Тёмные хроники: Становление

      Они не успели проскакать и половины пути до Ледура, как со стороны Перевала Смерти загрохотал гром. Поднялся ветер: прошерстил лохматые кроны деревьев, закружил пыль и опавшие от жары листья под копытами лошадей.       — Вот же свезло так свезло! — воскликнул Юстас, сплевывая забившийся в рот песок. — Больше месяца не поливало и нужно было начать именно в этот день!..       — Погода капризнее и непредсказуемее любой женщины, — фыркнул Цилин и поудобнее уселся в седле. — Пришпорим коней, господа. У меня нет никакого желания промокнуть до нитки.       Подобного желания не было ни у кого, и уже через несколько мгновений все три лошади перешли в карьер. Медяк, чувствуя, что отстаёт от темпа Облака и Кляксы, досадливо прикусывал удила и норовил вырваться вперёд, но Наратзул каждый раз осаждал его.       Между Цилином и Юстасом смолкли разговоры, и Арантэаль не мог не нарадоваться тишине. Он терпеть не мог болтунов, а стражник… Что ж, Юстас, пользуясь благодушным настроением Цилина, говорил за десятерых. Он расспрашивал серафима о Тирматрале, об Инодане, о прочих местах, где тот побывал по долгу службы. Глерболлор, в свою очередь, отвечал ему с такой охотой и так цветасто, что, порой, заслушивался и сам Наратзул. А опомнившись, злился на себя: юноше совершенно не хотелось отвлекаться на пустые разговоры, когда в его голове царила сумятица, которую он был обязан изничтожить.       Мысленно он то и дело возвращался к словам Цилина об Эбби, а затем, сам не замечая момента перехода, уже думал о Генри и его странном поведении в доме Роу-Эбертов. Что-то гложило Наратзула, какое-то неясное дурное предчувствие, но он не мог понять, что именно тревожит его. Это раздражало, заставляло нервно кусать губы и оглядываться через плечо — на Эрофин, который с каждым поворотом головы становился всё дальше от юноши. Когда же остроконечные шпили двух башен столицы окончательно скрылись за верхушками деревьев Салафинского леса, Наратзул с трудом отказался от порыва дёрнуть за поводья и заставить Медяка мчаться обратно во весь опор.       Молва об интуиции Арантэалей не была построена на досужих домыслах. Что сам Наратзул, что его отец, что его дед — все они могли похвастаться тем, что в их природе заложено мощное ментальное оружие, служащее им невероятным подспорьем против лжи, подлости и разрушительных тайн. Вот только какая польза от этого оружия, если чаще всего оно лишь вводило в заблуждение и взвинчивало нервы, а не направляло к верным ответам и облегчало жизнь? Лореус и Теалор Арантэали наверняка смогли подчинить его себе, но Наратзул никак — никак! — не мог с ним совладать. Возможно, причиной тому были его юный возраст и неопытность, а возможно, он не был так уж талантлив, как о нём привыкли думать, и каким он сам себя считал.       Однажды, копаясь среди пыльных фолиантов и свитков в самых дальних отсеках библиотеки Башни, юноша наткнулся на исторический труд о чистокровных аэтерна времён Азаторона. В ней говорилось, что в магическом мире Пангоры царили два диаметрально противоположных друг другу ордена: Оракулы и Бездонники. Оракулы читали нити Судьбы, что были запрятаны в завихрениях Моря Вероятностей, знали прошлое и предсказывали будущее. Учёный, автор сего труда, относил это их умение к разновидности высшей магии света и выдвигал гипотезу, согласно которой этим же умением владели и верховные жрецы Эллиас на Каллидаре, хоть к тому времени, как предполагалось, большинство знаний чистокровных аэтерна о магии и Море Вероятностей были безвозвратно утеряны. Тогда это показалось Наратзулу всего лишь интересным, и он посетовал на недолговечность памяти живых существ и их неспособность сохранять по-настоящему важную информацию в веках. Сегодня же… Сегодня же он понял, что готов отдать многое пусть даже за крупицу могущества Оракулов. Умей Арантэаль то же, что и они, у убийцы Марии и Франца Роу-Эберт не было бы ни шанса избежать правосудия. «Что за чушь? — одёрнул себя Наратзул, встряхивая головой. — У них и так нет ни шанса. Я найду их без всяких нитей Судьбы».       Тем временем, дорога до Ледура петляла по высоким, покрытым лесом холмам — по ободу «чаши», в которой располагалась долина Фальтринд. Служители Рождённых Светом и эрофинский стражник не были единственными путниками на ней. Собственно, Наратзул сомневался, что Эроданов тракт хоть когда-то пустовал. То и дело их троица обгоняла двуколки с провизией, повозки, нагруженные либо строительными бревнами, либо камнем, либо глиной, либо мешками с рудой. А иногда их провожали заинтересованными взглядами и одинокие путешественники, добиравшиеся из поселения в поселение пешком или на вьючных ослах.       Приближающаяся гроза заставила кого-то ускорить ход, а кого-то — сделать вынужденный привал, чтобы переждать непогоду. Почти все поляны, то и дело встречавшиеся у обочины дороги, уже были заняты. На двух из них, разделённых лишь невысокими кустами орешника, между женщиной из бродячей труппы аэтерна и женой башмачника разгорелся громкий скандал. Пока они обещали выдрать друг другу космы, их спутники не обращали на них никакого внимания. Глава труппы, попыхивая трубкой, сидел на корточках у фургона башмачника вместе с его хозяином; с озадаченным видом мужчины осматривали треснувшее переднее колесо. Дети, успев перезнакомиться и моментально подружиться, сгрудись на самом дальнем краю поляны и о чем-то увлечённо перешептывались — наверняка придумывали какую-нибудь безобидную каверзу. И никому, даже скандалящим женщинам, не было дела до того, чьи уши были круглыми, а чьи — острыми. Наратзулу нравилась эта простая истина большака: если ты миролюбив и можешь протянуть руку помощи в час нужды, то станешь добрым другом для своего соседа по привалу — и неважно, к какому народу ты принадлежишь.       — Кажется, у нас есть все шансы добраться до Ледура сухими, — жизнерадостно воскликнул Юстас. — Мы уже почти на месте! — добавил он, и в это же мгновение кони вынесли их троицу из леса под открытое небо — на развилку тракта.       По левую руку от путников открылся захватывающий вид на раскинувшуюся от подножия холмов и укрытую вечнозелёным лесом долину Фальтринд, а по правую — возвысился каменистый утёс, на котором расположился замок графа Дамьена Ледурского. Прямо под ним начиналась вереница торговых повозок и фургонов, и тянулась она в сторону широкого крепкого моста через ущелье. Прожорливые тучи ещё не успели поглотить солнце, и оно светило так ярко, так пронзительно, будто предвосхищало долгие часы грозы, и вспыхивало позолотой на стальных, натёртых до блеска пластинах доспехов стражников, проверявших документы торговцев.       — Это и есть граница между Срединным и Северным королевствами? — спросил Цилин, вглядываясь в противоположную сторону ущелья. Облако, повинуясь его приказу, всхрапнул и замедлил шаг.       — Ага, — подтвердил Юстас, ведя Кляксу нога в ногу с конём серафима. — Считается, что здесь, у Ледура, проходит единственный наземный путь из северных земель в срединные и обратно. Это… не то чтобы правда, конечно. В Северное королевство можно попасть и со стороны Треомара, но…       — Но никто не хочет добавлять треомарским аэтерна чувство собственной значимости, — закончил за него Глерболлор, насмешливо щуря глаза.       В последних лучах солнца его глаза сверкали ярчайшими рубинами, и Наратзул вновь задумался над тем, что раньше никогда и ни у кого не видел таких глаз. Может ли статься, что это магия поменяла их цвет? Однако если магия и способна на это, то какова её природа?       — А там, за ущельем, начинается знаменитый Перевал Смерти? — спросил серафим и покачал головой. — Сочувствую тем, кому нужно проходить через него. Даже здесь я ощущаю, как оттуда фонит аномалией.       — Башня то и дело отправляет паладинов стабилизировать Море Вероятностей на Перевале, — не смог смолчать Наратзул. — Пусть он и выглядит неприглядно, но путники могут миновать его без всяких опасений за свою жизнь.       — Неприглядно? — хохотнул Цилин. — Парень, те земли выглядят так, будто их поцеловала сама смерть. Я готов биться об заклад, что жизни в них меньше, чем в прошлогоднем трупе. И вряд ли когда-нибудь они станут другими.       Наратзул открыл было рот, чтобы возразить, но вовремя понял, что возразить ему, собственно, нечего. Глерболлор был прав. Контраст между зелёными лесистыми холмами по одну сторону ущелья и стылым холодным камнем по другую его сторону был феноменальным. На протяжении нескольких миль вглубь пограничных земель Северного королевства не росли ни деревья, ни кустарники, ни самая жухлая трава. Там не жили животные и даже не гнездились птицы.       Когда же команды чистильщиков-паладинов не поспевали прибыть на Перевал Смерти вовремя и аномалия, пропитавшая его земли своим магическим ядом, вновь поднимала голову, искривлённые завихрения Моря Вероятностей порождали тёмных призраков. И призраки эти были облачены в доспехи норманнов и алеманнов времён Войны Двух народов, что сотрясала Нерим от юга до севера и от востока до запада более тысячи лет назад.       Во служении тогдашнего короля алеманнов Флонденса находился чародей великого ума и невиданной мощи. Звали его Клаурон. Армия норманнов не могла противопоставить его колдовству ничего равного — в те времена само существование столь умело обращавшегося с волнами Моря Вероятностей мага среди людей было редкостью. Однако была у Клаурона одна слабость: выуживая из Моря самые разрушительные вероятности, он истрачивал все свои природные запасы маны и восстанавливал их критически медленно. Оттого алеманнский король сделал из слуги туз в своём рукаве и использовал его дар на поле боя редко. Но когда использовал…       В один день алеманны переломили ход войны хитростью и загнали норманнов на территорию нынешнего Северного королевства. В долгосрочной перспективе эта победа оказалась бы пустышкой, не имела никакого смысла — рано или поздно, поднакопив силы, норманны смогли бы дать отпор и вновь продвинуться вперёд. Флонденс прекрасно понимал это. Он желал унижения врага и победы алеманнов всей своей очерствевшей от кровавых войн душой, потому наконец обратился к Клаурону, к его магии. И королевский маг, чей запас маны был полон, как никогда прежде, дал ему свой ответ и словом, и делом.       Доподлинно никому не было известно, что за далёкие, страшные и тёмные вероятности призвал Клаурон в тот день в Вин, когда земли Нерима вдруг раскололись в чудовищной ране, позднее названной Перевалом Смерти. Но тысячелетние строки исторических трудов не скупились на подробности того, что она, эта рана, являла собой в первое время после своего появления. Некогда пышущие жизнью земли превратились в изломанную, жалкую тень себя. К ним было невозможно приблизиться, не рискуя при этом не обернуться в прах. Моровое поветрие по сравнению с разрушительной мощью этой аномалии казалось шуткой злобного обиженного ребёнка. И именно после того, что сотворил Клаурон, Рождённые Светом наконец решили вмешаться в войну смертных — пока из-за деяний неримцев один из самых больших материков в мире не стал похож на Преисподнюю и не отравил своими магическими аномалиями Вин, едва восстановившийся после Звездопада и открытия порталов в Ратшек на Мьяр Аранате.       — Ну, лично я могу сказать одно, — заявил Юстас, прихлопнув комара на щеке. — Каким бы неприглядным ни выглядел Перевал Смерти, нам, ледурцам, он не мешает. Он для нас… как бы это сказать… Он для нас обычная часть пейзажа. Куда страннее для нас было бы, исчезни он, или ещё что. Если там и просыпается аномалия, через ущелье она до нас не дотягивается. Это ли не главное?       Наратзул усмехнулся. Он был готов поспорить, что Юстас не знал историю своих земель. Нерим, как и другие страны Цивилизованного мира, не был заинтересован в том, чтобы давать простолюдинам должное образование — то было прерогативой знати. Однако и знать за пределами Башни Паладинов, где магистры нещадно вдалбливали все необходимые знания в многострадальные головы своих учеников на протяжении всех лет обучения, относилась к изучению истории без должной толики страсти. Научившись грамоте, отпрыски судей и налоговых инспекторов, зажиточных торговцев и коллекционеров вовсю отлынивали от познания основ мира вокруг них и отдавали предпочтение урокам охоты — на дичь, на алкоголь и на любовные интрижки.       Для самого же обыкновенного жителя Гиллиада или Ледура, настолько далёкого от беззаботной жизни в эрофинском квартале знати, насколько это только можно вообразить, считалось небывалой удачей, если он умел и читать, и писать, и считать — в таком случае, у соседей он был в беспрекословном почёте. Что же касается знаний о прошлом… Что ж, неким просветительством простолюдинов под аккомпанемент бренчания лютни занимались менестрели. Но была ли хоть у одного менестреля в запасе песня про Флоденса и Клаурона? Наратзул сомневался в этом. Ну а если и была, то Юстас пропустил мимо ушей её строки, иначе не был бы столь беспечным, рассуждая о Перевале Смерти у себя под боком. Ведь, в конце концов, было кое-что, что ставило неримских аристократов и простолюдинов на одну ступень, и была это боязнь магии. Как бы ни бахвалился Юстас, козыряя выученными в казармах столичной стражи основами магической теории и бесстрашно встречая магические всплески силы своего неожиданного напарника-паладина, даже он не смог бы искоренить из себя то, что впитал с молоком матери.       — У ледурцев практичный взгляд на вещи, — тем временем одобрил слова стражника Цилин. — Правда, вам стоит опасаться, что однажды он может подвести вас, превратиться в недальновидность. С магической аномалией никогда не знаешь наверняка: столетиями она может быть подвластна контролю, а потом, в самый неожиданный момент — сметёт всё на своём пути.       — Что ж, — дёрнул плечом стражник. Казалось, предостережение Глерболлора ни капли его не взволновало. — Тогда нам остаётся лишь надеяться, что благодаря милости Богов эта беда никогда не приключится с нами.       Нечитаемая улыбка скользнула по губам Цилина.       — На твоём месте я бы надеялся лишь на милость Их служителей, — сказал он и легко ударил каблуками сапог по бокам Облака. — Но не будем терять время. Едем дальше.       Дорога вела их на другую сторону утёса, на котором стоял замок графа Дамьена. Наратзул никогда не бывал в Ледуре, но слышал, что он, хоть и не был таким большим, каким можно было представить пограничный город, выглядел прелестно. Расположенный над сетью пещер, часть из которых славилась своими богатыми месторождениями, он не походил на другие поселения Срединного королевства. Его дома строились на высоких сваях, сокрытых за каменным фундаментом, и стояли в определённом порядке — с учётом подземных пустот под ними. Стены их были выкрашены в зелёный и жёлтый, красный и небесно-голубой цвета. Именно из-за этого многие люди сравнивали Ледур с круглой шкатулкой из самоцветов, сокрытой под сенью Салафинского леса.       