Тёмные хроники: Становление

      Отложив перо, Наратзул растёр веки, под которыми словно простёрлась киранийская пустыня. Юноша и предположить не мог, что написание чего-то, что было бы чуть серьёзнее и красочнее рапортов, настолько утомит его. Очевидно, ему никогда не прославиться своими остроумными мемуарами, подобно владыке Веструду, или иной развлекательной литературой. Писательство оказалось не самой сильной из его сторон.       Юстас согласно всхрапнул. Арантэаль кинул на него, беспрестанно ворочавшегося в своей кровати — что тот поросёнок на вертеле, — гневливый взгляд, поджал губы и в который раз вчитался в написанные им строки.       Возможно, он слишком строг к себе.       Остаток дня в Ледуре ознаменовался для Наратзула временем великих мучений. Он ненавидел бездельничать. Бесцельные прогулки, многочасовые любования красотами природы и рассуждения о смысле жизни были не для него. Но именно этим пришлось заниматься юноше, пока на город не опустилась ночь.       До заката его сопровождал Юстас. Стражник вознамерился показать Наратзулу все достопримечательности своего родного города и его окрестностей. Он сводил юношу к озеру у каменной стены ущелья, за которым начинался Перевал Смерти; к заброшенному алеманнскому форту, построенному после окончания войны Двух народов; к шахтам на границе ледурских и штайнфельдских земель, где было развёрнуто совместное со звёздниками из Анку производство по добыче кристаллической руды. И пусть Юстас не замолкал ни на секунду — казалось, у него была история про каждый куст на дороге, — Арантэаль не возражал против его компании. На этот раз болтовня стражника хоть как-нибудь, да скрашивала время, а ещё… Что ж, Наратзул был готов признать: истории ледурца пробудили в нём интерес. Будучи ребёнком, рождённым и взращенным в аристократических кругах, он не знал тех развлечений, которые считались для детей простолюдинов обыденностью.       Однако стоило первым вереницам рабочих потянуться от производств к своим домам, Юстас поспешил откланяться. Судя по всему, он надеялся провести ещё немного времени с матерью, а Наратзул вернулся к озеру и остался на его берегу до самых сумерек. Сражаясь в неравном бою с комарами и игнорируя любопытствующие взгляды забредшей к воде ребятни, юноша вновь и вновь прокручивал в голове всё то, что им стало известно за первый день расследования. Думал об Эбби. Каково ей было встретиться с чёртовым Йостом, надеясь получить хоть какие-то ответы, но увидев лишь безжалостную насмешку над её горем? Каково сейчас, когда стража уже наверняка известила её о смерти бывшего помощника господина Оливьера? Порадовала ли её эта новость, или оставила безучастной, или же вовсе углубила её печаль? Наратзул запомнил подругу детства человеком большого сердца. В нём могло найтись место жалости и к убийце её семьи.       А затем мысли Арантэаля, будто сами собой, вернулись к видению, что обрушилось на него на веранде магистра Аппель. Он всё ещё помнил и о Заоблачном городе, и о разговоре между Великим архитектором и главой Бездонников, но не знал, надолго ли это. В прошлый раз юноша и сам не заметил, как очистилась его память от воспоминаний о зале внутри горы, о красном магическом огне и о ещё совсем юном мастере Корвусе. С другой стороны, разве можно было назвать это «очищением»? Ведь на самом деле, воспоминания никогда не покидали его — это Наратзул не мог найти их в своём сознании. Но стоило ему окунуться во второе видение, как мигом подоспело первое, и вместе они сплелись в единую историю… Историю, которой так не хватало продолжения. Отчего-то теперь юноша был уверен, что рано или поздно узнает его. И не хотел забывать об этой уверенности.       Ночь опустилась на Срединное королевство внезапно. Не успело закатное солнце спрятаться за чернильно-чёрными грозовыми тучами над Перевалом Смерти, как тьма поглотила даже очертания деревьев, плотным кольцом оцеплявших Ледур. Наратзул успел сбежать от неё, укрывшись в стенах таверны, освещённых пламенем большого камина и напольными канделябрами в пять свечей. Народу в ней набилось столько, что и яблоку было негде упасть. Кто-то ел, кто-то пил и слушал нестройное бренчание лютни городского менестреля, кто-то играл в кубики Моралы, а за самым дальним столиком, где с утра скараггская гадалка вглядывалась в свои карты, и вовсе расположились счетоводы, работавшие на местные шахты и штольни. Даже у стойки тавернщика были слышны их вопли, страдальческие стоны и тяжёлые вздохи: судя по всему, мужики, мечтая облапошить королевских налоговых инспекторов, пытались подогнать свои декларации и счётные книги под единый показатель расходов и доходов.       Тавернщик Лью не заставил себя долго ждать. Только завидев Наратзула, он оставил группку ледурцев, с которыми обсуждал, как обнищает карман фермеров по нынешнему засушливому лету, и направился к юноше. С услужливой улыбкой Лью поведал, что господин Глерболлор уже выкупил для себя и своих спутников две комнаты на ночь — третьей свободной попросту не нашлось. Таланту Цилина успевать всё и сразу Наратзулу удивляться уже не приходилось, поэтому он лишь кивнул, вежливо отказался от ужина и попросил перо, чернила и немного бумаги. Арантэаль был готов заплатить, но Лью вновь наотрез отказался принимать даже жалкую монету, а после прислал свою дочь с ужином, состоявшем из тарелки тушёного картофеля с рыбой и пинты лёгкого эля.       Наратзул не сомневался, что тавернщик был добрым человеком, но также понимал: радушие Лью произрастает вовсе не из доброты, а из желания показать свою благодетельность перед Богами. Ведь Святой Орден есть Их глаза и уши среди смертных — об этом знал каждый уважающий себя житель Цивилизованного мира. В Нериме, где власть Ордена была не менее сильна, чем на Эндерале, редкие люди осмеливались относиться к паладинам без должного почтения. «Однако на Киле или в Кире порядки не так строги, — с усмешкой напомнил себе Наратзул, поднимаясь по скрипучей лестнице на второй этаж. — Там, служитель ты Богов или простой смертный — разница не существенна. Если ты хочешь получить что-то, то обязан платить». И, конечно же, далеко не всем неримцам и эндеральцам из числа орденцев нравилось такое отношение к их сиятельным персонам в соседних странах. Зато поведение Лью они посчитали бы чем-то само собой разумеющимся.       Комната, которая досталась Наратзулу и Юстасу, оказалась простой, но удивительно чистой для таверны пограничного города, где, по обыкновению, съемщики сменяются один за другим и не всегда находится время для тщательной уборки. Она была небольшой: казалось, запах лаванды, мяты и тавалги, отпугивавший комарьё и других насекомых, впитался и в стены, и в одеяла на двух узких кроватях, и в дерево сундуков, стоявших в их изножье. Наратзул прошёл к небольшому столу, расположенному у окна, сгрузил на него чернила, бумагу и взмахом руки зажёг свечу. Толкнул оконную раму и, запустив в комнату прохладный вечерний воздух, выглянул наружу — судя по тому, что не увидел ни зги, во внутренний неосвещённый двор.       Впрочем, ничего в этом временном обиталище юношу не смутило. Ещё немного поглазев в ночную темноту, он снял верхнюю часть доспеха и, оставшись лишь в рубашке и форменных штанах, уселся за стол. Обмакнул перо в чернила, занёс его над бумагой и — застыл. В его голове вмиг стало пусто.       Наратзул и подумать не мог, что перенести образы на бумагу окажется так сложно. Он был начитан, он написал столько рапортов! Он был уверен, что придать видениям словесную форму не составит для него труда. Но нет. Каждое предложение приходилось вырывать из сознания, словно занозу из загноившейся раны. Юноше казалось, что он порождает на бумаге исковерканную, жалкую, постыдную тень того идеала, который он представил себе по пути в таверну. Это не просто злило его, а приводило в бешенство.       Арантэаль терзал перо и самого себя мучительно долго — быть может, и прошло не больше двух часов, но для него эти часы превратились в вечность. Огонь свечи, вторя его раздражению, трещал, чадил и взвивался к потолку. Крохотные разряды молний то и дело пробегали по рукам Наратзула, топорщили его волосы, электризуя воздух в комнате. Он и не заметил, как прикончил ужин, вгрызаясь в картофель и рыбу с таким остервенением, будто именно они были виноваты в его скудоумии. И в конце концов, юноша сдался. Допил эль, удостоверился, что чернила просохли, и сунул листы в карман поддоспешника. А затем рухнул на кровать, преисполненный презрением к себе.       Сквозь сон Наратзул слышал, как скрипнула дверь, извещая о приходе Юстаса. Слышал, как тот возился с ремнями и застёжками на своей форме стражника. Однако по-настоящему Арантэаль проснулся, когда его напарник захрапел — да так, что вновь приближающиеся глухие раскаты грома показались ему урчанием ласкового котёнка. Это был… тот ещё опыт. В свою бытность учеником Наратзул делил одну комнату в Башне с четырьмя мальчиками, но ни один из них не мог похвастаться такими заливистыми трелями. Остатки сна мигом слетели с юноши, и он мрачно уставился в потолок, мечтая то ли об убийстве, то ли о спасении, то ли об убийстве во спасение. Ничего из желаемого он позволить себе не мог, оттого достал многострадальные листы с пересказом видений и вернулся к столу. В Наратзуле теплилась надежда, что отдых, пусть и короткий, поможет ему в писательских трудах.       И что же? Все его надежды обернулись прахом.       «Я ведь не собираюсь обнародовать эти жалкие потуги, — успокаивал себя Арантэаль, покусывая кончик пера. — Мне всего лишь нужно иметь письменные доказательства видений — для самого себя в тот момент, когда воспоминания исчезнут. Я…».       Вновь заворочавшись, Юстас вдруг затих, а через несколько минут тишину комнаты прорезал его хриплый голос:       — О!.. Что случилось? Почему ты не спишь?       Страдальчески выдохнув, Наратзул бросил измятые листы на стол и откинулся на спинку стула.       — Эта ночь полна вдохновения, — сказал он. — Не мог противиться ему. Решил написать оду.       Спросонья Юстас явно не уловил сарказм в словах своего напарника.       — Что?.. Кому?       — Твоему храпу, конечно же. Он сразил меня наповал.       Подавившись зевком, стражник одновременно и закашлялся, и неловко рассмеялся.       — Чёрт, дружище!.. Извини. Тебе следовало запустить в меня чем-то тяжёлым.       — Чтобы прибить тебя ненароком? — фыркнул Наратзул. — Мне хватает тех трупов, которые у нас уже есть.       — Ну, с этим не поспоришь, — протянул Юстас. — Такие трупы сойдут за десять обычных… Как думаешь, сможем мы завтра узнать что-то конкретное?       Арантэаль оглянулся на него через плечо. Стражник лежал на спине, подложив руки под голову и закинув ногу на ногу. Изнемогая от духоты, он спал без рубашки, а проснувшись и вовсе откинул одеяло прочь, и Наратзул смог увидеть шрам на его правом боку, прямо под рёбрами. Подобную отметину мог оставить кинжал или остро заточенный нож, и это была скверная рана. Юстас, обычный человек без всякой возможности излечить себя с помощью магии, явно родился под счастливой звездой, раз сумел выжить после такого удара.       — Что-то конкретное, — эхом повторил Наратзул. — Хотелось бы верить.       — Но верится с трудом, да? — невесело усмехнулся стражник. — Мне всё кажется, что мы упускаем что-то важное.       — Что, например?       — Я не знаю, — поморщился Юстас. — Но это чувство не даёт мне покоя, понимаешь?       — Будто мы идём по неверному пути?       — Будто мы делаем большой крюк вместо того, чтобы идти прямой короткой дорогой. Будто мы ищем ответ в чём-то сложном, игнорируя очевидное.       — Не всегда всё должно быть легко, — возразил Арантэаль.       — Не всегда, — согласился Юстас, — но чаще всего ответ находится под самым носом. Это дело, — добавил он и вдруг нервно хохотнул. — Это дело напоминает мне то, после которого меня перевели в эрофинскую стражу. Прескверная история, но именно она научила меня в первую очередь искать ответы в простом… каким бы безумным или нелепым оно ни казалось.       Наратзул украдкой усмехнулся. Он и подумать не мог, что ещё минуту назад сладко дрыхнувший Юстас вдруг станет таким серьёзным. Вероятно, стражник не врал, и это дело прочно засело в его голове, терзало догадками и сомнениями, равно как и самого Арантэаля.       — И всё же готов спорить, что то твоё расследование не включало в себя разборки с темномагическими проклятьями.       — Ты прав, — кивнул Юстас. — Однако в этом деле проклятье и зачарователь, поместивший его в браслеты, — лишь инструмент. Нам же нужно найти того, кто этим инструментом воспользовался. И это может быть обычный человек — то есть не маг, — и мотивы его могут быть самыми обычными.       — Это какими же?       — Злость. Обида. Месть. Зависть, — пожал плечами Юстас, а затем вздохнул и сел на кровати, взлохматив тёмные вихры на затылке. — Знаешь, когда я разговаривал с прислугой Роу-Эбертов, старшей кухаркой и другими женщинами, они рассказали мне, что господин Оливьер и госпожа Мария были замечательной, крепкой парой. Семья госпожи Марии не побоялась согласиться на брак дочери с мужчиной, который по молодости успел обзавестись бастардом, да и саму её это ни капли не смущало. Она любила Абигейл не меньше, чем своего родного сына, и господин Оливьер буквально расцвёл, когда она появилась в их жизни. А болезнь Франца ещё больше сплотила их… Понимаешь, к чему я клоню? У них было семейное счастье, которое выдержало все невзгоды, и оно могло не нравиться кому-то.       Наратзул недоуменно нахмурился. Среди всех вариантов, что пришли ему на ум с того момента, как он увидел страшную картину в комнате юного Франца, не было ничего настолько… банального. Однако в этом банальном прослеживалась логика.       — Если рассудить, — продолжил Юстас, щурясь на трепещущий огонёк свечи, — проклятье убило тех людей, которые сделали жизнь господина Оливьера и Абигейл счастливой. Не думаю, что заказчик хотел смерти судьи. По-моему, он хотел, чтобы господин Оливьер страдал, понимая, что не смог защитить жену и сына. Или что-то в этом духе. Но… получилось так, как получилось. Он не сумел справиться с этой потерей.       — Но если бы господин Оливьер выжил, то приложил бы все усилия, чтобы найти убийцу жены и сына. Уж он-то наверняка смог бы рассказать нам куда больше, чем мы знаем сейчас.       — Не скажи, — заспорил стражник. — Помни, что судья не должен был оказаться в ту ночь дома. Я всё так же уверен, что его преждевременный приезд спутал все планы преступников. Останься господин Оливьер в Кабаэте, Генри поменял бы проклятые браслеты на те, которые были у госпожи Марии и Франца изначально, и мы бы потеряли эту улику. Не узнали бы о том, какое проклятье погубило их и с помощью чего.       — Однако мы так и не нашли браслеты, зачарованные магистром Аппель, — со вздохом заметил Наратзул. — Они должны были быть у Генри под рукой, чтобы действовать быстро.       — У него было время до прихода стражи, чтобы хорошенько спрятать их. Он ведь жил в доме Роу-Эбертов много лет и мог обзавестись своими тайными местами, о которых не знает никто другой. В конце концов, Йоста убили неспроста. Он явно владел слишком важной для расследования информацией, и те, кто стоял за ним, боялись, что в тюрьме из него вытрясут правду. Вот только… Есть кое-что в его смерти, что беспокоит меня. Если честно, я ломаю над этим голову весь вечер.       — О чём ты?       Юстас ненадолго замолчал, явно собираясь с мыслями. Откинулся спиной на стену, а затем медленно, словно взвешивая каждое слово, заговорил:       — Господин Глерболлор предположил, что кто-то следит за нашими передвижениями, раз проклятье убило Генри уже после того, как мы покинули Эрофин. Возможно, так оно и есть. Однако — насколько этот кто-то осведомлён? У меня складывается впечатление, что Йост не доложил своим подельникам, что господин Оливьер вернулся домой раньше срока, и что их план на грани срыва. Будь оно иначе, зачарователь вряд ли активировал бы Пылающую кровь — вместо этого был бы подобран другой удобный случай. Возможно, Генри был излишне самонадеян: полагал, что всё равно успеет поменять браслеты быстрее, чем судья обнаружит тела своих родных, и просчитался. Но что же дальше? Стража прибыла в дом Роу-Эбертов между четырьмя и пятью часами утра. Генри конвоировали в тюрьму около девяти часов утра, а мы покинули Эрофин через час. Однако Йост был убит после обеда. Таким образом, он пробыл в заключении около шести часов, и пусть за это время ничего не рассказал стражникам, но ведь мог! Ни у кого не было гарантий, что Генри не расколется. Оставлять его в живых так долго было рискованно. Так почему наш неизвестный кто-то пошёл на такой риск? Не потому ли, что до последнего не знал, как обстоят дела на самом деле?       Против воли в памяти Наратзула всплыли слова Цилина о том, что Юстас — с его спокойным отношением к магии, выдержкой и умом — пришёлся бы к месту в самой Башне Паладинов, позволяй это его собственный Путь, и имей он хоть сколько-нибудь крепкую Связь с Морем Вероятностей. Чем дольше Арантэаль находился подле стражника, тем больше понимал, что изначально поторопился с пренебрежительным отношением к нему. Конечно, он продолжал раздражать юношу от случая к случаю, но недостатком сообразительности не страдал. Наратзул был бы круглым идиотом, откажись он признать это.       Ему стало по-настоящему интересно, в каком расследовании участвовал Юстас перед своим переводом в Эрофин. Пока у Наратзула были лишь предположения. Наверняка это было резонансное и сложное дело, иначе восемнадцатилетний мальчишка никогда бы не смог заслужить место в столичной страже в награду за его раскрытие. И… тот разговор между магистром Аппель, Мерзулом и Юстасом, который подслушал Арантэаль. Кто-то из ледурцев затаил на Юстаса злобу из-за случившегося больше года назад. «Он считает, что именно я вдел голову его сестры в висельную петлю», — сказал стражник госпоже Ванике. Наратзул не сомневался, что всё это — фрагменты одной мозаики.       Наверное, он бы мог разузнать об этом расследовании у самого Юстаса, но… Стражник упомянул о нём вскользь, явно не желая вдаваться в подробности, да и у самого Наратзула было правило: никогда не лезть кому-то в душу нахрапом. Хотя бы потому, что сам желал к себе такого же отношения. Кроме того, они знали друг друга меньше суток. Ни один умный человек не станет откровенничать с незнакомцем.       — Если ты прав, то как он всё же узнал, что с Йостом пора кончать? — спросил вместо этого Наратзул, решив сосредоточиться лишь на их общем сегодняшнем деле.       Юстас помялся немного, почёсывая зудящую от пота шею.       — Ну, — протянул он наконец, — Генри убили сразу после того, как его посетили молодая госпожа Роу-Эберт и её кровная мать…       Всё благодушие Наратзула мигом испарилось. Как и его беспристрастность — точнее, та её тень, которую юноша тщательно взращивал в себе после разговора с Цилином у ледурских конюшен.       — Могу заверить тебя, что Эбби здесь ни при чём, — процедил Арантэаль, до боли в пальцах сжимая край стола.       Юстас вздрогнул и растерянно заморгал.       — Кто?.. Ах, ты говоришь о молодой госпоже Роу-Эберт, Абигейл? — догадался он. — Слуги судьи рассказали мне, что в детстве вы с ней были очень дружны…       — Это тоже здесь ни при чём, — отрезал Наратзул.       — Хорошо-хорошо! — примирительно улыбнулся стражник. — Собственно, я и не думал, что Абигейл имеет отношение к смерти госпожи Марии и Франца. Хотя бы потому, что, как любой наследник, она не может распоряжаться семейной казной без разрешения главы рода. Услуги нашего тёмного зачарователя отнюдь не дёшевы, и верховный судья явно заинтересовался бы, зачем его дочери понадобилась такая крупная сумма денег. И даже если предположить, что Абигейл могла взять заём в банке или ухитрилась умыкнуть деньги из семейной казны без ведома отца… В этом случае мы возвращаемся к словам господина Глерболлора: ни один уважающий себя тёмный зачарователь не будет связываться с юнцом, который не заслужил своего собственного имени и не обзавёлся авторитетом в нужных кругах.       «Чёрт, — мысленно выругался Наратзул, — и почему я не додумался сказать Цилину об этом?!».       Однако он не позволил себе зациклиться на этой досаде. Злость на стражника погасла так же быстро, как и вспыхнула, уступив место размышлениям о совершенно новой возможности.       Ища ответ в сложном, они не заметили то, что всегда было на виду… Так ли это?       — Тогда остаётся лишь Хезер Гальфанд, кровная мать Эбби, — пробормотал юноша, уставившись на пляшущие тени от огонька свечи и принялся нервно крутить печатку с гербом рода Арантэалей на указательном пальце.       — Ну… да, — Юстас завозился на кровати, устраиваясь поудобнее. — Возможно, это слишком смелое предположение, но ведь я и не утверждаю, что оно верное. Я ничего не знаю о взаимоотношениях Роу-Эбертов и этой женщины, могу лишь строить догадки. Тебе должно быть виднее, могла ли госпожа Гальфанд затаить злобу на семью верховного судьи.       Наратзул промычал себе под нос что-то нечленораздельное и скривился.       — Это… сложный вопрос, — признал он спустя несколько мгновений. — Я и сам толком ничего не знаю о том, какие отношения были между госпожой Хезер и господином Оливьером после рождения Эбби.       Арантэаль не врал — ему действительно было известно немногое. В конце концов, он ещё даже не появился на свет, когда скандал между двумя именитыми семьями, Роу-Эберт и Гальфанд, прогремел на весь Эрофин, а после… После ему не было никакого дела до перипетий между родителями подруги. Хотя из рассказов Эбби знал, что Хезер Гальфанд ей совсем не по душе.       Несмотря на то, что девочку забрали у родной матери практически сразу после рождения, а та, в свою очередь, не потратила ни мгновения на горе по своей утрате, господин Оливьер разрешал им видеться время от времени. Однако их встречи никогда не проходили наедине, и Эбби была этому рада. С её слов, Хезер всегда относилась к ней холодно и даже равнодушно, смотрела если не с презрением, то с холодным расчётом, и куда больше была заинтересована в деньгах, которые она получала от своего несостоявшегося мужа, чем в общении с подрастающей копией себя.       — Госпожа Гальфанд получала от верховного судьи деньги? — удивлённо переспросил Юстас, когда Наратзул рассказал ему об этом. — Но за что?       — Вероятно, это была компенсация за то, что ей так и не удалось стать госпожой Роу-Эберт, — пожал плечами Арантэаль. — Или — убедительная просьба не мелькать лишний раз в столице и не упоминать своё имя в одной связке с семьёй верховного судьи Нерима.       «Интересно, — подумалось вдруг ему, — платит ли и мой отец за молчание какой-нибудь остроухой ошибке своей молодости?».       — Не мелькать лишний раз в столице… — повторил Юстас. — Гальфанды не из Эрофина? — спросил он и тут же смущённо кашлянул: — Извини, я не знаток неримских аристократических семейств и… мест их обитания.       — Нет, — покачал головой Наратзул. — Они владеют землями Эльтридора в Южном королевстве.       — В Южном королевстве? — мрачно усмехнулся стражник, и взгляды юношей пересеклись. — Не кажется ли тебе, дружище, что в этом деле Южное королевство мелькает слишком часто, чтобы оставаться простым совпадением?       Наратзул закусил губу. Он был бы совсем не прочь согласиться с Юстасом, но чувствовал, что таким образом ступит на опасно-тонкий лёд. Погрузившись в эту теорию, они могут запросто потерять реальность за вуалью из фантазий.       И всё же руки юноши мигом вспотели от волнения. Делая вид, что всего лишь закатывает рукава рубахи, Арантэаль незаметно вытер ладони о тонкую ткань.       — Гальфанды уже давно не те, что были прежде, — заметил он. — Когда-то они носили то же имя, что и их земли, и были весьма уважаемым родом, дававшем Святому Ордену всё новых и новых паладинов. Однако прошло уже больше века, как мана в их венах иссякла, а около сорока лет назад они потеряли и своё состояние. Когда-то их земли были настоящей золотой жилой. Они находятся в пределах Южного кратера, а он богат залежами ториумной и кристаллической руды. Всё изменилось, когда магический фон кратера начал ухудшаться, несмотря на беспрерывную работу катализаторов, построенных ещё при владыке Веструде. Добычу руды посчитали опасной, и рудники Эльтридора закрылись один за другим. С тех пор даже сама власть Гальфандов над этими землями номинальна — настоящими хозяевами Эльтридора стали учёные и маги Святого Ордена и лично короля Эродана. Они засели и в самом городе, и в строениях катализаторов, и в фортах Маррис и Касдор, чтобы наблюдать за активностью новой возможной аномалии и искать способы стабилизировать её… А Гальфанды, между тем, даже пикнуть без их ведома не смеют.       — А что же южный регент и храмовники? — с любопытством спросил Юстас. Судя по приглушённому блеску в его глазах, ему и правда нравилось узнавать что-то новое. — Я слышал, они весьма гордятся своей некоторой обособленностью от других внутренних королевств. Они не возмутились, когда ваш Орден буквально устроил свой маленький филиал под самым их носом?       Наратзул пренебрежительно фыркнул.       — Во-первых, при всей их видимой обособленности они всё так же подчиняются эрофинскому трону. Слово короля Эродана — закон, и если он посчитал нужным отправить учёных Святого Ордена и своих магов на Юг, то так тому и быть. Во-вторых, пусть храмовники и любят задирать нос, но дальше границ Остиана их самомнение не простирается. Им нечего противопоставить угрозе возможной аномалии в Южном кратере, и у них хватает мозгов, чтобы понимать это. Ну а в-третьих, земли Эльтридора всегда были спорной территорией. Несмотря на то, что фактически они находятся в Южном королевстве, срединники имеют над ними большую власть. Чтобы не увязнуть в территориальных конфликтах, их негласно считают нейтральной зоной.       — Вот как, — протянул Юстас, в задумчивости похлопывая ладонями по своим коленям. — Ну, как бы это ни было познавательно, но из важного здесь только одно: по меркам знати, Гальфанды едва сводят концы с концами. Вероятно, именно поэтому не состоялся брак госпожи Хезер и господина Оливьера? Как и в случае с Мударисом и Феллах, любовь и брак у аристократов сочетаются редко.       — Верно, — согласился Наратзул, а про себя задумался: было ли это единственной причиной отказа Роу-Эбертов?       В конце концов, Роу-Эберты никогда не слыли снобами, заботящимися лишь об обогащении своей казны. Неужели родители будущего верховного судьи отказались породниться с Гальфандами лишь потому, что золотой век этих южных аристократов подошёл к концу? Кроме того, их решение не смягчили ни знание о том, что Хезер уже понесла от их сына, ни понимание, с какими трудностями столкнётся господин Оливьер и его бастард в будущем. Отчего-то Наратзулу казалось, что Роу-Эберты были встревожены вовсе не бедностью рода избранницы своего отпрыска, а обстоятельствами куда более серьёзными. Обстоятельствами, о которых он, ввиду своего юного возраста и неосведомлённости, даже не догадывался.       «Или же я просто хочу придумать Гальфандам зловещую тайну, которая помогла бы объяснить причастность госпожи Хезер к убийству Роу-Эбертов», — одёрнул себя Арантэаль, закручивая крышечку чернильницы и вставая со стула.       — Если подумать, — продолжил между тем Юстас, наблюдая, как юноша возится у своей кровати, — со смертью верховного судьи госпожа Гальфанд потеряла — готов поспорить — внушительный источник дохода. Возможно, это — аргумент в пользу её непричастности к нашему делу, но нельзя забывать о теории, что господин Оливьер мог быть лишь сопутствующей жертвой. После его смерти, а также смерти его жены и сына, единственной наследницей состояния Роу-Эбертов осталась его дочь, Абигейл… которая очень кстати является и дочерью госпожи Гальфанд. Ты говоришь, отношения у них были прохладными, но — что мы имеем? Не успели тела погибших Роу-Эбертов остыть, как госпожа Гальфанд покидает Эльтридор, чтобы поддержать свою родную кровь в трудную минуту… Трогательно, но — так ли это? Или же она увидела новую возможность для своей богатой жизни?       — Или же за прошедшие годы Эбби успела наладить с ней отношения, — тихо сказал Наратзул, удостоверившись, что листы с переписанными на них видениями вновь надёжно спрятаны в карман поддоспешника, а тот плотно закрыт.       — Ну, как по мне, об этом ты сможешь узнать у самой Абигейл. Со своим старым другом она будет куда более предрасположена к откровениям, разве нет? — непринуждённым тоном отозвался стражник.       Конечно: он ведь не знал, как по-скотски Наратзул поступил с Эбби, оборвав общение с ней без всякой причины.       — Быть может, — ещё тише ответил Арантэаль и направился к двери из комнаты.       — Эй, ты куда? — изумился Юстас, подхватившись на кровати.       — Хочу подышать свежим воздухом.       Ледурец в сомнениях оглянулся на открытое окно, за которым раздавались глухие раскаты грома.       — Вот-вот снова польёт! Ты уверен, что хочешь подышать свежим воздухом, а не драматично промокнуть под дождём?       — Мне всё равно, — огрызнулся Наратзул. — Мне нужно подумать. В тишине.       ***       Порывистый ветер срывал ссохшуюся от жары листву с деревьев и уносил их прямиком в грозно нависшее над Ледуром небо. Кони, растревоженные громом и вспышками молний, подсвечивавшими пузатые тучи изнутри, громко фырчали в стойлах. Псы, забившись в будки, срывались то в лай, то в жалкий скулёж, будто видели в ночной темноте нечто недоступное глазу человека, но несущее опасность всякому, кто по глупости своей столкнётся с ним. Наратзул, завернув за угол таверны, сбавил шаг и прислушался к своим ощущениям, принюхался к воздуху. Он пах озоном и влажной землёй, но вместе с тем — разложением. «Будто на осквернённом кладбище», — подумал юноша.       Что-то не так было с этой грозой, с новыми силами наступавшей со стороны Перевала Смерти. Неужели чистильщики Башни упустили день, когда старая аномалия решила вновь испробовать свои силы? И если так, то когда это началось? Неужели изначально погода испортилась лишь из-за влияния осквернённых волн Моря Вероятностей, а то, в свою очередь, имело накопительный эффект? Ведь ещё всего несколько часов тому назад Наратзул не чувствовал никаких волнений. Да и сейчас ему пришлось полностью погрузиться в магическое восприятие мира, чтобы ощутить неладное.       Но это вовсе не значило, что через некоторое время ему не придётся прикладывать никаких усилий, чтобы сполна насладиться всеми прелестями отравляющего разум и тело влияния аномалии.       — Только этого дерьма нам и не хватало! — раздражённо цокнул языком Наратзул.       Арантэаль уже пожалел, что не взял с собой даже меч. Пусть призраки, населявшие Перевал, никогда раньше не проявлялись в этом пограничном городе, юноша знал: со своей уникальной способностью притягивать неприятности он может запросто увидеть, как это правило остаётся в прошлом. Вместе с его мечтами о спокойной прогулке перед сном.       Быть может, ему стоит вернуться и экипироваться как следует? Или же он не должен поддаваться панике, словно испуганный молокосос, впервые столкнувшись с колдовской напастью?       А, к чёрту!       Ругаясь себе под нос, Наратзул спешным шагом направился вниз по улице, узкой лентой петлявшей между домами. В конце концов, даже без меча и доспехов он был отнюдь не беспомощен.       Ночное освещения в Ледуре, в отличие от столицы, было скудным, и юноше пришлось пустить вперёд себя магический огонёк. Что, естественно, вызвало ажиотаж среди стражников, встретившихся Арантэалю по пути: вид аэтерна, безбоязненно колдующего в Срединном королевстве, никого не оставил бы равнодушным. Не раз и не два ему пришлось останавливаться и показывать патрульным знак Башни, чтобы те признали в нём одного из паладинов, прибывших в город днём. Промедление злило, но Наратзул держал себя в руках: ледурцы и без того выглядели излишне бледно и напугано — нервозность служителя Богов вовсе переполошила бы их.       Куда он спешил, юноша и сам не знал. Арантэаль полностью доверился интуиции — это она диктовала каждый его шаг. Наратзул мог лишь наблюдать, как улица сменяется улицей, и, в конце концов, изумиться от осознания, что ноги вынесли его к небольшому скверу, мимо которого он в компании Мерзула шёл к дому магистра Аппель днём. В это же мгновение наваждение развеялось, и он остановился, вглядываясь в темноту, укрывшую вымощенные мелким булыжником дорожки.       В центре сквера виднелся круглый фонтан, и тени в его изножье складывались в очертания… волка? Наратзул сделал пару шагов вперёд и — точно: то был волк. Или — в голове юноши вспыхнула новая догадка — тирматральский горец. То была порода, выведенная норманнами, что населяли север Тирматраля, больше тысячелетия назад и представлявшая собой помесь собаки и волка. Эти псы были умными и выносливыми, пользовались популярностью у охотников, но позволить их себе мог далеко не каждый, и дело было даже не в баснословных деньгах, которые требовали разводчики. Эти псы сами выбирали человека и оставались верны ему до конца жизни, а кроме него не подпускали к себе никого: покупатель уезжал с пустыми руками, если ни один из щенков не оказал ему внимания. За своим же избранником они неустанно следовали по пятам, оттого поверить, будто здесь, в ледурском сквере, Наратзул увидел горца без хозяина, было так же сложно, как и представить, что в город безбоязненно забрёл настоящий волк.       Так или иначе животное мирно спало, положив крупную голову на передние лапы, и надвигающаяся непогода ни капли не волновала его. Однако его спокойствие казалось чуждым этой ночи, когда каждая собака в городе металась в непреодолимом ощущении тревоги. К тому же было что-то странное в нём: Арантэаль мог поклясться, что видит, как от его шерсти исходит чёрный дым.       Юноша старался ступать бесшумно. И первые несколько футов Наратзул был свято уверен, что за свистом ветра и шумом листвы то ли пёс, то ли волк ни за что не услышит его поступи, но — тот вдруг вскинул голову и уставился на него белесо светящимися глазами. Глазами, которых попросту не могло быть у живого существа.       Вздрогнув от неожиданности, Арантэаль вскинул руку. Он был готов атаковать в любую секунду, но бестия не спешила нападать. Более того, она с любопытством взглянула на заискрившиеся в центре ладони Наратзула молнии и — завиляла хвостом, словно милейшая на свете собачонка.       — Что за херня? — прошептал юноша, наблюдая, как это нечто встаёт на мощные лапы и встряхивается.       Бестия уставилась на него едва ли не с укором, а затем отвернулась и неспешно потрусила вглубь сквера, то и дело оглядываясь — словно призывая следовать за ней.       — Я что, брежу? — недоуменно пробормотал Наратзул, прислушиваясь к себе. Несмотря ни на что, он не чувствовал ни толики опасности от этого колдовского зверя. — Не хочешь же ты сказать, что я шёл именно к тебе?       Бестия ему, конечно, не ответила, и Арантэалю ничего не осталось, кроме как внять её безмолвному предложению.       Сквер заканчивался ещё одной смотровой площадкой, похожей на ту, что Наратзул также видел днём. Она выступала над склоном холма словно округлое горлышко кувшина и была совершенно точно пуста. Юноша, отвлёкшийся было на тряпичную куклу, позабытую легкомысленным ребёнком в траве у самой дороги, в растерянности огляделся по сторонам. Он не понимал, к кому или чему привела его эта бестия, а та, между тем, остановилась у высокого старого дуба, чья раскидистая крона покрывала площадку едва не целиком, и смотрела на Арантэаля с явным нетерпением в своих белесых глазах.       — Да что, во имя Семерых, ты от меня хочешь? — возмутился Наратзул. Положив поднятую куклу на близ стоящую скамью, он настиг колдовского зверя в три шага. — Уж поверь, в этом дереве нет ничего необычного, и…       Договорить он не успел. Его дыхание перехватило, когда бестия вдруг потеряла свои очертания и, целиком превратившись в чёрный дым, взвилась к укрытым листвой ветвям. Позабыв все слова, Арантэаль вскинул голову и увидел, как этот дым впитывается в тёмные складки камзола, лежавшего на коленях… Цилина.       Вспыхнул огонёк самокрутки, и Наратзул услышал тихий смех.       — Тут ты прав, парень: это отличное дерево, очень удобное, и ничего необычного в нём нет, — сказал Глерболлор. — Уверен, старина Иво с тобой абсолютно согласен.       Он сидел на толстой нижней ветке дуба, удобно вытянув вперёд свои длинные ноги и прислонившись спиной к шершавому стволу. Магический светлячок Наратзула, поднявшись ещё выше, высветил красную ткань рубахи серафима, фривольно расстёгнутую едва ли не до середины груди, и початую бутылку вина в его руке.       — Старина Иво?.. — слабым голосом переспросил юноша и тряхнул головой, приходя в себя. Так значит, то был действительно тирматральский горец. И хозяином его был Цилин — и в жизни, и в смерти. — Что это за магия такая?       — А что с ней не так? — приподнял брови Глерболлор.       — Я никогда раньше не видел ничего подобного!       — Ну, юный Арантэаль, ты много чего ещё не видел в своей жизни, — с иронией заметил Цилин и щелчком пальцев скинул упавший ему на плечо жёлтый лист. — Будешь так громогласно удивляться всякому новому на своём пути, и когда-нибудь тебя примут за деревенского дурачка, а не за паладина.       — И всё же, — не сдавался Наратзул. — Это был призрак, но его форма не была спектральной. Ты как будто создал его из… чёрного дыма? теней? Это не обычное колдовство, не по классическим правилам.       — Не по классическим правилам? — вновь рассмеялся серафим. Зажав самокрутку в зубах, а бутылку вина — между коленями, он сложил камзол и сунул его себе под спину на манер подушки. — Парень, правила хороши только тогда, когда ты сидишь за учебной скамьёй. Когда же маг наконец-то оказывается на воле, его ценность заключается в том, с какой фантазией он пользуется открытыми перед ним возможностями. Спектральный пёс — это скучно и совсем не эффектно! К тому же я хотел, чтобы после смерти Иво выглядел так же, как при жизни.       — Сомневаюсь, что при жизни глаза твоего горца светились белесым огнём.       — Не придирайся к мелочам, — погрозил ему пальцем серафим и приложился к бутылке. — Лучше скажи, что ты здесь забыл?       — Хотел подышать свежим воздухом перед сном, — скривился Наратзул, поглядывая на камзол напарника. Он силился понять, как работала эта призванная напарником вероятность — связка призрачного образа пса и реальной одежды. Возможно, ткань была хитроумно зачарована на призыв конкретного колдовского существа? — И всё пошло не по плану. Сюда меня привёл След, но я и представить не мог, что он связан с твоим… стариной Иво.       — Ну, прости, что мы разочаровали тебя! — ухмыльнулся Цилин, а затем протянул, вглядываясь в грозовой горизонт: — Да, сегодняшняя ночка не благоволит приятным прогулкам под луной.       — Что-то происходит на Перевале, не так ли?       — Очевидно, — хмыкнул серафим между затяжками. — Я уже предупредил Вайсса об этом, и он отдал приказ чистильщикам выдвигаться. Ледур же находится в зоне отголосков — несмотря на спецэффекты, она безвредна. Обычные люди спокойно встретят рассвет. Быть может, некоторые помучаются кошмарами или головной болью, но это — меньшее из бед. Нам не о чем переживать.       Наратзул в неверии фыркнул.       — Неужели? Тогда почему ты здесь, а не в таверне? Душа требует эстетики зловещей красоты?       — Всё-то тебе надо знать! — пожурил его Цилин, однако тут же кивнул в сторону чернеющей на горизонте каменной гряды. — Я всего лишь пообещал Вайссу, что попробую определить место новой нестабильности — там, где аномалия пробудилась ото сна.       Наратзулу показалось, что он ослышался.       — Но ты сидишь на дереве в ледурском сквере и попиваешь вино. Как ты можешь определить отсюда хоть что-то? Между тобой и Перевалом Смерти не одна пара миль.       В ответ Глерболлор утомлённо закатил глаза. Магический огонёк юноши подлетел совсем близко к его лицу, и серафим отмахнулся от него, как от надоедливой мошки.       — Юный Арантэаль, если бы ты уделил меньше времени ехидству и больше — знаниям, которые, несомненно, заложили в твою светлую голову в Башне, то вспомнил бы о некоторых особенностях природной аномалии. Да, аномалию на Перевале Смерти принято считать энтропийной, и ею она и является, но за века её существования энергия смерти успела пропитать каждый фут земли, каждую каплю воды на границе Северного королевства. Когда эта аномалия показывает свой норов, то зачастую проявляет себя через погодные явления. Как ты уже смог догадаться, в нашем случае это — гроза. И если ты помолчишь хотя бы несколько минут и внимательно посмотришь туда, куда смотрю я, то поймёшь, почему мне не пришлось покинуть город.       Проглотив обиду, Наратзул отошёл к краю смотровой площадки и последовал совету напарника. Ветер бил ему в грудь, бросал в глаза пряди не завязанных лентой волос и смердел разложением — куда сильнее, чем в первые мгновения после выхода из таверны. Однако юноша не обращал на это внимание. Абстрагировавшись от досадных мелочей, цепким взглядом он охватывал горизонт за тёмной громадой леса, раскинувшейся от изножья холма, и за каменной грядой — стеной ущелья, по дну которого гремела стремительная горная река, и которое отделяло Срединное королевство от пресловутого Перевала. А затем даже вскочил на широкий парапет площадки, чтобы окончательно убедиться в своём открытии.       — Молнии! — воскликнул Арантэаль. — Все молнии бьют в одно место!       — Верно, — откликнулся Цилин. — Чистильщикам не придётся морить себя долгими поисками, не так ли? На их счастье, вспышка активности аномалии точечная, пусть и донельзя красочная. Осталось понять, естественный это процесс или рукотворный.       Наратзул понятливо хмыкнул. Это было даже смешно: согласно педантично выверенной статистике Башни Паладинов, раз в каждые семь-десять лет появлялся дикий маг, считающий себя тёмным светилом колдовского искусства, и в поисках славы среди своих собратьев отправлялся на печально известную границу двух внутренних неримских королевств. Последним таким гением был Инбер Костяная Рука, который восемь лет назад возомнил, будто ловля душ, томящихся в вечной ловушке Перевала Смерти, — хорошая идея. Чистильщики нашли его иссушенное тело в руинах старого монастыря спустя неделю, а поток Наратзула на примере несостоявшегося «светила» изучал, отчего заигрывание с тёмными призраками никогда хорошей идеей быть не может.       — Полагаешь, ребятам перепадёт очередной двуногий улов? — спросил юноша и спрыгнул с парапета обратно на площадку.       — Полагаю, время в Нериме настолько неспокойное, что удивляться подобному — почти дурной тон, — философски изрёк Глерболлор, делая последнюю затяжку и откидывая со лба свои растрепавшиеся рыжие волосы. — Однако предпочту оставить эти заботы кому-то другому. Да и ты меньше думай об этом. Лучше расскажи мне, как вы с Юстасом скоротали время без меня.       Арантэаль пожал плечами. Рассказывать о прогулках по Ледуру и историях детства стражника было не столько глупо, сколько бессмысленно, оттого, недолго думая, юноша выложил новую теорию Юстаса о деле Роу-Эбертов. Цилин слушал его, не перебивая, лишь то и дело прикладываясь к вину. На его тонких губах застыла задумчивая улыбка.       — Что ж, парень действительно хорош, — сказал серафим, когда Наратзул вздохнул, подытоживая конец пересказа. — С удовольствием оставлю рекомендацию о его переводе в столичную группу расследований.       — Ты согласен с его теорией?       — Я считаю его теорию жизнеспособной, — поправил Цилин. — Точно так же, как могу дополнить её своими измышлениями и полностью перевернуть её суть. В конце концов, пока вы оба делаете Абигейл Роу-Эберт очередной жертвой, её можно поставить в связку с Хезер Гальфанд и увидеть новую вероятность, не менее любопытную и логичную. И вместе с тем, это лишь одна из возможностей, которую мы будем обязаны проверить. Твой разговор с девицей — только начало пути. А что касается любовного прошлого Роу-Эберта и Гальфанд… Как мне кажется, чтобы узнать об этом побольше, ты должен поговорить с ещё одним человеком.       — Ты говоришь об Абеларде? — нахмурился Наратзул. — Скажу сразу, это…       — Я говорю о твоём отце, парень. Который, по счастливой случайности, как раз ждёт встречи с тобой в Эрофине.       Сердце юноши больно ударилось о рёбра. Затаив дыхание, он уставился себе под ноги и неосознанно коснулся печатки с родовым гербом на указательном пальце правой руки.       Проклятье!       Признаться честно, за суматохой дня Наратзул забыл об утреннем разговоре с садовником Маркусом и о приезде отца. Вспомнил лишь вечером, на берегу озера, и последние его сожаления о том, что им пришлось остаться на ночь в Ледуре, исчезли. Он бы согласился и сбежать на край света, означай это, что ему не придётся встречаться с Теалором Арантэалем и — внутренне умирать, судорожно придумывая, о чём говорить с этим человеком, и как с первых же секунд не потерять перед ним лицо.       Юноша надеялся, что уже завтра невероятно важные иноданские дела заставят отца покинуть Эрофин. В конце концов, серафим Арантэаль редко задерживался дома дольше суток. Он всенепременно был нужен Рождённым Светом, своим соратникам, попавшим в беду людям — всему миру, — и, будучи достойным служителем Богов и не менее достойным сыном грандмастера Святого Ордена, никогда не отказывался от своего долга.       Ведь долг превыше всего. Только лишь долг имеет значение.       — Не уверен, что отец и господин Оливьер были настолько близки, — сухо проговорил Наратзул, избегая взгляда Цилина. Он боялся, что в его глазах напарник без труда разглядит всю ту бурю чувств, что вдруг охватила глупого незрелого мальчишку, лишь притворяющегося взрослым и рассудительным человеком.       — Да ну? — ухмыльнулся Глерболлор. Его голос звучал беспечно, но Арантэаль, стоявший к дереву спиной, ощущал прожигающий взгляд серафима затылком. Вероятно, тому не требовалось никакого зрительного контакта, чтобы почувствовать смятение юноши. — У них много общего. Оба безупречные по рождению, но обременившие свой род отнюдь не безупречными поступками. Оба наверняка зализывали душевные раны от неудавшейся молодой любви, оба растили бастардов. На мой вкус, всё это — отличные поводы для близкой дружбы… эдакого глубинного взаимопонимания.       Наратзул с трудом сглотнул.       — Возможно. Однако я думаю, что Абелард может рассказать о романе своего господина не меньше. Он видел ситуацию изнутри семьи Роу-Эбертов, и…       — Но вряд ли Оливьер по приходу домой делился с дворецким всякими пикантными подробностями своего романа или своими переживаниями. Впрочем, разговор с ним отнюдь не лишён смысла, ты прав. Поговоришь с ним после встречи с отцом, сравнишь их рассказы, — милостиво разрешил Цилин, и Наратзул, чувствуя, как его испуг медленно, но верно перевоплощается в злость, был уверен: напарник издевается над ним.       — Какая разница, с кем я поговорю первее? — процедил юноша, сжимая кулаки и до боли впиваясь ногтями в ладони, и наконец осмелился посмотреть на Глерболлора.       Тот, казалось, только этого и ждал. Склонив голову набок, он неприятно усмехнулся:       — О, разница существенна. Ведь если ты вдоволь потянешь время, то добьёшься того, чего так хочешь — избежишь встречи с отцом.       — Что? — шевельнул непослушными губами Арантэаль, и взгляд Цилина заледенел.       — Мы лишимся ценной информации о деле только из-за твоих дурацких обид на папеньку?       Кровь ударила Наратзулу в голову. В его груди стало обжигающе горячо и тесно. Магический огонёк, до сих пор нарезавший круги вокруг дуба, запульсировал, сжался в размерах. Воздух вокруг него опасно задрожал.       — Из-за моих дурацких обид?! — рявкнул юноша, более не в силах контролировать себя, и в это же мгновение огонёк взорвался, разметав по смотровой площадке всполохи фиолетового и зелёного пламени.       Но Наратзул уже не увидел этого. Как не увидел и взметнувшихся на лоб бровей Цилина; как серафим, протянув руку, коснулся кончиками пальцев не успевший растаять зелёный язычок и изумлённо присвистнул. Бешенство ослепило его.       Дурацкие обиды.       — Не смей! — выплюнул Арантэаль в унисон с клокочущей под самым его горлом яростью. — Не смей говорить о том, о чём ни хрена не знаешь!       Дурацкие. Обиды.       Круто развернувшись на каблуках, Наратзул бросился прочь. Юноша шагал, шагал и шагал, едва не срываясь на бег и не разбирая дороги. Раскаты грома разрывались болью в его висках, а тонкая ткань рубахи противно липла к взмокшей холодным потом спине.       Всё то, что он заживо похоронил в себе больше года назад, всё то, о чём он запрещал себе даже думать, в одночасье прорвалось наружу, и он не знал — не знал, не знал! — что с этим делать.       Дурацкие обиды — за то, что никогда не был рядом.       Дурацкие обиды — за те страшные дни в темнице, когда нестерпимо хотелось увидеть родное лицо, когда сорвался голос от бесконечной мольбы шёпотом сквозь время и пространство: лишь бы услышал, лишь бы пришёл!       Дурацкие обиды — за то, что оказался глух и позволил Мириам умереть.       Дурацкие обиды — за то, что позволил сыну-убийце избежать справедливого наказания и жить взаймы, делая вид, будто так и надо.       Дурацкие обиды. Кто бы мог подумать?       Когда через некоторое время тьма перед его взором рассеялась, и из зимнего дня, пропитанного смрадом смоляной гари и чувством опустошающего бессилия, Наратзул вернулся в реальность, он обнаружил себя сидящим на пустых ящиках, в закутке у стен рыночного склада. Под веками жгло, но слёз не было, а злость, прежде колючим шаром бившаяся о рёбра, превратилась в горечь, и та полилась по венам отравленным потоком сожалений. Рвано вздохнув, юноша прислонился затылком к холодному камню стены и прикрыл глаза.       В глубине складских подвалов пищали крысы. Первые капли дождя разбивались о деревянный настил дороги, ведущей к рыночной площади, и Наратзул считал их, представляя, как с каждой этой каплей самообладание возвращается к нему. На пятнадцатой он смог наконец вздохнуть полной грудью, на тридцать шестой — почувствовал стыд за свой срыв, а на шестьдесят второй — проклял себя за слабость и излишнюю вспыльчивость.       Никто не должен видеть его в таком состоянии, никто не должен знать, что в его душе есть раны, которые никогда не заживут. Однако сегодняшний день был будто бы проклят: сначала Юстас, а затем и Цилин играючи, всего парой слов разбили маску его спокойствия, обнажили кровоточащее нутро. И вместо того, чтобы достойно выдержать эти удары, Наратзул раз за разом позорил себя и имя Арантэалей. Порочил память Мириам.       Идиот. Какой же он идиот!       Он должен был промолчать. Должен был думать только о деле. И, если Цилин, по каким-то причинам, хотел спровоцировать его, он должен был показать напарнику, что его не проймёшь колкими словами — ни сейчас, ни потом.       К тому же, всё это проявление эмоций — оно было бессмысленно, потому как…       Наратзул беззвучно рассмеялся, прикрывая лицо ладонью.       … Потому как он — тоже Арантэаль. А Арантэали никогда не отказываются от своего долга. И если долг обязывает Наратзула расспросить отца о прошлом господина Оливьера и Хезер Гальфинд — так тому и быть. У него попросту не было права поставить расследование под удар, а раз так — то он справится. Забудет личные обиды, вычеркнет из памяти все горькие слова, превратит сердце в камень, как наставлял Цилин, и — сделает то, что должно.       Иначе и быть не может.       «Посмотри на меня, отец, — продолжая посмеиваться, подумал Наратзул и покачал головой. Это был первый раз за весь прошедший год, когда юноша мысленно обращался к Теалору Арантэалю, отчего-то уверенный, что тот непременно услышит его. — Я ненавижу столь многое в тебе, но сам нисколько не отличаюсь от тебя. Какая ирония, ты не находишь?».       Да, именно так. Ничем другим кроме злой иронии это быть не может.       Тяжело вздохнув, Наратзул поднялся с ящиков и размял будто онемевшие конечности. Прислушался к себе. Магия, вскипевшая в нём вслед за эмоциями и не нашедшая выхода для своей мощи, недовольно шумела волнами Моря Вероятностей, но с каждым мгновением становилась всё тише — словно едва укрощённый, дикий зверь, пометавшись по клетке, засыпал и щерил клыки в отголоске рычания. Что ж, крайне удачно, что на этот раз ему не удалось вырваться на свободу и загрызть кого-нибудь из опешивших зевак.       Дождь усиливался, грозясь с минуты на минуту пролиться на землю неконтролируемым потоком, и Арантэаль засобирался обратно в таверну. Искать Цилина он не хотел. Возможно, напарник уже покинул свой наблюдательный пост, и тогда Наратзул лишь потеряет время, вымокнув до последней нитки. А кроме того… Юноша не был уверен, что полностью поборол свою злость на Глерболлора. Если он ещё раз сорвётся в неконтролируемые эмоции перед серафимом, это будет уже куда хуже, чем просто позор.       Наратзул неуверенно огляделся по сторонам. Он не помнил, как добрался сюда, а вечером Юстас не удосужился ознакомить напарника с такой достопримечательностью как рынок, небезосновательно посчитав его слишком заурядным для экскурсий. Слепая ярость привела Арантэаля в совершенно ему незнакомую часть Ледура, и юноша мог уповать лишь на то, что город не был таким уж большим, а значит потеряться в нём почти невозможно. Не долго думая, Наратзул толкнул калитку, что приютилась за разросшимися ветвями кустарника, у широких ворот для повозок. На его счастье, она оказалась не заперта и, щедро смазанная маслом в петлях, даже не скрипнула под его рукой.       Как и прочие рыночные площади Срединного королевства, рыночная площадь Ледура была круглой и представляла собой эдакую сердцевину кипящей жизни города: все дороги вели к ней, и окружена она была самыми значимыми для ледурцев зданиями, подсвеченными неярким светом масляных фонарей. В первую очередь взгляд цеплялся за невысокую колокольню храма, и только потом внимание рассеивалось, позволяя разглядеть административные дома гильдий, выкрашенные в уже привычные глазу развесёлые цвета, и широкий деревянный помост, где попеременно устраивались то представления артистов, то казни.       В центр площади, словно потоки чёрной воды, стекались тени, однако Наратзул смог рассмотреть крытый колодец и — фигуру в плаще, метнувшуюся к нему из-за ящиков у одного из опустевших на ночь прилавков.       Человек явно нервничал и спрятался за высоким бортиком колодца, когда стражник, закончивший обход рынка, внезапно остановился, чтобы поудобнее перехватить факел в руке. Боялся, что мужик обернётся и невзначай рассмотрит его в ночной темноте, догадался Арантэаль и бесшумно скользнул за наставленные друг на друга бочки, убедившись, что в прорехе между ними сможет наблюдать, что предпримет незнакомец, когда решит, что остался на рынке один.       «Что за поганая ночь? — раздражённо думал юноша, глядя как удаляется спина стражника, а фигура в плаще склоняется над колодцем. — Неужели в ней не будет ни одной спокойной минуты?». Он уже и вовсе жалел, что сунулся наружу из таверны, и был готов всласть поворчать над своей неудачливостью, но — мигом забыл о своём недовольстве, когда над плечом незнакомца вдруг вспыхнул магический огонёк.       Огонёк светил слабо, почти робко, и Наратзул смог разглядеть лишь серый цвет плаща человека и нижнюю часть его лица, не прикрытую низкими полами капюшона. То был, несомненно, мужчина — точнее, юноша, судя по его плечам и гладкому подбородку, ещё не знавшему ни густоты бороды, ни жёсткости щетины. Прищёлкнув пальцами, он направил огонёк внутрь колодца, а сам животом навалился на его край, будто бы силясь рассмотреть что-то в глубине неподвижных вод.       Арантэаль задумчиво поджал губы. Собственно, присутствие в Ледуре мага, помимо магистра Аппель, могло быть вполне объяснимо. Лишь избранные из неримских магически одарённых юнцов, окончив обучение при Святом Ордене, удостаивались чести стать паладинами. Подавляющее же число, пройдя Испытания и доказав свою компетентность, получали сертификат, подтверждающий их регистрацию в орденских учётных книгах, и покидали стены Башни. Однако «подавляющее число» представляло из себя, по обыкновению, не больше трёх человек за поток, и маловероятно, что хоть кто-то из них, получивших законное право вести свою деятельность во всех внутренних королевствах, прятался бы от стражи под покровом ночи. Нет, такое поведение было куда более присуще диким магам — тем, кто скрывался от бдительного ока служителей Богов и, будучи пойманным, рисковал если не оказаться на костре, то распрощаться со своей жизнью при задержании.       И всё же Наратзул не мог быть уверен в своих подозрениях. Он помнил двух сертифицированных магов со своего потока — долговязого Леванта из именитого велленфельского рода алхимиков и простодушного Кемаля, младшего сына зажиточной семьи кабаэтских купцов, который был обескуражен своей крепкой Связью с Морем Вероятностей даже больше, чем его родители. Оба юноши собирались вернуться в свои города по окончанию учёбы, и вряд ли их планы изменились, но — Арантэаль не знал никого с предыдущего и последующего за ним выпусков Башни. Сейчас перед ним мог быть кто-то из них… Теоретически.       Тем временем, незнакомец свесился в колодец почти по пояс. Чтобы не упасть, он опёрся одной рукой о противоположный бортик, а другую протянул вниз, словно и правда надеялся достать что-то с далёкой глубины или… Глаза Наратзула удивлённо расширились, когда изнутри колодца ударил красный свет, и в его отблесках Арантэаль увидел, как шевелятся губы юноши. Конечно, это могло быть совпадение, и он лишь помогал себе телекинезом, выуживая из колодезных вод какую-то утонувшую вещь. Однако такие цвета магии чаще всего знаменовали энтропийное претворение, а колдуны нередко укрепляли свою волшбу словом — при умелом обращении, помощником не менее мощным, чем руны.       Наратзул не стал терять время на лишние рассуждения — правду о том, свидетелем чему он стал, сможет рассказать только лишь этот маг. Утерев противно щекочущие лицо дождевые капли, Арантэаль вышел из-за бочек. Между ним и незнакомцем, который настолько увлёкся своим делом, что не услышал чужие шаги, оказалось не больше десяти-пятнадцати футов.       — Ну и как успехи? — громко спросил Наратзул, и спина юноши под тканью плаща задеревенела. Свет магического огонька и неясного претворения погас, и центр рыночной площади вновь погрузился во тьму.       Незнакомец распрямился. Не проронив ни слова, он медленно оглянулся на Арантэаля и, судя по движению плеч, вздохнул. А затем шевельнул рукой, словно положил на бортик колодца какую-то вещь.       Интуиция Наратзула возопила, предвещая неприятности.       — Не делай глупостей, парень, — сказал он с угрозой и сделал первый шаг к слившейся с тенями фигуре. — Будет лучше, если ты…       Всплеск магической волны едва не сбил Арантэаля с ног. Не ожидавший такой силы от безымянного мага, Наратзул лишь чудом успел соткать перед собой Щит и удержать равновесие. И всё же драгоценные мгновения были потеряны — незнакомец не стал дожидаться, когда паладин придёт в себя, и со всей мочи припустил через рыночную площадь.       — Стой! — рявкнул Наратзул, ринувшись за ним.       Но когда беглецы — в особенности дикие маги — слушались приказов? Казалось, после окрика незнакомец лишь ускорился. Выскочив за пределы рынка, он оттолкнул со своего пути опешившего усатого стражника — да так, что тот зашатался. Однако не успел мужик перевести дух, как мимо него пробежал Арантэаль, и бедолага, запутавшись в собственных ногах, свалился в кусты у дороги. «Чёртов недотёпа!», — со злостью подумал Наратзул. Похоже, от ледурских блюстителей порядка помощи в поимке преступника ждать не следует.       Впрочем, сокрушаться по этому поводу у юноши не было времени. Маг не давал ему ни мгновения, чтобы подумать о чём-то другом, кроме себя. Беглец был смекалист: вместо того, чтобы спасаться от погони по хоть как-то освещённым улицам, он перемахнул через низкую ограду между домами и ринулся в липкую тьму узких переулков. Если память не подводила Наратзула, путь, который выбрал незнакомец, вёл к покатому склону холмов, на которых стоял Ледур, а в их изножье начинался лес, густой и совершенно Арантэалю не знакомый. Стоит магу добраться до него, и он, явно знавший местность, заполучит весомое преимущество. Его поимка существенно осложнится.       Не то чтобы до тех пор поймать его было легко. Не раз и не два Наратзул швырял в него претворением магических пут — излюбленным способом паладинов обездвижить преступника, — но беглец неизменно уворачивался от них. Словно у него были глаза на затылке, или же он чувствовал приближение чужой магии. И второй вариант был ещё более невероятен, чем первый: Наратзул ещё ни разу не слышал о ком-то за пределами подразделений Святого Ордена, кто мог бы претворять Покров. Да ещё удерживать его так долго, на бегу и в столь юном возрасте — Арантэаль был уверен, что этот маг немногим старше его!       Сколько в этом чёрте маны?!       Но вот — удача наконец оставила незнакомца. Беглец, перемахнув через очередную ограду, на этот раз каменную, проводившую черту между городом и дикой местностью, поскользнулся на мокрой от дождя траве и кубарем покатился вниз по склону холма. Спрыгнув следом за ним, Наратзул понял — это его шанс. «С одним претворением за раз ты справлялся достойно, признаю, — мысленно обратился к магу Арантэаль. Падение того как раз подошло к печальному концу: с силой впечатавшись спиной в предательски торчащий из земли крупный камень, маг затих — то ли пережидал приступ боли, то ли потерял сознание. И всё же надеяться на последнее было слишком рискованно. — Однако что ты скажешь, если их станет два, а то и три?».       Наратзул сосредоточился на едва различимой в ночной темноте фигуре незнакомца и одновременно с этим потянулся к Морю Вероятностей. То ответило ему радостным шумом волн, и в эту же секунду в воздухе вокруг беглеца образовались три энергетические сферы. Кружа и пульсируя, они ждали приказа Арантэаля, чтобы накинуться на свою жертву, и юноша не стал томить их слишком долго. Он кивнул, и, вспыхнув в последний раз, сферы потянулись к неподвижному беглецу десятками пут, оплели его и крепко сжали в холодных объятьях.       — Ну, вот и всё, — с облегчением пробормотал Наратзул.       Звук его голоса поглотил клокочущий раскат грома, а молния озарила его путь к пленённому магу. Пользуясь случайной благосклонностью природы и высматривая в траве камни поменьше того, что сразил беглеца, юноша поспешил вниз. Арантэаль хотел поскорее увидеть лицо сверстника, который вдруг оказался способен хоть что-то противопоставить ему. Это не мог быть кто-то окончивший обучение в Башне, иначе Наратзул наверняка знал бы об этом умельце, сойдясь с ним в поединке на тренировочном поле. А раз это — дикий маг, то он должен был когда-то обзавестись наставником — таким же диким магом, как он. Наставником, который сразу же понял, что раскопал среди навоза настоящий алмаз. Наставником, который рассказал своему ученику о Покрове и научил столь блестяще применять его против паладинов. Кем были эти двое? Наратзул был обязан узнать.       За его спиной сквозь шум дождя слышался возбуждённый гомон. Юноша оглянулся на ходу и увидел четырёх стражников, столпившихся у ограды. Видимо, погоня паладина за возможным преступником всё же привлекла их внимание, но — как праздных зевак. Лица бравых ледурцев, освещённые дрожащим светом факелов, не выражали ничего, кроме тупого восхищения вперемежку с благоговейным страхом перед богоугодной магией. Отличился лишь один из них: будто почувствовав сквозь ночную темноту мрачный взгляд Наратзула, молодчик с залихватски подкрученными русыми усами поправил свой съехавший назад шлем и крикнул:       — Светлейший паладин, порядок?       — Всё просто замечательно, — огрызнулся Наратзул. Несмотря на все усилия, подошва его сапог скользила по мокрой траве так же, как и у незнакомца, и в один момент ему даже пришлось ухватиться за ветку кустарника, чтобы не опозориться перед стражниками и не съехать к пленнику на своей светлейшепаладинской заднице.       — Вам нужны кандалы? — продолжал дотошно вопрошать молодчик. — Или нам лучше сразу заняться темницей?       Арантэаль не ответил ему. Прищурившись, он с подозрением поглядывал на мага. Ему показалось, что тот шевельнулся.       — Я ведь просил не делать глупостей, — на всякий случай сказал юноша, когда расстояние между ними сократилось до двух шагов — не больше. — Идиот, ты действительно думал, что сможешь сбежать от меня?       