День гнева

Глава 5

      Дубин больницы с детства ненавидел, запах нашатыря и карболки вперемешку с неприятным и склизким ощущением безысходности опутывало Диму каждый раз, когда он оказывался в больничных палатах, коридорах. Дима ненавидит незнание и непонимание, когда его лучшую подругу везут на каталке в операционную, а он остаётся сидеть в коридоре, разрываемый муками совести — Дима безбожно врёт Инге, когда пишет с телефона Савушкиной о том, что она хорошо дошла до дома, он лжёт сестре, говоря что Тихомира в порядке — он врёт всем, просто из-за того, что Тиша ненавидит беспокоить окружающих и больше ей претит это ощущение обязанности всем на свете за своё состояние: на неё и так многое навалилось, пусть придёт в себя, а потом всё расскажет, тем более, это просто лёгкое сотрясение и небольшие ссадины на лице и ногах. Дима даёт зарок найти этого негодяя, выбить из него признание и сослать в тюрьму года на четыре, чтобы неповадно было, приплести к воровству нападение и избиение, а потом злорадно улыбаться на суде. Вот только нужно дождаться, когда Тихомира придёт в себя, оформить заявление и тогда уже запустить машину правосудия.       — Что там с ней? Ничего не известно?       Дима смотрит на Игоря и отрицательно мотает головой. Он был слишком занят своими мыслями, чтобы переговариваться с напарником, который нашёл бесчувственное тело Тихомиры в подворотне, когда возвращался домой. Так уж совпало, что Гром засиделся в участке допоздна и первым обнаружил Тишу в переулке, он дождался скорую, сидя рядом с девушкой, пытаясь привести её в чувства, боялся перемещать с места: вдруг что сломано, а он только хуже сделает, но добросовестно следил за её состоянием и проверял дыхание каждые две минуты. Скорая подоспела быстро, Игорь представился сотрудником полиции и его пустили в карету скорой помощи без лишних вопросов, он позвонил Дубину и назвал адрес больницы в которую их везли, а после допытывал врачей о состоянии Савушкиной: он знал лишь её имя, но врачам не нужны были её полные данные, на тот момент. Димка привёз все необходимые документы, он оформлял Тихомиру в регистратуре, а потом принялся корить себя за беспечность, опустив голову и глядя на горящую лампу над дверьми операционной в отражении кафеля. Нужно было встретить её или же позвонить перед сном, а не быть таким беззаботным, когда Петербург ещё помнит недавние события и содрогается в редких приступах вылазки мелких преступников. Вот к чему все эти встречи приводят — Тишка лежит там, совсем одна под лампами в окружении врачей с холодным металлом.       Врач в летах со скупым на сочувствие взглядом в небольших мышиных глазах, курносый, пожёвывающий собственные губы, степенной и плывущей походкой вышел из операционной, он снимал перчатки, стягивая маску на подбородок и оглядывая присутствующих, пытаясь угадать кто же является родственником девушки из операционной. Бросив бесплодные попытки, он обратился к обоим, переводя взгляд с одного мужчины на другого — ему не до этого и так ночное сшивание провёл, а тут ещё и волноваться из-за нужного получателя, он уж не столь юн чтобы за каждое слово переживать.       — Не волнуйтесь молодые люди, всё с вашей девчушкой в порядке, так, пару швов наложили, да ссадины обработали… ей нужен покой и тишина, послезавтра сможем уже выписать, понаблюдаем денёк и свободна будет, — врач пролепетал грубовато и собирался ретироваться в ординаторскую, как голос парня помоложе его остановил.       — А что-то нужно? Там еда или одежда? Может что-то из лекарств или…       — Молодой человек, всё с вашей девушкой в порядке, мы всем обеспечим, можете, конечно, фруктов привезти, но немного — скоро уж домой воротится. Лекарствами её снабдим. Сейчас простите, я пойду, вы тоже можете идти, она всё равно в стационаре полежит и в себя придёт лишь утром.       