Новостная лента 94-ого

Обнимай меня, как не обнимала; Сердце рвется из пустоты! Обнимай меня, нам еще не мало В жизни выпить горькой воды!

      Едва с обветренных сонькиных губ сорвалось это неуместное и до ужаса нелепое «обними меня», как Миша непроизвольно разразился смехом. Он и сам, признаться честно, не понимал, что же в этих словах такого абсурдного и смешного, но чувства они вызывали соответствующие. А, быть может, это нервный смех?       —Хочешь в отместку за какую-нибудь давнюю обиду мне на футболку срыгнуть, принцесса?— Горшок поднял руки в примирительном жесте,— ты уж извиняй, но я на такое не поведусь. Не сегодня,— тепло добавил он, вновь тщетно пытаясь оторвать обмякшее девичье тельце от пола.       Боголюбова, казалось, от слова совсем его не понимала. Тянулась к шее напротив тонкими подрагивающими от слабости ручками и непонимающе хлопала ресницами:       —О чем ты..? Что за…херню ты спизданул? Гаврила! — преодолев накатывающий тремор, Соня, вывернувшись и собрав ладошку в неубедительный кулак, шуточно задвинула Мише в плечо. Она на удивление быстро смекнула, что сказала не то что бы что-то лишнее, но, во всяком случае, слова её прозвучали точно с подтекстом.  Девушка не была уверена, что хотела этого.        —Да тише ты, тише, емае, нашлась амазонка.        —Меня как скотину колбасит, я прошу твоей дру-у-у-ужеской поддержки, а ты ссышся и отговариваешь. То-то ты мой «герой-любовник», ей-богу.       Парень в очередной раз прыснул. Его смех, глубокий и раскатистый, отражался от зеленоватой плитки, заполнял собой всю комнатушку. Миша то и дело жмурился по-кошачьи от удовольствия, поглядывал из-под полуприкрытых ресниц на подругу, точно желая увидеть её реакцию на происходящее. В его глазах отражалась назойливо трещащая электрическая лампа, забавно играя бликами на тёмной радужке, она придавала взгляду пущей выразительности. Соня утопала в этом взгляде, сидела с глуповатой улыбкой завороженная и околдованная, не могла и не хотела отвлекаться. Быть может, она сидела бы так и дальше, но изрядно зардевшийся Горшок, вероятно решив окончить своё «смехопредставление» наиболее зрелищно,— а может это была простая случайность,—громко хрюкнул. Соню тут же прорвало.       —Ууу, да ты свинота, Гаврила! — тонкий палец прицельно ткнулся Мише в грудь,— всегда знала, что ты — галимая бескультурщина.       —Я? Это я, получается, прикатился рано утром к тебе под дверь в умат, обрыгался с ног до головы, а потом заполз в квартиру?       —Не бзди, выдумщик. Не так было,— улюлюкая парировала девушка.       Казалось, что за бессмысленной болтовней провели они часы: невзирая на затёкшие спины, звонко смеялись, улыбались друг-другу так, будто встретились после долгой разлуки. Может и так, настоящую Боголюбову Горшок не видел уже очень давно, так давно, что она стала ему чужой, уступив место невзрачному призраку. И ему страстно захотелось узнать её снова, узнать с той самой стороны.        Миша потянулся. Ему было страшно терять ниточку унёсшего их с Соней в голубые дали разговора, но усталость неумолимо давила на веки.        — Все, заебала, — тяжелая рука по-хозяйски опустилась девушке на макушку,— пойдём хоть немного поспим? Андрюха шкуру с меня спустит, если я не прийду на точку.       Миша неловко погладил порядком вымотавшуюся Соню по голове. Вина за то, что так тепло образ раскрывшийся подруги отозвался в его душе, накрывала парня неумолимо, удушливо. В первую очередь, она — девушка брата. Улыбка медленно сошла с уставших губ, уступив место тоскливой усмешке.       —Миха, ты чего?— Боголюбова осторожно взяла парня за всё ещё находившуюся на её голове руку,— ты так резко в лице поменялся…глаза прячешь.       Ему было нечего ответить. Хоть и крутились на языке отговорки разного рода и характера, но врать отчетливо не хотелось, это была бы бессмысленная ложь, которую Миша яро презирал. Откуда у него вообще взялись эти чувства?

«Просто хорошая девка, которая неожиданно оказалась рядом. Что-то типа запоздалого «первого впечатления» от знакомства…Да, пожалуй, это всё,— Горшок моргнул,—Бывает же спонтанно проникаешься к человеку и тебя с него прёт какое то время…Вот, это оно самое.».