Несколько мгновений ничего не происходило, а затем — пленник усмехнулся. Что-что, а это показаться Наратзулу просто не могло. И Арантэаль опешил. Казалось, этот маг совершенно не понимал, в какой ситуации оказался.       — Ты, — начал было Наратзул, но договорить ему суждено не было.       Воздух между ними зарябил от очередного выброса магии. Арантэалю почудилось, будто он попал в настоящий водоворот — как тогда, у Башни, на казни Мириам. На короткий миг перед его глазами стало темно, он позабыл, где верх, а где низ, где земля, а где небо. Когда же он усилием воли вернул контроль над своим сознанием, то обнаружил, что путы, пленившие незнакомца, — исчезли.       «Он развеял мою магию, — осознал юноша, и холод волной пронёсся по его позвоночнику. — Он, блядь, просто взял и развеял множественное претворение. Это… невозможно!».       До этой ночи его магию могли разрушить лишь магистры Башни. Ни один из учеников или молодых паладинов не мог тягаться с Наратзулом Арантэалем — ни в чём. Так как же это удалось безымянному юнцу, дикому магу?..       И словно этого унижения было мало: с ловкостью циркового акробата бывший пленник взвился с земли и обрушил на опорное колено Наратзула удар с ноги. Он знал, куда бить и с какой силой, — кто бы ни учил его защищаться, этот человек постарался уделить внимание не только магической составляющей, но и физической. Неловко падая на бок, Наратзул не мог поверить, что всё это происходит с ним наяву. Наверное, он сам не заметил, как уснул за столом, корпя над переписью видений, и теперь видел страшный сон, где какой-то вшивый пёс, безродный дикий маг, разделывается с ним, паладином, будто с ребёнком.       — Стой! — взревел юноша, ударяя рукой по земле. Его ладонь увязла в размокшей от дождя почве, но огненное претворение ревущей змеёй метнулось за улепётывающим в сторону леса выскочкой — и змея эта была окрашена в призрачно-зелёный, равно как и в ярко-рыжий.       С вершины холма раздались испуганные возгласы, но Наратзул не обратил на них никакого внимания. О том, что творится с его магией, он подумает потом, а сейчас имело значение лишь то, что беглец вновь с чарующей лёгкостью увернулся от вражеской магии и нырнул в укутавший лес сизый туман. Огненная же змея врезалась в дерево и заплясала по его влажной коре, трещя, шипя и исходясь паром.       — Сука, — выдохнул Арантэаль, подхватываясь на ноги.       Злость, едва утихшая после слов Цилина, обуяла его с новой силой, чувствуя, что уж теперь ей будет позволено разбушеваться всласть. Она толкала в спину, заряжала силой, и Наратзул развил такую скорость, о которой в обычном состоянии и мечтать не смел. Казалось, он не бежал даже — летел, и лишь это спасало его от встречи с корнями деревьев, тянувшимися из земли, будто костлявые пальцы мертвеца, и с коварными скользкими камнями, которых становилось тем больше, чем ближе вздыбалась стена ущелья.       Ночью Салафинский лес был непроходим — густые кроны укрывали землю плотным шатром и порождали густую, непроглядную тьму, заменявшую сам воздух. Теперь тьма мешалась с туманом, и даже Ночной глаз помогал Наратзулу только отчасти. Одним чудом он различал впереди серый плащ мага, скачущего между кустов, словно сраная горная лань. Как бы юноша ни старался, он не мог поймать беглеца, не мог достать его магией — магические путы и корни деревьев, которые Арантэаль призывал себе на помощь, хватали лишь пустоту. Были мгновения, когда Наратзул почти верил, что находится во власти злых иллюзий и на самом деле гонится за плодом своей разыгравшейся фантазии.       Это. Просто. Невозможно.       Да что же это за демон? Куда он бежит? В какую ловушку пытается заманить глупого паладина? Наратзул мог лишь догадываться.       В какое-то мгновение лес поредел, а затем юноши и вовсе выскочили на открытое пространство. Арантэаль узнал это место. Здесь, на вершине каменной гряды, стояли руины того самого алеманнского форта, к которому вечером его водил Юстас. Покрытый трещинами и тусклым, иссохшимся от жары мхом, он взирал на мир чёрными провалами узких окон. К нему вела крутая лестница, ступени которой были выбиты прямо в камне. И именно по ней взбирался дикий маг, придерживая капюшон под шквальными порывами ветра; молнии, что были по ту сторону ущелья, высвечивали его худую фигуру в дождливой мгле.       Глаза Наратзула слезились, его дыхание перехватывало от вони разложения, доносившейся с Перевала Смерти. Казалось, с каждым футом воздух сгущался, превращался в забродивший кисель. Бежать становилось всё труднее. Единственное, что придавало Арантэалю сил, — беглец тоже постепенно выдыхался. Юноша видел, как его шатало, как он оскальзывался на каменных ступенях, но продолжал с завидным упорством карабкаться наверх, к форту.       Конечно, дикий маг не хотел умирать. Ведь он не только попался паладину, но и напал на него. Очутившись в допросной, совсем скоро он будет молить о том сладком миге, когда под его ногами вспыхнет огонь и закончит его кровавые муки. Наратзул знал, что ждать милосердия от дознавателей Башни не следует. Они были не столько непогрешимыми служителями Богов, сколько мастерами пыточного дела, изобретательными, нечеловечески хладнокровными и беспощадными. Им было безразлично, кто попал в их руки. Старик или мужчина, ребёнок или женщина — всё едино.       Мириам они не пожалели. О нет.       Воспоминания о запёкшейся крови на руках Мириам, которыми она тянулась сквозь прутья тюремной решётки, не думая о своей боли — лишь бы стереть слёзы с его щёк, — сыграла с Наратзулом дурную шутку. Потерявшись в отблеске прошлого, он оступился и рассёк подбородок о выщербленный край ступени.       Прекрати! Не сейчас.       Арантэаль вскинул голову. Беглец опережал его совсем не намного; силы покидали его, он растерял прыть и замешкался на площадке между ступенями. Это был выступ в гряде, ничем, кроме россыпи невысоких камней, не огороженный от пропасти, на дне которой свирепо гудела горная река. Было бы глупо не попробовать задержать мага именно здесь. Отрезать ему путь к форту и дать ему выбор: сдаваться или распрощаться со своей жизнью прямо здесь и сейчас, шагнув с обрыва. Выбрав лучшую смерть.       Но тогда Наратзул никогда не узнает, кем был этот человек. Не увидит лица того, кто смог дать ему отпор. Чья магия поразила его до глубины души.       Разве мог он допустить подобное?       Зло оскалившись, юноша потянулся к Морю, выискивая подходящую вероятность. Аранэаль знал, чего хотел, но раньше никогда подобного не вытворял. Его Связь зазвенела, вскипела мана, и…       Стена рыже-зелёного огня вспыхнула у самого носа беглеца, заключая его в ревущее голосами Преисподней полукольцо. Маг ошарашено вскрикнул и отшатнулся, да и сам Наратзул почувствовал, как его шея покрывается мурашками. До того, как претворение проявилось в реальности, юноша видел его совершенно иначе. Так что же, чёрт возьми, происходит — в который раз за эту ночь?..       Не время, не время думать об этом.       Рвано вздохнув, Наратзул распрямился, утёр рукавом сочащуюся с подбородка кровь и принялся подниматься к своему пленнику. Маг в панике метался по площадке, но, заметив приближение паладина, отступил к её краю. Упёрся в камни — те едва достигали его колен — и замер, придерживая капюшон обеими руками.       — Так ли важно теперь прятать лицо? — насмешливо крикнул ему Арантэаль сквозь визжащий ветер. — Тебе уже некуда бежать. Сдавайся!       Беглец безмолвствовал. Лишь оглянулся на чёрный зёв пропасти за своей спиной.       — Это будет болезненная смерть, — заверил его Наратзул. — Но если ты сдашься, я постараюсь устроить так, чтобы ты умер легко. В знак уважения к твоим умениям — ты недурственный маг. Жаль, что дикий.       В ответ незнакомец расхохотался. Это был истеричный, лающий смех, и закончился он рваным всхлипом. Арантэаль понимал: что толку от его обещаний, если они не избавят от смерти как таковой? Но ничего другого он предложить этому юноше не мог.       Отсмеявшись, маг покачал головой и отнял руки от капюшона. Но не затем, чтобы внять голосу разума и сдаться — нет. На его ладонях занялось пламя, чистое, яркое, светлое — полная противоположность тому, что призвал Наратзул.       Этот идиот хотел драться.       — Ты сдурел? — изумился Арантэаль. — Не строй из себя героя, ты…       Низко нависшее над землёй небо будто содрогнулось, и молния, разодрав его пополам, ударила в стену башни форта — да с такой силой, что ветхая кладка брызнула в разные стороны. Наратзул инстинктивно прикрыл лицо рукой, а когда оглянулся на незнакомца…       — Нет!       Маг отпрянул, спасаясь от осколков и мелкого крошева, и камни за его спиной вероломно ударили его под колени. Ещё несколько мгновений он, нелепо взмахивая руками, держался на ногах, но потом сила притяжения победила его. Коротко вскрикнув, юноша сорвался в пропасть, навстречу бурным водам горной реки.       Одним прыжком Наратзул оказался у края площадки и, рухнув на живот, успел перехватить бедолагу за запястье. Его кожа была мокрой от дождя, пальцы Арантэаля скользили по ней, словно по маслу. И маг оказался тяжёлым. Таким тяжёлым, что Наратзул почувствовал, как взбухли вены на его руке, и как он сам кренится всё ниже и ниже, не в силах найти надёжную опору подошвами сапог.       Юноша понимал, что не сможет удержать незнакомца без какой-либо поддержки. Ему была нужна секунда-другая, чтобы создать хоть какое-нибудь укрепляющее претворение, но — у него не осталось никакого времени, когда следующая молния вспахала камень рядом с площадкой, и та дрогнула. Наратзул взбрыкнул ногами в пустоте и кувыркнулся вниз. Рука мага выскользнула из его хватки.       Это был конец.       Сердце Наратзула замерло, а его тело будто сковало льдом. Он всё падал и падал, ветер оглушил и ослепил его. Он пытался дотянуться до Моря Вероятностей, левитировать, но ужас раз за разом обрывал его Связь.       Это был конец для них обоих.       И когда Арантэаль почти сдался — ведь он давным-давно заслужил смерть, он должен был сгореть на костре, он, а не Мириам, — что-то обернулось вокруг его туловища. Раз, второй. Спружинило, потянуло куда-то вбок, и Наратзула впечатало в стену ущелья. Правое плечо и рёбра взорвались болью, во рту разлился привкус крови.       Застонав, юноша глянул вниз и вздрогнул. На него смотрела знакомая пара белесо светящихся глаз.       — Твою мать, — просипел Наратзул. — Иво?       Горец согласно ощерил клыки и потянул вверх. Арантэаль, преодолевая тошноту, запрокинул голову. Темнота застилала его взор, но он смог рассмотреть чёрную плеть, в которую превратилась шея колдовского пса. Вероятно, его тело, как ни в чём не бывало, осталось на площадке, и со стороны казалось, будто Иво всего лишь стоит или лежит на краю обрыва, свесив мохнатую голову вниз.       Наратзул изнурённо прикрыл веки и позволил делать с собой, что только псу вздумается. Казалось, эта ночь выпила из него все соки. За какие-то жалкие часы он увидел и пережил столько, сколько не испробовал за предыдущие несколько месяцев. И он вновь потерял возможного преступника. Сначала — Генри, а затем — и этого дикого мага. Оба погибли, не дожив до суда, из-за глупейших просчётов.       Всё же стоило остаться в Эрофине — хотя бы одному из них, Цилину или Наратзулу.       Всё же стоило обездвижить этого мага у колодца, а не следовать глупым правилам Башни: сперва слова и лишь потом, по необходимости, грубая сила.       Когда колени Наратзула ударились о камень лестничной площадки, он почувствовал, как ослабевает хватка Иво и её заменяют чьи-то руки, бережно подхватывая и укладывая на спину. Не сдержавшись, юноша застонал — любое прикосновение причиняло боль.       — Ну и ну, парень! — услышал он голос Цилина над ухом. От напарника пахло чем-то терпко-древесным и выпитым вином. — С тобой не заскучаешь, правда? Ну-ка, — добавил он, и раздался звон флаконов. А затем о зубы Арантэаля ударилось стеклянное горлышко. Серафим поддержал его голову. — Открывай рот.       Наратзул разомкнул губы и, ощутив на языке знакомый вкус исцеляющего зелья, нашёл в себе силы поморщиться. Он ненавидел эту бурду. Эффект от неё наступал не сразу, и процесс исцеления был почти болезненным. К тому же частенько юношу элементарно мутило от неё — возможно, сказывалась непереносимость какого-нибудь из составляющих компонентов. Он всегда выбирал магию, когда дело касалось ран и переломов, но сегодня, сейчас, от него ничего не зависело. Он безропотно проглотил зелье, и Цилин, довольно хмыкнув, убрал опустевшую склянку.       И вот: плечо и рёбра вспыхнули болью пуще прежнего — то принялись сращиваться кости и затягиваться края трещин. Запульсировали ссадины на руках и животе, рана на подбородке — то наращивалась новая кожа. Наратзул вновь застонал и, мечтая отвлечься хоть на что-то, повернул голову на звук шагов. Сквозь ресницы, во всполохах ещё не потухшего зелёно-рыжего огня, он увидел подбоченившуюся фигуру Цилина, замершую у края пропасти. Серафим вновь натянул камзол, и ветер трепал его чёрные полы. Иво, усевшийся у ног хозяина, то и дело отфыркивался от них. Шея горца вернулась в первозданный вид, и от обычного пса его теперь отличал лишь тёмный дым, исходящий от густой шерсти.       — Что ж, — протянул Глерболлор, вглядываясь в зубастый зёв ущелья, — после такого падения выжить нельзя. Претворения телепортации я не почуял, да и вряд ли этот сосунок смог бы воспользоваться им.       — Он… был талантлив, — прохрипел Наратзул.       — Это я уже понял, — безо всякой насмешки отозвался Цилин, и в груди юноши потеплело.       Он боялся, что напарник высмеет его за провал, поставит под сомнение его способности.       Боль наконец отпустила, и Арантэаль, закряхтев, сел и привалился спиной к ближайшему камню.       — Спасибо, — тихо сказал Наратзул, но серафим услышал его и с ухмылкой потрепал своего колдовского пса по косматой холке.       — Благодари Иво. Он запомнил твой запах, выследил тебя и подоспел вовремя. Судя по всему, ты приглянулся ему.       Юноша с сомнением посмотрел на горца, и тот, перехватив его взгляд, лениво вильнул хвостом.       — Стражники подняли дикий гвалт после того, как вы скрылись в лесу, — продолжил Цилин и опустился перед Арантэалем на корточки. — Даже аномалия не испугала их так сильно, как погоня за диким магом и горящее колдовским огнём дерево.       Весь внутренне сжавшись, Наратзул с трудом сглотнул. Вызванное им пламя продолжало задорно трещать призрачно-зелёными искрами — прикидываться дураком было бессмысленно. Юноша просто… не ждал услышать честное определение видоизменениям своей магии из чужих уст. Не был к этому готов. Но Глерболлор с самых первых минут их знакомства не щадил его чувств.       Серафим знал, как был убит Баффор. Он наблюдал за Наратзулом, пока тот метался в бреду в маленькой комнатке, похожей на тюрьму, но тюрьмой не являвшейся. И он ни капли не удивился, увидев, как всё то, что юный паладин подавлял в себе со дня казни Мириам, прорывается наружу. Или же он, сам будучи колдуном, не ожидал от попыток глупого мальчишки ничего иного?       Да и могли ли они, эти попытки, быть успешными?       Но Наратзул так старался! Ведь он поклялся над прахом Мириам, что…       — И как часто это происходит? — спросил Цилин, и Арантэалю не требовалось пояснений, что он имеет в виду.       — Такое — в первый раз, — с покорностью ответил юноша.       Глерболлор помолчал немного, позволив грому пронестись над каменной грядой и затаиться меж далёкими кронами Салафинского леса.       — Тебе нужно научиться работать и жить с этим, — сказал серафим, — иначе…       — Нет! — отрубил Наратзул, упрямо сцепив зубы.       — …иначе обернёшься орбайей, — закончил Цилин и, покачав головой, распрямился. — Свою природу не переделаешь, парень. Ну да ладно, мы ещё вернёмся к этому разговору. А пока, раз ты уже исцелился, давай-ка двигать отсюда. Кто знает, не подпалит ли молния наши задницы в следующий миг?       Пламя Арантэаля он потушил одним лишь взмахом руки, и ступени к форту вновь поглотила прожорливая тьма.       — Ты говорил, что аномалия не страшна для ледурцев, — заметил Наратзул, благодарный за то, что серафим отступил и не продолжил давить, убеждая его в глупости. Прислушавшись к себе, юноша тяжело поднялся на ноги и заспешил по лестнице вслед за Глерболлором. Иво проскользнул мимо него чёрной мохнатой тенью и занял законное место рядом с хозяином. — Но непогода подступает всё ближе. И бушует всё яростнее.       — Насколько мне известно, чистильщики почти на месте, — не оборачиваясь, откликнулся Цилин. Над его плечом вспыхнул магический огонёк, но совсем не похожий на тот, который получался у Наратзула. Это был сгусток пламени, белесого, как глаза колдовского пса серафима, а в его сердцевине билось нечто похожее на вырванное из чьей-то груди, ещё живое сердце. — Лучше подумай над тем, что скажешь здешнему капитану стражи, когда мы вернёмся в город.       Наратзул против воли печально усмехнулся и оглянулся на удаляющийся от них выступ в каменной гряде и мрачную громаду алеманнского форта. Что он скажет?..       Юноша и сам не мог объяснить себе почему, но сожаления о смерти дикого мага всё никак не могли оставить его. Он так и не увидел его лица, не узнал его истории. И не смог спасти его, хоть и пытался. Наратзул до сих пор помнил, как сумасшедше трепетал пульс незнакомца под его пальцами.       И вместе с тем… Арантэаль не был уверен, что маг погиб. Это казалось… таким нелепым, почти смехотворным концом. Незнакомец был действительно талантлив, так быть может, Цилин не прав, и этому юноше удалось в последний миг спастись — если не с помощью телепортации, то как-нибудь иначе?       Где-то внутри Наратзула поселилось подозрение. Своего рода предчувствие. Если маг всё-таки выжил, они обязательно встретятся вновь.       — Нужно проверить колодец, — проговорил юноша, нагнав Глерболлора. — Я увидел этого пацана рядом с ним. Возможно, он хотел отравить воду или что-то в этом роде. Но я не уверен. Я надеялся узнать у него.       — Проверим, — дёрнул плечом серафим. — Для этого нам не нужен твой маг, ни живой, ни мёртвый.       Внезапно Иво, вырвавшийся на несколько шагов вперёд, припал на передние лапы и зарычал. Шерсть на его холке встопорщилась; пёс неотрывно следил за туманом, клубившемся у изножья каменной гряды.       Цилин ухватил Наратзула за локоть, вынуждая остановиться.       — Что?..       — Тихо, — шикнул напарник. — Там что-то есть.       Арантэаль мигом захлопнул рот и прищурился, силясь рассмотреть движение в сизой пелене, но глаза подводили его. И тогда он развернул Покров. Вряд ли Иво стал бы столь остро реагировать на простого человека. В конце концов, колдовские существа более чувствительны к волнениям Моря Вероятностей, чем маги.       Прошло не больше минуты, и Наратзул почувствовал нечто. И это нечто точно не было живым. Волны Моря омывали его, но не проникали внутрь, словно брезгуя замогильным трупным холодом и пустотой, в которой уже никогда не разгорится даже жалкая искра магии. Но вокруг нечто чувствовалась аура чужой воли, заставлявшая его идти вперёд и лишь мечтать о скором покое.       — Ледур в безвредной зоне отголосков — так ты это называешь? — ядовито спросил Арантэаль, припоминая слова Цилина, и вырвал руку из хватки серафима. Что ж, вероятно, на этот раз ему предстоит настоящий бой. — Сюда идёт чёртов мертвец! И возможно, он не один в этом лесу, если влияние аномалии…       — Замолчи, — оборвал его Глерболлор, и теперь голос напарника звучал властно. — Мертвец один. И подняла его отнюдь не аномалия.       Наратзул возмущённо посмотрел на Цилина и — прикусил язык. За прошедший день он успел увидеть серафима излишне беспечным и весёлым, серьёзным и сердитым, но — не встревоженным. Казалось, Глерболлор даже побледнел — или виной тому наваждению был цвет магического огонька, реющего над головами служителей Богов. Его челюсти были крепко сжаты, как и кулаки. Однако Цилин не выглядел так, будто готов драться. Нет, он был похож на человека, который собирался с духом, чтобы столкнуться с чем-то пугающим, но неизбежным.       Растерявшись, Наратзул не нашёл ничего лучше, кроме как вновь уставиться в изножье каменной гряды. Шум дождя и далёкий грохот горной реки заглушал все звуки, и оттого, завидев, как человеческая фигура в лохмотьях вырвалась из липких лап тумана, юноша вздрогнул. Шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, мертвец кое-как добрёл до лестницы и остановился у первой ступени. Его одутловатое тело окутывала голубоватая аура — та самая аура чужой воли, которую прежде почувствовал Арантэаль. Магический огонь Цилина, метнувшийся ему навстречу, высветил толстую борозду на сломанной шее, почерневшее лицо, лопнувшие белки закатившихся глаз и широко раскрытый рот, из которого вывалился распухший тёмный язык, исклёванный воронами. Язык, на котором кто-то вырезал руну Связи, сиявшую всё тем же голубоватым светом.       — Блядь, — выругался Наратзул, ошарашенно глазея на мертвеца.       Он узнал висельника, рухнувшего днём на Мерзула. Скорее всего, ледурские стражники оттащили тело в кусты у дороги да там и забыли до лучших времён — когда сверху им поступит приказ наконец сжечь всех преступников, развешанных на ветвях старого вяза. И там же его нашёл некромант и поднял, чтобы… Что? Передать какое-то послание двум служителям Богов, остановившимся в городе?       Втянув носом смердящий воздух, Цилин успокаивающе огладил Иво между ушами — рычание горца тотчас стихло — и направился к мертвецу. Наратзул только и смог безмолвно последовать за ним. И когда между ними и висельником осталось лишь две ступени, юноша услышал голос, доносящийся из мёртвого рта, но, конечно же, абсолютно ему чужеродный:       — Да-да, не стесняйтесь. Подходите ближе. Сперва перекинемся парой слов.       Голос принадлежал молодому мужчине. Он звучал спокойно, с иронией, но отчего-то от одного его звука делалось не по себе.       — Парень, — Цилин чуть повернул голову в сторону Наратзула. — Возвращайся в таверну. Это приказ. Я буду чуть позже и расскажу…       — Вот уж нет! — Руна Связи на языке мертвеца ярко вспыхнула. — Зачем томить мальчика ожиданием? Он пойдёт с тобой. Я давно хотел посмотреть на бастарда Арантэалей собственными глазами. Не лишай меня этого удовольствия, крошка Лин, иначе я расстроюсь.       Крошка Лин?! Наратзул ошалело покосился на Глерболлора. Тот, закусив губу, смотрел себе под ноги, а Иво прижался к его бедру, но вовсе не в страхе, а будто желая успокоить.       Кем был этот некромант? Откуда он знаком с Цилином? И что ему нужно от бастарда Арантэалей?       Юноша совершенно точно не знал, что происходит, но был уверен, что увидел то, чего ему видеть не следовало. И речь шла вовсе не о мертвеце. Вряд ли Цилин хотел бы предстать перед напарником в том состоянии, в каком он был сейчас. Из него прорывалось что-то хрупкое и беззащитное — что-то присущее испуганному мальчику, но никак не взрослому мужчине и серафиму.       Что-то было не так.       — Я пойду, — поспешно сказал юноша, прежде чем Глерболлор успел кинуть на него предупреждающий, даже злой взгляд.       — Вот и славно, — тут же отреагировал голос. — Видишь, Лин, каким покладистым ты бы мог быть иногда? Этот бедолага отведёт вас к месту встречи. — Висельник покачнулся, словно подтверждая своё — не своё — согласие. — Пусть хотя бы после смерти сделает что-нибудь полезное для общества, не так ли?.. И будьте любезны, господа, не заставляйте меня ждать. Я ненавижу отбиваться от графика.       «Наверное, я всё же и правда сплю, — тоскливо подумал Наратзул, наблюдая, как мертвец неловко разворачивается к ним спиной и делает первый шаг обратно в туман. — Иначе как объяснить, что я, паладин, вынужден — нет, я согласился! — следовать за нежитью на встречу с каким-то некромантом, а не объявляю охоту на него?». Рядом наконец шевельнулся Цилин, поправляя красный, промокший насквозь воротник своей рубахи.       — Что всё это значит? — решился спросить Арантэаль, и его напарник хрипло, через силу усмехнулся:       — Ничего хорошего, парень. Ничего хорошего.       ***       Путь, что указывал мертвец, вернул их в лес, но по другую сторону от Ледура и его производств — вдаль от каменной гряды и ущелья, за которым бушевал Перевал Смерти. Наратзул даже не пытался запомнить дорогу — кусты, деревья и узкие прогалины казались ему абсолютно одинаковыми. Конечно, то там то здесь появлялись опознавательные знаки: жалкие остатки многовековых руин, или рассохшиеся остовы деревянных домов, или древние статуи, наполовину увязшие в земле и давным-давно поросшие мхом и дикой лозой. Однако, стоило потерять их из виду, как они растворялись во тьме, и, оборачиваясь, юноша уже не мог сказать наверняка, в какой стороне они находились.       Старшие паладины говорили правду: ночной Салафинский лес был ничем не лучше, чем Треомарский, о котором в народе ходила не одна страшная, мистическая история. Что скрывалось под шатром из крон в самом сердце Срединного королевства, но вдалеке от обжитых мест? Сколько его тёмных секретов ещё не изведали служители Богов?       Иво, явно свыкнувшись с близостью нежити, трусил впереди Наратзула и Цилина. Лишь иногда пёс оглядывался, проверяя, не отстал ли хозяин. Серафим же, тем временем, смог взять себя в руки. Его лицо в свете магического огня виделось бесстрастным. Однако в один миг он вновь придержал юношу за локоть и сбавил шаг.       — Слушай меня внимательно и, когда мы окажемся на месте, делай всё так, как я скажу. Или хотя бы пытайся, — негромко проговорил Глерболлор.       Дождь и гром к тому времени стихли, и лес утонул в звенящей тишине. Наратзул не слышал ни ночных животных, ни сов. Лишь гудел ветер между стволов деревьев, да изредка трещали сухие ветки. Казалось, весь мир оцепенел.       — Этот… человек, — Цилин поморщился, словно одна мысль о том, чтобы приравнять человека и пока не известного Наратзулу некроманта, претила ему. — Это — не простой дикий маг. К сожалению, раз он сказал, что ты ему интересен, то так оно и есть. Не жди от него человеческого отношения. Он давным-давно позабыл, каково это. Он будет испытывать тебя, попытается столкнуть нас лбами — не ведись. Будь сдержанным: не перечь, позабудь о своих остротах и вспышках гнева. Но и не смей ему лгать — у него звериное чутьё и обидчивый характер. Он свиреп и злопамятен, и если он захочет поквитаться с тобой, то поверь: ему плевать, что ты паладин и внук грандмастера Святого Ордена.       — Ты будто описываешь какого-то демона, — неловко усмехнулся Арантэаль.       — Это очень близкое сравнение, знаешь ли.       — Он арорма?       — О нет, он — тварь иного сорта. Он — чернодушник. И даже если изначально в нём были хоть какие-то намёки на душу, то он изничтожил их тёмной магией.       — Чернодушник, — повторил Наратзул. Это определение он встречал в некоторых старинных фолиантах. Так аэтерна называли тех, кто был рождён без всякой эмпатии. Чтобы жить среди людей, они копировали их эмоции, а на самом деле им были неведомы ни любовь, ни дружба, ни угрызения совести. — Кажется, ты неплохо с ним знаком.       — Куда лучше, чем мне бы хотелось, — невесело фыркнул Цилин, и Арантэаль, вспомнив выражение лица напарника на лестнице к руинам алеманнского форта, подумал, что серафим выразился даже излишне мягко.       — И… кто же он? — осторожно спросил юноша. — Почему он до сих пор на свободе?       Глерболлор тяжело вздохнул.       — Мы сегодня уже говорили о нём. Это — тот самый некромант из Зеробилона. Более того, он — один из нынешних главарей этой гильдии и известен под именем Тирнас. Или Третий из Зеробилона.       Против воли Наратзул зябко передёрнул плечами. Вряд ли некромант заслужил это имя в шутку. Юноша уже видел: с мертвецами он управляется крайне ловко, и наверняка его слуги могли быть не менее смертоносны, чем те, что наводили ужас на людей, звёздников и аэтерна в Тёмную эру. Ледурский висельник, нелепый и неповоротливый, был выбран им лишь затем, чтобы передать послание и послужить проводником, а не для того, чтобы убить или покалечить.       — А его настоящее имя?       — Руфий, — выплюнул Цилин, и чутьё подсказало Наратзулу, что ему более не следует задавать настолько личные вопросы.       — Но зачем он здесь? Зачем хочет встретиться с нами? Не значит ли это, что он знает о нашем расследовании и считает, что оно может быть связано с Зеробилоном?       — Очень похоже на то, — признал Глерболлор, перешагивая через небольшой ручей. Вода в нём была похожа на чёрную кровь. — Но с этим ублюдком ничего нельзя знать наверняка. Выясним на месте. Главное: запомни, что я тебе сказал, парень. Ошибка может дорого стоить и тебе, и мне.       Арантэаль одёрнул липнувшую к телу мокрую рубаху и недоуменно нахмурился.       — Если он решит напасть, то окажется один против двух служителей Богов. Неужели?..       — Даже не думай об этом, — отрезал Цилин. — Если он презрит все соглашения со Святым Орденом и решит напасть, то я, быть может, смогу дать ему отпор, но — не убить. А ты… Ты ещё слишком юн и неопытен, чтобы пережить схватку с подобной тварью.       Остаток пути они провели в молчании. Глерболлор неотрывно следил за мертвецом, спотыкавшимся на каждой кочке, но упрямо продолжавшим брести вглубь леса, а Наратзул размышлял над услышанным. Не то чтобы это помогало ему понять хоть что-то, и, когда висельник наконец остановился у пещеры, вход в которую был спрятан за насыпью крупных валунов и зарослями высоких папоротников, юноша сглотнул, промочив пересохшее горло. За свою короткую бытность паладином он преследовал безумного гиллиадского энтрописта, изгонял тёмных духов из норманнских руин, спускался к вратам в древний город звёздников и даже вёл странные ночные беседы с королём Нерима, Рождённым Светом Эроданом. И всего этого оказалось чертовски мало, чтобы не волноваться перед встречей с одним из главарей Зеробилона, носившем имя первого известного владыки Ратшека.       Наратзул ничего не знал о соглашении между Зеробилоном и Святым Орденом, кроме того, что оно существует. Паладины и рядовые зеробилонцы не были ничем ограничены в своём противостоянии друг другу; юноше было сложно представить, чтобы случился какой-то скандал, убей один другого. В конце концов, бывает: это — суровые реалии жизни, когда люди с разных сторон баррикад пускают кровь друг другу. Однако если пагубная деятельность гильдийцев касалась обычных людей, то начинался совсем другой разговор — как наверняка и в случае того, если паладин попытался бы напасть на главаря Зеробилона. Правда, Наратзул еще ни разу не слышал, чтобы какому-нибудь служителю Богов выпадал такой сомнительной удачливости шанс… Ну, или никто из бедолаг просто-напросто не пережил этот «шанс», чтобы его то ли глупость, то ли героизм стал достоянием общественности.       Арантэаль не собирался на собственной шкуре проверять, как оно было на самом деле. Лишь в идеалистических фантазиях юноша мог бы мечтать, как, одолев Руфия, он отправит его на костёр и получит за это великую награду Башни. На деле же, Наратзул надеялся, что некромант ни за что не обозлится на него или Цилина при встрече и прольёт свет на тайны их расследования, если сам хоть что-нибудь знает о нём.       Тем временем, покачавшись у входа в пещеру тревожным маятником, висельник подождал отставших служителей Богов, а затем шагнул под каменистые своды и — ухнул вниз. Звук его падающего мёртвого тела становился всё тише и тише, но не смолкал. Наратзул изумлённо приподнял брови, раздвинул ветки папоротника и заглянул в чёрный зёв. Магический огонёк Цилина осветил узкую, казавшуюся бесконечной лестницу и медную табличку на одной из стен, изъеденную ржавчиной и испещрённую странными знаками. И далёкую изломанную фигуру висельника, всё ещё скатывающуюся по ступеням.       — На обычную пещеру это совсем не похоже, — пробормотал юноша.       — Поразительная дедукция, — хмыкнул Глерболлор и, отодвинув напарника плечом, принялся спускаться по обитым металлом ступеням. Кивнул на табличку. — Это древний звёзднинский язык. Наши низкорослые друзья щебетали на нём до того, как Морала подарила Цивлизованному миру инал. Я видел похожие таблички в музее Нембреста и подозреваю, что сейчас мы отправляемся на экскурсию на заброшенную звёзднинскую железнодорожную станцию… через какой-нибудь запасной вход. Или тайный — кто знает?       Наратзул потрясённо присвистнул. По сохранившимся историческим данным, во времена пирийской империи и Тёмной эры, вся Пангора была укрыта сетью подземных и наземных путей, по которым гремели поезда, соединяя большие города континента. Эти пути были сконструированы звёздниками и считались гением инженерного мастерства, однако падение Вораны оставило от него одно восторженное воспоминание. Восстановить железную дорогу смогли лишь в Тирматрале, да и то отчасти. Опасаясь потревожить и без того неспокойные после Звездопада литосферные плиты, тирматральские звёздники проложили пути только на поверхности — подземные же залы, некогда переполненные разношёрстными толпами народа, так и остались нетронутыми.       По большей части, информация о местоположении древних станций и входах в них была утеряна — равно как и на других континентах Вина. И теперь археологи, получившие разрешение Инодана на осуществление своей мечты, считали делом всей своей жизни найти их. Или их печальные останки. Обнаружение Морфула на территории Нерима была важным открытием не только из-за того, что в его подземных чертогах обнаружились уцелевшие летающие корабли и подводные лодки звёздников. Учёные полагали, что спустя некоторое время смогут найти железнодорожную станцию, подобной той, что сохранилась в Анку, а вместе с ней, если удача улыбнётся им, — и её не похороненные под обвалом горной породы тоннели. Так, сверяясь с чудом уцелевшими древними картами, они могли хоть как-то подтвердить их подлинность.       Конечно, шансы учёных были невелики, но даже если реальность окажется куда скромнее, чем их ожидания: они уже едва не скончались от счастья у открытых морфулских врат. Что бы с ними приключилось, узнай они об этой случайной находке в глуши Салафинского леса?       Однако воодушевляться было рано: не так далеко от лестницы Наратзул и Цилин могли запросто уткнуться в тупик — Руфий вовсе не обещал им встречу у старых звёзднинских поездов. С другой стороны, зачем некроманту ждать их у очередного подземного завала? Он бы мог выбрать любую другую унылую пещеру поближе к Ледуру…       Служители Богов настигли висельника, когда тот, изгибаясь всем телом под невероятными углами, наконец сумел подняться с каменных плит и возобновил свой ход вглубь узкого коридора, протянувшегося от последней ступени. Впереди Наратзул видел очертания зала, своды которого таяли во мгле. Его пространство освещал бледно-голубой огонь, пылавший в круглых жаровнях, что тянулись стройными рядами между массивных колонн. Посреди же зала возвышалась статуя: две фигуры в высоких головых уборах и струящихся мантиях склонились друг перед другом в лёгком поклоне. Даже издали Арантэаль смог разглядеть их острые уши, а ещё — услышать мелодичный свист.       Юноша вопросительно посмотрел на Цилина, и серафим неприязненно поморщился.       — Он всегда был очень музыкальным. В особенности, на чьих-нибудь похоронах.       «Которым сам же наверняка и поспособствовал», — мысленно закончил за напарника Наратзул. Только сейчас он заметил, что Иво и след простыл. Вероятно, Глерболлор развеял его ещё на входе в «пещеру». А жаль: почему-то в присутствие этого пса юноше было спокойнее.       Эхо их шагов рикошетом отскакивало от стен, воздух был холодным и влажным. Какая-то наивная часть Арантэаля, мечтая о тепле, спешила к огням в зале, но на самом деле он знал: колдовское пламя никогда не сумеет согреть. Лишь превратить какого-нибудь глупца в горстку стылого пепла.       Чем ближе становилась статуя посреди зала, тем больше она поражала своей монументальностью, а в её изножье проступали человеческие силуэты. Когда глаза Наратзула привыкли к голубоватому мраку, юноша сумел различить, что статуя сделана из звёзднинского металла. Один из силуэтов, укутанный в просторный плащ с капюшоном, увлечённо рассматривал её; мелодичный свист исходил именно от него. А второй расположился прямо на полу, и его можно было бы спутать с грудой старого тряпья, если бы не длинная когтеобразная палка, которую тот вращал в руках, и…       Наратзул едва не оступился, узнав жуткий посох скараггской гадалки, которую они встретили в таверне днём. Ещё через несколько шагов он узнал и её саму. Завидев из-под своего капюшона, как изумлённо вытянулось лицо юноши, женщина визгливо расхохоталась.       — Не ожидал увидеть меня здесь, златовласка?       — Номуса, — веско обронил Руфий — кто ещё это мог быть? — и смех женщины смолк.       Однако она продолжала улыбаться своими татуированными губами, и от этой улыбки — от этого зала, от всей этой безумной ночи — по коже Арантэаля пробежал мороз. В противовес ему, Цилин был абсолютно спокоен. Казалось, присутствие гадалки его ничуть не удивило.       Он знал, что она будет здесь, — догадался Наратзул. Он знал, что она связана с Зеробилоном. Именно поэтому тогда, в таверне, серафим якобы беспечно отмахнулся от её вызывающего поведения и позволил ей беспрепятственно покинуть город. Чтобы она вернулась к своему господину и доложила ему о прибытии служителей Богов в Ледур. Или же — о том, что передала им послание?       Когда на землю опустится мгла, под толщей земли, у рыдающих кровью древних статуй…       Наратзул вскинул голову и посмотрел на статую. Красная ржавчина, изъевшая остроухие лица, действительно напоминала кровь, струящуюся из уголков глаз к подбородку.       …ты встретишься со своим отражением.       — Достаточно, — сказал некромант и щёлкнул пальцами, затянутыми в чёрную кожу перчатки.       Голубоватое свечение, окутывавшее мертвеца, потухло, и тело висельника завалилось набок, перегораживая Цилину и Наратзулу дорогу. Тёмная вязкая жидкость заструилась из его рта по каменным плитам, подступая к носам сапог служителей Богов. Глерболлор брезгливо скривился и отступил на шаг от мерзкой лужи.       — Как приятно видеть хоть какую-то стабильность в этом мире, — сухо заметил он. — Идут года, а вы двое всё так же не можете жить без дурацких цирковых представлений.       — Как иначе разнообразить наши унылые серые будни? — усмехнулся главарь Зеробилона. — Позволь мне эту маленькую слабость, Лин, — добавил Руфий и наконец повернулся к ним лицом.       Наратзул, чувствуя, как в его груди зарождается истеричный смех, ещё раз покосился на напарника — чтобы убедиться, что именно он стоит сейчас рядом с ним. Юноша знал, что это глупо, но…       Глубокой ночью, под толщей земли, у рыдающих кровью древних статуй их и правда ждало отражение Цилина.