День гнева

4 глава. Сломавшиеся

      Проходит пара-тройка дней после происшествия с Чумным Доктором, отпуск Миры закончился, и она уже полноценно ходила на работу, отрабатывая неплановый отпуск, засиживаясь за выкройками допоздна и приходя домой к десяти часам. Всё чаще Дима говорил об Игоре за завтраком и рассказывал, как он проводит дни в его компании расследуя дела, поедая шаверму и разглагольствуя обо всём на свете. Тихомира улыбается и поддакивает, скидывая звонки от сестры и отца, переговариваясь исключительно с мамой на обеденном перерыве. Вера спокойно дышит и вещает о поправке бабушки, говорит, что всё стабилизировалось и поездка в Киров отменяется на ближайшее время до отпуска на работе.       Жизнь приходит в норму после встряски и Тихомира вроде бы счастлива, да только внутри что-то надломилось и теперь неистово болело, обливаясь кровью и желчью — непрошенные чувства будили воспоминания. Тиша притворно тянет улыбку и прикусывает щеки изнутри, думая, что всё пройдёт и голова придёт в норму, не первый раз на неё накатывает идиотская ностальгия с острыми зубами и длинными когтями.       Савушкина смотрит на Диму, что с полчаса переговаривает с сестрой и тяжело выдыхает, откусывая приличный кусок кислого зелёного яблока, сок которого во рту вызывает тайфун вырабатываемой слюны — Тиша любит кислое и острое, а ещё покалывание во рту от этих вкусов и стойкое ощущение ярких чувств на рецепторах. Это помогает отвлечь мозг от надоедливых жужжащих мыслей-мух.       — … Тишка-то в порядке, яблоко жуёт, да… ладно, давай, Верка звякну тебе завтра… всё, люблю.       Тихомира улыбается и смотрит на Диму после упоминания своего имени, она жмурит глаза и откидывает длинные волосы назад, походя на кошку, которая своей красивой мордашкой пытается расположить к себе хозяина. Дубин от сравнения смеётся, смотрит на неё, не мигая и думает, что Тиша для него как маяк в тёмных водах морей и без неё в этой жизни всё равно что без смысла.       Репродукция Климта «Поцелуй» не смотрит на них, она как бы не мешает, уединяясь в собственной обстановке спокойствия и блаженства, тишины и единения. Дима эту картину не очень любит, потому что она — вымысел художника, его неосуществимое желание и недосказанные чувства; Дима остро против подобного в отношениях, он не видит смысла в том, чтобы проживать жизнь любя и никому об этом не говоря — смысла в таких вывернутых сношениях ноль. Тиша над его прямолинейными мыслями смеётся и говорит о том, что любовь всегда несчастна и нет счастливой настоящей любви — Бунинские мысли врастают в неё и теперь переубедить эту молодую и красивую невозможно. Дубин молчит и тихо головой мотает, поглядывая в окно на небо, уж лучше абстрагироваться, чем в полемику вступать.       В трёшке снова наступает мир после разговора Димы с Верой, обоим нравится эта обстановка непринуждённого спокойствия, когда слышны лишь завывания ветра и перепевки соловьев за окном. Дубин смотрит на Тишу и будто видит её впервые, глядит на её длинные прямые волосы, всматривается в маслянистые синие глаза и на тонкие руки с длинными музыкальными пальцами, переводит взгляд на широкое золотое кольцо на тоненькой цепочке, что висит на её шее, вглядывается в круги под глазами, врожденные, а не от недосыпа. У неё вишнёвые пухлые губы как у тех кукол Веры из детства и прямой нос, совершенно не милый и контрастный на всём её овальном лице с мягкими чертами: нет ни острых скул о которых так мечтала Тиша, ни острого подбородка; у неё лисьи глаза в обрамлении чёрных ресниц и гармоничные брови, которые приходится подкрашивать каждое утро по убеждению самой Миры, та считает их некрасивыми и редкими.       