Новостная лента 94-ого

Если б не было тебя, То для кого б тогда я жил? Предаваться любви, не любя – Разве это жизнь, скажи.*

      Холодный ветер нещадно бил в лицо идущему по улице Лёше. Натянув к носу ворот чёрной рубашки, совсем лёгкой, летней и абсолютно не подходящей для суровых погодных условий, шёл он куда-то, не понимая абсолютно какие невиданные силы руководят им.       Петербургские переулки и улочки, сырые и туманные местами, а, быть может, попросту покрытые дымкой, сменялись причудливой чередой, словно кадры испорченной киноленты.       Лёша всё сильнее кутался в своё одеяние, не понимая абсолютно, как так вышло, что оказался он в столь лёгкой одежде один посреди туманного и сырого города.       Новый поворот. На сей раз пред взором карих глаз оказалась не очередная малознакомая подворотня, а вполне привычный вид собственного дома. Того самого, в котором Алексей вырос, в котором устраивал шуточные корабельные битвы в ванной с Мишей.       Насупившись, с некоторым недоверием огляделся путник, стараясь в полной мере осознать, что происходит. Видимо сон, а может случилось что, но вспомнить события, предшествующие странной прогулке всё никак не удавалось.       Двор, раскинувшийся перед домом, представлял собой зрелище весьма странное и оттого пугающее: куст, за которым скрывалась скамеечка, сидя на которой впервые Лёша встретил Соню, был причудливо огромного размера и уродливой формы, которой на самом деле никогда он не обладал; сама скамейка и немногочисленные детские качельки были сплошь побиты, с облупившейся старой краской из-под которой зловеще показывались местами ржавые подтёки. Среди мусора, разбросанного в немалых количествах, валялись куски некогда красивой чёрной гитары. Лёша не знал, чей это инструмент, но отчего-то притягивали эти обломки внимание, словно являлись каким-то важным элементом происходящего вокруг, было в них что-то словно родное, но он не мог понять что именно.       Горшенёв-младший отвернулся от складывающейся перед ним картины и неуверенно сделал несколько шагов в сторону парадной, в надежде поскорее узреть более знакомые и, —очень хотелось надеяться, — приятные пейзажи. Однако с каждым пройденным метром земля словно становилась более мягкой и вязкой, хотя, по идее, под ногами был асфальт.       И вот путь до двери был успешно преодолён. Встав на надежный бетонный островок, парень оглянулся назад: дорога была абсолютно обычной, не похожей на мягкое тесто, на болото или что-то вязкое, что вообще было бы способно с такой силой тянуть его в свои недра.       Оторвав задумчивый взгляд от сырой поверхности, Лёша запрокинул голову кверху, подставляя бледное своё лицо мелким капелькам дождя, сыплющимся крошечным бисером с затянутого тучами неба. Он смотрел на этот бескрайний серый Земной купол и испытывал едкое чувство тревоги, словно что-то должно произойти или уже произошло, словно он опаздывает на важную встречу, но даже не знает, где она проходит. Постояв так с минуту, Лёша наконец вернулся к изначальной своей цели. Дёрнул на себя холодную металлическую ручку и скрылся в темноте, таящейся за непримечательной дверью парадной.       Ведомый таинственной рукой незримой сущности, словно сопровождавшей путника все это время по пустынной улице, Алексей поднялся по разбитой лестнице. Теперь в голове его появился образ более чёткий и понятный, ему необходимо было попасть в собственную квартиру, а потом подняться на крышу. Именно такая последовательное действий, — как казалось (или внушалось чем-то) Лёше, — должна была привести его к некой цели. Все происходящее в его голове, сейчас было абстрактным и туманным, абсолютно неподвластным логике.       И вот за очередным пролётом показалась знакомая дверь, чуть приоткрытая и словно зазывающая внутрь.       Оглядев напоследок выцветшие стены парадной, которые, стоит отметить, выглядели ничем не лучше всего в этом астральном мирке, Лёша неуверенно прикоснулся к холодной металлической ручке и потянул её на себя. По спине пробежал холодок.       Стоило Ягоде ступить в квартиру, как у самого входа споткнулся он обо что-то. Опустив взгляд к предмету, который так неудачно оказался на пути и чуть не стал причиной разбитого носа, парень с некоторой грустью поморщился — то были маленькие Сонькины кроссовки, которые она, по обыкновению своему, кидала без разбора в прихожей в те времена, когда ещё не жили они вместе, а только по гостям ходили.