      —Видимо правда пора спать. Тебе ещё и на репетицию вечером…— всё ещё сжимая чужую руку, брюнетка неловко поднялась,— прости, что так внезапно на голову свалилась. Поднимайся. 14:30       Лёша с десяток минут мерил осточертевшую кухню тяжёлыми шагами.  Голова его гудела, напоминая о всём спешно выпитом алкоголе, в висках болезненно пульсировало.        Ненависть и обида смешивались с вином, заставляли перематывать до дыр просмотренную плёнку в самое начало, к давно иссохшим истокам. Он не хотел спать, есть, похмелиться в конце концов, просто желал понять, почему всё так вышло, так быстро разрушилось.        Лёша действительно любил Соню, он любил её той самой нежной любовью на которое способно юное сердце лишь единожды. Первое сильное чувство, необъяснимая жалость к чужой судьбе питали их с Соней отношения долгие месяцы. Он хотел помочь, вытащить её из бездонной сырой ямы на свет, показать, что жизнь многогранна, что каждый заслуживает быть любимым и услышанным. «А может ты просто хотел, чтобы она чувствовала себя должной?» 

«Тебе нравилось то, что её счастье единолично принадлежит тебе, верно?»

«Ты воспользовался ей, когда она была уязвима и нуждалась в поддержке».

«Даже сегодня ты отправил её одну в ночь. Знаешь, где она сейчас? Почему не вернулась и с кем ночевала?»

      Лёша замотал головой. Бледная рука небрежно смахнула с глаз выбившиеся пряди. Он не верил, что это действительно так, что он тоже виноват.

«Она превратила нашу жизнь в качели, в ад наяву: каталась по моим мозгам взад-вперед столько из-за каких-то своих проблем с головой, которые наотрез отказывалась решать, манипулировала и давила на жалость. Ох, сколько же в ней жалости к самой себе. Она и про брата своего поди забыла… эгоистка, жаждущая отыграться на других за своё горе, жаждущая разом и любой ценой получить всё то, что ей недодали в детстве».

      Ягода нервозно оглянулся: солнце вялыми лучиками проглядывало сквозь груды облаков. Грязно-серые, они плыли по небу неспешно, медленно уходя в уже предрешенное будущее. Занавеска, легонько подрагивая от слабых порывов ветра, задевала своим кружевом заполненную пепельницу, безразлично рассыпала её содержимое на подоконник. На столе зелёной армией выстроились ряды разношерстных бутылок — Лёша даже не помнил откуда они в таком количестве взялись. Пустая пачка сигарет покоилась там же, рядом валялись разломанные и сожженные спички.

«И я ведь все равно до последнего хотел чтобы мы были вместе…П-почему?»

«Опять же, тебе нравилось то, что от тебя зависит целый человек…а вот когда она улизнула из этой золотой клетки, ты потерял интерес. Ей, кажется, стал близок кто-то помимо тебя? Что? Тебе правда хотелось только помочь? Просто её любил? Ничего не бывает просто так».

«Может быть тебе хотелось хоть в чём-то обойти брата? Очередная попытка хоть в чём-нибудь отличиться? Хм, нет, тут ты определённо не преуспел.»

«Хотел потешить своё эго тем, что спас чужую жизнь?»

«Вооот, — ехидно протянул внутренний голос,— Это больше похоже на правду».       Спрятаться от навязчивых голосов было невозможно: они заполняли хмельную голову беспрестанно, лезли с какими-то сомнительными нравоучениями и выводами, которые Лёша по трезвости счёл бы бредом сумасшедшего. А кто он сейчас? Кто он, слышащий эти мыли так отчётливо, точно кто-то шепчет над ухом?       Сумасшедший?       Ноги подкашивались, сознание так внезапно и так некстати начало угасать. Боясь оказаться наедине с собой в кромешном забытье, Горшенёв, цепляясь по-звериному за попадавшуюся на пути метель, двинулся в сторону гостиной. Заветное средство связи покоилось на своем законном месте — небольшом круглом столике заботливо прикрытом вязаной салфеткой. Чуть не своротив несчастный предмет интерьера, Лёша дрожащими руками начал крутить телефонный диск,— вжух– вжух, вжух, вжух, вжух- вжух,— раз за разом пластинка с номерами возвращалась в изначальное положение.       —Аллё?— Лёша напряженно сжал трубку,— Аллё? Миха?