Теалор Арантэаль всегда беззлобно посмеивался над этим излишне романтичным сравнением, но даже он признавал, что владения графа Ледурского обладают своим особенным очарованием. И напоминают ему о Шторме, столице Тирматраля, так же пестрящей всевозможными яркими красками. «Если это правда, — подумал Наратзул, — то Цилину здесь наверняка понравится».       Они преодолели ещё один поворот и ещё один короткий подъём по склону холма, прежде чем наконец увидели стены Ледура. Однако вовсе не они привлекли внимание путников, а огромный вяз неподалёку от ворот в город. Дерево было таким старым, что ветви его давным-давно позабыли тяжесть листвы и напоминали узловатые пальцы, то и дело сводимые болезненной судорогой. И на пальцах этих были подвешены три трупа. Словно марионетки на верёвочках, но с единственным различием: над землёй каждого из них держала лишь одна верёвочка — на шее.       — Ах! — рассмеялся Цилин. Судя по тому, как засияло его лицо, Наратзул не ошибся в своих предположениях, и серафиму уже нравился Ледур. — Различны страны, города, но некоторые людские обычаи везде одинаковы. Интересно, кто эти бедолаги? Местные воры? Неудачливые разбойники с тракта?       Юстас что-то ответил Глерболлору, но близкий раскат грома заглушил его голос. Цилин оглянулся на юношу и с лёгкостью прочитал ответ на его лице.       — Тебе совсем не нравится этот обычай, верно?       — Всякого мертвеца нужно предать огню, чтобы поскорее освободить его душу от бренного тела и облегчить её путь на суд Мальфаса, — немного помолчав, мрачно сказал Юстас. — Об этом знает даже ребёнок, но об этом забывают, когда начинают хвастаться казнью преступников. В этой… демонстрации нет необходимости. Во всяком случае, я не вижу её. Если это разбойники с тракта, то их тела не отпугнут другие банды, не избавят кого-то от беспутных мыслей. То же и в случае, если они местные. Другие воры будут лишь радоваться, что это не они повстречались с висельной петлёй, и утешать себя мыслью, что уж они-то умнее этих дураков.       Цилин слушал его с насмешливой улыбкой. Наратзул был готов поклясться, что Глерболлор не удержался бы от язвительного комментария, выпади ему такой шанс, но — момент был упущен. Юстас подался вперёд в своём седле, рассматривая юношу, который вдруг выскочил из кустов у самой обочины. Тот, казалось, даже не услышал приближающийся звук конских копыт. Всё его внимание было сосредоточено на плетёной, полной трав корзине, что он прижимал к груди, и думал он наверняка лишь о том, чтобы поскорее вернуться в город. Очутившись на ровной поверхности дороги, юноша бегом припустил к воротам Ледура.       — Да это же… Вот так удача!.. — пробормотал Юстас и, посветлев лицом, крикнул в спину бегуну: — Эй! Эй, Мерзул! Погоди!       «Мерзул?» — удивился Наратзул. Он видел, как вздрогнули от неожиданности худые плечи юноши, прежде чем он, не сбавляя скорости, резко обернулся.       Расстояние между всадниками и бегуном неумолимо сокращалось, и, спустя несколько мгновений, Арантэаль смог рассмотреть этого Мерзула вблизи. Тёмно-русые короткие волосы юноши виделись почти чёрными во мгле подступающей грозы, а его голубые глаза казались ещё ярче и пронзительнее на удивлённо вытянувшемся загорелом лице. И пусть его черты были куда нежнее и изящнее, чем у многих коренных жителей Срединного королевства, в них не было ничего аэтернийского — чтобы хоть как-то оправдать столь неподходящее алеманну имя.       Улыбаясь во весь рот, Юстас радостно помахал бегуну рукой, и в этот же момент Мерзул споткнулся об один из корней того самого злосчастного вяза, извилистой змеёй дотянувшегося до самой дороги. С коротким вскриком юноша выронил корзину, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, однако сила притяжения неумолимо тянула его вниз. И тогда он, вероятно, сделал первое, что пришло ему в голову. Когда между его лицом и землёй оставалось не меньше трёх футов, Мерзул вцепился в ногу одного из висельников.       На вкус Наратзула, ничем хорошим это закончиться попросту не могло. И не закончилось. Верёвка, удерживавшая висельника на дереве, лопнула, и Мерзул таки распластался на дороге, погребённый под тяжестью мёртвого тела.       Арантэаль едва усидел в седле вставшего на дыбы Медяка и за его испуганным ржанием не сразу различил чей-то смех. Когда же он, успокаивающе похлопывая коня по холке, оглянулся на столь неуместный звук, то увидел Цилина. Серафим умудрился остановить Облако намного раньше, как будто заранее почувствовал приближение неладного, и теперь с искренним весельем наблюдал за своими спутниками и Мерзулом, силившимся спихнуть с себя висельника и не захлебнуться в подкатившей к самому горлу рвоте.       Уму непостижимо!..       — Милосердные Боги! — выдохнул Юстас, соскочив с возмущённо фыркающего Кляксы и бросившись к неудачливому бегуну. На ходу он натягивал перчатки, явно не желая прикасаться к уже разлагающемуся трупу голыми руками. — Погоди, Мерзул, дружище, я сейчас!..       — Что смешного? — спросил между тем Наратзул, дождавшись, когда Цилин подведёт Облако поближе к нему.       — А разве ты видишь что-то, над чем стоит плакать? — пожал плечами серафим, неотрывно наблюдая за тем, как Юстас наконец сбрасывает тело висельника со своего знакомца, а тот, подорвавшись на четвереньки, зажимает рукой нос и рот.       С каждой секундой лицо Мерзула приобретало всё больший оттенок зелёного. На труп, раздутый и смердящий гнилью, он изо всех сил старался не смотреть. Его взгляд метался от корзины, откатившейся к городским воротам, к гербу Эрофина на груди Юстаса, от трёх лошадиных морд к оставшимся в сёдлах всадникам — до тех пор, пока не прикипел к доспехам Наратзула. Казалось, Мерзул даже позабыл о тошноте, гипнотизируя его ворот и будто бы надеясь, что вот-вот рассмотрит за ним знак Башни Паладинов. Однако надеждам юноши не было суждено сбыться. Смирившись с этим, ледурец поднял глаза на самого Арантэаля. Оценил его лицо, его острые уши и — припал к земле, извергая на свет божий весь свой скудный завтрак.       Цилин вновь расхохотался.       — Только посмотри, до чего доводит простых людей твоя мрачная физиономия! — пожурил серафим недовольно скривившегося Наратзула и крепче перехватил поводья. — Думаю, мне стоит увести тебя подальше, чтобы дать бедному мальчику прийти в себя. Эй, Юстас! — окликнул он суетившегося вокруг юного ледурца стражника. — Позаботься о своём друге, а мы отправимся вперёд. Разведаем обстановку, договоримся с владельцем конюшни.       — Берт — славный мужик, — отозвался Юстас, придерживая за плечи утирающего рот Мерзула. — Если спросите у него о чём-нибудь, он с удовольствием вам поможет. Мы же… Мы скоро догоним вас.       — Поспейте до дождя, — бросил последнее напутствие Цилин и первым направился в сторону городских ворот.       Наратзулу ничего не осталось, кроме как последовать за ним. Впрочем, оставаться в компании Юстаса и Мерзула он и не был намерен. Стражник, несмотря на заключённое в Эрофине перемирие между ними, по-прежнему раздражал Арантэаля, а ледурец… У того был странный взгляд. Отчего-то он совершенно не нравился Наратзулу. Он будто бы оставлял на коже след и — жёг спину между лопатками, пока дорога, вёдшая от городских ворот вглубь города, не вильнула в сторону, скрывая паладина от этих внимательных глаз.       Как и обещал Юстас, Берт, владелец ледурской конюшни, оказался мужиком расторопным и доброжелательным. Не успел Наратзул вынырнуть из своих угрюмых мыслей, как обнаружил, что Медяка и Облако окружила стайка бертовых помощников, мальчишек лет десяти-двенадцати. От него требовалось лишь поскорее соскочить с коня и отойти подальше, не мешая конюхам, что он и сделал. Краем глаза юноша заметил, что Цилин и Берт о чём-то негромко разговорились, но присоединиться к ним он не пожелал. Что-то подсказывало Наратзулу, что Глерболлору в досужих разговорах помощники были без надобности, а уж если вдруг он разузнает что-то интересное, то расскажет об этом своему напарнику сам. Это казалось Арантэалю предельно логичным, поэтому, привалившись плечом к деревянной стене конюшни, он принялся осматривать раскинувшийся перед ним город.       Ледур действительно выглядел прелестно. Он утопал в яблонях и карликовых вязах, а над их кронами возвышались разноцветные аккуратные домики в два-три этажа. Верхние этажи были жилыми, а на первых, чаще всего, располагались всяческие лавки, где путники, движущиеся в пределах Срединного королевства или ожидающие переправы в северные земли, могли пополнить свои припасы или купить безделицу в память о своём путешествии. Их пёстрые навесы гармонично контрастировали с яркими флагами Ледурского графства на городских стенах и флажками, протянувшимися от фонаря к фонарю вокруг главной площади. В центре неё, в окружении нежно-фиолетовых люпинов, приютился небольшой, тихо журчащий фонтан.       Конюшенный двор граничил с территорией таверны. Её стены были выкрашены в жёлтый, потускневший от времени цвет и увиты плющом. Поднявшийся ветер, что нёс за собой первые крупные капли дождя, раскачивал вывеску — «Кристальные холмы». К главным дверям, расположенным на высоте второго этажа, вела крепкая лестница, а за ней виднелся хлев и мельтешащая у него фигурка в синих юбках. Девчонка загоняла внутрь, спасая от приближающейся непогоды, пятёрку свиней, но дело не спорилось: то и дело она оглядывалась через плечо, рассматривая нежданных гостей в Ледуре, и свиньи, пользуясь её рассеянностью, разбредались кто куда.       Наратзул не мог отделаться от мысли, что такое внимание к их персонам больше подошло бы местным стражникам. Те же безо всякого интереса повстречали их у ворот, а после того, как Цилин показал им знак Святого Ордена, и вовсе со спокойной душой вернулись к прерванному разговору, выбирая меж собой, какая из ледурских ткачих краше прочих своих товарок.       — Ну же, парень, ты тревожишь меня. — Цилин, перебросив свой плащ через локоть, встал перед Наратзулом и закрыл ему весь обзор. Губы серафима кривились в саркастичной ухмылке. — Я догадывался, что угрюмость — семейная черта Арантэалей, но ты вот-вот превзойдёшь всех своих родственников. Чем ты так недоволен?       Наратзул тяжело глянул на него исподлобья и повёл плечами. Он не знал, как объяснить напарнику гнетущее его чувство неправильности происходящего. Не знал, стоило ли вовсе объяснять Глерболлору хоть что-то.       Наверное, это проклятое смятение — говорить или промолчать? спорить или согласиться? — останется с ним до конца задания.       — Верно ли то, что мы столь спешно покинули Эрофин? — всё же решился спросить юноша, и Цилин удивлённо склонил голову набок.       — А что нас там держало? — Его дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос по-настоящему выводила из себя.       Наратзул к подобному не привык. Все его предыдущие задания проходили под командованием старших паладинов, выражавших суть приказов предельно ясно, немногословно и не любивших пререканий тех, кто был младше их по рангу. Конечно же, Наратзул громко скрипел зубами в ответ, иногда спорил, а иногда и своевольничал, как случилось в Сарноре, однако успел свыкнуться с тем, что диалога командная работа с чётко построенной иерархией не предусматривала. Цилин вёл себя иначе. Он не припечатывал «молодняк» своим экспертным мнением, нет. Он буквально заставлял говорить и — самостоятельно приходить к выводу о собственной глупости.       — Генри. Вот, кто должен был держать нас там, — процедил Арантэаль. — Разве ты уже понял, насколько он причастен, что движело им? Мы должны были выяснить это, прежде чем предпринимать что-то. Должны были лично допросить его. Возможно, завидев паладинов, он бы понял, насколько серьёзно влип, и не стал бы упрямиться. Возможно, тогда нам не пришлось бы ехать в Ледур.       — Неужели? — Казалось, Глерболлор искренне изумился. — Допрос — дело хорошее, но откуда тебе знать, что Йост не сможет солгать тебе, пусть ты и паладин? Лишь одно средство лишает преступника возможности молоть чепуху, но, как тебе известно, ментальная псионика запрещена в высококультурном обществе как худшее из зол.       — Пересчёт рёбер ничем не хуже псионики, — возразил Наратзул.       — С таким примитивным способом поиска правды справятся и наши друзья из городской стражи, — резонно заметил Цилин, и юноша, зло цокнув языком, отвернулся. — Не думаю, что ты настолько плохого мнения об их способностях. Но даже если они и не преуспеют в выуживании из Йоста правды, с этим им поможем мы, когда вернёмся в Эрофин с информацией, которая развяжет нашему доходяге язык.       — А что будет, если окажется, что Ледур — ложный след?       — Ты позабыл о браслетах, зачарованных здесь или сделанных на манер тех, что побывали в доме магистра Аппель?       — Нет. Однако Генри действительно может не иметь к тёмному проклятью прямого отношения.       — Надо же, я думал, что ты преисполнен уверенности в прямой причастности Йоста к преступлению! — хмыкнул Цилин, выуживая из кармана камзола уже готовую самокрутку.       — Так и есть, — отрезал Наратзул, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — Но ты сам говорил, что его, скорее всего, наняли. Если так, то что заключалось в условиях этого найма? Что мы выясним самостоятельно, не от него самого? Здесь, в Ледуре, мы можем узнать лишь то, что Генри заказал зачарование браслетов, потом забрал их, а что было дальше — магистр Аппель не будет этого знать. Даже если она определит, были ли браслеты перезачарованы или заменены… Мы потеряем время. Мы останемся с той же информацией, что была у нас с утра.       — Может статься и так, — равнодушно согласился Цилин, зажав самокрутку в уголке рта. — Но это — расследование, парень. Ты в нём не новичок, ты и без меня знаешь, что паладины всегда рискуют «потерять время».       Низко склонив голову, Наратзул промолчал. Краем глаза он заметил движение на лестнице «Кристальных холмов». То была та самая девчонка, загонявшая свиней в хлев. Справившись с задачей, она наконец возвращалась в таверну, но остановилась на первых ступеньках, вновь с интересом наблюдая за приезжими господами. Чуть полноватая и всё равно симпатичная, со светлыми вьющимися волосами и курносым, усыпанным веснушками носом, она, словив мрачный взгляд Наратзула, вздрогнула, покраснела и, подобрав юбки, молнией взлетела вверх по лестнице и скрылась за едва слышно скрипнувшей дверью.       Огонёк, ярко вспыхнувший на кончике самокрутки, вновь привлёк внимание Арантэаля к Цилину.       — Не томи, парень, — проговорил серафим, делая первую, глубокую затяжку, — говори начистоту. Что на самом деле не даёт тебе покоя?       — Ну, раз ты молчишь, — продолжил он, не дождавшись ответа, — то наверняка не обессудишь, если я выскажу предположение. Ты боишься налажать. Боишься, что тебя осудят даже за малейшую ошибку: Вайсс, Абигейл, я и даже Юстас. Не знаю, что наплёл тебе твой главнокомандующий перед тем, как метко зашвырнуть тебя в самую гущу событий, но это — твое первое парное задание. Ты чувствуешь ответственность, какой не было, когда за выполнение миссии отвечала целая толпа людей. Тогда ты всегда мог обвинить в осечке какого-нибудь дурака, но сейчас ты чувствуешь, что дураком можешь оказаться именно ты. И это уязвляет тебя, ведь несмотря ни на что, ты остаёшься самоуверенным говнюком, уверенным в своём интеллектуальном и магическом превосходстве над другими людьми. Поэтому ты суетишься, поэтому ты злишься… Поэтому ты растрачиваешь свой умственный потенциал на бесполезные тревоги и не мыслишь критически.       Наратзул уставился на Цилина во все глаза, и тот улыбнулся. Без обидного пренебрежения, а понимающе — как будто сам когда-то шёл тем же путем и спотыкался о те же камни. Возможно, так оно и было, но отчего-то Арантэаль с трудом представлял Глерболлора на своём месте, пусть и в далёкой юности.       — И что же означает «мыслить критически»? — упрямо вскинул голову юноша. Признавать своё поражение, признавать, что напарник с лёгкостью считал его внутренние метания, он был не намерен.       — Это означает то, что ты понимаешь: ошибиться может любой. И младший паладин, — Цилин ткнул пальцем в грудь Наратзула, — и серафим, — добавил он, ткнув в грудь уже себя. — Даже Боги не безгрешны, парень. Так что настоящая ценность боевой единицы не безупречное исполнение заданий, а способность превратить ошибку в преимущество, переиграть её до того, когда станет слишком поздно. Не бывает безвыходных ситуаций — бывает лишь ограниченность мышления, мешающая взглянуть на ситуацию под другим углом. Даже если мы ничего не добьёмся здесь, в Ледуре, мы придумаем, как поступить дальше.       — Это легкомысленно, — предпринял ещё одну попытку Арантэаль, но Глерболлор лишь закатил глаза:        — Ах, юношеский максимализм! Я и забыл, как он выглядит. Поверь, останься мы в Эрофине, ты бы через некоторое время принялся думать, что лучше бы мы отправились в Ледур, а не протирали штаны в допросной комнате, в компании Йоста. Это замкнутый круг. Любая из возможных сейчас вероятностей и правильна, и ошибочна одновременно, понимаешь? Не паникуй, юный господин. Вайсс послал тебя на это задание не потому, что ты выглядишь эффектно и симпатично на фоне других младших и даже некоторых старших паладинов, а потому, что в критической ситуации ты действительно способен применять мозги по назначению. Вспомни дело гиллиадского энтрописта. Если бы ты не взял себя в руки и не принялся пользоваться знаниями и смекалкой, которыми располагаешь, ваша группа никогда не вышла бы на этого ублюдка. Ты нашёл выход, когда другие унывали. Здесь и сейчас, в деле Роу-Эбертов, ничего не изменилось. Я согласился на это расследование в паре с тобой, потому что был уверен, что мне не подсунут бесполезного сопляка. Неужели я ошибся?       Наратзул покачал головой, сам не зная, отрицает ли он возможную ошибку Глерболлора или же лишь дивится красноречивости серафима.       — Зачем ты говоришь мне всё это? Ты не мой наставник, чтобы вот так промывать мне мозги.       — Нет, — согласился Цилин и выдохнул табачный дым прямо в лицо Арантэаля. Тот закашлялся, прикрывая нос рукой. — Но такой уж я: люблю наставлять молодняк. За мои поучительные речи мне даже доплачивают. Так что если не хочешь верить, что я распинаюсь перед тобой от чистого сердца, считай, что я отрабатываю плату своего труда. И вот ещё что. Если всё, что я сказал, не успокоило тебя, то вот — другой расклад дел. Даже если мы в чём-то ошибёмся, ответственность будет на мне. Ты всё же младший паладин, а я — серафим, иноданский засланник на земли смертных. Мудрость моя должна не знать границ, и Вайссу это известно. Так что вопить он будет на меня, пока ты с комфортом спрячешься за моей спиной. Понял?       — Я не собираюсь прятаться за чьей-то спиной! — вспыхнул Наратзул. Сама мысль о том, что он может оказаться настолько безвольным и слабым в чьих-то глазах, претила ему.       — Вот и славно, — спокойно заключил Цилин, испепеляя бычок самокрутки. — Тогда, надеюсь, я могу рассчитывать на то, что теперь ты перестанешь бесполезно наматывать сопли на кулак. Я не прочь поделиться житейской мудростью, но у всего бывают пределы. У нас попросту нет времени на постоянные сеансы вдумчивого анализа твоих юношеских проблем.        — Будь спокоен, — буркнул Наратзул, с недовольством отмечая, что напополам с досадой от того, что напарник вновь словесно отхлестал его по щекам, он почувствовал облегчение. И некоторую долю признательности. — И всё же. Генри ведёт себя так, будто ему ничего не угрожает. Почему? Неужели он и правда думает, что сможет скрыть правду? Он не мог не понимать, что его арестуют, если он останется в доме господина Оливьера.       — Не мог, — согласился Цилин. — Возможно, он уверен, что его спасёт некий благодетель.       — Это не Эбби, — сразу же ощетинился Наратзул. Он был готов повторять эту истину постоянно, словно какое-то спасительное заклинание.       Серафим взглянул на него едва ли не с жалостью.       — Парень, я говорил не о твоей подруге детства, а о заказчике. При всём уважении к юной госпоже Роу-Эберт, если я в чём и подозреваю её, то только в пособничестве.       Нависшее над Ледуром толстопузыми тучами небо прорезала молния, последовавший за ней раскат грома сотряс воздух. Откуда-то из подворотни хрипло залаяла собака. Наратзул рассматривал вдруг сделавшееся задумчивым лицо напарника и силился понять, о чём — или о ком — он думает.       — Полагаешь, это дело может быть связано с Зеробилоном? — принялся осторожно прощупывать почву юноша. Глерболлор кинул на него заинтересованный взгляд из-под опущенных ресниц, и Наратзул, приободрившись, продолжил: — Даже мне известно, что столь способные тёмные зачарователи уже давно завербованы именно этими ублюдками. Но также мне известно и то, что между ними и королём Эроданом существуют некие негласные соглашения, и что чтятся они уже на протяжении долгих столетий. Покушение на жизнь семьи верховного судьи Нерима, да ещё и при помощи тёмной магии, наверняка грубо нарушают их.       — Любое соглашение, любое правило когда-либо нарушается. Нет ничего более непостоянного, чем то, что считается постоянным, — туманно изрёк Цилин. Шум ветра в одну секунду сменился шумом дождя. Мимо конюшни пронеслась группка детей, прикрывавших головы руками, и скрылась в дверях ближайшего дома. Серафим же, встряхнув влажными волосами и утерев дождевую воду с шеи, шагнул под крышу стойл, поближе к Наратзулу. — Я рассматриваю такую возможность. Их участие в этом деле объяснило бы многое.       — Многое? — уточнил Наратзул. Он чувствовал всем нутром, что напарник о чём-то не договаривает. До сих пор. — Именно поэтому ты прибыл в Нерим, верно? Были ещё какие-то дела, которые навели тебя на мысль о том, что Зеробилон начал какую-то свою игру, наплевав на соглашение с короной?       Цилин тихо рассмеялся:       — Что ж, спорить с тем, что ты смекалист, и правда сложно.       Наратзул понимал, что, по обыкновению, должен был бы разозлиться на это загадочное молчание Глерболлора, но отчего-то вместо бешенства почувствовал азарт. Цилин молчал и продолжал посматривать на него — как будто выжидающе. Это подстёгивало юношу. Ему хотелось всенепременно узнать обо всех подводных камнях, которые серафим запрятал в своём молчании, словно в тихой, но глубокой и тёмной реке.       И ему казалось, что он вот-вот найдёт ответ — хотя бы тень правды. Поначалу Наратзул предположил, что Цилин прибыл в Нерим для проверки молодого, но талантливого паладина Арантэаля. Однако в обязанности серафимов подобного не входило, да и Инодану нет дела до младших и старших паладинов, какими бы выдающимися талантами они ни блистали. И всё же, Наратзула поставили в пару с Глерболлором, расследовавшим возможную активность Зеробилона в обход всяких соглашений, неспроста. Это означало, что каким-то невообразимым образом юноша оказался связан с…       — Гиллиадский энтропист! — выдохнул Наратзул. — Не зря же ты вдруг заговорил о нём! Думаешь, им также руководил Зеробилон?       Цилин лениво поаплодировал ему и сказал:       — Я читал твой отчёт об этом задании. Жертвенный ритуал тёмных жрецов Юга, культистов Пламенной ночи. Откуда бы унылой сошке, подзаборному некромантишке, знать об их кровавом календаре тысячелетней давности?       — Но зачем Зеробилону нужно, чтобы какой-то сумасшедший убивал женщин ради них? — недоверчиво покачал головой Арантэаль.       — Дело не в убийстве женщин, — поправил его Цилин, наблюдая за дорогой, которой они доехали до таверны. Наверняка он ожидал вскоре увидеть фигуры Юстаса и его друга Мерзула, но юноши отчего-то не спешили присоединиться к ним. — Дело в том, что получает жрец, проведя этот ритуал.       Наратзул читал об этом. Да и изувеченные трупы женщин, убитых гиллиадским энтропистом, подтверждали, что исторические труды, посвящённые извращённому коварству тёмных жрецов Юга, не содержали в себе никакой ошибки.       — Жизненная сила, — тихо сказал он. — Он забирает жизненную силу жертвы.       — Верно.       Культ Пламенной ночи властвовал на южных землях Нерима, когда норманны и алеманны то норовили порвать друг другу глотки, то заключали перемирия, длившиеся десятилетиями и заканчивавшиеся вновь пролитыми реками крови. На начало войны Двух народов правление культа разменивало вторую сотню лет. В ту пору алеманны уже поклонялись Рождённых Светом, норманны чтили своих божков и святых и не собирались отказываться от них, но религия коринфян, некогда павших на колени перед могуществом Пламенной ночи, не была не похожа ни на одну из соседских. В истории Цивилизованного мира сохранилось мало подробностей об особенностях вероисповедания древних южан — король Веструд, а за ним и его сын, король Эродан, сделали всё, чтобы выкорчевать воспоминания о ней из умов последующих поколений, — и всё же… Увековеченного в исторических трудах, доступных паладинам, было достаточно, чтобы привести в ужас даже служителей Богов.       Наратзул штудировал эти труды во времена своего ученичества, когда его поток принялся изучать руническое усиление воздействия на вероятности. Некоторые учёные полагали, что большое влияние на культ Пламенной ночи оказал тайный союз со Скараггскими островами, а именно — с костяными колдуньями. Руны, кости и кровь — именно эта триада лежала в основе могущества правящих сил как скараггов, так и коринфян. Да и во главе тёмных жрецов всегда стояли женщины — как и в случае с костяными колдуньями, владычицами всех Скараггских островов. Это действительно не походило на совпадение.       В начале войны алеманны пытались перетянуть коринфян на свою сторону и, таким образом, умножить свою боевую мощь. Не отставали от стремлений своих врагов и норманны: желая найти магов, которые могли бы противопоставить хоть что-то силе Клаурона, они были готовы заключить союз с кем угодно — даже с кровавыми культистами, использовавшими тёмные руны и практиковавшими человеческие жертвоприношения. Сами же тёмные жрецы оказались не падки ни на какие-либо увещания, ни на обещанные богатства — казалось, они смотрели на распри между соседями со снисхождением и только лишь ждали, когда те умоются в крови друг друга и сгинут в небытие. И если алеманны через некоторое время смирились с нейтралитетом южан, норманны восприняли их отказ болезненно. А если быть точным: норманнский король Альмонд посчитал пренебрежение южных варваров к своей персоне неслыханной наглостью, тут же расписался в кровной вражде и пообещал отомстить за нанесённое ему оскорбление.       Наратзул был убеждён: не обладай Альмонд и Флонденс столь одинаково склочными и кровожадными характерами, земли Нерима не знали бы ни горестей войны Двух народов, ни боли от Перевала Смерти.       Однако Вариф, верховная тёмная жрица Пламенной ночи тех лет, не уступала норманнскому и алеманнскому королям ни в кровожадности, ни в мстительности. К тому времени, как Альмонд принялся точить на неё зуб, она была уже стара, воспитала преемницу и не боялась смерти, оттого затеяла коварную игру, узнав, что норманнские отряды принялись жечь её пограничные деревни, и решив наказать северного правителя за его алчность и самовлюблённость. Она не сомневалась, что Альмонд с радостью расправится с ней, как только выпадет возможность, и дала ему эту возможность — спустя три месяца тщательной подготовки.       В течение трёх месяцев Вариф нанесла на своё тело шесть рун, забравшие её жизненные силы и последнюю волю, и шесть рун — на самоцветные камни, в которые её жизненные силы и последняя воля должны были перенестись в момент её смерти. Из самоцветов же она приказала сделать ожерелье и преподнести его Альмонду в качестве извинений за недальновидность бывшей верховной жрицы. В плен Вариф сдалась, почти не сопротивляясь, и со смехом ждала, когда под её ногами вспыхнет костёр Очистительной казни. И в этот же день её преемница, якобы признавшая поражение культа и его прежние ошибки, отправила в Кабаэт щедрые дары от коринфян, включая артефакт, обещавший Альмонду удачу и укрепление физических и моральных сил.       Тогда норманны были хороши в военной тактике и стратегии, но наивны в магической науке. Придворные маги, едва ли способные залечить боевую рану и создать на ладони сгусток пламени, не распознали в рунической зачарованной вязи на ожерелье тень смертельной угрозы. Подобострастно они смотрели, как Альмонд, праздновавший свою победу над коринфянами, водружает на своей груди дар новой верховной жрицы культистов, и — в ужасе падали на колени и просили своих святых о помощи, наблюдая, как в тот же миг тело их короля покрывается струпьями и язвами, и как он умирает на руках своего младшего сына Веструда.       — Есть только одно «но», — заметил Наратзул, задумчиво потирая подбородок, — и я написал о нём в отчёте. Энтропист убил пятерых женщин в особенные для тёмных жрецов дни, с использованием огня, в ночное время — всё, как положено. Не хватало лишь одного — тёмных рун, придуманных ещё самой Вариф и после используемых в ритуальных жертвоприношениях. Конечно, я смог осмотреть всего лишь два тела из пяти, поэтому, возможно, что-то упустил, однако…       — Я думаю, руны всё же были, — криво улыбнулся Цилин, — а ты не увидел их лишь потому, что этот некромантишка спрятал их лучше, чем можно было бы только придумать.       Наратзул, покачав головой, нахмурился. Он понял, на что намекает напарник.       — У всех женщин не доставало какой-то части тела. У первой отсутствовала левая рука, у второй — правая рука, у третьей — левая нога, у четвёртой — правая нога, а у пятой — голова. Ты думаешь?..       — Я думаю, что доберись этот придурок до своей шестой жертвы, вы бы не досчитались туловища.       — Хочешь сказать, что его конечной целью было создать нечто одно из этих женщин?! — неверяще воскликнул Наратзул. Работая над делом гиллиадского энтрописта и, позже, составляя по нему отчёт, он бы никогда не смог прийти к подобным выводам. — Но этот ритуал Пламенной ночи не рассчитан на что-то подобное. К тому же, я видел этого энтрописта, я говорил с ним. Он дилетант, у него бы не хватило сил и умений для высшей некромантии, в особенности — для создания големов из плоти и крови!       — Во-первых, — наставительно поднял палец Цилин, — алгоритм любого ритуала можно преобразовать. Ритуал Вариф предполагал нанесение отдающей руны на тело и принимающей — на магически подготовленный предмет, в который по итогу перебрасывается жизненная энергия. Однако если нанести их только на тело и активизировать одновременно в момент отрубания конечности, на которую эти руны и нанесены, то жизненная энергия останется в ловушке. Во-вторых, — серафим достал ещё одну самокрутку и вновь закурил, — этому некромантишке необязательно иметь ни выдающихся магических сил, ни хотя бы средненьких умений, если от него всего лишь требовалось поработать по инструкции, отрубить меченные рунами конечности и принести их тому, кто более чем способен на всё то, на что не способен он.       — И в Зеробилоне есть такой человек?       — Есть, — бросил Глерболлор и замолчал. Пояснять что-либо ещё он явно был не намерен, хоть вдруг и помрачнел — как будто одно лишь это признание уже задело его за живое.       Однако Наратзул не собирался так просто сдаваться. Уже нет. Только-только юноша почувствовал, как в его голове начинает вырисовываться цельная картина. В одиночку он не закончит её — хотя бы потому, что подозревал: в его сознании всё то, что может оказаться важным, раздроблено на отдельные фрагменты и — пока! — не вяжется между собой.       Откинув со лба растрепавшиеся на ветру волосы, Арантэаль вкрадчиво спросил:       — Но почему ты решил, что дело гиллиадского энтрописта каким-то образом связано с убийством госпожи Марии и юного Франца? Лишь потому, что браслеты, проклявшие их, могли быть созданы тёмным зачарователем, завербованным Зеробилоном? Этого мало.       — Считай это интуицией и тем самым критическим мышлением, о котором я тебя увещал, — фыркнул Цилин. Тень непонятной тревоги сошла с его лица так же быстро, как и появилась. — Ещё в Эрофине я сказал: на сегодняшний день в Нериме произошло слишком много странных событий. Они не связаны друг с другом — или так может казаться лишь на первый взгляд. Посуди сам. Убийства женщин с использованием тёмных рун Пламенной ночи, о которых могли знать только паладины и Зеробилон. Кража нувия в Южном королевстве, колыбели Пламенной ночи, и с каждым днём наглеющий культ Творца, в котором поклонением настоящему Творцу, Тиру, даже не пахнет — в это может верить только распоследний дурак. И, в конце концов, убийство семьи верховного судьи с помощью тёмного артефакта, создать который мог только зачарователь уровня Зеробилона, и последующее самоубийство самого Оливьера Роу-Эберта. У Инодана появились вопросы.       Чувствуя, как неприятно сводит под рёбрами, Наратзул уставился вдаль. В нескольках футов от него, за пределами крыши конюшни, разразилась столь сильная гроза, что всё пространство вокруг как будто заволокло едва прозрачной пеленой. Шею приятно холодил ветер. В ноздри била смесь из бодрящих запахов озона, влажной земли, каменной плитки главных улиц Ледура и листвы, наконец-то омытых от пыли. Юноша вдохнул её во всю силу лёгких и протянул:       — Ты полагаешь, что Зеробилон или кто-то из его членов презрел соглашение с королём Эроданом и что-то задумал на пользу себе. Оливьер мог напасть на их след в одном из подсудных дел, и тогда его убрали, пока он не раскопал слишком многое.       — Сейчас это всего лишь догадки, — подчеркнул Цилин и внезапно приободрился.       Наратзул проследил за его взглядом и увидел, как из-за поворота вдруг выскочил Клякса с Юстасом и Мерзулом в седле. Арантэаль скривился: в отличие от напарника он надеялся, что эти остолопы задержатся ещё ненадолго, позволив им завершить важный разговор.       — Если эти догадки окажутся правдой, — пробормотал юноша, — начнётся смута.       — Молись, чтобы это было не так, — сказал Глерболлор, делая последнюю затяжку. — Не уверен, что Нерим готов к разрушению договорённости между Эроданом и Зеробилоном.       — А тот человек, о котором ты упомянул — тот дикий маг, способный применить даже высшую некромантию… Ты думаешь, именно он может стоять за всем этим? Насколько он опасен? — поспешно закидал его вопросами Наратзул.       Юстас и его ледурский товарищ были всё ближе, и юноше не терпелось узнать как можно больше правды, прежде чем он вновь окажется в их компании. На тактичность не было времени: он уже убедился, что Цилин не по наслышке знаком с особенностями неримской теневой империи, и желал хотя бы толику его знаний для себя. Эти знания могли сыграть решающую роль в расследовании, и Наратзул не был готов оставаться несведующим молокососом «за спиной» более опытного товарища.       Глерболлор невесело усмехнулся:       — Парень, этот… человек умён и магически одарён настолько же, насколько безумен. Если он стоит за всеми перечисленными преступлениями, то это проблема, масштаб которой не могу оценить даже я. — С тяжёлым вздохом Цилин перекинул камзол через другой локоть и шагнул вглубь конюшни, освобождая место для Юстаса и Мерзула. — Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что этот разговор — лишь для наших с тобой ушей. Пока эти двое рядом, мы расследуем убийство Роу-Эбертов — и только.       - Я, по-твоему, настолько похож на дурака? — вспыхнул Наратзул и увидел, как губы Глерболлора растянулись в снисходительной усмешке.       «Ах ты чёртов говнюк!».       — Вы припозднились, — объявил Цилин, стоило Кляксе зайти под спасительный навес конюшни, и юноши резво спрыгнули с коня.       Дождевая вода едва ли не реками стекала с их одежд. Особенно жалко выглядел щуплый Мерзул. Одной рукой он прижимал к своей груди многострадальную корзину, а другой то утирал нос от щекочущих капель, то одёргивал рубаху, облепившую второй кожей его худое тело. Поднимать глаза на служителей Богов ледурец как будто опасался, но, вместе с тем, то и дело бросал на них короткие заинтересованные взгляды. Скорее всего, никогда прежде он не видел паладинов — и серафимов — вблизи, на расстоянии вытянутой руки.       Чувствуя нервозность товарища, Юстас, которому всё было ни по чём, встряхнулся, словно промокшая псина, ободряюще похлопал Мерзула по плечу и лучезарно улыбнулся Глерболлору:        — Прошу простить! Мы не могли уйти, пока не соберём травы. А потом я разговаривал со стражниками, чтобы они что-то сделали с упавшим висельником. К тому же, я решил рассказать Мерзулу, почему мы здесь, чтобы зря не терять время.       Наратзул уставился на Юстаса, как на умалишённого, и тот, кашлянув, хотел было продолжить, но отвлёкся на Берта. Тот, заслышав шум и конское фырканье, выглянул из домика при конюшне. Мальчишек-помощников он отпустил сразу же, как те позаботились о Медяке и Облаке, и Кляксой ему предостояло заняться самому. Впрочем, конюха это ни капли не смутило. Весело поздаровавшись с Юстасом и Мерзулом, он подхватил Кляксу под узцы и увёл его в самое дальнее стойло - чтобы не мешать разговору господ.       И лишь тогда стражник вновь заговорил:       — Позвольте представить вас друг другу, как подобает. Это Мерзул. Он отличный парень, а ещё — помощник магистра Аппель. Мерзул, это — паладины Святого Ордена, Цилин Глерболлор и Наратзул Арантэаль.       — Да озарится Светом ваш Путь, — вежливо сказал ледурец и поклонился так низко, что едва не с головой занырнул в свою корзину. Голос у него был тихий и мягкий, как у девчонки.       — Так вот, что ты имел в виду, говоря об удаче! — воскликнул Цилин. — Что ж, нам действительно крупно повезло. Итак, помощник магистра Аппель, верно? — обратился он к Мерзулу. — Стоит ли это понимать так, что ты маг, или что-то смыслишь в магии?       Вопрос Глерболлора настолько поразил юношу, что он вздрогнул едва ли не всем телом. Даже Наратзул и Юстас покосились на серафима с недоумением.       Случалось так, что не все магически одарённые дети могли быть определены в Башню для обучения и получения сертификата, позволяющего заниматься магией за пределами обители паладинов. Наратзул знал, что в Тирматрале в подобных случаях практикуется и даже поощряется индивидуальное обучение у уже состоявшихся магов; от новоиспечённого наставника требовалось лишь уведомить тирматральское подразделение Святого Ордена о своём ученике, занести его в реестры и время от времени докладывать о его успехах в учёбе. Однако в Нериме эта практика, пусть и была официально разрешена, на деле не приветствовалась. Земли Эродана славились нестабильностью Моря Вероятностей, и Башня Паладинов верила, что только под её надзором можно взращивать новые и новые поколения магов, целиком и полностью контролирующих свою Связь. Тех, кто не попал под её крыло, паладины без лишних сантиментов записывали в дикие маги и, в случае их обнаружения, преследовали по закону. Цилин не мог не знать об этом.       Конечно же, бывший магистр Святого Ордена, славящаяся безупречной репутацией, действительно могла воспользоваться своими привилегиями и взять себе ученика, но… Наратзул с сомнением оглядел юного ледурца с головы до ног. Юноша не чувствовал вокруг него ни намёка на магическую ауру. Даже кобальд походил на мага больше, чем Мерзул.       — Не смейтесь надо мной, светлейший паладин, — заикаясь подтвердил догадки Наратзула помощник магистра Аппель. — Я — всего лишь сирота. Госпожа Ваника приютила меня по доброте душевной около шести лет назад. За это время я научился только разбираться в астрологии, травничестве и варить простенькие зелья. На большее я не способен.       — Не принижай свои заслуги, — возразил Юстас, толкнув Мерзула локтём под рёбра. Судя по его лицу, он был невероятно горд своим товарищем. — Для обычного человека это уже невероятно много. Я вот не умею ничего из этого — только махать мечом да стрелять из лука.       — Каждый хорош в том, к чему у него есть талант, — тоном мудрого учителя изрёк Цилин, и у Наратзула едва не свело зубы от разлившейся в воздухе благодати.       В обычном мире никого не волновало обилие талантов в человеке. Он должен был развиваться в том ключе, который предполагают его Путь и его социальное положение. Мерзулу всего лишь повезло — невероятно повезло, — что он, будучи беспутным, приглянулся магистру Аппель, которая могла заступиться за него и за его таланты перед особо ретивыми сторонниками учения Богов.       — Раз ты уже знаешь, зачем мы здесь, — сухо обратился Арантэаль к помощнику госпожи Ваники, — то должен понимать, что у нас мало времени. Отведи нас к магистру Аппель. Сейчас же.       Юстас и Мерзул переглянулись. В глазах ледурца плескалась неуверенность, но когда стражник открыл было рот, чтобы взять слово, юноша остановил его коротким взмахом руки. Глубоко вздохнув, помощник магистра Аппель вновь низко поклонился и проговорил:       — Светлейший паладин, я бы с радостью проводил вас в дом госпожи Ваники, однако, боюсь, сейчас она не может принять вас.       — И почему же? — вскинул брови Цилин. Судя по напряжённости в его позе, он — впервые с начала задания — разделил настрой Наратзула и был так же недоволен услышанным.       Мерзул запнулся на мгновение, нервно облизывая губы, а затем пробормотал:       — Простите за откровенность, светлейшие паладины, но… Она принимает роды у одной из наших горожанок. Роды тяжёлые — без мага-целителя женщина не справится. Госпожа Ваника не сможет оставить её, пока не удостоверится, что ребёнок появился на свет здоровым и самой роженице ничего не угрожает.       — Проклятье! — несдержанно выругался Наратзул и спиной откинулся на стену конюшни.       Стоило ему хоть немного приободриться, признав правоту Цилина насчёт Ледура, как мироздание опять подкинуло ему испытание на выдержку и веру. Как, во имя всех Богов, он мог не думать, что они попусту теряют время в этом чёртовом пограничном городе?       — Понимаю, — напевно протянул Цилин. Меж его бровей пролегла тяжёлая складка, но по-настоящему обеспокоенным он не выглядел. — Никому не должно отвлекать целителя от его благородного дела. Полагаю, мы можем подождать.       «Можем ли мы?», — с обессиленной злобой подумал Наратзул, однако промолчал. В глубине души он понимал, что теперь, когда они уже добрались до Ледура, уезжать в Эрофин с пустыми руками будет ещё глупее.       — Я, — Мерзул, поудобнее перехватив корзину у груди, прокашлялся и заговорил громче. — Я не знаю, сколько вам придётся ждать, светлейшие паладины. Госпожа Ваника поддерживает госпожу Лизбет с раннего утра, и… Но! Я как раз направляюсь к ней с новой порцией лечебных трав. Я расскажу ей о вас и узнаю, сможет ли она вернуться домой и принять вас во время хотя бы небольшого перерыва… ну, знаете… между схватками, — запинаясь закончил он.       Наратзул тихо фыркнул себе под нос. Этот ледурец не выглядел смущённым; скорее, он походил на человека, пытавшегося разъяснить двум высокородным дуракам нечто невообразимо для них сложное простыми словами. Возможно, он всерьёз полагал, что паладины-аристократы даже не представляют, что всякая жизнь происходит из чрева матери, и думал, что для них это станет шокирующим открытием. Как бы смешно это ни звучало, Наратзул давно понял: в глазах простолюдинов знать выглядела клумбой нежнейших, непригодных к тяготам жизни и неготовых к её жестким откровениям декоративных цветов — только тронь неловко их лепестки, и те мигом завянут и опадут на холодную землю. По всем канонам, именно аристократы должны были относиться к черни со снисхождением и ставить под сомнение их познания о мире, но на деле — всё обстояло ровным счётом наоборот.       — Мы будем крайне признательны тебе за помощь, — улыбнулся Цилин. — И когда будешь говорить со своей госпожой, передай ей ещё кое-что. «Руфий».       — Руфий? — оживлённо переспросил Юстас. — Это какое-то кодовое слово среди паладинов и магистров?       — Всё-то тебе нужно знать, мой юный друг, — ухмыльнулся серафим и вновь обратился к Мерзулу: — Запомнил?       — Запомнил, — заверил его ледурец. В отличие от своего непомерно любопытного товарища, лишних вопросов от задавать не стал.       Хотя, что таить, и сам Наратзул не отказался бы узнать, что за тайна кроется за этим именем. Юноша был готов поклясться, что раньше никогда не слышал его.       — Тогда беги, — милостиво взмахнул рукой Цилин, и Мерзул склонился в новом поклоне. — Мы будем ждать тебя в таверне.        