Новостная лента 94-ого

От края до края небо в огне сгорает

И в нём исчезают все надежды и мечты

Но ты засыпаешь, и ангел к тебе слетает

Смахнёт твои слезы, и во сне смеёшься ты

Засыпай на руках у меня, засыпай

Засыпай под пенье дождя

Далеко, там где неба кончается край

Ты найдёшь потерянный рай

00:30 месяц спустя.       —Я не могу так, не могу больше,— на противоположном конце провода раздался отчаянный вой,— он меня ненавидит, да, Миш? Он ненавиди-и-и-дит…       Из трубки по всей комнате эхом раздавался этот крик, он, казалось, был бесконечным, звенел в самой черепной коробке и никак не хотел затихать.       — Тебе нужно успокоиться, пожалуйста. Ну е-мае, выела ты мозги мужику, ему теперь надо...расслабиться что ли? Нет, не по бабам, ты же его знаешь, Сонь,— парень в который раз устало прильнул губами к очередной почти истлевшей сигарете,— понимаешь, нельзя просто взять и построить то, что рушилось месяцами, за один день. Он о твоих переменах, я более чем уверен, даже не догадывается. Да хуй бы кто догадался, понимаешь?       —Я всё испортила?— эти слова прозвучали так обречённо,— он перестал со мной разговаривать, просто отмахивается от всех попыток выяснить что происходит…       Поджав губы, точно ответить ему на это было совсем нечего, Горшок небрежно швырнул измученный окурок в пепельницу. По его мнению Соня действительно была виновата. Не испытывая ни малейшего желания отвечать на поставленный подругой вопрос, парень поспешил соскочить с уже порядком надоевшей темы:       — У нас репетиция сегодня вечером, если хочешь, то я могу с Лёхой поболтать об этом всём. Если тебе, конечно, хоть как то это облегчит душу.       — Да, пожалуйста.       Раздались протяжные, словно плачь невиданного зверя, гудки.        Не находя себе места, Миша вновь прикурил. Как же замучили его эти телефонные разговоры, все эти разборки между его родным братцем и подругой. Гаврила ни коим образом не хотел становиться третим участником этих несчастных отношений, посредником между двумя несостоявшимися любовничками. Его мучала совесть. Он не понимал почему, но каждый раз, стоило ему поднять трубку, к горлу подступал ком. Он исчерпал весь запас ободряющих речей, устал слушать часами о младшем и врать, лишь бы только сдержать девичьи рыдания на проводе. Ему отчего-то больно было их слышать. Эта ноющая боль накатывала чёрной волной и вызывала отвращение к той, кого мишиному сердцу было так жаль. Его воротило от того, что она такая жалкая.        Соня выдохнула: она чувствовала, что надо взять себя в руки, что такое не может более продолжаться. В тот день, когда Лёша так разительно изменился, она так и не смогла поменяться следом. 

«Всего три дня, я продержалась три сраных дня…— Боголюбова остервенело вцепилась в свои волосы,— я не бухала три дня и сорвалась блять».

      Отчаянье окатило девушку мерзкой моросью на спине. Как ей хотелось быть понятой и услышанной, но кому под силу понять девичий поток мыслей, распутать клубок сомнений, пожирающих её изнутри? Жадно хотелось объятий, хотелось вновь увидеть  искреннюю улыбку любимого Лёши, ощутить на плечах тяжесть его тёплых рук, но как этого теперь добиться?       Девушка выдохнула. Ей хотелось вновь забыться, провалиться в сладкое небытие, прочь из этого мрачного нескончаемого сна. Хотелось увидеть в родных карих глазах хоть каплю жалости, но она вся уже была пролита вместе со слезами на треклятый кухонный стол. Она вынудила его, заставила, точно сигаретный дым, втягивать в себя всю ту ненависть которую копила для себя годами. 

«Разве он заслужил это? Заслужил, в ответ на свою доброту, получать эти гнусные пощечины раз за разом..? Что же я натворила, Господи…»

      Холодные руки рьяно тряслись в взлохмаченных волосах.       —Сука..— хрипло завыла девушка,— я несчастная сволота.        Дыхание в конец сбилось, лёгкие будто бы парализовало, сдавило до боли тисками рёбер и пронзило безжалостно. По горячему лбу девушки стекла пара солёных капель, но ей было нестерпимо холодно. Холод. Она чувствовала его отовсюду — от некогда безучастной до семейных проблем матери, от безжалостного отца, от вполуха слушающего её слова Гаврилы и такого отчужденного Лёши. Родные стены начали казаться чужими, превратились из уютной обители в бетонную клетку, постепенно наполняющийся вязким цементом.        Щелкнул дверной замок. Резко дёрнувшись, Соня подскочила с дивана — Лёша вернулся. Наспех пригладив волосы, двинулась неуверенно в сторону тёмной прихожей. Боголюбова не хотела, чтобы он видел, как терзает она себя, боялась, что это еще пуще оттолкнет его.