Врач ушёл, а Дима тяжело выдохнул, смотря на Игоря, что был темнее тучи и хмурился, не глядя ни на кого и вместе с тем на всех подряд. Дубин одёрнул друга и непонимающе глянул в его потемневшие глаза, как бы вопрошая о мыслях майора и о его плане, который наверняка уже созрел в этой работающей на одном энтузиазме голове.       — Заявление не написано, но я по своим каналам могу попытаться отыскать этого урода. К Бустеру пойду или по камерам… я найду его, быстро, — как-то резко и даже жёстко проговорил Игорь.       Дима не понимал такую участливость со стороны друга, с чего бы он резко стал волноваться, не уж то опять играет это чрезмерное желание помогать всем подряд и вершить справедливость, правосудие, добиваться положенной расплаты для всех? Игорь в его глазах именно такой: самоотверженный, сильный, жертвенный и благородный — он ринулся на помощь малознакомой девчушке и теперь берётся решать дело без заявления, наплевав на формальности и забивая на возможный и весьма вероятный втык от начальства за такое необоснованное и неоправданное рвение. Дубина восхищало это рвение и одновременно с тем пугало своей бестактностью и самостоятельностью, так говорят либо герои, либо психи и ни одна крайность не казалась изрядно заманчивой, а наоборот отталкивала — безумные герои тоже бывают и не далек путь от героя до злодея. У Димы мысли глубинные, но от них почему-то тошно становится. Решимости Игоря можно позавидовать, а его упорство неутомимо восхищает, вот только от него же и передёргивает — необдуманность и слепота, идти на поводу инстинктов и внутреннего голоса для майора полиции навряд ли хорошо.       — Сейчас поедешь? Ты уверен, может… давай подождём пока Тиша в сознание придёт?       — Нет времени мешкать, лучше сейчас пробить — сразу, по горячим следам, пока время есть. Ты с ней будь и никуда не уходи…       Игорь что-то ещё хочет сказать, но рукой машет и убегает на выход, сталкиваясь с медсестрой, которая недовольно кричит на него, роняя карточки — Гром извиняется, быстро подбирает листы и всучивает обескураженной девушке, которая лишь головой мотает, хмурится и уходит, громко стуча каблучками по плитке. У Димы в голове от этого стука дико пульсируют вены и отчего-то распухает мозг, упираясь в черепную коробку, стараясь расколоть его — Дубин опускается на больничное сиденье и роняет голову, думая, что Тишка не из тех, кто будет раболепно смотреть на спасителя, она не испугается и не задрожит перед лицом смерти — Мирка человек необычный и оттого дико любопытный, своеобразная и непонятная. Только по этой причине, думается Дубину, они до сих пор живут вместе и дружат. Дима мотает головой и понимает, что у Игоря нет ни ориентировки, ни описания, ни слов пострадавшей — ничего, он идёт в никуда и ищет пустоту, бессмысленно гнаться за ничем, но отчего-то рвение Грома вместе с этим кажутся столь прозаичными, что внутри сердце неприятно сжимается и клокочет в каком-то необузданном порыве недовольства.       Каталку вывозят из операционной, под белым покрывалом лежит Тиша, на ней больничная одежда, макияж тоже смыт, только волосы в хаотичном беспорядке разбросаны вокруг её головы — Димка смотрит на бледное тело, быстро пропадающее из поля зрения, а потом резко спохватывается и бежит следом. Ему по-настоящему страшно от картины перед его глазами, внутри всё дрожит, трепещет, колыхается — он не хочет верить, понимает, что с Савушкиной все хорошо, но боится точно, как мать за своё дитя, просто не знает, что делать, куда себя деть. Тишу перекладывают на обычную кровать в палате — стационар. Шесть коек вдоль стен, но занята только одна, скрипучие кровати, проседающие матрацы, жалюзи в пыли и выбеленные потолки — больница всем видом отталкивает от себя Дубина, но ради Тиши можно потерпеть.       