Чуть поодаль, ближе к коридору, ведущему на кухню, стояла гора заклеенных и разрисованных маркером картонных коробок. Знакомая картина — этот беспорядок царил незадолго до переезда пары на новую квартиру, где проживают они сейчас.       Плутавшему Горшенёву казалось, что уже видел он эти бесчисленные пирамиды картона при приглушённом свете. Будто не просто созерцает он элементы составляющие некогда его прошлое, элементы, никак меж собой не связанные, а именно погружается в какой-то далёкий день, который взаправду случился с ним некоторое время назад.       В квартирке играла красивая старая музыка, что атмосферой своей и настроением привносила некую доли романтики, хоть Лёша и не совсем понимал, почему именно Джо Дассен звучал в этих стенах. Скорее всего, Сонька включила.       Сквозь серое мутное небо, что еле-еле виднелось за окнами, пробивались огненные лучи закатного солнца, идеально дополняя винтажные итальянские мотивы.       Алексей последовал на кухню, но это была не та кухня… Не то место, где долгое время, с юных лет его, собиралась за семейными трапезами чета Горшенёвых, обсуждая новости прошедших дней или беседуя о проступках старшего брата Мишки.       Это та кухня, где злая Соня в слезах кричала на него, вдребезги разбив посудину.       Но теперь в помещении стоял ароматный запах выпечки, что почти никогда и не заглядывал сюда. Боголюбова, —как она сама выражалась, — «не мастак» в делах кулинарных. Лёша почему-то склонялся к тому, что дело не в опыте, а в том, что ей просто не очень хочется что-либо делать, ведь опоздать на пару часов и прийти к моменту, когда еда уже готова было легче. А как было на самом деле, никто и не знал.       А вот тут, на чистом, накрытом белоснежной скатертью, столе красовался аппетитного вида пирог с клубникой, окружённый милым чайником в горошек и двумя расписными фарфоровыми кружечками с горячим чаем.       Алёша недоверчиво и с подозрением осматривал красивую и чистую кухню, даже с неким страхом изучал всю эту «приторность» домашней уютной идиллии, воссозданной его сознанием. А может быть и кем то другим.       По зову умиротворяющего голоса Дассена, всё же путник решился отправиться к источнику мелодии. То была его старая комната… Одинокая кровать в единственном экземпляре, нет нигде спального уголка Миши, что очень сильно смутило Ягоду, растерянно потирающего затылок.       Гитарная подставка тоже пустовала, словно Михаил навсегда покинул молча это странное место. Будто его никогда здесь не было.       На единственной постели сидели в обнимку они с Софией. Девушка щекотала обнажённую Лёшину шею своим маленьким носиком, шепча в обожании:       — Я так сильно люблю тебя, Лёша… Вот вместе заживём счастливо, и жизнь наша станет только лучше! Ведь так, да? — глаза девушки блестели радостно, а улыбающиеся губы дарили Алексею хаотичные поцелуи. То в щёки, то в нос.       Юноша коротко кивал благодарно, заключая Боголюбову в нежные согревающие объятия.       — Я благодарна тебе за всё! Ты самый замечательный, Лёша… Я очень сильно люблю тебя, — Соня запускает тонкую бледную ручку в тёмные локоны любимого, с умилением и счастьем глядя в его довольные прищуренные глаза. — Совёнок, знаешь, что я сейчас чувствую? — ласково перебирал он её мягкие волосы, притянул к себе поближе за талию.       Девушка вопрошающе уставилась на молодого человека, покрываясь ярко-алым румянцем, словно заранее зная, что скажет он ей.       — Внутри меня… п-прямо-таки бабочки, как будто порхают… Все налаживается и…я этому рад. Чертовски рад, Сонь, — начал было Ягода, держа её ручку близко к своим губам, — Я так счастлив, что все налаживается! И я люблю тебя за это, за то, что ты стараешься держаться, — на этих словах «настоящий» Лёша скептически поморщился, словно услышав какую-то «сахарную» и наивную дурость.       — Навсегда? — озадаченно спросила Соня, чуть отдалившись от Лёши.       —Навсегда, — отвечал Алексей, целуя бледное запястье.       Боголюбова, подобно весенней сирени, расцвела в тот момент от небывалой и сильной любви её избранника. Красивая, пышущая здоровьем, такая ненаглядная и любимая. Та, которую хочется всегда целовать, хранить в крепких объятиях. Единственная из бесчисленного количества трепещущих в животе Лёши бабочка, что осталась с ним.       Полная к нему той светлой любви, прекрасная, хорошенькая, улыбающаяся и нежившаяся рядом, Соня только и вызывала у «настоящего» Лёши горькую усмешку.

