Всё то, что было мной

      Шёлк касался его ступней и обвивал лодыжки. Тонкие лепестки душистых полевых цветов, вобравшие в себя холодные предрассветные росы, мягко обволакивали нежную кожу, щекотали пальцы — Цзин Бэйюань поджимал их, с зябким удовольствием сминая кончиками влажную землю, по которой он, греховный, ступал в надежде отыскать следы пропавшего солнца. Его предрассветная робость акварелью разлилась на горизонте, и Цзин Бэйюань протягивал к нему ладони, рассматривая в персиковом свете свои изящные белые пальцы, насквозь пронизанные холодной иллюзией.       Тихий ветерок нашёптывал ему весну, размазывал по скулам ласку. Цзин Ци заметил, что, несмотря на этот ранний час, когда бледный лик луны на полотне бескрайнего неба только-только рассеяли несмелые лучи рассвета, в южных землях Наньцзяна всё-таки было гораздо теплее, чем в иные ночи в столице. Цзин Бэйюань вырос в тех шумных, раскрашенных в роскошь золота местах, а потому не понаслышке знал о переменчивом климате: в большом городе он нетерпеливым вихрем закручивал события и немилосердным палем солнца разжигал придворные интриги. В Наньцзяне же, сокрытом от мирского первородной красотой девственной природы, всё было по-другому: дожди были всего лишь явлением, которым напитывался вечер, изнурённый жаждой утомительно долгого и жаркого светового дня; а ветер — не красивой метафорой грядущих перемен, но объятием, за которым всегда следовала честность ласкового поцелуя.       У Си подошёл к Цзин Бэйюаню бесшумно. Казалось, движения его — мягкие и плавные, — сосредоточенные в гибком стане и крепких, мускулистых руках и ногах, были продолжением естественного дыхания дикой природы Наньцзяна.       — Я потерял тебя, — тихо прошептал У Си, осторожно укладывая подбородок Цзин Ци на плечо.       Прошло уже так много времени с того момента, как красная ниточка судьбы сплела их сердца воедино, но У Си по-прежнему касался возлюбленного так, как если бы тело того было выточено из самого хрупкого фарфора.       — Но ведь я даже не думал прятаться, — мягко возразил ему Цзин Ци, но более не успел сказать ни слова: чужие губы нежно прикусили сладкое местечко под его подбородком, не давая ему и шанса на обдумывание даже самой безобидной шутки.       У Си не был настойчив, но его внимание дарило Цзин Ци так много удовольствия, что тот не в силах был терпеть скупую целомудренность ленивых касаний.       Мягко отстранившись, Цзин Бэйюань выпутался из чужих объятий и, сощурив сияющие хитростью глаза, спросил:       — Разве Великому Шаману больше не нужны те редкие цветы, чьи бутоны раскрываются только в определённые часы рассвета?       — Нужны, — нахмурившись, ответил У Си. Он всегда вёл себя очень серьёзно, когда дело касалось его прямых обязанностей. В противовес Цзин Ци, который сейчас, стоило только неглубокой морщинке обозначиться на ясном челе У Си, вновь превратился в того молодого бесстыдника и повесу, каким его когда-то знавала вся столица.       — Тогда Великому Шаману не следует терять ни минуты, — рассмеялся он, и переливы его голоса, чистые и звонкие, засеребрили склонённые головки тёмно-синих колокольчиков.       Цзин Бэйюань протянул У Си ладонь, и пальцы их — согретые теплом солнца у одного и остуженные росой у другого — переплелись.       У Си шёл рядом, но отставал — на крошечный шажочек — от уверенно ведущего его через залитое влажной зеленью поле Цзин Бэйюаня.       — Почему ты босиком? — в недоумении спросил У Си, только спустя какое-то время обнаружив плавную, не отягощённую тяжёлой обувью, поступь своего супруга.       — Я хочу постигнуть сущность Наньцзяна, — уклончиво ответил Цзин Бэйюань, и по шкодливой, несерьёзной улыбке, озаряющей его красивое, невероятно мимичное лицо, У Си понял, что идут они далеко не на поиски редкого рассветного цветка.       Однако У Си, обманутый интимностью момента, ошибся: они действительно пришли к тому месту у лесного озера, где на небольшой поляне распускался редкий цвет. И дымка сладких грёз, на мгновение окутавшая Великого Шамана, пропала.       У Си склонился над редким Предрассветным цветком, но его лепестки, ещё не обласканные первыми лучами солнца, были спрятаны в тёмно-зелёную коробочку. В таком виде, не распустившемся, это растение было совершенно бесполезно: вся целительная сила редкого цветка заключалась в налитом жизнью и теплом солнечного света бутоне.       — Что-то не так? — спросил Цзин Бэйюань, приблизившись к У Си, который уже успел сделать все нужные приготовления: отвязал от пояса маленький острый серп, который травники Наньцзяна использовали для срезания стеблей, и несколько небольших холщовых мешочков.       Цзин Бэйюань знал, что все эти бесхитростные вещи пахнут горечью диких трав, — точно такой же аромат источали длинные, аккуратно заплетённые волосы Великого Шамана, грубая кожа его рук, ткань одеяний... Цзин Ци нравился этот запах: естественный, он напоминал тепло родных объятий, горячих сухих губ, которые Цзин Бэйюань любил поддразнивать, покусывая до маленьких безболезненных ранок, что наливали губы У Си бесстыдным цветом вишни.       — Нужно ещё немного подождать, пока бутоны раскроются, — серьёзно объяснил ему У Си, но, поймав на себе голодное внимание Цзин Ци, смягчился: — Что?..       Пряный аромат ещё не до конца раскрывшихся цветов опьянял нетерпеливой лаской чужих поцелуев, что подкрались к У Си с грациозной настойчивостью.       Медовая пыльца оседала на ресницах, путалась в туго собранных в несколько мелких косичек тёмных волосах и золотила кожу в тех местах, которых касались нетерпеливые пальцы Цзин Бэйюаня.       Цзин Ци задал У Си провокационный вопрос — «Как скрасим ожидание момента?» — и выжидающе, с застывшей в уголках губ усмешкой посмотрел в удивительные глаза напротив.       Цзин Бэйюань с жадностью рассматривал каждую чёрточку выразительного, необычайно красивого лица своего супруга. Он видел У Си уже так много раз, но и сейчас снова, как в первый, наслаждался южным, резким очарованием его чётко очерченных губ, всегда упрямо поджатых, когда У Си злился, разлётом тёмных бровей и строптивой точёностью скул.       Цзин Бэйюаню нравилось поддразнивать У Си: оглаживая мягкими ладонями талию Великого Шамана, он незаметно, с ловкостью бесчестного уличного воришки, поддевал, ослабляя чопорно закрученные узелки, расшитый пояс.       — А у тебя есть предложения? — в тон ему ответил У Си, и Цзин Бэйюань, поймав его порозовевшую мочку уха губами, сладко улыбнулся.       У Си, с детства отличавшийся прямотой и честностью характера, совершенно не умел флиртовать, однако его голос, непроизвольно вторящий хриплым интонациям супруга, сводил Цзин Бэйюаня с ума.       Причудливыми узорами поцелуев заклеймив гладкую загорелую шею У Си, Цзин Бэйюань спустился ниже. Теперь даже плотные одеяния, скрывающие красоту молодого мужского тела, не могли помешать Цзин Ци находить уязвимые места на теле супруга. Они занимались любовью так много раз, что сейчас Цзин Бэйюаню не составляло труда считывать верную последовательность действий, заставляющую У Си хвататься за его крепкие плечи и выдыхать — тяжело и шумно — каждый раз, когда возлюбленный сквозь тонкую ткань нательной рубашки ощутимо покусывал его кожу.       Их поза была неудобной, опасно раскачивающейся от волнами накатывающего возбуждения, и Цзин Бэйюань, несколько мгновениями ранее опустившийся перед У Си на колени, вдруг потянул возлюбленного за руку. Цзин Бэйюань подчинил своему взбалмошному желанию слабость чужого тела, и оно упало в его крепкие, жаркие объятия.       Холодная роса напитала их одеяния и вместе с тем — немного охладила пыл, с каким Цзин Бэйюань подминал под себя У Си. Дыхание Великого Шамана было рваным, надсадным. Как маленький дикий зверёк он смотрел на супруга из-под дрожащих ресниц; его губы, непристойно раскрасневшиеся от долгих поцелуев, тихо нашёптывали имя Цзин Ци.       У Си не боялся подчиниться: в конце концов, он всегда доверял Цзин Бэйюаню, а потому не страшился его бесстыдных идей. Однако, несмотря на то, что с первыми лучами солнца персиковый воздух прогрелся до комфортной температуры, плодородная земля Наньцзяна всё ещё оставалась слишком сырой и холодной.       — Бэйюань, — позвал У Си возлюбленного, пальцами путаясь в его мягких густых волосах. — Бэйюань, это безумие.       Но Цзин Ци не ответил ему: красноречивее слов оказались действия — умелые, страстные, заставляющие У Си тихо стонать и, вопреки недавно прозвучавшим словам, надсадно просить о большем. Но Цзин Бэйюань не спешил, его ласки, в контраст неприятно остужающей кожу влажной прохладе росы и ветра, были дразнящими, распаляющими, но незавершёнными, не позволяющими У Си дойти до наивысшей точки наслаждения.       Великий Шаман, сладко изгибающийся в пояснице и мягким нажатием ладони подталкивающий чужой рот к бесстыдной близости, сводил Цзин Ци с ума. Поддерживая У Си за упругие, крепкие бёдра, Цзин Бэйюань приближал рассвет и ту долгожданную минуту, когда особые растения, ради которых они и пришли сюда, нальются соком жизни и раскроют свои пёстрые соцветия. *       Тепло разлилось по их телам мягким покрывалом нового дня. Персиковые лучи акварельного солнца мягко расцеловали их щёки, оставив на коже несколько крошечных, бледных созвездий.       Цзин Ци, чьи босые ступни уже давно превратились в маленькие замёрзшие ледышки, подогнул колени и нахально забрался холодными ногами под лодыжки Великого Шамана.       У Си, разбуженный чужим бесстыдством, не открывая глаз, сонно пробубнил на родном наньцзянском наречии:       — Завтра за Предрассветным цветком я пойду один.       — Очень жаль, — лениво улыбнулся Цзин Ци, — ведь я только-только начал постигать тайны великолепной природы Наньцзяна.       Цзин Бэйюань теснее прижался к У Си и, вдыхая пряный травяной аромат его горячего тела, упал в объятия безмятежного сна.