Диме от чего-то нравятся хитрые взгляды Тиши, её глаза-стрелы то и дело выпускают в кого-то ядовитые наконечники, взбрызгивая химикаты в кровь и отравляя собой человека, точно так же как травят фастфудами в забегаловках каждого первого. Дубин разглядывает почему-то разодетую сегодня Миру, на ней вечернее облегающее чёрное платье до середины бедра с длинными свободными рукавами и треугольным вырезом, а ещё чёрные лаковые каблуки, которые появляются в коридоре в исключительных случаях. Нюдовый макияж и волосы не просто идеально выпрямленные, но ещё и уложены: Дима понимает, что она куда-то собирается и почему-то ему становится неприятно ведь обычно она обо всем ему рассказывает, а тут ни словом не обмолвилась.       — Встречаюсь сегодня с Ингой, — выдыхает Тиша, — хотела потом с Верой в баре посидеть, но видимо не судьба.       Дима выдыхает: вот в чём дело, об Инге в их доме судачат редко, обычно Тиша бросает одну-две фразы и сразу переводит разговор, не желая разглагольствовать о старшей сестричке к которой давным-давно охладела. Дубин понимает, что Тише тяжело, он видит, как она напряжена, будто уже сидит с сестрой: грудь её тяжело вздымается, спина неестественно прямая и глаза холодные и пустые.       — И ты согласилась? То есть, ты пойдёшь на встречу с сестрой вот так вот… просто без агрессии? В смысле…       — Ой, Дубин, — Тихомира улыбается, смотря на него уже по-доброму нежно, — какой же ты глупый бываешь иногда, — она шутливо бьёт его своей сумочкой по бедру. — Конечно я пойду, и мы разъяснимся наконец-то, чтобы без недомолвок и упрёков, а как цивилизованные люди. Я уже устала игнорировать её и отца, а так хоть немного расслаблюсь, упрекая её во всём что творится со мной.       — Надеюсь ты вернешься с целой причёской.       Мира на этот упрёк лишь закатывает глаза и снова замахивается сумочкой, но лишь смеётся, когда Дима поднимает руки в защитном жесте и хохочет от шутливых нападок подруги, которая только и делает, что применяет физическую силу для отстаивания не то чести, не то личных границ, которые сама же открывает и впускает его в омут своих проблем.       Тиша красуется в коридоре перед трюмо, оправляет волосы и вешает клатч на тоненькой цепочке на свои плечи, одёргивая платье. Ночью в Питере холодно, поэтому она надевает бежевый плащ и завязывает кушак, разглядывая себя со всех сторон, пока Дубин пялится в телек, наблюдая за ужасной игрой футболистов и жуя орешки. Савушкина бы села рядом, протянула ноги и пиво бы открыла, чтобы избавиться от тягостей дня, но вместо этого желает ему хорошего вечера и хлопает дверью, растворяясь на лестничной клетке. Сперва с третьего этажа до первого, а потом на улицу, где ночной воздух свежестью листвы играет и перекатывает запахи улицы в резких порывах, поднимет пыль вверх и духоту вытесняет на задворки, она порой накатывает порывами приближающейся осени. Ветер не треплет её волосы, но легко проникает под полы плаща и щекочет икры, порываясь распахнуть её плащ и вытолкнуть дух из тёплого тела струями холодного ветра. Савушкина сильно ненавидела вынужденные встречи с членами семьи, но голос Инги и её мольба о встрече вытолкнул Тишу в этот вечер на улицу и заставил вызвать такси, чтобы поехать в немного, по мнению Тиши, фешенебельный ресторан в центре — Мира в такие не ходит, но Инга заверяет что оплатит всё сама, говоря о невозможности решить проблему по телефону. Тише не принципиально где встречаться и не так уж важно кто платит, она идёт просто из любопытства и желания решить не только проблемы сестры, но и свои, разграничить общение и принять, как ей кажется, правильное решение, разъяснив что между ней и старшей Савушкиной, напомнив о том, кем они друг друга являются и когда их отношения сошли на нет, принимая вид сегодняшний, грубоватый и холодный, предъявляющий взаимные претензии, шероховатость между друг другом и неясность, которая толкает на оскорбления и нежелание общаться. Тотальное игнорирование перестало спасать Тишу, оно лишь раздражало и выводило из себя.       