«Бессмысленно пытаться вызвать жалость у человека, которому наплевать. По крайней мере сейчас».

      —Неважно выглядишь,— безразлично бросил Ягода, стоило Боголюбовой показаться в дверном проёме,— не видела случайно мою сумку? Черную такую, спортивную. Она мне п-позарез нужна.       —С тарелками и педалью которая?— голос предательски сипел и дрожал. Сглотнув комок обиды от сказанного Горшенёвым, девушка натянуто улыбнулась,— в гостиной вроде бы.       Оперевшись на выбеленный косяк, Лёша скинул на пол кое-как снятый второй кроссовок. Обувь с глухим шлепком безвольно плюхнулась в гору сонькиных стареньких ботинок. Его движения были резкими, парень будто бы хотел поскорее  оказаться наедине с собой, не стоять здесь перед заплаканными зелёными глазами.       Удивительно небрежно он выглядел сегодня: чёрные волосы были растрёпанны, непослушными прядями спадали на белеющее в ночном сумраке лицо, любимая и всегда заботливо выглаженная Соней рубашка была сплошь измята.       В нерешительности девушка переступила с ноги на ногу, сомневаясь, что стоит продолжать донимать своего любимого вопросами. Однако вопросы были, лезли вопреки желанию Боголюбовой прямо из глотки и унять их было совершенно никак.       —Ты тоже сегодня какой-то помятый…случилось чего?       —Нет, запарился на работе п-просто. У нас есть пожрать чего-нибудь?       Девушка вздохнула. Легонько опёрлась плечиком на стену, сложила руки на груди, точно защищаясь. Знала ведь, что будет дальше.       — Я не готовила ничего, не успела. Извини, чувствую себя неважно.        В ответ на это Лёша просто махнул рукой. Подхватив сумку, он быстро проскочил перед Соней на кухню, оставляя её вновь в объятиях кромешной темноты.       К только высохшим глазам Боголюбовой опять подступили слёзы. Стараясь сдержать непрошеных гостей, она лихорадочно начала тереть веки ладонями — как она устала от этого безразличия. Лучше бы он начал отчитывать её за безделие, чем просто прошел мимо.       Немного помявшись, маленькая тень проследовала на кухню. Стоило девушке сделать пару шагов в намеченную сторону, как её обдало холодным октябрьским ветром. Он мгновенно пробрал до костей, бесцеремонно проник под тонкую белую ткань рубашки, заставляя Боголюбову поёжиться. От Лёши веяло таким же холодом.       Он почувствовал её безмолвное присутствие. Не оборачиваясь, точно не готов был удостаивать девушку даже взглядом, стряхнул сигарету за оконную раму. Её, Сонечку, некогда приносившую столько удовольствия, такую необходимую и важную, а ныне истлевшую, он был готов сбросить со своих рук так же, как этот пепел. Лёше не хватало духу продолжать игнорировать этот плачь за стеной, он не мог более делать вид, что не слышит эти протяжные всхлипы. Не хотелось ему, чтобы опустошенная Соня донимала Горшка, он ведь знал, что по необходимости выговориться, Боголюбова помчится к его брату. Ягоду это мучало, мучало то, что он должен оставить её немедленно. Попытки терпеть разлад, желание дождаться момента, когда девушка прийдет в норму — это не приносило никаких плодов, всё становилось только хуже.        —Т-ты хочешь поговорить, да?— он так и не обернулся— даже если не хочешь, нам определено нужно это сделать.       Девичье сердце пропустило удар. Этого разговора она определено не ожидала. Не сейчас, не здесь. Неужели он её бросит вот так просто, стоя к ней спиной, неспешно покуривая сигарету?       —Ты все же решил приготовить со мной ужин посреди ночи?— попытка пошутить была такой безнадёжной, что даже вызвала у стоящего перед окном Горшенёва нервный смешок,— знаешь, я не против.       —Давай выпьем?— его голос впервые дрогнул. Чувствовалась в нем нерешительность и даже…слабость?       —Зачем? Ты ведь знаешь, что я пытаюсь бросить…       —Д-да, точно, извини,—Горшенёв сконфужено повернулся, в его взгляде читалось сочувствие,—тогда, если ты не против,— изящная рука потянулась к полке на которой покоилась бутылка с полусухим вином. Кажется, они хотели её выпить на грядущую годовщину,— я…д-давно думал над этим. Всё произошедшее,— обдумывая каждое слово, он сделал небольшую, но такую болезненную паузу,— оно, н-наверное перечеркнуло…нет, блять, Сонь, я не знаю как сказать. Мы просто должны покончить с этим. Сегодня же.       —Я понимаю. Не продолжай.       Утренний ветер был всё еще промозглым, беспощадно кусал красные девичьи щеки, застилал пеленой зарёванные глаза. Соня не знала, сколько она уже бродит по округе, не знала который час, да и не волновало её это. Лёша остался дома, пил это несчастное вино, пока она удовлетворяла себя пьяной прогулкой по окрестностям. Они оба остались разбиты, но каждый по-своему.

