Любовник смерти

Мне снилась тишина и прохлада коридоров. Они петляли, вели, звали. Камни были напитаны волшебством, замок дышал сквозняками, вздыхал деревянными половицами, поскрипывал лестницами, шуршал шепотком портретов. Неровный свет редких факелов почти не прогонял темноту, лишь в углах сгущая тени и отражаясь от доспехов, расставленных в нишах, путаясь в гобеленах. Я, трогая пальцами шершавый камень стен, бездумно шёл по коридору. Оказавшись перед массивными дверями, толкнул створку, и она открылась неожиданно легко, с тоненьким скрипом. Большой зал был пустынен, двенадцать ёлок, украшенных огоньками, загадочными великанами стояли у стен. Замок ждал. Я проснулся. Хогвартс. Ведь это именно он ждал нас. Сегодня ночью нам предстоит вылазка туда, и я был в предвкушении. Замок подарил мне в своё время чувство дома и волшебства, и я скучал по нему. Вспомнив свои ощущения на алтаре рядом с сердцем Хогвартса и в Выручай-комнате, я чуть не провалился в медитацию. Ощущать себя такой громадой, попирающей землю, очень странно, но увлекательно. Хогвартс был живым. Он скучал. Он звал тех, кто был родным по крови и кто так щедро делился Магией и силой. А ещё я совершенно неожиданно вспомнил про рождественские подарки. Я же как сложил подарки в гардеробной, так они там и лежат. Шпильки-стилеты Тома надо было опробовать в бою. Набор снитчей с Сириусом мы вчера распаковали, но был ещё и полный набор мячей для квиддича. Вот вернётся Рем, и мы соберём целую команду и поиграем. Вальбурга подарила мне книгу по ритуалам крови из библиотеки рода Блэк. Редкую, таких существовало всего несколько экземпляров. А Лили подарила уникальное зелье «Истинный сон». Если выпить его на ночь, то можно заглянуть в будущее, гласила инструкция. Вещие сны снятся в святочную неделю, это с 7 января до 19 января. Значит стоит выпить в этот промежуток. Для достижения наибольшего эффекта. Набор снитчей уже в Поттер-меноре. Туда же стоит отправить и набор мячей для квиддича. А вот стилеты я сегодня опробую в зале на новых манекенах. После душа, надев удобную одежду, я отправился в зал. Стилеты торчали в моей японской причёске. Добби там опять чего-то накрутил. Вначале я разогрелся в солнечном комплексе, потом выстроил манекены в рядок и пытался просто в них попасть. Потом старался попадать уже в конкретные места: глазница, шея, сгиб руки, сердце, пах, колено. Колено оказалось самым сложным для попадания. Немного набив руку, я заставил манекены двигаться, пока медленно, но хаотично, и прицельность сразу упала. Но на это в любом случае нужно время и наработка, так что я не отчаивался, метал стилеты то с одной, то с двух рук одновременно и призывал их назад Акцио. Когда руки начали слегка дрожать от усталости, я деактивировал манекены, закрыл стилеты, воткнул их в причёску и сел в медитацию. Сегодня я созерцал связи своего ядра, трогал и напитывал их. Все, кроме серебристых и золотой, очень деликатно, а вот в серебристые нити домовиков, фамильяра и золотую Тома, влил без меры. Вынырнув, я увидел Тома. Он сидел на верхней ступени дуэльного зала. Увидев, что я открыл глаза, он сказал: — Я чувствовал, как ты напитываешь связь силой. Это такое странное чувство. Тепла и волшебства. Как будто тебя напитывает золотой пылью. Как после нашего синхронного оргазма. — Да, именно так и выглядит нить нашей связи, и я чувствую то же, пуская по ней силу. После завтрака я ушёл в библиотеку. Бродил вдоль полок, трогая корешки и выбирая себе пищу для ума. Удивительной силой обладают книги. Ты открываешь их, а они — тебя. И это предвкушение, когда перед тобой разворачивается целый мир чужой фантазии — одно из самых устойчивых удовольствий жизни. Том забрал моего Гоголя, но я не расстроился. Я перечитывал его, впервые прочтя ещё в прошлой жизни, он же открыл его для себя впервые. Наткнувшись на всё собрание сочинений Льва Толстого, я вытащил два основательных тома. «Война и мир». До этого всеми признанного шедевра русской классики я так и не добрался в своё время. Отложив второй том на столик, я открыл первый, наслаждаясь запахом переплета, шелестом страниц, ощущением шероховатости бумаги под пальцами и предвкушением от погружения. Вначале очень раздражали диалоги на французском, которые перемежали весь текст, а читать без перевода я их не мог. Но потом я втянулся в изящество и атмосферу, царившую в начале прошлого века. В человеческие отношения, мысли, чувства, что так филигранно описывал мистер Толстой. Как ни странно, всё что касалось войны нагоняло на меня тоску, кроме, разве что, батальных сцен. Но вот сокровенные мысли героев и их простой и такой уютный мир детства, из которого их потоком времени выносило в мир взросления и боли, было просто потрясающим. Я представлял себе тонкую, нервную Наташу Ростову, неуклюжего Пьера, так напоминающего мне Невилла, горячего Николя, скромную и скрытную Соню со своей токсичной любовью и верностью… Вздрогнул, встретив фамилию Долохов. Хм, неужто реальный прототип? Я так погрузился в этот мир свечей, балов, неспешных салонных разговоров и горячих, необузданных, совсем неаристократических эмоций, что не сразу заметил Тома. — Опять русские? — я вздрогнул и поднял рассеянный взгляд от раскрытой книги. Том сидел в соседнем кресле. Ранние зимние сумерки уже затопили библиотеку. Магическая лампа, под которой я читал, делала черты лица Тома, сидящего в глубине кресла резкими и определёнными, обозначая глубокими тенями все впадинки и ложась мягкими тёплыми световыми мазками на все выпуклости. Сейчас он был настолько красив, что у меня замерло сердце. Я молча смотрел на него, запоминая, впитывая эту картину. — Ты смотришь на меня так, что мне плохо. Потому что это слишком хорошо. Иди ко мне. Я поднялся, оседлал его колени, сев лицом к нему и поцеловал. Вначале лоб, потом височную впадину, переносицу, скулу, подбородок. Том нетерпеливо поймал мои губы своими и поцеловал меня глубоко и невыносимо нежно. Его язык не завоёвывал меня, не вторгался, а легко коснулся чувствительной области внутри нижней губы, скользнул вдоль слегка приоткрытых губ, прошёлся по зубам, мягко, деликатно. Мимолётно прикоснулся кончиком к кончику моего языка. Эта сокрушительная нежность заставила меня вспыхнуть ровным жарким пламенем, утонуть в страсти. Тишину библиотеки наполнили шорохи, жалобные стоны, жаркий шёпот, скрип кресла, запах разгорячённых тел, ритм и биение жизни, колеблющиеся тени на тёмных корешках книг. Всё, что сопровождает двух, занимающихся любовью, отдающих себя без остатка, стыда и сожаления друг другу. Вздрагивая, я прижимался к влажной груди Тома, что бурно вздымалась от только что пережитого откровения, обрушившегося на нас. И впитывал в себя золотистую пыль истинной связи, что медленно осыпала наши обнажённые, блестящие от пота тела. Наша общая магия завихрялась потоками и нитями силы вокруг. — Ты потрясающий, ты знаешь об этом? Я сейчас понимаю, что вся моя жизнь — лишь путь к этому моменту. — Том сжимает меня на миг так, что темнеет в глазах, и сразу отпускает, я даже не успеваю пискнуть.