Любовник смерти

Мы лежали на диване в гостиной. Том, уложив голову на сгиб локтя, рассматривал меня очень внимательно. — Почему ты так смотришь? — Люблю. Кровь хлынула мне в лицо. — Ну что ты? Ведь это для тебя не новость. — Иногда мне кажется, что ты это говоришь из жалости. Или какому-то другому человеку. Не мне. Иногда мне кажется, что меня нельзя любить. Я тупой, необразованный, наивный. — Знаешь, есть люди, которые любят кактусы. Они непривлекательные, колючие и совершенно непрактичные. Но люди их всё равно любят. Ты хочешь оспорить свободу изъявления чувств? По поводу твоих претензий к самому себе: первое необъективно, второе легко исправить, а третье не является недостатком. Мерлин, я не верю, что я должен доказывать самому потрясающему человеку из ныне живущих, что он не плохой! Ты вообще представляешь, как мне повезло? Что я иногда сам себе завидую, и мне кажется, что я нахожусь в чудесном сне, вызванном опиатами*? — Вот ты так говоришь, и у меня ощущение, что ты меня совсем не знаешь или просто выдумал про меня что-то такое возвышенное и приправленное блёстками и икрой. Том хохотнул. Ткнулся мне носом в висок. Втянул воздух. — Знаешь, даже если бы ты был старой одноногой портовой проституткой, я бы всё равно полюбил тебя за один твой запах. За него можно убить. — Том! — А что?! Ты же позволяешь себе нести всякую чушь, почему я не могу себе этого позволить? Да и с чего такие упаднические настроения? Тони что-то отколол? — Нет. Я назвал маму — мамой. Том подвис на секунду, а потом сообразил. — Это рано или поздно произошло бы. Тони стал частью семьи, давно пора было ему всё рассказать. Тем более, он отличный аналитик. — Я и рассказал сегодня. Почему я так и задержался. — И пил ты именно поэтому? — Ну да. А ещё, я посмотрел на себя со стороны. Том, я же половину времени вёл себя как дебил! — Харри, тебе было одиннадцать лет, когда тебе впервые пришлось сражаться за свою жизнь! С тем, что ты пережил, справится не каждый взрослый. А ты не просто это пережил, ты не озлобился и не стал циником и маньяком. Я поёжился. Это никто из них не знает моей жизни у Дурслей. И не узнает. — Но знаешь, возвращаясь к одноногой проститутке, злобным циничным маньяком я бы тебя тоже любил. Я кинулся на него с кулаками. Том переборщил с сарказмом. В этот момент посреди комнаты вспыхнул огненный портал, и из него чёрной кляксой выпорхнул Цербер, а потом феникс. — Забыли меня, суки-и?! — Цер, прости! — Какой я тебе Цер? Теперь будешь как положено именовать: Хугин великий, над миром летающий. Том хихикнул. Цербер кинул на него хмурый взгляд и развернулся к нам спиной на жёрдочке. Том снова хихикнул. А потом — захохотал в голос. Я ткнул его в бок. — Представил себе эту картину в лицах. А не заебёшься ты его так звать? Проще с ним вообще не разговаривать. Я тоже представил наш диалог и рассмеялся. Ворон развернулся к нам и зашипел, как большая кошка. Но меня уже было не остановить. Да что это такое, блядь! У меня перепады настроения, как у беременного! Мама себя адекватнее ведёт. Том прижал меня к себе. — Ч-ш-ш. Ну что ты? Слишком много событий и эмоций? Но это же не впервые. Я вжался в крепкое плечо лицом. От Тома упоительно пахло: сладкая вишня, терпкая коньячная нотка, горчинка кофе. Пахло Томом и счастьем. — Впервые есть тот, кто принимает удар на себя. Впервые я не одинок. — Тебе давно пора ко мне привыкнуть. Так будет всегда, пока я жив. А жить я планирую долго. И я понимаю тебя, мой Свет. Я хоть и в воспоминаниях, но всё же прошёл твоим путём. И знаю, что и почему ты чувствуешь. А мне подумалось, что создание эмоциональной близости подобно дыханию — вдох и выдох. Вдохни другого, пойми его путь. Выдохни его, отпусти его пройти этот путь.