Дима терпит.       Он укутывает её в одеяло и поправляет задравшуюся больничную рубашку, понимая, что нужно будет привезти ей вещи в больницу — в этом она не будет ходить уж точно. Берёт её руку в свои ладони и пальцы пересчитывает, рассматривая парочку обломавшихся ногтей и ссадины на пальчиках. У него в глотке пересыхает, когда он видит её нездорово бледное лицо и трепещущие в ночном свете ресницы, она беспокойно спит и тяжело дышит — ей снится Иван и в этом нет никаких сомнений, Дубин готов поставить на это что угодно. И сам себя ненавидит за беспомощность — ничегошеньки он не может, понятно кому угодно, только вот никогда не становится легче от этого осознания.       Дима сидит возле Тихомиры всю ночь, на него косится женщина с соседней койки, но не выгоняет, оно и слава Богу, Дима бы не ушёл ни за что — упертости ему не занимать. Пару раз ему звонит Игорь и сообщает о том, что было совершенно ещё парочку ограблений, пострадавшие уже написали заявление, вовремя проявив инициативу Игорёк их захапал в свои лапы, даже парочку подозреваемых нашёл, но опознать их можно было с трудом: Гром разгневанно выдыхал, дав зарок найти негодяя во чтобы ему это не встало. Дима думает, что ему стоило насторожиться такого отчаянного рвения друга, но он мог думать лишь о Тише и её благосостоянии, поэтому не стал перечить или возникать со своими мыслями — отпустил ситуацию, сидя у койки подруги.       Врач выставляет его с утра на обходе, говорит не об отдыхе, а о том, что девушке наверняка понадобиться какие-то вещи, а значит не может молодой человек вести себя столь безрассудно и оставить девицу недовольной без сменной одежды и элементарных вещей ухода. Дубин это понимает и скрипя зубы покидает больницу, чтобы непременно вернуться сюда со всем необходимым — пусть Мирка здесь и ненадолго, но уж средства личной гигиены и что-то съестное ей точно необходимо, ведь девушка всем своим естеством ненавидела больничную еду — пресную, безвкусную и постную. Димка об этом знал хорошо и поэтому умчался домой, наведываясь в магазинчики по дороге — прикупить что-то из еды,

***

      Тихомира приходит в себя к обеду, она хмурит лоб и ведёт плечами, когда осознаёт, где находится: стерильно белые стены и запах карболки — отвратительно. Тяжело вздыхает, пытаясь приподняться и тут же падает обратно, голову нещадно ломает, а глаза болят. Ублюдок ударил её и кинул в подворотне как шлюху. Злость бьёт в голове пульсацией вен и вибрацией жил. Неудачник вор всплывает в голове силуэтом, неясным, смутным и тривиальным, как в идиотских сериалах про ментов. Она готова плеваться желчью — она точно не героиня типичной НТВ-шной сводки новостей, не актриса уж точно, ей до подобного далеко отсиживается на вторых ролях в виде фона для героических лиро-эпических персонажей. Она смеётся в голове шутке и снова сжимается в судороге боли, тяжело выдыхает, проклиная всех и каждого; глаза болят, просто зрачки-то перекатывать больно, а уж головой мотать и вовсе адской пытке подобно.       В палату врывается мужчина. Он в летах, с сединой в волосах, морщинистое лицо и взгляд полу безразличный: осматривает он пациентку на соседней койке, а потом роняет неаккуратный взгляд на Савушкину. За ним входит ещё трое человек — две девушки и паренёк все в белых халатах, интерны скорее всего, практиканты на подопытных пришли полюбоваться, осмотреть, да диагнозы свои понаставить с печатями и неразборчивым почерком, поиздеваться назначением ненужных лекарств и выплюнуть переваренных медицинской системой пациентов обратно — в мир внешний и жестокий.       