Морщинистая рука застыла, мелко задрожала на его голове. Рафаэль поймал эту дрожь, взял её руку, и поднялся, чтобы взглянуть матери в глаза: — Но теперь все будет иначе. Теперь, когда ты здесь… Все будет иначе. Я исправлюсь, обещаю. Мы все исправимся. И всё будет как раньше, нет — даже лучше. Рафаэль с надеждой посмотрел в глаза мамы, словно бы ожидая от неё какого-то подтверждения, ответа на все невысказанные вопросы. Женщина грустно улыбнулась и высвободила свои руки из хватки сына. Она осторожно поднялась, и, коснувшись плеча Рафаэля, направилась к выходу. Недоумевающий подросток сделал пару шагов ей вслед, но мама не задержалась, чтобы его подождать. Из гостиной послышались радостные приветствия Микеланджело и Рафаэль устало опустился на кровать, чувствуя себя лишним. Леонардо наматывал круги по додзе, как делал всегда, когда ему приходилось обдумывать особенно сложные мысли. Всё смешалось в нём — и правда, и ложь; факты, которые он считал истиной ещё с детства, оборачивающиеся очевидной манипуляцией, и байки, на проверку оказывающиеся реальными историями; фантастика и до боли обычная бытовуха, сказка и ничем приукрашенная реальность, всё, всё перемешивалось между собой и уже было не разобрать, где начиналось одно и кончалось другое. А вопросов становилось только больше. Время, вопреки мудростям, не желало расставлять все по местам, и клубок лжи становился только запутаннее, обрастал новыми узлами, и всё сложнее было начать его расплетать. Кому теперь верить? За кем следовать? Кто прав, и что хорошо, а что плохо? Разговор со Сплинтером прояснил ровным счетом ничего. И, если задуматься, чего Лео до этого ни разу себе не позволял, не прояснял и ни разу до этого. Почему Спайк не мутировал, если мутировали они? И можно ли вообще доверять Сплинтеру в том, что это их мать? Или это опять ложь, очередная ложь, созданная с неизвестными целями и ставящая под вопрос все остальное. И если уж на то пошло — если это и правда их мать, то почему учитель никогда не упоминал об этом? И самый важный из них: что ему теперь делать? Круг, ещё круг. Однотипные выматывающие действия. Почти магические. Ритуал. Нужно все структурировать, создать список. Предположим, что это не его мать. Что новый мутант был создан под руководством Сплинтера. Зачем? Какие риски могут за этим стоять? Нет, ерунда. Да и кто это ещё может быть? Их сестра? Просто левая черепаха? И какой тогда смысл выставлять её их матерью, в любом случае? Нет, нет. Всё это — бред. Ничего не понятно. Но с каждым кругом ответ становится все очевиднее — надо поговорить с матерью. — Мама! — радостно воскликнул Майки, бросаясь к вышедшей из спальни женщине. Черепаха раскрыла объятья на встречу сыну, и Майки повис на новообретенной матери, радостно хохоча. — Я должен тебе столько всего показать! Мы должны сделать замок из песка! Нет, подожди! Сначала украсим рождественскую елку! Только нужно будет склеить шары, которые я использовал для ловушки… Продолжая болтать, Майки повел маму в центр комнаты. Потом он без причины её отпустил, так никуда и не доведя, и бросился в свою спальню, из которой вернулся с целым ящиком хлама. — Смотри, это фигурка Сэра Антилопы, защитника Земли! А это фломастеры, я разложил их в порядке радуги. Правда они все засохли. Микеланджело бросил фломастеры обратно в коробку и вскочил на ноги: — Я должен познакомить тебя с Боттичелли! Ты не знаешь, но с нами жил… Хотя, — задумался Майки, — Ты, наверное, знаешь. Ты же его мама! Подросток взял Гиганта под локоть и Ботти послушно пошел, мелко перебирая ногами. — Только не делай резких движений. Ботти… Он мальчик нервный. Пугается до сих пор. Мама прижала к себе великана, и Боттичелли застыл, скованный по рукам. Особых восторгов по этому поводу он не выразил, как, впрочем, и возражений. Во время этой сцены Майки не прекращал тараторить: — А нам стоит называть тебя Спайком? Есть женская версия имени Спайк? Спайкесса? Или просто говорить мама? …Я же не тороплю события? И опять внезапно сорвался с места, одержимый уже какой-то новой идеей. Подросток вернулся с грудой каких-то старых футболок и обрывков ткани, и тут же бросил эту кучу себе под ноги: — Повязка! Мы должны сделать тебе повязку! Как же я сразу… Мы будем ниндзя-семьей! Семидзей… Нет, это глупо. Дай мне время, я