Вдохнув и выдохнув, Тихомира прошла к такси, которое остановилось напротив подъезда, усаживаясь и попутно здороваясь с таксистом, уточнила адрес. Вечерним таксистом оказалась женщина, она не тревожила разговорами и вела аккуратно: Савушкина улыбалась ночным огням, редким звёздам на небосводе и легкому шелесту ветра в кронах деревьев, перебирающих тёмную листву. Тихомира пыталась оттянуть момент приезда, она не желала оказаться в ресторане слишком быстро, надо было привести голову в порядок и напомнить себе, что она может быть безразличной к проблемам окружающих, сохранять себя в трезвости, не идти на поводу у эмоций — навык не приобретённый, а больше врождённый, доставшийся от отца, взращенный лицемерным окружением, воспитанный родными и разросшийся в отношениях с Иваном — нет ничего приятнее, чем становиться той, кем так желали тебя видеть окружающие. Все только и ждали от неё маски безэмоциональности, а она всегда стремилась быть именно такой, чтобы удовлетворить желания окружающих и потешить своё самолюбие. Её такой вылепили, как и Ингу, только сестра сломалась под напором старших, а Тиша не опустила рук, а сопротивлялась, перенимая только выгодные ей черты и становясь свободной, вольной и своенравной.       Недоверчиво оглядываюсь на оживленные Петербуржские улицы, смотря на снующих людей по тротуарам, заглядывая в окна проплывающих ресторанов и разглядывая разодетых людей в них, какое-то странное чувство оседало внутри неё от всего этого великолепия, порошком разъедая органы изнутри. Так неприятно, отталкивающее чувство бьёт в желудок, напоминая о необходимости всегда быть выше и увереннее, ведь окружающие всегда чуют неуверенность и страх подобно стае диких собак. Она расплатилась с женщиной, поблагодарила за приятную и тихую поездку, вышла из машины и направилась на тротуар, заходя внутрь длинной и широкой улицы, цокая каблуками по выложенной плитке. Вывеска нужного ресторана не играла неоновыми огнями, как клубы и бары поблизости, весьма обычная, если не посредственная в выдержанном стиле с французским названием, которое не то приглашало танцевать, не то задавало вопрос о танцевальных навыках — Тише плевать. Она благодарно улыбается швейцару, вплывая внутрь степенной походкой, покачивая бёдрами больше для придачи уверенности себе, нежели из лёгкого кокетства с симпатичным парнем. Ресторанчик выглядит дорого: белый высокий потолок с золотыми люстрами, круглые столы с белыми скатертями, разграниченная территория курящего зала и некурящего, ненадоедливая, приглушенная музыка местного клавишника, большие окна, мягкие стулья с жёсткой спинкой, сервировка как в лучших ресторанах Европы — Тиша перестала удивляться светлым тонам, но не могла привыкнуть к яркому свету, который слепил её из раза в раз: родственники всегда выбирали именно такие несколько неуютные заведения, сжимающие и вгоняющие в рамки, в такое не придёшь в джинсах и белой футболке. Миловидная хостес предлагает девушке оставить пальто на одной из вешалок, а потом провожает за нужный стол, где Савушкину уже ожидала сестра, крутящая бокал в ладони, тем самым перекатывая вино по кругу, гоняя по стенкам хрусталя.       Тиша улыбается и кивает, отпуская девушку, она присаживается за стол и кладёт сумку на край стола, оглядывает задумчивую Ингу, спрятавшую половину своего лица за большими очками, смотрящая лишь на свои пальцы и переливающуюся жидкость. Тихомира складывает руки на груди, приподнимает бровь и глядит задумчиво-серьёзно, а после кашляет в кулак, привлекая внимание к своей персоне и напоминая о том, что Савушкина пришла сюда по приглашению старшей, вроде как благоразумной. Руки чешутся, как и язык задать вопрос об очках, но вместо этого Тиша заказывает у подоспевшего официанта такую же бутылку вина и легкий салат, снова глядит на сестру, что молчаливо подпирает рукой