Как долго продлилось это «навсегда»?

Алексей, вдоволь «насладившись» моментами прошлого, с видом уже немного помятым и задумчивым выскользнул из квартиры. Сознание его было теперь где-то далеко, не с ним, а на крыше дома, под самым небом. Туда-то и направилось бренное юношеское тело, руководимое невидимой сущностью-провожатой, нашептывающей ему с самого начала пути куда стоит заглянуть и что сделать.       Первое что заметил Алексей, стоило ему выйти на крышу— на краю, под облаками, тяжелыми и мрачными, стояла девушка. Чёрные волосы и одеяние её нещадно трепал ветер, словно стремящийся сбросить несчастную с высотки.       Некоторое время незнакомка не оборачивалась, смотрела задумчиво вниз, держа руки в карманах. Читалась в её позе некоторая расслабленность, словно не на краю она стоит, а где-то на асфальте в парке, жучков рассматривает. Качнувшись небрежно, перенося вес свой с пятки на носок, резким движением девушка развернулась, показав наконец лицо забредшему на крышу Горшенёву. Лёша дрогнул — перед ним стояла Соня. Заметив Ягоду, девушка ничуть не смутилась, улыбнулась молча и тоскливо, после чего снова отвернулась, словно ничего увлекательнее, чем смотреть на раскинувшуюся лентой дорогу под ногами она и придумать не могла.       Лёша же стоял в оцепенении: не готово было его сознание встречаться с такой Боголюбовой в такой неприглядной обстановке, особенно после предшествующих воспоминаний из квартиры. Соня снова предстала перед ним худенькой, истощенной девочкой с яркими зелёными глазами. Глаза— единственное, что помогало разглядеть в ней живого человека, а не покойницу.       Говорить было как то страшно и неловко, словно в этом таинственном мире не было слов, словно чем то грешным было бы нарушить тишину, словно одна природа имела на это право, но не человек.       Девушка всё так же внимательно смотрела вниз, но теперь с некоторым сомнением в глазах, которые Алексей мог прекрасно наблюдать, поскольку его возлюбленная на сей раз встала в пол оборота. Качнув головой, словно отметая дурные мысли, Боголюбова вновь взглянула на Лёшу. Она чего-то боится? Что-то увидела внизу? Ягода сделал неуверенный шаг вперёд, отчего-то боясь спугнуть девочку-виденье, но, вопреки ожиданиям, София сама двинулась навстречу.       Шаг её был неуверенным, но быстрым, будто она решилась что-то сделать, но боялась передумать. И вот они стояли почти вплотную— так близко, но так далеко. Лёша внимательно посмотрел в зелёные глаза напротив. Ресницы Сони чуть подрагивали, губы были поджаты и вся она была теперь какая-то напряжённая.       —Лёх, всё ведь будет хорошо? Ты говорил, нет, обещал, что будет…и ты ведь не соврал? Я тебе верю, —бледное девичье личико на мгновение озарила наивная улыбка, которую Ягода очень любил, но которую давно уже не видел на Соне, — мне нужно тебя попросить…в последний раз, Лёх, —белая рука её скользнула куда-то вниз, к карману джинс, — возьми. Оно мне не нужно совсем! Я хочу, что бы ты это выкинул и…и скажи Мишутке, что ему оно тоже не нужно. Я не хочу, что бы он тоже умер, он не должен, — девушка опустила глаза, — ему нельзя.       Лёша перевёл взгляд от лица, вернее уже макушки, Сони к её ладони, в которой она, небрежно, словно купюру, которая должна была попасть в руки какой-нибудь торгашке на рынке, держала пакетик с белыми маленькими кристалликами. Не дожидаясь, пока сообразит парень что да как, Боголюбова схватила его за запястье и хлопнув по руке с некоторым напутствием передала свёрток: «Пора мне».       Развернувшись резко, с уже большей уверенностью, зашагала девушка на своё прежнее место. Ягода знал, что такая походка была для вида, что под собой она скрывала страх и и сомнение. Он уже видел подобную походку ни раз. Хотелось остановить Соню, больно прытко она приближалась к краю крыши, но ноги будто бы приросли к земле.       —Ну, давай что ль…—уже стоящая на краю Боголюбова якобы задорно махнула рукой и болезненно, вымученно улыбнулась, — спасибо за всё.       Порыв ветра, внезапно с неимоверной силой налетевший, взъерошил Лёше волосы, на секунду заставив зажмуриться.

И вот её уже нет.

Крыша пуста, как и его сердце.