что нибудь придумаю. Мы же на ты, верно? — выстреливая пулеметной очередью слов, Майки принялся терзать какую-то футболку с рокерским логотипом, — Но цвет, нужно придумать цвет! У Ботти вот желтая, хотя ты и сама видишь… Какой цвет кричит: «мама-ниндзя»? Может, зеленый? Леонардо осторожно выглянул из додзе и некоторое время наблюдал, как Микеланджело примеряет к лицу матери разные лоскуты, ни на секунду не прекращая смеяться и болтать. Решимости как-то резко поубавилось. Лео казался таким лишним в этой картине, словно за прошедший час успел пропустить лет десять семейных встреч. Никто его не замечал. С каждой прошедшей секундой идея вломиться в чужую идиллию казалась всё более и более странной. Внезапно он встретился глазами с Донателло — тот застыл в проёме лаборатории, так же зачаровано наблюдая за сценкой с другого конца гостиной. Брат вернулся со своей спонтанной прогулки никем незамеченный. Словно бы и он был лишним на этом празднике воссоединения. Их бессловесное соглашение было заключено в ту же секунду: братья переглянулись, и Леонардо кивнул, приглашая Донателло на разговор. — Ты с ней уже говорил? — спросил Лео, когда они отошли в дальний угол. — Нет. А ты? Леонардо помотал головой. Они помолчали. — Я не хотел, — почти прошептал Донни, — Я экспериментировал с образцами, и видимо часть попала на Спайка. — Значит ты был там, когда… она превратилась? — Ну да. А что? — не понял Донателло. — Не знаю, Донни, не знаю… — устало выпалил Лео, — Просто… Всё это странно, ты не находишь? Вся эта история с матерью. — Да, да! — тут же подтвердил брат, — Подозрительно как-то… Вся эта история «с мамой» взялась просто из ниоткуда. — Верно, верно! — кричали Донателло стены, — Это постановка, подстава! А значит, что ты ни в чем не виноват! — Точно, — ответил Лео, — У нас даже нет доказательств того, что это наша мать. — Может это всё план Сплинтера… Он хочет что-то выяснить, вытянуть из нас информацию, — быстро забормотал Донни, хватая брата за плечи. — Да ладно тебе, — отстранился Лео, — Какую такую информацию он сможет выяснить подобным способом… — Да всё что угодно! — кричали стены вместе с Донателло, — Если мы что-то не так скажем, уйдем на поверхность, захотим убежать… Он всё это выяснит! Мгновенно! — Перестань. Она даже разговаривать не умеет. Брось, Донни. Нам нужно… Нам нужно с ней поговорить, — принял решение старший брат, — Ведь не можем же мы избегать её вечно. В конце концов… Это наша мама. — Ладно. Ладно! — Донни отпустил брата, приходя в себя, — Ты прав. Мы должны с ней поговорить. Майки как раз закончил собирать башню из кубиков, и в этот момент зашли ребята. Они провели в додзе минут пять, и к середине разговора мама, уловив пару слов, оставила свои ворота из кубиков и прислонилась к косяку, тщательно вслушиваясь в обрывки фраз. Но теперь она сидела рядом с ним на полу, любуясь построенным ими замком, как ни в чем не бывало. — Привет, эм, мам? — неуверенно начал Леонардо, — Мы пришли… — Мы пришли поздороваться, — перехватил инициативу Донателло, — И… Извиниться. Я знаю, что то, что я сделал, было неправильным… И я правда, на самом деле хочу исправиться. — В последнее время все пошло не по плану, — сменил брата Лео, — Но я правда стараюсь изо всех сил. И теперь, когда ты здесь… Я надеюсь, что все будет иначе. Братья застыли, с надеждой ожидая вердикта. Мама поднялась, и они готовились получить свою порцию утешения и примирения. Но вместо этого мама… Заговорила. — Боюсь, что для вас слишком поздно, мальчики, — с печалью сказала женщина и грустно усмехнулась. Голос выдавал в ней старую, утомленную черепаху. Леонардо и Донателло застыли, не зная, что на на это ответить. Но Майки нашелся мгновенно: — ОНА ГОВОРИТ?! Но второй раз чуда не произошло: женщина проигнорировала этот вопрос и уверенно направилась в лабораторию. Прошло, наверное, секунд десять-пятнадцать после того, как дверь за ней захлопнулась, пятнадцать невозвратных, переломных секунд. После этой затяжной паузы Леонардо неуверенно спросил: — А зачем она пошла в лабораторию? Через мгновение все логово вздрогнуло, словно в спазме, и противоположная стена взорвалась, исторгая из себя нечто огромное и дышащее, и раскидывая во все стороны обломки и штукатурную пыль. Когда облако осело, братья увидели, что