подбородок. Тихомира знает о проблемах сестры с Русланом и о его начавшихся загулах, так неожиданно и неправильно всё свалилось на женщину, когда муж ощутил себя старцем и решил гульнуть, видимо поднял руку на жену и оставил фингал на лице — Тихомира раньше всегда ругала сестру за всепрощение, но Руслан быстро извинялся, подбирался и подкупал Ингу дорогими украшениями, одеждой и концертами зарубежных звёзд, тогда-то Тихомира перестала лезть и занялась своими проблемами, замалчивая в разговорах с мамой о проблемах старшей сестры. Может неправильно и неверно она поступала, но смысл лезть туда, где не ждут и куда не просят? Тихомира не понимала, оставаясь при своём мнении, не желая ругаться и ухудшать и без того плохие отношения, состояние которых выливалось в упрёки и ругань. Обе устали от всего их окружающего, но теперь в сложившихся обстоятельствах измученные сёстры хотели одного — единения и нормальности хотя бы на мгновение, просто вздохнуть полной грудью и забыться ненадолго.       — Я и не думала, что ты придёшь, — выдыхает Инга, отставляя бокал, — я так устала, сестрёнка, у меня всё тело изнывает от боли, внутри всё болит и снаружи тоже, — стягивает очки, глаза на удивление целы и косметики немного. — Руслан не трогает, но теперь я жертва эмоционального насилия, хорошо хоть в командировку на две недели укатил, так бы я уже сошла с ума, он ревнует меня к каждому столбу, считает, что я изменяю ему, кажется, со всем оркестром.       Не удивительно, думается Тише, сестра-то красавица: мелирование, волосы щекочущие плечи, красный костюм из пиджака и брюк, тонкая ткань полупрозрачной белой блузы под висящим на плечах пиджаком, длинные стройные ноги, красивое лицо с правильными чертами и открытость для всего мира, готовая принимать всех и каждого — вот какой была Инга. Но Руслан стал мерзавцем с годами, а общий сын лишь жаловался тёте, звоня вечерами и просясь переночевать у Савушкиной, не желая оставаться в эпицентре скандалов и драк, где ему физически было тяжело — хорошо, что его тренировки проходили недалеко от дома тётушки.       — Инга… мы сами виновники того, что имеем, хватит искать виноватых в окружающем мире, будь добра прими свою судьбу или уходи от него, — выдохнула Тиша, закидывая ногу на ногу и облокачиваясь на спинку стула, делая глоток вина, принесённого официантом.       — Как у тебя просто, взять и забыть, вычеркнуть, всю свою жизнь, всё что строилось и возводилось годами? Вот так вот с горяча, находясь в уязвимом положении? А родители, Мира, что с ними будет? Ты чересчур смела, да? Ты-то с вырыванием прошлого хорошо справилась? Всё благополучно перечеркнула и избавилась от мук совести за прошедшее?       Ядовитый голос пропитывал тело Тихомиры, она даже сильнее сжала вилку в руках, прожёвывая лист салата и тяжело его проглатывая, делая очередной глоток и улыбаясь, смотря на сестру из-под густо накрашенных ресниц.       — Переводим стрелки? Ваню нельзя забыть, он не ушёл, не бил, не истязал, не желал вредить, он просто… просто исчез из жизни. Не сравнивай.       Надломленная на концах улыбка придала ей вид жалкий и несколько отталкивающий, но Инга не обращала на это внимание, улыбаясь и играясь состоянием сестры, зеркаля поступки Тиши и причиняя равноценную боль.       — Ты хотела сказать покончил с собой… разве это не побег? Он ушёл от тебя посредством смерти, вот и всё. Не обманывайся, дорогая.       