Савушкина склоняет голову, не смотрит ни на кого, разглядывает саднящие ручки в цвет слоновой кости — она так ими гордилась, так любила, а они превратились в голове мясо и сплошные ссадины. Ваня их обожал, нравилось ему, когда она пальцами зарывалась в его волосы, когда пересчитывала родинки, гуляя пальчиками с родинки на родинку, высчитывая расстояние, обожал её острые ноготки, как у котёнка, непременно оставляющие царапки на нём.       — Так… Савушкина Тихомира, как Ваше самочувствие? — голос у него грубоватый, но какой-то знакомый.       — Лучше, чем вчера.       — Голова кружится? Тошнит? — продолжает он что-то выверять на планшетке, а потом светит фонариком в глаза, проверяя реакцию.       — Не кружится, не тошнит, просто ломит тело, — она опускает глаза на свои пальцы и снова поднимает взгляд на мужчину.       — Ну, анализы у вас в норме, рентген сделан… денёк полежите, а завтра домой. Тихомира Игнатьевна… а Игнат Валерьевич Вам случайно не…       — Отец мой, — кивает девушка, — Павел Семеныч? Не признала, Вы похорошели, прям, в должности-то новой, — она лукаво улыбается, — папе передам привет.       — Тишка, как же ты умудрилась-то, красавица моя, — мужчина помотал головой, внимательнее оглядывая девушку.       Да уж, внучку своего профессора и дочку друга ему приходится лечить впервые. Тихомира хоть и не отличалась отменным здоровьем, но и особых проблем у неё не было, так в детстве часто простужалась, потом перестала с возрастом. Но видеть её в отделении травматологии при обстоятельствах весьма криминальных, ну это уже вздор. Савушкины в такое не попадают. Ну, основная часть их родовитого семейства. Инга бы в такой просак не попала, но Мирка, ох, эта девчонка любила создавать проблемы, они находили её и превращали жизнь семейства в сплошные американские горки, где главной задачей было не допустить полного схождения с рельс здравомыслия Тихомиры. Будь её воля, она бы давно пустила жизнь в Тартарары, но позволить ей никто не мог: Тиша на это право не имела, просто не могла поступать так с уважаемой и интеллигентной семьёй.       — Ой, детки, — мотнул он головой, погладив её по голове, — ладно, отцу позвони, успокой, горе ты луковое. Если что — сразу ко мне… — он оглядел интернов. — Так, господа мои хорошие, в следующую палату — тут не на что смотреть, случай рядовой и весьма скучный, а вот в следующей палате, любопытнейшая вещь, там…       Тиша дальше не услышала, Павел Семенович скрылся за дверьми, выпроваживая интернов в коридор.       Савушкина перевела дыхание, смотря на яркий свет, слепивший её своей белизной и идеальностью.       Звонить отцу? Вздор! Он запрёт её дома, привяжет на цепь или выдаст замуж за «идеального сына Павла Семеновича, перспективного и улыбчивого», да она лучше в петлю полезет, чем с отцом таким поделится — он параноик и ипохондрик, она не собирается вестись на отцовские уловки. Лучше перетерпеть немножко, успокоить сестру, соврать что разбила телефон и всё — ничего не нужно, никакой нервотрёпки с родственниками, просто успокоиться и немножко прийти в себя.       Без лишних затрат внутренних ресурсов.       Не получается!       Чёрт побрал бы эту совесть и всё то, что ей привила мать в глубоком детстве. Родные точно волнуются, телефона нет, только на Дубина надежда и его неумение изворачиваться, чёрт бы побрал этого святошу. Она мычит, пряча лицо в коленях, тяжело дышит — как же она измучена всем происходящим, ни дня спокойствия. Хочется рвать себе глотку, выцарапывать глаза, в кровь расцарапать запястья, биться головой о стену — как же всё надоело! Когда всё это закончится!       — Когда?!       