посреди гостиной стоит огромный монстр, свирепо кричащий куда-то в потолок. «Ну уж нет, » — подумал Сплинтер в противоположном конце логова, перелистнув страницу, — «Что бы они там не творили в этот раз — пускай разбираются сами». Это была черепаха, изуродованная так, что её едва можно было распознать. Всю её поверхность покрывали пластины костяной брони, острые и натыканные в полнейшем беспорядке, а те участки, которые не были закрыты панцирем, представляли из себя месиво из бородавчатых наростов, разбитых множеством трещин. Чудовище заполнило собой все логово, а всё, что стояло на его пути, было немедленно уничтожено. — Мама… — сказал Майки, но его слова потонули в грохоте и рёве. К его ногам прилетели нунчаки, а Лео и Донни тем временем выбегали из додзе со своим оружием в руках. Ошеломленный Рафаэль вывалился из спальни, выхватывая саи. Но подросток застыл на пороге, не в силах осмыслить происходящее: — Что… это такое? Чудовище сделало шаг, и в сторону братьев полетел стол. — Похоже, что мама вылила на себя ещё одну порцию мутагена! — ответил Донни, отпрыгивая от летящих в его сторону осколков. Мутаген — вот то слово, что он искал всё это время. И когда Донателло выкрикнул это, природа странной зеленой жидкости открылась ему — вот, в чем заключались её свойства. — Но зачем? — законючил Майки. Своё оружие он так и не подобрал. — Полагаю, что она хотела превратиться обратно, — холодно ответил Лео, — Вернуть всё, как было. В этот момент Боттичели заприметил большую кучу обломков, оставшихся от игрового автомата, и уверенной походкой направился в их сторону, сжимая метлу. Громадная нога зверя сорвалась с места и устремилась прямо туда, где уже стоял Ботти, неловко размахивая метлой. Майки подлетел молнейносно, без шуточек и обычных кривляний. Он вообще не сказал ни слова — только перемахнул разом пол гостиной и вытолкнул полоумного брата с пути огромного столба. Всё ещё безоружный — нунчаки так и остались лежать на полу. Боттичелли повалился на спину, а Майки… Так и остался на пути ноги. Черепаха размером с трактор обрушила весь свой вес на незадачливого бойца, и все братья четко услышали хруст. А потом… Потом у Рафаэля в голове всплывали лишь образы: блеск саи, кровь, и податливость плоти, когда лезвие преодолевало толстый слой кожи. Лишь для кого-то со стороны это могло сложиться в последовательную картину — как Рафаэль, извергая из себя вопль, бросается вперед, весь превратившись в удар, и как дерет, уничтожает, рубит в пыль груду мяса, придавившее его брата, и всё эту за ту секунду, пока болевой сигнал не дойдет до мозга, пока чудовище не завоет, мотая головой и шаря уродливыми лапами… Но для него, для него лишь холодный блеск металла, и кровь, и крик, дерущий горло, и сладостное, сладостное удовольствие. Он двигался отточено, мастерски, позволяя мышечной памяти, знаниям, накопленным за годы и годы тренировок, его вести. Он был наточенной катаной, инструментом, не думал — делал, уворачивался, когда нужно было увернуться и бил, кода можно было ударить. Рафаэль почти играючи отскочил от удара лапой, а потом, запрыгнув на неё же, вонзил свои саи в шею монстра. В складках кожи появились разрезы — и братьев, спешно уносящих с поля боя Микеланджело, оросило кровавым дождем. Но ниндзя крепко держался за оружие, и он пополз вверх, к голове, используя клинки как скалолазаное снаряжение. И как не мотало чудище головой, как не пыталась сбросить своего убийцу, воин продолжал лезть, игнорируя любые препятствия. И когда Рафаэль оказался наверху — одним синхронным ударом он вонзил саи в глазницы, да с такой силой, что их пришлось выдергивать по одной, пока животное корчилось и кричало, не переставая трясти мелкой башкой. А потом и сторонний наблюдатель не смог бы описать то, что происходило дальше — потому что посыпавшийся град ударов уже невозможно было запомнить, а может и от того, что на эту бессмысленную жестокость неприятно было смотреть. Клинки входили и входили в плоть, чавкающую, не содрогающуюся, не сопротивляющуюся, и все не закрытые пластинами поверхности превратились в мясо, мясо, мясо, истекающее кровью, с вкраплениями того, о чем думать и не хотелось, и Раф остановился только тогда, когда совсем выбился из сил. — Ты… Ты её убил, — прошептал Микеланджело и отключился.