Тихомира была на взводе, но не желала вести себя так же, она дрожала внутри, внешне выражая спокойствие и некую холодность. Савушкина знала как сестра не любит прибегать к подобным методам, подобное с ней творило чувство озлобленности, негодования и стойкого недовольства, которое обжигало органы изнутри. Тиша доводила до этого старшую тоже не со зла, а из-за внутренних притязаний, которые всегда толкали её показать что хоть в учёбе и карьере она не лучшая, но вот отношения всегда выбирала правильные и нужные, окружая себя хорошими людьми, заводя дружбу с теми, кто ценил и любил её ровно так же как и она — вечные соревнования за первенство в собственных глазах, так бессмысленно и так ожесточённо, точно от этого жизнь зависела, а не внутреннее удовлетворение собой. Тихомира ненавидела себя за эгоцентризм, но дух соревнований обосновался в ней так сильно, врос корнями и давал жизнь отросткам, что сопротивление было не просто глупым и бессмысленным, а объективно ненужным. Ни к чему было строить из себя сильную мира сего, если руки ломались, а рассудок и здравый смысл не могли взять вверх над эмоциями, возобладать над этими четными попытками борьбы одного игрока. Савушкина вроде понимала, что всё это тараканьи бега, да только сдаться и проиграть в собственных глазах выше её сил. Лучше умереть в борьбе, чем жить в бликах, ловимых ей от окружения и не иметь возможности блистать самой. Не так как хочет отец, а так как хочет она. А как она хочет, и сама не знает.       Сюр не более.       Тихомира набирает в лёгкие побольше воздуха и смотрит на Ингу своим изучающе- пронзительным взглядом, сестра смотрит безразлично, вся её поза спокойна и расслаблена, нет в ней беспокойства и волнения, лишь степенность и стать. Мира бесится от этой выдержки и элегантности, которая саднит на кончике языка неприятным чувством железа.       — Сбежал от той, которую любил? Он покончил с собой не из-за меня, дорогуша, твоё высокомерие наталкивает тебя на вздорные мысли. Ты знаешь почему он так поступил, так что не смей вспоминать его в таких обстоятельствах — уколоть меня не получится, милая. У тебя всё?       Тиша злится, закипает внутри, но равнодушное лицо Инги быстро утихомиривает Савушкину и придаёт скользкую уверенность в том, что сейчас скандал ни одной из сторон не нужен и что-то доказывать — бессмысленно, так как ни одна из сторон не встанет на защиту другой, не попытается понять или хотя бы посочувствовать. Они вроде бы взрослые, да только обе ничего не могут поделать с тем что их окружает, обе какие-то неправильные и неверные, лишние в этом мире, как лишние герои не своих романов, точно они обыкновенная массовка за судьбами которых безынтересно наблюдать, непрописанные персонажи с глупыми мыслями, эгоистичными фантазиями и чаяниями, не заслужившие не только места под солнцем, но и даже тени тех, кто греется в его тёплых лучах. Инга порой проникала на этот праздный банкет и ворошилась рядом, прикрепляя себя к компании вышестоящих, становясь этим светом на короткие мгновения — Тиша же уже и не грезила о таком, она хотела доказать что хоть чего-то стоит в этом мире без лишней помпезности и славы, продемонстрировав отцу свою способность быть цельной даже без них, без фамилии и имени деда, а просто быть Тихомирой Игнатьевной и уже этим гордиться, как когда-то хотел Ваня.       Она лжёт, говоря, что слова о Шарце её не задевают — ей физически плохо от его имени, от образа в голове, от ощущения покинутости, но показать истинное лицо означает оголить шрамы, показать слабость, место куда можно бить — не в её характере, большая роскошь. Пусть давится пенящейся кровью изо рта, пусть желчь свою глотает, только огрызаться на младшую сестру и пытаться вывести её из шаткого состояния равновесия сейчас не получится, только не сейчас, когда алкоголь приятно обжигает нутро.       — Не за обсуждением твоих травм и моих отношений я тебя позвала. Отец не может вызвонить тебя, он переживает, та ваша ссора… он не хотел тебя обижать, перестань играть с его нервами, пожалуйста.       Инга чешет левую руку и прикусывает нижнюю губу, смотрит на сестру задумчиво. Она не хочет наседать или принуждать к чему-то свою плоть и кровь, но Игнат Валерьевич истерик, любящий отчего-то чересчур сильно своих детей и заботящимися о них, даже когда они огорчают его, круша надежды и мечты о их великом будущем.       — Папа, — Тиша шумно выдыхает, — я… наберу его чуть позже, когда остыну, пожалуйста, передай ему что со мной всё хорошо и я не держу зла, но, если он снова заведёт свою шарманку с обучением…       — Он волнуется, — надломлено-оправдывающий голос звучит словно из-под воды, — не принимай близко к сердцу и постарайся его понять, Мира, прошу.       Тихомира кивает и тяжело выдыхает, принимаясь за совершенно несытный и отчего-то нежеланный салат, листья которого она проталкивает в себя практически насильно. Допивает бокал вина и переглядывается с Ингой, совершенно отстранённой и уставшей от всего происходящего вокруг и с ней: дёрганная, изнурённая и измождённая Инга просто не имеет сил бороться, никогда не имела. Наверное, поэтому две полярности так сильно отталкиваются друг от друга, они чересчур разные чтобы липнуть и быть теми дружными сёстрами, которыми стремились быть в детстве и юности, сейчас они просто хотят единения, чтобы никто не донимал и не трогал. Именно этого жаждет Инга, уже несколько лет в которых она затерялась как мать, жена, старшая дочь, главная скрипка — руки опускаются, когда понимаешь, что всю жизнь исполняла чужие желания, тотально игнорируя зов собственного сердца. Порой Инга восхищалась младшей сестрой, не боящейся совершать ошибки, спотыкающейся на каждом витке нового пути — она смелее, отважнее и лучше, потому что следует зову своего сердца, собственным желаниям; Инга так не может, не умеет попросту — от привычки всем угождать нельзя избавиться в мгновение ока, она въелась, приросла к скелету, управляла жизнью. Отец воспитал всем удобную Ингу, не умеющую противиться внешним обстоятельствам, знающую лишь роскошь, умеющую вращаться в высших слоях, вести светские беседы вот и вся Инга, не знающая изнанки жизни, опирающаяся на фамилию отца и заслуги предков, дорого одевающаяся и кокетливо улыбающаяся нужным людям. Тихомиру отлучили от помпезности, точно от церкви за проступки и непослушание — Мире было плевать; Инга волновалась.       — Я… пытаюсь, — она оглядела фешенебельный ресторан и улыбнулась, — могу идти, извини, устала за сегодня.       — А? Да, кончено, — Инга подорвалась с места, слегка шатаясь, поцеловала сестру в щёку, оставляя след красной помады на щеке и погладила по шее, — я люблю тебя, чтобы не происходило между нами или родителями. Напиши, как доберёшься до дома… или мне тебя подвести?       — Не стоит, я смогу добраться сама.       Тиша улыбается, впервые за вечер искренне, забирает сумку со стола, машет рукой и идёт в сторону хостес, один из сотрудников возвращает ей плащ. Тихомира последний раз кидает взгляд на сестру, которая заказывает ещё бутылку вина и просит счёт; внутри Миры сжимается чувство беспокойства за сестру и за то, как она будет добираться до дома, а потом Савушкина мотает головой и выскальзывает из ресторана, высвобождая волосы из-под ворота плаща. Прохладный воздух ударяет в лицо, он отрезвляет мысли и приводит сознание в некую упорядоченную систему, напоминая Тише о её собранности и цельности. Савушкина вдыхает и идёт по тротуару, понимая, что может добраться и на автобусе, нужно только дойти до автобусной остановки, пройдя пару кварталов и по дороге купить шаверму, а то живот уже неприятно подвывает — при сестре она съела немного из-за тяжб разговора и давления, а сейчас голод накатил на неё частыми сокращениями в желудке и завываниями нежного организма. Мучиться болями она не привыкла, так что железно решила дойти до местного ларька, на который пару раз наталкивалась: свернув пару раз во дворах, она всё же набрела на шаурмечную; идти на каблуках по брусчатке было не очень удобно, но до цели своей Тихомира решила добраться во чтобы ей это не встало. Идти пришлось не долго, а мужчина в возрасте был весьма