«Теперь у него всё наладится».

      Редкие прохожие бросали в сторону пошатывающейся Боголюбовой пренебрежительные взгляды — такая молодая, а уже на обочине жизни с бутылкой водки в руке. Возможно, было уже около 6 часов, кто-то спешил на работу.       Внезапно резкая боль пронзила ногу задумавшийся, громко вскрикнув, девушка полетела навзничь прямо на асфальт. Осколки пузыря поранили руку, окрапив белую рубашку алыми пятнами. Ругаясь себе под нос, Соня кое-как поднялась на локти. Всё тело саднило, морозило. Закусив губу, несчастная подняла глаза к такому далёкому, но такому прекрасному небу.       Над головой уже раскинулись предрассветные, орозовевшие облачка. Они медленно текли куда-то за горизонт, за крыши бесчувственных многоэтажек и кроны реденьких деревьев. Они уносили с собой время, воспоминания, всё хорошее, что успела пережить девушка в одних стенах с младшим братом Миши. Хотелось выть от боли и обиды.       Сделав над собой усилие, не взирая на осуждающие вздохи какой-то пожилой женщины, Боголюбова поднялась. Обтерев наскоро порезанную ладонь о мокрую ткань джинс, она всё той же пошатывающейся походкой двинулась вперед. К метро. К тому, кто всегда выслушивал её пьяные бредни, к тому единственному, кому она могла показаться сейчас в таком дрянном состоянии — к Горшку.       В ответ на весьма продолжительный настойчивый стук, за дверью послышались привычные тяжелые шаги. Лязгнула цепочка, повернулся пару раз в покарёженном замке ключ. Следом, как и ожидалось, показалась лохматая голова сонного Миши.       —Сдурела в такую рань приходить? Ты че, емае, всю ночь квасила?— без тени сочувствия он оглядел стоявшую в коридоре гостью,— у тебя же вся рубашка в крови, ещё и подраться умудрилась? Упала где?       Соня икнула, выпитый алкоголь успешно давал о себе знать, начало подташнивать. Отрицательно помотав головой, она тут же облокотилась на стенку, руки рефлекторно зажали рот. Очень ей не хотелось блевать прямо перед дверью, но сглотнуть всю подступавшую к глотке желчь упрямо не получалось.       —Блять, — Миша наконец распахнул дверь и позволил девушке пройти,— пиздуй в сральник, только ради Бога, не замарай всё по пути.       Это прозвучало смешно, Соня при других обстоятельствах точно бы посмеялась: «замарать» эту эрмитажную квартирку при всём желании не получилось бы — она и так была похожа на обитель местных бомжей.       Длинный коридор, благодаря последним усилиям измотанного организма, был преодолён разительно быстро. Открывать щеколду на двери оказалось сложнее, чем Соня предполагала — собственные пальцы совершенно её не слушались, проскальзывали по холодному металлу, оставляя на поверхности алые следы.       —Давай помогу, алкашня,— теплая ладонь накрыла девичью руку как бы убирая от замка,— пиздец ты конечно, прям хуё-моё. Тебе так напиваться нельзя, понимаешь же, да?       Благо, гаврилина помощь на открытии двери не закончилась — уже через пару секунд он терпеливо убирал прилипшие к мокрому лицу Боголюбовой волосы, придерживал её за плечи, не давая отрубиться прямо на кафеле. Она была благодарна, хотела сказать ему тысячи добрых слов, только бы язык не заплетался. Возможно, благодарность и без того читалась в тусклом взгляде зеленых глаз, а может и не нужны были ему никакие благодарности, но Миша отчего-то тепло улыбнулся.       —Давай, поднимайся и пойдем в гостиную,— Соня почувствовала, что её не без труда пытаются аккуратно поднять с пола,— я тебе попить дам, а то как то совсем ты плохо выглядишь. Отоспишься, утром расскажешь чё там приключилось, хорошо? — голос звучал мягко, чарующе. Девушка готова была слушать этот бархатный голос вечно.       —Обними меня, пожалуйста…