Любовник смерти

Я перецеловал маму и Гарри, пожал руку Тони, погладил по жёстким перьям Цербера, с важным видом поедавшего кусочки омлета, и мы сели за стол. К большому сожалению, наши каникулы подошли к концу, и после завтрака и купания мы будем покидать остров. Том и Тони обсуждали что-то негромко. Я не вслушивался, загружая в Гарри ложку за ложкой фруктовый салат. Он требовал, чтобы я каждый раз, поднося ложку к его рту, рычал как «коти-и». Очень его впечатлили мои вчерашние завывания в райских кущах. Могу сказать, что мне самому они тоже очень понравились. Стравливать таким образом эмоциональное напряжение оказалось удивительно приятным. Так рычать, как в теле пантеры, у меня, конечно, не выходило. Но я очень старался. Гарри тоже оценил. Он с удовольствием ел салат и хитро улыбался, когда я напрягал связки, мышцы живота, вытягивал голову вверх и делал грозное: «Гр-р-р». Чуть позже к нам присоединился Сири и подключился к разговору Тома и Тони. Кажется, они решали, где будет проходить суд. Мне это было, по-большому счёту, всё равно. Думать об этом я буду вне острова. А сейчас я просто получал удовольствие от общения с Гарри. Эльфы собирали вещи, мы ушли на пляж, плавать и загорать. Пока Гарри резвился на мелководье, я переместил наших питомцев и часть эльфов. Цербер, окончательно меня простивший, позволил мне переместить себя лично. Часть эльфов осталась для того, чтобы навести порядок. Фоукс тоже пожелал остаться, всё же климат острова подходил ему больше, чем мрачноватый кабинет директора Хогвартса или даже наша натопленная гостиная. Тем более, что его способ передвижения не требовал моего участия. Он сам кого хочешь куда угодно перенесёт. Выдернув из воды разбушевавшегося Гарри, я переместил семью (Сири тоже пошёл в Поттер-менор). И вернулся на остров за Томом. Он сидел на шезлонге в тени зонта и смотрел вдаль. — Иди ко мне. — Я сел к нему на колени, прижался к твёрдой груди, уложил голову на плечо. Он мягко поглаживал меня по пояснице, даря неясные ощущения. Немного щекотки, немного возбуждения, капелька умиротворения. — Я соскучился по нашему уединению за эти дни. Я так привык, что могу взять тебя где угодно, что мне пришлось вспоминать, что такое выдержка и самоконтроль. — Ну, это не помешало тебе иметь меня по несколько раз в сутки, — хмыкнул я. — А ещё я понял, что очень ценю твою отзывчивость. Ты ни разу по-настоящему меня не оттолкнул. Хотя я иногда действительно перегибаю палку. И даже если отказывал, то только в мягкой форме, в виде просьбы. Это очень важно для меня. Пока я не стал кем-то значимым, меня всё время отталкивали. А ты — ни разу. Иногда я понимаю, что так сильно тебя люблю, что мне даже становится больно. Я даже не знаю, что сказать. И понимаю, что мои чувства синхронны. Том мог злиться на меня, ревновать, ругаться, даже наказать, но тоже ни разу не оттолкнул, не пренебрёг, не оставил. Я вспомнил, как он лёг спать со мной на узком диване, потому что я был пьян, буянил и отказался идти в постель. Ему даже в голову не пришло, что можно оставить меня в каминной, а самому спокойно уйти в спальню. Даже в таких мелочах он не оставлял меня. Не говоря уже о том, будь я пьян, разбит, зол, немощен, ослаблен, болен или в очередной раз пытался убиться. Он всегда неизменно был рядом. Он не брезговал ни моим пьяным телом, ни тем, что меня тошнит или мне давно пора принять душ. Я вспомнил, как бережно он нёс меня в ванну, когда Дамблдор отравил меня. И потом мыл аккуратно, как фарфоровую куклу. Волна благодарности и любви, затопившая меня, была подобна цунами. — Откройся! — я перекинул ногу, седлая колени Тома и прижимаясь лбом к его лбу. Упёрся взглядом в его глаза и толкнулся. Делясь ощущениями, мыслями, эмоциями. Заливая, затапливая его всем, что чувствовал в этот момент. Том задохнулся от лавины чувств. Под моей ладонью гулко билось в грудную клетку сердце. — Харон! — Да, моя Тьма. — Спасибо! — в этом слове было всё и немножко больше. Мы сидели, обнявшись, не желая и не хотя выпускать друг друга из объятий. Мне было так хорошо, что я не заметил, как уснул. Проснулся на закате в бунгало. Пахло лавандой. Эльфы уже успели сменить бельё. Я потянулся. Ощущение чистого постельного белья по голой коже одно из самых мной любимых. Том читал книгу на веранде и пил вино. Это была первая книга из серии про Нарнию. Он поднял на меня глаза и усмехнулся. Я был всклокоченный, сонный и отчаянно зевал. — Эти магглы такие смешные. Им так хочется сказки и волшебства, что они закрывают на настоящее волшебство глаза. — Думаю, это защитная реакция психики. Трудно жить в одном мире с существами, значительно превосходящими тебя по способностям. — Возможно. Но и у магглов есть своё волшебство. Оно просто не такое материальное. Думаю, что все, кто любят, его испытывают. — Безусловно. Мир художественной литературы отнеси туда же. Маги почти не пишут таких книг. А у магглов это огромный культурный пласт. Они создают своим воображением целые миры. Не удивлюсь, если мы тоже плод чей-то фантазии. — Даже если это так, то она прекрасна! — Кто она? — Фантазия, любовь моя. А ты в ней — жемчужина. Великолепная, переливающаяся, имеющая опалесцирующую глубину. — Том, ты меня смущаешь, — сейчас его «жемчужина» блистала во всём великолепии мятых шорт, майки и щетины. И ей, мне то есть, не помешал бы душ и расчёска. — И это говорит мне человек, который вчера кончил, будучи насаженным на мои пальцы. Стеснение между нами по определению противоестественно. Смущаться можно тогда, когда ты боишься осуждения. А с моей стороны этого никогда не будет. — Даже если я захочу надеть корсет, чулки и накрашу губы помадой? Глаза Тома полыхнули, и я попятился. Зачем я это сказал?!