Деревянные половицы у входа в главный зал таверны протяжно заскрипели под подошвами сапог Юстаса и Наратзула, когда они прошли к круглым столикам вслед за Цилином. Шаги же серафима, как и прежде, не выдавали его даже шорохом; коренастый мужчина с пшеничного цвета усами, протиравший пивные стаканы за стойкой тавернщика, вздрогнул и едва не выронил полотенце, когда Глерболлор вырос перед ним, подобно мороку.       — Хозяин, — успокаивающе улыбнулся Цилин и слегка отвернул ворот своей красной рубашки. На его шее блеснула подвеска со знаком Святого Ордена, и глаза тавернщика распахнулись ещё шире. Однако в тот же миг что-то изменилось в его позе, в его выражении лица. Наратзул без труда распознал подобострастность. — Да озарится Светом ваш Путь. Можем ли мы рассчитывать на ваше радушие?       — Да благословят Боги ваш Путь, светлейший паладин! — поклонился хозяин «Кристальных холмов», и Наратзул едва слышно хмыкнул.       Ему стало интересно, как бы отреагировал этот мужик, узнай он, что перед ним стоял не паладин даже, а серафим. А ещё юноша был не прочь выяснить, откуда у Глерболлора подвеска Ордена, и куда Цилин дел свою, иноданскую? У него их, что же, две — на любой случай жизни?       — Служителям Их здесь всегда рады, — добавил тем временем тавернщик. Его взгляд двинулся дальше. С затаённым восхищением, больше подходящим мальчишке, мужчина оглядел доспех Наратзула. Чуть прищурился, заприметив острые уши Арантэаля, но на лице его не промелькнуло ни испуга, ни непринятия. Казалось, на своём веку он повидал сотню аэтерна-паладинов и знал, что встретит их ещё столько же. — Вы можете выбрать любой столик, а если обождёте несколько минут, моя жена угостит вас нашими лучшими блюдами… Ох, Юстас, и ты здесь?!       Тавернщик обратил внимание на молодого стражника лишь тогда, когда тот вышел вперёд и встал рядом с Цилином. Улыбался Юстас так широко и заразительно, что у мужчины попросту не осталось выбора: сначала он заулыбался в ответ, а потом и вовсе рассмеялся. Как бы он ни умел держать себя в руках и не показывать волнения, лишь вид знакомого лица по-настоящему успокоил его.       — Чертовски рад тебя видеть, парень! Кажется, ты стал ещё выше с нашей последней встречи, а это было не так уж давно.       — Может быть, — весело усмехнулся Юстас и по-свойски облокотился на стойку тавернщика. — Порадуйте нас, Лью, скажите, что для нас найдётся четыре кусочка вашего знаменитого ягодного пирога.       — А то как же! — воскликнул Лью. Отставив в сторону пивной стакан и отбросив полотенце, он деловито и одновременно с этим горделиво упёр руки в бока. — Найдётся и пирог, и эль, лёгкий, душистый, — всё, что нужно путнику после долгой дороги! Но… Быть может, господа желают чего-то посытнее?       Под господами он, конечно же, подразумевал Наратзула и Цилина. Каждого из них мужчина одарил вопросительным, выжидающим взглядом светлых глаз. Наратзул не был голоден и оттого лишь равнодушно пожал плечами, а Глерболлор сказал, доставая из кармана перекинутого через локоть камзола кошель:       — Если ваши пирог и эль так же хороши, как мне кажется с ваших слов, я отдам за них всё, что у меня есть, и не попрошу ничего более.       Лицо тавернщика возмущённо вытянулось. Он протестующе замахал руками.       — Я не возьму со светлейших паладинов и их друзей ни одной монеты!       — Я настаиваю, — мягко возразил Цилин, и Наратзул, утомлённо закатив глаза, отошёл от стойки вглубь зала.       Пока его напарник лил в уши хозяина сладкую словесную патоку, он мог заняться чем-то полезным. Например, выбрать для себя и своих спутников стол, хоть никакой необходимости в спешке не было — в обеденный час зал таверны пустовал, и в их распоряжении были все имеющиеся в нём места.       Точнее, все — кроме одного. Самого лучшего — того, который Наратзул выбрал бы для себя безо всяких раздумий.       Это был самый дальний столик, расположенный у стыка двух стен. Рядом с ним не было окон, он давал обзор на всё помещение, включая входную дверь, и… Волосы на затылке Наратзула зашевелились от неприятного чувства нереальности происходящего.       Как его учили и как он сам себя воспитал, заходя в новое помещение, юноша всегда оглядывал его — в поисках возможных источников опасности или излишне любопытных глаз. Наратзул сделал так и сегодня, но будь он проклят, если заметил странную женщину, которая сидела за этим самым дальним столиком, и тотчас о ней забыл. Скорее, его взгляд прошёл сквозь неё, как будто в то мгновение её здесь и не было вовсе.       А она была?       «Странная» было слабым описанием для этой посетительницы таверны. Неправильным. Сгорбленная, непривычно смуглая, в мантии, которая казалась сшитой из старых кусков ткани разного цвета — тёмно-серого, грязно-зелёного, мутно-синего, — женщина настолько не подходила уютной обстановке «Кристальных холмов», что становилось и смешно, и страшно. Несмотря на то, что других посетителей в таверне действительно не наблюдалось, пустота вокруг неё ощущалась не менее остро, чем если бы зал был полон людей. Хорошенькая девушка, та самая, что загоняла в хлев свиней — судя по внешнему сходству с Лью, дочь тавернщика, — суетилась у столов с влажной тряпкой в руках и даже не смотрела на посетительницу — как будто боялась повернуть голову в её сторону.       Женщина отвечала окружавшему её миру не меньшим безразличием. Её не интересовали ни хозяева таверны, ни паладины. В её руках с длинными узловатыми пальцами мелькали замызганные гадальные карты, и всё её внимание было сосредоточено на тех из них, что уже покоились перед ней на столе.       Приглядевшись, Наратзул заприметил татуировки, чернильно-чёрной рунической вязью протянувшиеся по костяшкам её рук и фалангам её пальцев, у самых ногтей, а ещё — вниз от её губ по подбородку. Время от времени женщина раздражённо цокала языком и дёргала то за разноцветные бусины, вплетённые в её жёсткие тёмные волосы, то за свое ожерелье из птичьих костей и перьев.       Сделав над собой усилие, Наратзул зажмурился на мгновение-другое, а когда открыл глаза, уже смог рассмотреть не только женщину, но и то, что рядом с ней на полу лежал грязный дорожный мешок, а к стене рядом со столом был прислонён посох — такой же выбивающийся из рамок понятия нормального, как и его хозяйка. Длинный, сучковатый, кверху он загибался словно коготь хищной птицы. На когте этом были подвешены обереги, смастерённые из ивовых прутьев, и черепа мелких грызунов. Древко посоха было обвито выцветшими на солнце, потрепанными ветром лентами и чем-то, что напоминало косы, сплетённые из волос, тёмных, светлых и рыжих. Наратзулу очень хотелось верить, что это — конские волосы, однако внутренний голос нашёптывал ему, что для этого они были слишком тонкими.       Юноша не мог взять в толк, как Лью мог пустить в свою таверну кого-то, настолько пропитанного беспутным духом.       — Эй, ты чего? — спросил Юстас, тронув Арантэаля за локоть.       Наратзул, слишком поражённый видом странной женщины, даже не слышал, как стражник подошёл к нему, но мигом сориентировался и одёрнул Юстаса за рукав, предупреждая его последующие громкие вопросы.       — Кто это? — одними губами спросил он, кивая в сторону дальнего столика. В нём теплилась надежда, что эта женщина — местная сумасшедшая, и ледурцы научились не обращать на неё никакого внимания.       Нахмурившись, Юстас оглянулся на кивок Наратзула — да так и застыл с приоткрывшимся против воли ртом. Совладать с собой юноша смог лишь спустя несколько мгновений. Ему уже и не нужно было ничего отвечать — Наратзул всё понял без слов и почувствовал противный холодок за загривке, — однако Юстас всё равно рьяно замотал головой и одними губами произнёс: «Не знаю». Его тёмные глаза сделались похожими на два круглых блюдца.       А от стойки тавернщика всё доносились радостные голоса.       — Кто же ваш четвёртый друг? — спрашивал Лью. — Как скоро его ждать? Быть может, ему сладкий пирог придётся не по вкусу.       — Уверен, мальчик непривередлив, — отвечал ему Цилин, пряча кошель обратно в карман камзола. Судя по удовлетворённому лицу серафима, ему таки удалось заплатить тавернщику за еду. — Вы знаете его, он ледурец. Зовут Мерзул.       — Мерзул? — удивился Лью и тут же с беспокойством посмотрел на ворот рубахи Глерболлора, прикрывший знак Святого Ордена на его шее. — Мерзул — славный парень. Он ведь ничем не провинился перед паладинами, верно?       — О нет, — успокоил мужчину Цилин, — нет. Мы встретили его случайно, но он оказался именно тем, кто может нам помочь в нашем деле.       Наратзул гадал: видел ли его напарник эту жуткую женщину. Отчего-то ему казалось, что уж от внимания Глерболлора ей скрыться точно не удалось. «Не то чтобы она пряталась от меня, — тут же одёрнул себя юноша, в раздражении прикусывая щёку изнутри. Он не понимал, как подобное могло случиться с ним. Арантэаль не помнил, чтобы плошал так прежде — столько раз, как за сегодняшний день. Но если Цилин видел её, то почему, кобольд его раздери, он выглядит таким спокойным? Она не показалась ему подозрительной?».       Юстас вновь легко тронул Наратзула за локоть, и лишь тогда тот понял, что рассматривает женщину излишне долго. Это было неприлично: как бы та ни выглядела, никому не стоило пялиться на неё, словно деревенскому дурачку на диковинного, устрашающего одним своим видом зверька. К тому же, она могла наконец почувствовать пристальные взгляды на себе, оторваться от своих карт и понять, что заинтересовала паладина. Кто знает, что произойдёт потом?       Заставив себя отвернуться, Наратзул уселся за первый попавшийся столик вслед за стражником. Юстас расположился спиной к стойке тавернщика и боком — к странной женщине. Наратзул выбрал стул напротив предполагаемого противника. Их волосы ерошил ветер, врывающийся в зал таверны через открытое окно по соседству от их стола. Он нёс за собой запах бушующей снаружи грозы; пятнистая кошка, сидевшая на подоконнике, нюхала его с довольно сощуренными глазами.       Уповая на громкий разговор у стойки и на бормотание, которым странная женщина встречала каждую новую карту в пасьянсе, Юстас наклонился к Наратзулу.       — Она — дикий маг? — едва слышно прошептал он. На вкус Арантэаля, глаза стражника блестели излишне возбуждённо.       — Я не знаю, — отрезал юноша.       — Но ты ведь можешь как-то определить это, верно? — не отставал Юстас, и Наратзул утомлённо закатил глаза.       — Это не так уж легко, как ты наверняка думаешь. Если маг, особенно дикий, наделён хотя бы крупицей интеллекта, он никогда не будет выставлять свою магическую ауру напоказ. Он научится смешиваться с толпой.       — То есть ты, как маг, не сможешь почувствовать… собрата среди людей вокруг? — В голосе Юстаса зазвучало ничем не прикрытое разочарование.       — Без магических усилий — нет. И даже с ними — не всегда, — вздохнул Наратзул.       — А… — начал было стражник, но Арантэаль оборвал его:       — Не могу понять. Судя по твоим рассказам, ты общаешься с другими паладинами из Башни. Ты мог бы спросить то же самое у них — уже давно. Так почему ты пристаёшь с этими вопросами именно ко мне — и сейчас?       От неожиданности Юстас рассмеялся.       — А ты прямолинейный! Я-то думал, всех аристократов с пелёнок учат… туманной загадочности, — сказал он, и Наратзул не знал, комплимент ли это был или укор. — Я не люблю разговаривать с магами-паладинами об их искусстве.       — Я тоже маг-паладин, — усмехнулся Арантэаль, сложив руки на груди.       — Я помню, — заверил его Юстас и взлохматил волосы на затылке. — Но другие ваши маги принимают обычных людей за дураков, любят тешить своё эго за наш счёт. А иногда и привирают, и получается, что сильнее и искуснее их только Боги.       Наратзул понимающе хмыкнул. Стражник будто бы описывал Баффора, но точно такими же Баффорами полнилась вся Башня. Всех, кто ниже их по социальному статусу, всех, чья Связь с Морем Вероятностей слаба или слабее их собственной, они приравнивали к пустому месту.       — Ты тоже принимаешь нас за дураков, — сказал, между тем, с невозмутимым видом Юстас, и Арантэаль возмущённо захлебнулся воздухом.       Это было настоящим оскорблением — ставить его и Баффора на одну ступень! Но юноша сумел смолчать: он вдруг вспомнил сцену в детской Роу-Эбертов, слова Цилина, что тот бросил ему наедине, и почувствовал, как щекам стало мучительно жарко. Проклятье!       — И всё же ты отличаешься от других орденских магов, — продолжил стражник. В его тёмных глазах Наратзул увидел беззлобную усмешку и был готов биться об заклад: проклятый Юстас догадывался, какую бурю в душе собеседника породили его слова. — Во-первых, ты намного умнее всех тех, с кем я пробовал разговаривать раньше. Видят Боги, о том, что ты — ходячий учебник по практической магии, хотя бы раз не упомянул только ленивый. «Характер как у ядовитой змеи, но в мозгах ему не откажешь», — вот, что я слышал. А во-вторых, мне кажется, ты не против объяснять что к чему даже дураку и не будешь лгать. Разве я не прав?       Наратзул всё ещё не знал, как относится ко всем этим словам. Должно ли ему возгордиться? Или возмутиться?       — Ты решил отплатить мне той же монетой? — сузив глаза, наконец протянул юноша. — Прямолинейностью на прямолинейность?       — Здорово, правда? — вновь рассмеялся Юстас, и Наратзул неверяще покачал головой.       Лишь двое людей в его жизни осмеливались подтрунивать над ним — Эбби и Мириам. И Арантэаль не был уверен, хочет ли он, чтобы чёртов стражник поравнялся с ними. Однако — юноша вдруг со всей ясностью понял, что за этим разговором с Юстасом забыл и о своих тревогах о Роу-Эбертах, и о странной женщине в таверне.       О нет. Нет, нет, так не пойдёт.       Ответив Юстасу кислой улыбкой, Наратзул с осторожностью перевёл взгляд на пресловутый столик в дальнем углу зала. Странная женщина никуда не делась. Она наконец разложила перед собой всю колоду карт и теперь всматривалась в них так, будто они вот-вот поведают ей все тайны бытия.       Юноша был отчасти озадачен. Он видел гадалок с картами или стеклянными шарами в шатрах странствующих трупп аэтерна, знал, что чем-то похожим увлекаются в Кире и на Киле, но — всегда считал это ничем иным как шарлатанством, лёгким способом вытянуть деньги из доверчивых идиотов. И никогда не видел, чтобы эти персоны гадали не клиенту, а себе. Неужто по нынешним временам самообман в почёте даже у шарлатанов?       Юстас тоже быстро оглянулся на женщину, а потом потянул за внешний угол своего правого глаза.       — Клянусь, раньше я не видел такого разреза глаз, — прошептал он Наратзулу. — Да и такой внешности. Она не килейка, не киранийка. Тогда кто?..       — Она — скарагг, — раздался проникновенный шёпот между ними, и юноши разом вздрогнули, отпрянув в разные стороны.       Хохотнув, Цилин распрямился, успокаивающе хлопнул побледневшего Юстаса по плечу и упал на один из пустых стульев за столом, спиной к странной женщине.       — Поглоти тебя Пустота! — прорычал Наратзул. Его сердце подскочило к самому горлу и теперь никак не желало возвращаться на своё законное место, трепыхаясь где-то меж ключицами. Как же это нелепо! Сколько ещё раз бесшумный напарник будет заставать его врасплох? — Зачем так подкрадываться?!       — Я не подкрадывался, — дёрнул плечом Цилин. — Это вы были так увлечены разговором, что перестали замечать всё вокруг.       — Мы так громко разговаривали? — виновато поморщившись, спросил Юстас. — Вы всё слышали…       — У меня острый слух. Однако вам и правда стоит прекратить возбуждённо бормотать и пялиться на несчастную женщину как двум придуркам.       — Несчастную женщину? — переспросил Наратзул. Он засомневался даже: видят ли они с Цилином одно и то же. — У меня от неё мурашки по коже. С неё можно писать иллюстрацию к фолиантам о диких магах!       — Какой ты впечатлительный! — деланно изумился Глерболлор, а затем тонко улыбнулся. — Ты видишь лишь то, что хочешь видеть.       — Наш долг предотвращать…       — Наш долг найти тех, кто ответственен за смерть Роу-Эбертов, — улыбка Цилина стала ещё тоньше. — Во всяком случае, я не помню, чтобы записывался в отряд фанатичных инквизиторов, рыскающих по Нериму в поисках диких магов среди полоумных скитальцев в дранье, чтобы предать их огню.       В который раз за день чувствуя себя непроходимым тупицей, Наратзул мрачно уставился на деревянную столешницу перед собой. Он не был согласен с Цилином, и сочувственный взгляд Юстаса, что жёг его левый висок, раздражал юношу не меньше, чем собственной осознание бесполезности споров с Глерболлором.       — Что скарагг делает в Ледуре? — едва слышно спросил Юстас. — Я прожил здесь всю жизнь, видел разных путников из королевства в королевство, но скарагги — это что-то новое.       — Некоторые рабовладельцы любят… экзотический товар, — поморщился Цилин. — И пираты, бороздящие Истёкшее море, с радостью поставляют им его, если представится возможность.       — Отвратительно, — пробормотал стражник, вторя мыслям Наратзула.       Не в силах совладать с лицом, Арантэаль позволил презрительной гримасе скривить его рот. Наверное, во всём Цивилизованном мире не было ситуации столь неоднозначной, что могла бы тягаться с рабством. Ни одно священное писание Богов не одобряло его, но ни одно из них — и не порицало. Оттого оно процветало в каждой стране — в той или иной форме, — хотя каждый уважающий себя правитель всячески уверял, что это не так. Или не совсем так.       Аразеаль — его цивилизованная часть — был королём рабовладельческого строя. На его землях действовал суровый закон силы: если ты слаб, если ты повержен, ты склоняешь голову и служишь тому, кто поставил тебя на колени. На лорд-командора, который вёл свою армию на захват территории вольного народа и вернулся домой с победой, но без пары-тройки рабов из разбитых племён, смотрели с насмешкой.       В Кире бедняк мог по собственному желанию прийти на рынок рабов и продать себя какому-либо богатому господину. И купить его — или всю его семью — считалось едва ли не благодетелью среди знати. Многие киранийцы считали, что раб должен быть благодарен своему хозяину за то, что тот дал ему кров и пищу, спас его от нищеты и жалкой смерти, и беспрекословное повиновение ему до конца жизни — меньшее, что хозяин мог получить в благодарность за свою сердечность.       На Киле были похожие настроения, однако, помимо этого, килейцы крайне гордились тем фактом, что на их архипелаге при должном усердии и уме любой раб мог подняться вверх по социальной лестнице и поменять свой статус. Подобные случаи были так редки, что больше походили на легенду, однако в эту легенду верили — любили верить.       Эндерал запальчиво и гневно отрицал любую возможность того, что на его землях хоть кого-то можно назвать рабом. Однако, по слухам, дела на одном из самых известных в Цивилизованном мире рынке рабов, расположенном на острове Иллиатас, что близ Дюнного, шли вполне бодро, и у безупречных, живущих на восточных берегах Эндерала, то и дело появлялись новые слуги. К тому же, под эндеральской столицей, сияющим и благочестивым Арком, гнил Подгород, где люди с потухшими, забывшими свет солнца глазами зачастую работали лишь за кусок заплесневелого хлеба и похлёбку из помоев. Кем-кем, а свободными людьми назвать этих бедолаг было трудно.       Нерим не отрицал проблему работорговли, но и не благоволил ей. По приказу Эродана, любого, кто был заподозрен в эксплуатации или распространении рабского труда, проверяли до последней цифры в его торговой книге, до последней нитки на его нижнем белье. Если подозрения оказывались правдой, преступника ждала казнь, жестокость которой определялась в каждом случае индивидуально. И всё же, несмотря на стальную хватку Рождённого Светом, ни для кого не было секретом, что на границе с Южным королевством и в самом Южном королевстве — вдалеке от Эрофина — рабовладельцы чувствовали себя весьма фривольно.       Эта скараггская женщина могла стать жертвой рабовладельческого рынка Нерима. Могла сбежать от своих хозяев и теперь скитаться меж внутренними королевствами, опасаясь лишь одного — попасться в руки других рабовладельцев. И Наратзул, в свою очередь, мог бы пожалеть её, понимая, что подобные его догадки не далеки от правды. Вот только в его сознании до сих пор был жив разговор между ним и Цилином: о культе Пламенной ночи и его вероятных скараггских корнях, о том, что за беспорядками в Нериме наверняка стоит Зеробилон и использует кровавые уловки магии скараггов. Видеть эту женщину в ледурской таверне было… странно. Наратзул никогда не считал себя параноиком или излишне впечатлительным человеком, но такие случайности выбивали почву у него из-под ног.       — Итак, — проговорил Глерболлор, постукивая пальцами по деревянной поверхности стола. Кошка, всё ещё сидевшая на подоконнике, заинтересованно оглянулась на звук, и серафим поманил её к себе. — В первую очередь, я бы хотел поблагодарить тебя, Юстас, за то, что ты сохранил в тайне мой истинный ранг. Чем дольше меня будут принимать за обычного паладина, тем спокойнее пройдёт наше расследование, — уж поверьте мне на слово. Что же касается самого расследования… Если нам повезёт, а я уверен, нам повезёт, уже совсем скоро мы узнаем некоторые подробности о визите Йоста в этот прелестный городок. Юстас, твой юный друг, Мерзул, не успел рассказать тебе что-нибудь полезное?       — Отчего же? — бодро откликнулся стражник, вороша свои мокрые волосы пятернёй. — Кое-что рассказал. Да ещё и попросил время, чтобы вспомнить одну крайне важную деталь.       — Интригуешь, — поиграл бровями Цилин. — Что же это за деталь?       — Лицо. Лицо спутника Йоста в тот день.       От этих слов Наратзул взбудораженно подхватился на стуле. Кошка, уже ступившая на колено Цилина передними лапами, испуганно вздрогнула, прижала уши к голове, и серафим успокаивающе погладил её по загривку.       — Твой Мерзул сможет описать этого спутника? — уточнил Арантэаль. — Чёрт возьми, если мы найдём этого человека…       — У Мерзула исключительная память на лица, — пояснил Юстас. — А уж если кто-то показался ему интересным и подозрительным, то он не забудет его и через год, и через два. Йост и его спутник как раз попали в число таких людей. Мерзул встречал их у дверей — знаете, как примерный служка. Йост был дёрганным, чем-то чересчур взволнованным и бледным — наверняка под наркотой. А вот спутник его, наоборот, был спокойным и угрюмым. Он даже не вошёл в дом, остался сторожить лошадей у ворот. Высокий, как шкаф, и такой же широкий, с косматой чёрной бородой и шрамом вдоль левого глаза. Собственно, Мерзул не просто может описать его. Он сможет нарисовать его, если будет уверен, что вспомнил всё верно.       В наступившей за их столом тишине мурчание кошки, со всем комфортом умостившейся на коленях Цилина, было оглушительным.       — Какой интересный юноша, этот твой друг Мерзул, — усмехнулся наконец Глерболлор, выпутывая свои волосы из когтей кошки. — Помощник — почти воспитанник — одного из известнейших магистров Башни Паладинов, но не маг. Разбирается в травах, читает звёзды… умеет рисовать портреты. Он ведь беспутный, разве нет? Однако с таким набором талантов он бы неплохо вписался даже в эрофинский квартал знати. Откуда же он взялся под боком Аппель?       С ответом Юстасу пришлось повременить. Рассыпавшись в извинениях, у их стола завертелась дочка тавернщика, удерживая в руках полный еды и питья поднос. Знаменитый ягодный пирог старины Лью выглядел и впрямь аппетитно, но Наратзул, потыкав вилкой в его край, понял, что по-прежнему совершенно не голоден. Бесконечное ожидание, загадки — естественно, за полтора года работы он к этому привык. И всё же, сегодняшний день вытягивал из него все соки, как будто это — его первое задание, и сам он — желторотый, ничего не умеющий и не знающий птенец. Он не понимал, отчего какой-то нелепый ледурец встревожил напарника куда больше, чем странная скараггская женщина в углу таверны. Арантэалю было не до еды.       Отпив пару глотков из кружки с элем, Юстас утёр рот тыльной стороной ладони, подождал, пока дочка тавернщика отойдёт от их стола подальше, и сказал:       — Я знаю, что вас настораживает в Мерзуле. Это — его имя. Вы не единственные, так со всеми, кто впервые встречает его. Он так много объяснялся перед всеми, что, полагаю, не обидится, если в этот раз я сделаю это за него. В конце концов, он никогда не делал из своего прошлого какую-то тайну, и если это избавит его от ваших беспочвенных подозрений, то мне не трудно рассказать что да как.       Видите ли, он стал сиротой в пятилетнем возрасте. Его родители были странствующими торговцами, и в одну ночь на их фургон напала банда разбойников. Отца и мать Мерзула убили сразу же, а его самого от смерти спасла счастливая случайность — оказалось, через пролесок от их места стоянки ночевала аэтернийская труппа. Когда они увидели зарево пожара, услышали крики, глава труппы послал двух охранников проверить, что произошло. Те застали разбойников врасплох, и эти ублюдки, наверняка испугавшись не столько аэтернийских стрел в зад, сколько аэтернийской магии, улепетнули, роняя награбленное и не успев прирезать ребёнка. Сам Мерзул был в отвратительном состоянии: увидев смерть родителей, испытав шок неведомой прежде силы, он впал в беспамятство, его мучил жар. Аэтерна пожалели его и принесли его в свой лагерь. Там он и остался — на долгие шесть лет.       — Какое удивительное радушие, — отметил Цилин, вооружившись вилкой и ножом. Наратзул хотел было намекнуть напарнику, что в приличном простолюдинском заведении никто не расправляется с пирогом при помощи столовых приборов, но вовремя опомнился и мстительно промолчал. — Я слышал, многие неримские бродячие аэтерна-артисты ведут замкнутый образ жизни и не привечают посторонних, особенно алеманнов и норманнов, в своих кругах. Мерзулу повезло, что на его пути повстречалось эдакое исключение из правил. Его не только выходили, но и приютили на целые годы… К тому же, как я понимаю, дали ему имя.       — Да, — кивнул Юстас. В отличие от серафима, ни на вилку, ни на нож он даже не взглянул. Голодно облизнувшись, стражник схватил пирог с тарелки обеими руками, сразу же откусил от него приличный кусок и слизнул с ладони упавшую на него каплю варенья. — Он до сих пор не смог вспомнить много из того, что было до нападения разбойников. Имя, данное ему родителями, не исключение. Например, он помнит, что его мама частенько рисовала что-либо из увиденного на большаке или в городах, где они продавали свои товары, и потакала ему в этой перенятой от неё привычке, но не помнит её лица. Он помнит, что отец курил трубку, и что у него были залихватские усы, но… Словом, вы поняли.       — Бедный парнишка, — посетовал Глерболлор. Прежде чем попробовать эль, он долго и вдумчиво нюхал его. — Вероятно, кто-нибудь мог бы постараться снять блок с его воспоминаний, но может ли кто-то быть уверенным в том, что это пойдёт ему на пользу?.. Свои навыки рисования он также отточил в труппе?       — Жена главы, помимо выступлений, зарабатывала — думаю, и сейчас зарабатывает, — тем, что рисовала портреты на ярмарках. Когда она поняла, что у пацана талант хоть в чём-то, что может принести лишний доход их труппе, то научила его всему, что знала сама. Другие аэтерна, специализирующиеся на всяческих предсказаниях, научили его читать звёзды и составлять гороскопы всякому желающему. Полагаю, Мерзул — единственный алеманн во всей труппе — был весьма экзотическим элементом и пользовался вниманием толпы.       — Всё это, конечно, прекрасно, — подал голос Наратзул, отведя взгляд от скараггской женщины. — Вот только это не объясняет, почему он покинул труппу и оказался в Ледуре.       Странной посетительнице таверны наконец-то оказали знак внимания. Продвигаясь несмело, шажок за шажком, к её столу подошла дочка Лью, поставила перед ней тарелку с дымящимся мясным рагу, кружку эля и застыла, прижимая к груди опустевший поднос. Скараггская женщина, не отрываясь от своих карт, проскрипела себе что-то под нос, порылась в лохмотьях своей мантии и бросила девчонке небольшой мешочек с весело звякнувшими внутри монетами. Та едва успела подхватить его и — тут же сорвалась с места, явно желая оказаться где угодно, но не рядом с злосчастной гостьей.       «Она совсем не похожа ни на рабыню, ни на слугу, — подумал Наратзул. — В ней нет страха, смирения или почтения. Скорее, она ожидает подобного отношения к себе».       — По справедливости сказать, Мерзул не по своей воле покинул труппу. Или, если ещё точнее, не совсем по своей, — проговорил Юстас, проглотив новый кусок пирога. В уголках его губ некуртуазно краснело варенье, и Арантэаль едва поборол себя, чтобы не зашвырнуть в стражника салфеткой. — Его труппа частенько останавливалась в Ледуре: глава откуда-то — не знаю откуда — неплохо знает магистра Аппель. Иногда он привозил ей травы из других регионов Нерима, всяческие безделушки и книги из Треомара, и сама магистр Аппель давно заинтересовалась Мерзулом. Во всяком случае, так они оба, Мерзул и магистр, говорят. Годы брали своё, проживание в Ледуре добавляло новых задач, и ей, полагаю, нужен был помощник. А сам Мерзул не мог всю жизнь путешествовать с аэтерна. Здесь, под руководством магистра Аппель, беспутному сироте было бы легче, спокойнее жить. И вот однажды он просто остался в Ледуре, когда труппа уехала.       — Занимательная история, — признал Цилин, отодвигая свой стакан с элем подальше от любопытной кошки. — Очень складная.       Словно почувствовав мрачный настрой Наратзула, Юстас сам потянулся к салфетке и утёр губы. Улыбку, с которой он посмотрел на серафима, казалось, было бы так же легко стереть, как и варенье, — настолько неестественной она была.       — За все эти годы у меня не было ни единого повода усомниться в ней. Господин Глерболлор, Мерзул — просто хороший парень со странным именем и со своими небольшими причудами. Об этом вам скажет каждый ледурец. Вы можете доверять ему и тому, что он вам скажет, равно как и госпоже Ванике. Даю вам своё слово.       — Посмотрим, — просто сказал Цилин и основательно принялся за свой растерзанный вилкой и ножом кусок пирога.       Следующие несколько минут они провели в тишине, пробуя предложенную им тавернскую еду. Даже Наратзул, подумав немного, решился опустошить свою тарелку. Пирог и правда оказался неплох, а эль приятно холодил горло, и обстановка в обеденном зале «Кристальных холмов» могла бы показаться мирной, несмотря на окончание разговора между серафимом и стражником, если бы не чёткое ощущение Арантэаля, будто за ними пристально наблюдали. Он мог поклясться, что это — скараггская женщина, пусть и за всё это время она не удостоила других посетителей таверны ни единым прямым взглядом.       Когда за спиной Наратзула наконец распахнулась дверь, запуская внутрь зала порыв свежего воздуха, юноша не смог подавить тихий вздох облегчения. Он оглянулся на приближающиеся к их столику шаги, и Мерзул, поймав его взгляд, на ходу согнулся в очередном поклоне. Выглядел он куда свежее и опрятнее, чем раньше: поменял промокшую одежду и завернулся в плащ из непромокаемой ткани, зачесал ещё мокрые волосы назад и, похоже, даже хорошенько умыл лицо.       — А вот и ты, — непринуждённо заговорил Цилин, откладывая столовые приборы. Ни словом, ни выражением лица он не показывал, что совсем недавно вытащил из Юстаса историю ледурца и даже успел отчасти усомниться в ней. — Надеюсь, всё прошло успешно? Садись, — указал серафим на пустой стул между собой и стражником, а когда Мерзул послушно опустился на предложенное место, махнул в сторону тарелки с нетронутым куском пирога: — Ешь.       Юноша, взглянув на угощение, сначала побледнел, а затем покраснел от корней волос до шеи. Выглядело это весьма уморительно.       — Светлейший паладин, я не могу… У меня совсем нет денег, чтобы… — забормотал он, не зная, куда деть свои руки и — самого себя.       — Нужны мне твои деньги! — фыркнул Глерболлор и повторил: — Ешь. И рассказывай, что передаёт нам достопочтенная госпожа Ваника.       Не смея ослушаться, Мерзул притянул к себе тарелку и поспешно сказал:       — Госпожа Ваника примет вас сразу же как освободится. Она понимает важность вашего дела и возмущена, что кто-то мог воспользоваться её работой, чтобы создать из неё нечто, способное убивать безвинных людей. Вот только также она попросила передать, чтобы вы не ожидали от неё великих магических свершений в этот день. Работа с роженицей почти довела её до лимба, и никакие зелья не помогут ей восстановить силы в должной мере.       — Понимаю, — покачал головой Цилин, водя пальцами по ободу своего стакана. — Будем надеяться, что магистру Аппель не придётся страдать из-за нас больше того, что она сможет выдержать.       — Ты и сам можешь помочь нам, — подхватил Наратзул. Он опасался, что напарник или Юстас вновь затянут разговор и уведут его в пространное русло, полное никому не нужных любезностей и лирических отступлений. — Юстас рассказал нам о том, что ты умеешь рисовать, и что ты видел не только Генри Йоста, нашего подозреваемого, но и его спутника. Ты вспомнил его лицо?       — Извини, — покаялся стражник, когда Мерзул метнул быстрый взгляд в его сторону. — Я хотел сэкономить время.       — Ничего страшного, — дёрнул уголком рта ледурец. — Ты поступил разумно.       Наратзул увидел, как брови Цилина удивлённо взметнулись вверх. Немудрено. Иногда одна невзначай брошенная фраза может сказать о человеке больше, чем годы проведённые рядом с ним. Вот и сейчас: Мерзул вдруг вырос в их глазах. Он был младше Юстаса, примерно одного возраста с Арантэалем, но обратился к нему таким успокаивающим, едва ли не покровительственным тоном, какой пришёлся бы впору Глерболлору. Заметив внимание служителей Богов, юноша смущённо кашлянул и поспешил продолжить:       — Да, светлейший паладин, я вспомнил его лицо. Я смогу нарисовать его, если вы дадите мне время. Госпожа Ваника сказала, что роды не закончатся раньше, чем через час, и за это время я наверняка справлюсь с портретом… Я надеюсь. Я никогда не рисовал на скорость, господин, — пояснил Мерзул, повернувшись к Наратзулу.       — Что ж, — вздохнул Цилин, отставляя в сторону свой опустевший стакан. Кошка потянулась к его руке, и серафим почесал её за ухом. — Раз у нас в запасе есть некоторое время, предлагаю поступить следующим образом. Я навещу графа Дамьена: стражники наверняка совсем скоро доложат ему о нашем присутствии в городе — будет нехорошо, если он почувствует, будто мы намеренно обделяем его вниманием. Наратзул, ты побудешь с нашим новым другом Мерзулом. А ты, Юстас… Ты… Хм…       — Если вы не против и если для меня нет никаких срочных заданий, я бы хотел навестить мать, — заглянул в лицо Глерболлора стражник. Его руки непроизвольно сжались в кулаки. — Я не видел её уже много месяцев, а у неё слабое здоровье, и я…       — Навестить её будет мудрым решением, — благосклонно согласился Цилин. — Не имею ничего против исполнения сыновьего долга, но через час ожидаю тебя у дома магистра Аппель.       Лицо Юстаса просияло так ярко, будто его осветило выглянувшее из-за туч солнце. Он открыл было рот, чтобы рассыпаться в благодарностях, однако в этот же миг скараггская женщина подняла голову и посмотрела прямо на Наратзула своими чёрными глазами.       — Златовласка, — её хриплый голос заполонил весь обеденный зал, — ты так неосторожен, а зря.       — Прошу прощения? — переспросил Наратзул спустя несколько томительных мгновений ожидания — юноша сам не знал, чего он ждал и не дождался. Он старался звучать холодно и надменно, но, судя по лицам его спутников, получилось у него не очень успешно.       В ответ скараггская женщина растянула свои тонкие тёмные губы в нехорошей усмешке. Из-за акцента она проглатывала окончания слов и рубила гласные звуки, словно орудовала топором:       — Ты убеждаешь себя, будто бежишь ото тьмы, но на самом деле тянешься к ней с непомерной силой. Она так сладка, так мягка, от неё так приятно тянет тайной и властью. Она уже окутала тебя, словно саван. Она в тебе, вокруг тебя, даже у тебя в кармане.       Наратзул хотел бы возмутиться, сказать, что не слышал подобного бреда ни разу за всю свою жизнь. Работа паладина всегда была связана с запретными искусствами, но сам Арантэаль после казни Мириам чтил своё обещание и даже не мыслил воспользоваться своим врождённым даром к тёмной магии. А в кармане у него было лишь перо ворона, которое ему подарил Цилин. Тёмного в нём был лишь только цвет.       Однако отчего-то он не мог вымолвить ни слова в свою защиту.       Скараггская женщина, тем временем, посмотрела на Мерзула, и тот выронил свой надкусанный кусок пирога обратно на тарелку.       — Голубоглазка, — вкрадчиво проговорила она, — и ты не плошай. Когда над тобой возвысятся белые башни древнего города — беги, беги без оглядки. Ещё не пришло время, когда ты будешь чувствовать себя как дома в их тени.       — Ничего себе! — присвистнул Цилин, разрывая липкое, словно паутина, молчание, что сковало всё вокруг. Кошка, до сих пор преспокойно сидевшая у него на коленях, вдруг выгнула спину, зашипела и сорвалась прочь. — Никогда бы не подумал, что гадалки бесплатно рассказывают людям их судьбу. Что же твои карты поведали обо мне, о мудрая?       Скараггская женщина посмотрела на серафима с нескрываемым скептицизмом.       — Ничего, что ты бы не знал без меня.       — И всё же?       — Надоедливый смутьян! — недовольно буркнула гадалка. — Как на землю опустится мгла, под толщей земли, у рыдающих кровью древних статуй ты встретишься со своим отражением. Будешь таким же говорливым - оно осерчает и отрежет тебе язык.       Голова Наратзула пошла кругом. «Ничего, что ты бы не знал без меня» — так это теперь называется? Чёрт побери, да предсказание, данное ему, пока казалось самым простым и понятным из всех прозвучавших!       «Почему я и вовсе так серьёзно к этому отношусь?» — не мог взять в толк Наратзул.       — А что касается меня? — вдруг звонко поинтересовался Юстас, и Мерзул с Наратзулом воззрились на него едва ли не с ужасом.       Как и Цилин, стражник отчего-то совсем не выглядел ни встревоженным, ни испуганным. Развернувшись на своём стуле и обняв его спинку одной рукой, юноша с интересом разглядывал скараггскую женщину. То, как он отреагировал на неё, когда они только вошли в таверну, теперь казалось Наратзулу собственной выдумкой.       Возможно, Юстас всего лишь бравировал. А возможно, и вправду был блаженным, как изначально предположил Арантэаль.       — Кудряшок, — зацокала языком гадалка. — Бедняжка. Твой путь тернист. Ты предашь то, во что с пелёнок верил, но также станешь предателем в глазах того, пред кем склонишь колени после. Крепись. Слова точат разум, как вода — камень. Возможно, когда-нибудь он поймёт, если сумеешь объяснить.       Спина Юстаса окаменела. В ином случае Наратзул не упустил бы возможности позлорадствовать — нет ничего слаще, чем момент, когда с дураков сбивают лишнюю спесь, — однако ему стало искренне жаль стражника. Никому не хочется слышать, как ему предрекают становление предателем, чувствовать, как его честь втаптывают в грязь.       — Юстас, — Мерзул среагировал быстрее всех и накрыл подрагивающие пальцы стражника своей ладонью, — всё это чепуха. Гнусная шутка, способ вытянуть деньги из легковерных дураков. Никто не может предсказать судьбу человека, лишь взглянув на размалёванные карты.       — Много ты понимаешь, негодный мальчишка, — фыркнула скараггская женщина, принявшись собирать колоду в аккуратную стопку. — К тому же, я не прошу у вас денег. Считайте мои предсказания жестом доброй воли, не более.       — Это правильно: выманивать деньги у служителей Богов и их друзей — дурная затея, — согласился Цилин и поднялся из-за стола. — Сегодня тебе повезло, но в будущем ты можешь нарваться на тех, кто посчитает твои выходки беспутной волшбой и быстро организует тебе путешествие в один конец — в Башню Паладинов.       — Как страшно, — равнодушно бросила гадалка. Придвинув к себе тарелку с рагу, она погрозила Глерболлору ложкой. — Запугивать беззащитную женщину огненной расправой — низко даже для цепных псов Рождённых Светом. Ты теряешь лицо, смутьян.       — Я переживу это, — усмехнулся Цилин, направившись к выходу. — За мной, господа, — кинул он своим спутникам через плечо и легко поклонился испуганно застывшему за стойкой тавернщику. — Извините за эту безобразную сцену, Лью. Не смеем вас больше беспокоить, и — не бойтесь: эта женщина не причинит вам вреда.       В ответ Лью проблеял что-то невнятное себе в усы и принялся протирать пивные стаканы по второму кругу; с того самого мига, как гадалка впервые подала голос в присутствии паладинов, он и его семья старались быть ниже травы и тише воды. Наратзул же беспрестанно переводил взгляд с жуткой гадалки на удаляющуюся спину напарника. Мерзул, напоследок отпив немного эля из своей кружки, и Юстас, всё ещё ошарашенный своим предсказанием, послушно двинулись вслед за серафимом, но Арантэаль был слишком растерян, чтобы присоединиться к ним.       С самого начала обучения в Башне он впитывал слова магистров и старших паладинов о том, что долг всякого добросовестного служителя Богов — реагировать даже на тень опасности, сгущавшейся, подобно грозовым тучам за окнами «Кристальных холмов», над головами простого люда. Эта скараггская женщина, с аппетитом вгрызающаяся в выуженный из рагу кусок сочного мяса, определённо походила на неё. И Наратзул не понимал, как Цилин мог посчитать хорошей идеей не обращать на гадалку должного внимания.       Арантэаль нагнал серафима в дверях таверны. Глерболлор пропустил стражника и ледурца вперёд себя и, казалось, даже ждал Наратзула. Знал, что тот разразится новой гневной тирадой.       И остановил её одним взглядом. Наратзул захлопнул рот с такой силой, что его зубы громко стукнули друг о друга.       — Я уже сказал тебе, — тихо — так тихо, чтобы слышал лишь его напарник, — проговорил Цилин, — я не собираюсь растрачивать своё внимание на каждый пустяк. Эта женщина меня не интересует, не должна интересовать и тебя. Во всяком случае сейчас, когда ты занят важным расследованием. По возвращении в Эрофин можешь доложить о ней в Башню. Уверен, славный местный отряд инквизиции с охотой прочешет внутренние королевства в поисках скараггской гадалки, стращающей впечатлительных юношей своей болтовнёй. Как её будут искать и что станет с ней после того, как её найдут, — уже не твоя забота.       — Но мы не можем так просто оставить её среди обычных людей! Их безопасность — вот моя забота. Даже если вокруг неё не чувствуется магической ауры, она могла спрятать её, и…       — Даже если она прячет свою магическую ауру, она не тронула Лью и его семью до твоего прихода и вряд ли заинтересуется ими, когда ты уйдёшь. Неужели ты думаешь, что дикий маг стал бы так подставлять себя, устраивая бойню посреди города, полном стражи, при свете дня? — Цилин закатил глаза и покачал головой. — Безумцев, способных на такое, среди них мало, кто бы что ни говорил. Не дури, парень. Эта шарлатанка всего лишь остановилась в таверне, чтобы подкрепиться перед дальней дорогой, и, вполне возможно, хотела, как правильно отметил наш новый друг Мерзул, стрясти деньги с легковерных дураков на следующий обед, но получив отпор, заюлила. А блеск твоих паладинских доспехов бедняжка не рассмотрела из-за твоей угрюмой физиономии — она затмевает всё вокруг.       — Никакая моя физиономия не угрюмая, — процедил Наратзул.       — Увидь ты себя со стороны, запел бы по-другому, — заверил его Глерболлор и подтолкнул его к раскрытой двери наружу. — Не трать ни моё, ни своё время. Следуй за Мерзулом и постарайся, вместо того чтобы надменно дуться, порасспрашивать его об этом таинственном спутнике Йоста ещё немного.       — Вы совсем мрачны. Судя по всему, это ваше задание нельзя назвать обыденным.       Поддев носком сапога завалявшийся на дороге маленький камешек, Наратзул поднял глаза на вышагивающего в паре-тройке футов от него Мерзула. Помощник магистра Аппель несмело улыбнулся ему. Молчание, что повисло между ними, стоило юношам распрощаться с Цилином и Юстасом у лестницы «Кристальных холмов», явно тяготило ледурца. Вероятно, за годы жизни со своей госпожой он привык заводить лёгкие, ничем не обязывающие разговоры с её клиентами и гостями, но как вести себя с паладином всё никак не мог уразуметь.       Припомнив наставления Глерболлора — меньше надменно дуться и быть любезнее, — Наратзул повёл плечами и сказал:       — Темномагические убийства семьи верховного судьи Нерима не происходят каждый день. — Мерзул согласно склонил голову, и тогда Арантэаль добавил: — Поэтому я надеюсь, что ты понимаешь: кроме тебя и госпожи Ваники, никто в Ледуре не должен знать о происшествии в столице.       — Юстас всё объяснил мне, — кивнул Мерзул. То, что светлейший паладин с угрюмой физиономией соблаговолил снизойти до него с ответом, явно воодушевило юношу, однако тон его голоса ни капли не изменился, оставаясь всё таким же тихим и мягким. Только расслабилась его укрытая оливковой тканью плаща спина. — Но даже если бы он не сказал мне об этом, я бы всё равно не стал болтать. Это логично - молчать о смерти верховного судьи и его семьи, в особенности — при таких зловещих обстоятельствах. Чем дольше люди за пределами Эрофина не будут знать, что судейский кабинет Нерима остался без своего главы, тем медленнее королевства заполонятся дурацкими слухами и волнениями.       Наратзул одобрительно хмыкнул. Этот Мерзул не походил на дурака. За всё те же годы жизни с магистром Аппель он мог наслушаться бесед между ней и её высокопоставленными гостями. Да и время, проведённое с аэтернийской труппой, наверняка оставило на нём свой отпечаток, научив беспутного сироту сообразительности.       Ледурец был прав. Если Башня не оплошает, даже жители столицы не будут знать все подробности смерти Роу-Эбертов. Однако стоит аристократии внутренних королевств услышать о вакантном месте верховного судьи, то в тот же миг Нерим загудит от закулисных боёв за право усадить на судейский трон удобного для определённой группы лиц кандидата. Конечно, этих боёв нельзя избежать, они — закономерные начало и конец всех политических игрищ, и всё же, отсрочить их было бы выгодно для расследования. Наратзул подозревал, что паладинам ещё не раз придётся наведаться в судейский кабинет — в случае, если выяснится, что за смертью Роу-Эбертов действительно стоит Зеробилон или его подельники. Тогда Башне пригодятся младшие судьи и их помощники, готовые к сотрудничеству в поисках злополучного дела, приведшего господина Оливьера и большей части его семьи к смерти, но никак не идиоты, потерявшиеся в кознях друг другу и грёзах о своих возможных перспективах к стремительному взлёту по социальной лестнице.       Мерзул, тем временем, вёл Наратзула вверх по улицам Ледура. Город, несмотря на свой непривычный для Нерима вид, имел схожую структуру с Эрофином: внизу утёса располагались дома победнее, но чем ближе возвышались стены замка графа Дамьена, тем краше и богаче становилось всё вокруг. Краска на домах не выглядела выцветшей, не отслаивалась на их углах, у оконных рам или под сводами крыш. Кусты и цветочные клумбы были аккуратно подстрижены, и даже булыжник, которым была вымощена главная улица, казался опрятным, совсем новым.       Дождь перестал лить, но гроза, казалось, отнюдь не собиралась отступать. Гром гремел то далеко, то совсем близко, тёмные низкие тучи продолжали клубиться над Ледуром. Горожане, пользуясь временным затишьем, высыпали на улицы и торопились завершить свои мелкие дела. Мерзул пользовался популярностью — как у людей, так и у животных. Ледурцы приветственно кивали юноше, на ходу перекидывались с ним парой слов; большая рыжая собака, лежавшая под скамьёй у входа в маленький уютный сквер, при виде помощника магистра Аппель радостно завиляла хвостом и явно вознамерилась проводить его до самого дома.       Наратзул так же не страдал от недостатка внимания. Как и полагалось, в первую очередь всех заботили его острые уши, а уж потом — его доспех паладина. Мучаясь в тисках душевного смятения, ледурцы не знали, чем приветствовать юношу: открытым в изумлении ртом при виде титулованного аэтерна или должными фразами, с которыми просыпались и засыпали все уважающие себя верующие в милость Богов и Их служителей. Поведение ледурцев было не ново для Наратзула: даже в Эрофине, где все знали его как сына доблестного серафима Теалора Арантэаля и внука грандмастера Святого Ордена, на него пялились с неиссякающими за годы любопытством и растерянностью — что говорить о жителях городов, которые не ставили перед собой цели знать всех паладинов в лицо, какой бы сиятельной ни была их родословная и каким бы скандальным ни был сам факт их рождения?       В разговоры, недолговечной искрой вспыхивающие между Мерзулом и ледурцами, Наратзул не вслушивался. Уже того, что юноша вежливо пресекал всякие попытки задержать его, Арантэалю вполне хватало, а остальное и вовсе не беспокоило. Вместо этого он с удовольствием оглядывался по сторонам и даже сам сбавил шаг, когда внезапно между домами завидел нечто похожее на смотровую площадку. С неё открывался вид на изножье утёса по другую сторону от Эроданова тракта. Среди деревьев виднелись деревянные крыши трёх длинных, напоминающих амбары зданий, где наверняка располагалось знаменитое ледурское ткацкое производство. А дальше — где-то в двух-трёх милях от города, над зелёными кронами в серое небо поднимался сизый дым. Там, в глубине Салафинского леса, велись работы в самых крупных угольных шахтах Срединного королевства Нерима и прилегающих к их территориям плавильнях.       — Господин? — Негромкий оклик Мерзула заставил Наратзула оставить размышления о том, в какой стороне запрятаны местные шахты кристальной руды, на потом.       Тряхнув головой, юноша зашагал с ледурцем бок о бок.       — Что ещё ты можешь рассказать об этом спутнике Генри Йоста?       Несколько мгновений Мерзул молчал, задумчиво жуя губами.       — Вы когда-нибудь видели охранников из портовых таверн, господин? — наконец спросил он.       Наратзул удивлённо приподнял брови. Честно сказать, юноша никогда не задумывался, есть ли различия между охранниками портовых таверн и обычных. Когда в прошлом он наведывался в порт Эрофина, его заботила лишь покупка подарков для Мириам. Когда же он, будучи на задании в Сарноре, спустился к местному речному порту, то хотел побыть наедине с самим собой, и сарнорцы, работники доков и маленькой портовой забегаловки, его интересовали мало.       — Что не так с этими охранниками?       — Не то чтобы с ними было действительно что-то не так. На них всего лишь сказываются… э-э-э… особенности их работы, — пустился в торопливые объяснения Мерзул. — В портовых тавернах они не только следят за порядком в главных залах, не так ли?       — Что ты имеешь в виду? — прищурился Наратзул.       Помощник магистра Аппель уставился на него во все глаза.       — Бордели для матросов и работников порта в подвалах таверн, пропускаемая через эти же подвалы контрабанда, — тихо перечислил Мерзул, кутаясь в ткань своего плаща в тщетных попытках спрятаться от ветра. — Владельцы таверн нанимают охранников, чтобы они следили и за этим тоже. Я думал… Я думал, вам это известно, господин.       — Вопрос в том, откуда это известно тебе, — заметил Наратзул, стараясь за грубостью голоса скрыть свою уязвлённость.       В ответ ледурец смущённо потёр шею и отвернулся.       — Юстас рассказал вам о моём прошлом, верно? Раз вы узнали от него, что я умею рисовать, он должен был объяснить вам, где я этому научился.       — Рассказал. Ты жил с бродячими артистами-аэтерна.       — Да. Благодаря этому я увидел множество городов и деревень Нерима. В некоторых из них мы останавливались на несколько дней, и когда я не был занят делами труппы, то мог свободно гулять по их улицам. Никто не обращал на меня внимания, а я иногда слышал всякое разное от местных.       В этом был смысл. Алеманнский мальчишка не мог вызвать в неримцах ту же бурю эмоций, что и аэтерна. Для людей, не знающих о его связи с остроухими артистами, он был лишь одним из множества горожан или гостей города.       — В одну из наших поездок в Велленфельс глава труппы попросил меня встретиться с помощником капитана корабля с товарами из Киры, — продолжил Мерзул. — Я должен был купить киранийских трав и сразу же вернуться. Так я и сделал, но на обратной дороге, в переулке у портовой таверны увидел одного из её охранников и двух девушек… э-э-э… вы поняли, о ком я говорю, господин. Я не хотел подслушивать их разговор, клянусь! Но они так громко ругались, словно их и не беспокоило, что кто-то может их услышать. Охранник отчитывал девушек, что из-за них влиятельный клиент не получил товар в должном объеме, что они подставили его перед владельцем таверны. А девушки огрызались, мол, не их вина в том, что он не проследил за ситуацией.       Наратзул пренебрежительно фыркнул. Что Велленфельс, что Остиан славились тем, что в их портах процветал разбой всевозможной масти — Эрофин с ними и рядом не стоял. Стража и паладины, когда дело касалось магической контрабанды, прикладывали все силы, чтобы победить эту напасть — или делали вид. Ходили слухи, что стражники и служители Богов, охотясь за контрабандистами, зачастую были в доле с этими выродками, и у Наратзула было достаточно мозгов и слишком мало абсолютной веры в святость своих товарищей, чтобы понимать — эти слухи были ничем иным кроме правды. В конце концов, под руководством ублюдка Захарии Башня долгие годы вязла в трясине беспутных дел, скрытых за обманчивым блеском знаков Святого Ордена. Даже если Вайсс, новый главнокомандующий неримского подразделения, захочет в корне изменить ситуацию, на то, чтобы разгрести ворох проблем, оставленных ему предшественником, у него уйдет немало времени.       Наратзул не стал спрашивать у Мерзула, доложил ли он об услышанном велленфельской страже. Как минимум, это было бы бесполезной тратой времени. Как максимум, помощник магистра Аппель, тогда — беспутный мальчишка, путешествующий с аэтерна, запросто мог оказаться козлом отпущения и нажить себе проблем. На его месте было бы разумней промолчать и сделать вид, что он ничего не видел и не слышал.       — Так чем же спутник Йоста был похож на того охранника? — спросил Арантэаль. — Вряд ли они обсуждали при посторонних товар.       — Конечно, нет, господин, — заверил его Мерзул. — Однако когда я увидел его, то сразу вспомнил о том охраннике. Я не знаю, как описать это чувство схожести словами. Тот же взгляд, та же выправка?.. К тому же, этот ваш Генри явно боялся его. Постоянно оглядывался на него, пока не вошёл в дом, словно искал одобрения, а тот за ним неотрывно следил, будто бы опасался, что Генри может сбежать или выкинуть что-то неподобающее. А ещё у него были воспалены крылья носа, и он постоянно шмыгал им. Так бывает у светопыльных наркоманов, как я слышал.       — Ты говоришь о Генри?       — Да, господин. Его спутник выглядел слишком здоровым. Вряд ли он когда-либо употреблял светопыль сам.       Наратзул замолчал, принявшись рассматривать блестящий от дождя булыжник под его ногами.       Возможно, интуиция Мерзула не соврала своему хозяину. Господин Оливьер отправил Генри работать в эрофинский порт. Там Йост мог познакомиться с подобной ему преступной шушерой. И конечно же, употребляя светопыль и прочие известные Цивилизованному миру наркотики, он вряд ли позабыл завести дружбу с теми, кто бы мог толкнуть ему дурь.       Заполучив портрет таинственного спутника Генри и понадеявшись, что помощник магистра Аппель изобразил мужчину достоверно, Наратзул и Цилин будут должны наведаться в эрофинские доки. Арантэаль надеялся, что это окажется хорошей, крепкой зацепкой, заделом для дальнейшего расследования за пределами Ледура.       — Мы пришли, господин, — проговорил Мерзул и толкнул невысокую кованую калитку.       В глубине двора, усаженном рябиной и барбарисом, гортензией и форзицией, приютился небольшой дом в два этажа. В отличие от других пёстрых строений в Ледуре, он был выкрашен в строгий белый цвет. Окна угловой веранды на первом этаже были густо занавешены разросшимся плющом. На рамах и на парадной двери Наратзул заприметил начерченные охранные знаки. Даже уйдя в отставку, госпожа Ваника не растеряла хватку и со всей серьёзностью относилась к безопасности, своей и своего жилища.       Внутри дома было светло, пахло травами и деревом. Мерзул, стянув с себя плащ и повесив его на вешалку у двери, провёл Наратзула сквозь гостиную на веранду. И пока помощник магистра Аппель зажигал масло в лампах и с деловитым выражением лица устраивался за мольбертом из красного дерева, Арантэаль с интересом рассматривал протянувшиеся вдоль стены полки с книгами, колбами и стеклянными банками, полными алхимических трав и смесей, горшки с целебными растениями у окон и — подзорную трубу.       — Ты до сих пор читаешь звёзды? — не сдержался Наратзул.       Он всегда считал это сложной наукой, и тот факт, что ей смог обучиться простолюдин-алеманн — не звёздник и даже не аэтерна, — изрядно удивлял его. Слушая рассказ о прошлом ледурца, юноша решил, что артисты из труппы научили его складно говорить и делать учёный вид, чтобы продавать звёздные гороскопы трепетным неримцам, но при виде подзорной трубы в доме госпожи Ваники всё же усомнился в своих предположениях.       Этот Мерзул был… несомненно интересным человеком.       Услышав вопрос Арантэаля, Мерзул отвлёкся от угольных карандашей, которые готовил для рисования портрета, и с тенью хитрой улыбки на губах произнёс:       — Многие ледурцы хотят знать, что пророчат им звёзды. Под каким созвездием родились вы, господин? Если хотите, я могу составить и ваш гороскоп.       — У меня нет времени на эту ерунду, — отрезал Наратзул, опускаясь в плетёное кресло неподалеку от помощника магистра Аппель. Отсюда он мог наблюдать за процессом работы над портретом. — У тебя его нет тоже. Помни, ты должен управиться за час.       — Я помню, господин, — заверил его Мерзул и отвернулся к мольберту. Грубый отказ паладина, казалось, его ни капли не задел.       За окнами веранды вновь зашумел дождь, небо прорезала молния, и от близкого раската грома задребезжали стёкла. Наратзул следил за движением рук ледурца, за линиями, появляющимися на бумаге одна за другой, но мысли его были далеко. Он думал об Эбби, о Генри, о скараггской гадалке в «Кристальных холмах». Что бы ни говорил Цилин и в чём бы сам Наратзул себя ни уверил, его беспокоило её предсказание о тьме, что кружила вокруг него, подобно хищной птице, и что он сам — глупая жертва, не более — не осознавал всей опасности и тянулся к этой птице, пытаясь коснуться её чёрных перьев.       Проклиная себя, Арантэаль стянул перчатку, сунул руку в карман и нащупал перо ворона, подаренное ему Цилином. Его оперение было мягким, прохладным. Подушечки пальцев не кололо, как бывало при прикосновении к какому-либо магическому предмету. Это было обычное перо, которое серафим подобрал где-то на площади Веструда и Эзары.       Шум ветра и дождя убаюкивал Наратзула. Сказывались волнения и короткий сон перед тем, как его разбудили на рассвете и тотчас отправили на задание. Юноша встряхивал головой, прогоняя сонливость, но та лишь сильнее давила на его веки, заставляя их сомкнуться.       Наратзул не заметил, когда окончательно потерялся в мягких объятьях сна.