Она поднимает измождённое лицо и давится вздохом. Перед ней стоит Дима, он держит в руках пакеты, весь запыхавшийся, не выспавшийся. Тиша улыбается, не вспоминает о боли, когда подрывается с кровати и виснет у него на шее, снова, как ребёнок. Димка выдыхает, роняет пакеты и прижимает к себе подругу — маленькая девочка, такая доверчивая и так сильно любящая его, он был готов стать для неё братом, отцом и другом — он олицетворял собой её лучшую жизнь и она так трепетно относилась к нему: он безусловно любил её, как любят родные, как любят любовники, как любят святые. Он никогда не задумывался о корнях любви, но она всегда отвечала — той не требующей объяснений любовью, такой простой и отчего-то понятной.       Определённо схожей с той же любовью, что и к Вере.       Определённо, одинаковой.       У него всегда было два близнеца — Вера из одной утробы и Тиша с осколком его души.       — Я так устала, Дим, я так больше не могу… когда всё закончится?       Он сжимает её сильнее, утыкаясь в её шею. Он знает, что никогда, покуда она так лелеет воспоминания о Шарце, Тиша будет мучить себя им всю оставшуюся жизнь — в этом сомнений нет, но ему так не хочется видеть искаженное болью лицо. Память главный враг. Воспоминание — оружие.       Алина тоже его незакрытый гештальт. И он знает как это больно.       Дубин усаживает девушку на кровать, подбирает пакеты, вынимает один небольшой пакет с фруктами и вручает его соседке Тише: женщина расцветает, осыпает благодарностями, запахивает халат потуже и выходит из палаты, кажется, принимая этот жест за подкуп. Диме неловок, но он не скрывает радость уединения. Помогает Тихомире с продуктами и вручает комплект пижамы, белья и комплект одежды на завтра, а также кроссовки. Её каблуки и платье ему вручили вчера — все в грязи и крови.       — Курица? — она смотрит на варёное мясо в лотке.       — Сам готовил, — гордится собой Димка, выставив грудь вперёд.       — Мой двоюродный брат так делал, когда я сломала ногу, — улыбается она, продолжая рыться. — Так… ну а Гюго-то мне зачем? — Ну… почитаешь, телефон-то ты вчера разбила — в ремонт занёс по пути, обещали починить к завтрашнему дню. Там пустячок.       — Ох, ты мой славный мальчишка, спасибо, — улыбается она и снова носом в пакет.       Она перебирает всё содержимое и прячет в тумбочку: мелочь в виде косметички и парочка бутылок воды — Дима словно на неделю её тут оставляет. Предметы личной гигиены она так же убирает.       — Ты… помнишь нападавшего?       Тиша застывает с гелем для лица в руках, а потом непринуждённо улыбается и мотает головой, складывая руки на животе, и смотря на свои колени. Помнит голос, скрипучий, неприятный, молодой, помнит оскорбительное «сука», помнит сильные руки, небольшой рост и едкий аромат парфюма и лука.       Лицо — перечёркнутый тысячу раз овал. Выжженные солнцем глаза на плёнке старого фотоаппарата.       — Он был большим, грубым, кажется, молодым — по голосу не больше тридцати, — она мотает головой в приступе пульсирующей боли, — не знаю, Дим, ничего не знаю. В подворотне всё произошло… лица не разобрать из-за капюшона. Голос узнаю, лицо — нет. Она подытоживает, облокачиваясь на подушку, запрокидывая голову и тяжело выдыхая. Дима накрывает её ладони своей рукой, улыбается и слегка поглаживает удивительно мягкую кожу, как атлас или шёлк на ощупь.       — Не напрягайся, лучше отдыхай, потом с этим разберёмся.       — Н-да, как скажешь, зайчик, разберёмся потом, — она тяжело выдохнула, — давай, расскажи мне о Вере? Как у неё дела?       Дима был благодарен подруге за то, что она переключила его внимание на нечто обыденное и повседневное: ему, в связи сов семи произошедшими событиями, это было попросту необходимо. Уютный и тёплый разговор с лучшей подругой и пара шуток. Вдруг всё показалось таким пустяковым: Тиша жива и относительно здорова, а он рядом с ней и большего не требуется. Угрозы нет, так значит можно немного отдохнуть и расслабиться. Просто отпустить лишние мысли в стенах белой палаты и въедчивого запаха карболки.       Ведь можно?