дружелюбным и приятным кулинаром, разговорившим и поднявшем настроение Тиши лишь парой лёгких фраз о её красоте и не благополучности районов после недавних погромов: ей следовало бы быть осторожнее на улицах северной столицы. Савушкина, улыбаясь кивала, поддакивая и соглашаясь с наставлениями доброго мужчины. Расплатившись за еду и приняв в руки шаверму, она направилась на автобусную остановку, перекинув цепочки клатча через голову, чтобы сорвать и украсть было не так просто — так на всякий случай, излишняя настороженность не будет лишней при нынешнем положении дел.       В сумке находилось парочка тысяч рублей, не больше четырёх, ключи и проездной билет, телефон болтался в кармане плаща, а все карты она оставила дома, потому что не собиралась тратить много денег в этот вечер. На Петербург уже спустилась глубокая ночь и становилось куда прохладнее, но Тиша пыталась не замечать этого и идти вперёд, пережёвывая курицу с корейской морковкой; она старалась отогнать от себя дурные мысли, заслышав шаги позади, пыталась не обращать внимание на гаснущие фонари, где-то мигающие, а где-то вовсе не работающие — четные попытки не нагнетать оказались безуспешными и пустыми, потому что у арки, на повороте, её нагнала массивная фигура, срывающая с плеча клатч на тонкой цепочке — Тихомира не стала сопротивляться или бороться, сильная мужская фигура в капюшоне сильно толкнула её, она наклонила голову вперёд, ударяясь спиной — сумка не поддавалась, поэтому вору пришлось приложить чуточку больше усилий, ладонью закрыв девушке лицо и толкая её назад, ударяя затылком о белую стену. Тиша даже пикнуть не успела — хотела как лучше, вышло как всегда: ударилась головой и медленно всё стало мутнеть, расплываться.       — Сука, из стали что ли эта цепочка?       — Нет, блять, из фольги, — на выдохе произнесла девушка, думая, что ей попался вор неудачник или новичок, — забери уже и сваливай.       Не то алкоголь, не то удар по затылку, но Тиша вдруг осмелела, вступая в диалог с потенциально отмороженным человеком, который грабил её в этот самый момент. И кто теперь камикадзе? Глупый, пьянящий поступок дурманом накатил на неё, превращая в неубиваемую и излишне смелую, в привычных условиях она бы себя так ни за что не повела, но паника и стресс толкнули наружу какую-то иную Тишу, безбашенную и безразличную перед лицом смерти. Она уже сидела на асфальте, вывернув обе ноги, соединяя острые колени вместе и безразлично глядя вдаль, ощущая густую жидкость в волосах, стекающую по шее, бегущую по позвоночнику вниз — ненавистное ощущение слабости и беспомощности. Тихомира ненавидела себя за это, а ещё за неумение драться и стоять за себя в уличных драках.       — Эликсир храбрости выпила? Безбашенная или просто обкуренная? — вор шумно выдохнул, справившись с клатчем. — Отдыхай, красавица.       Он ударил её по щеке и растворился в тени плохо освещающих улицы фонарей где-то в дали, убегая как спринтер, сверкая пятками — Тиша не теряла сознание, но находилась словно во сне, плохо ощущала тело, которое совершенно не слушало её и работало не так. Расплата за желание поесть оказалась несправедливо высокой, ей стало плохо и приступ тошноты подкатил к горлу, грозясь вытолкнуть всё съеденное за вечер: в полутьме арочного проёма она выглядела неестественно чужой, как инородное тело в отлаженно работающем организме. Бледная, испачканная в крови, с парочкой ссадин и красным следом на щеке, потрёпанная и покоцанная, вывернутая наизнанку. Она выудила смартфон из кармана, с трудом находя контакты, а потом быстро набирая Диму, номер которого был первым в списке недавних. Парочка непродолжительных гудков, а потом зевающий голос и шум приглушённого телевизора: уставший и сонный голос друга прозвучал в трубке и в голове Тиши отчего-то болезненно зазвенело. Савушкина шумно выдохнула, совершенно спокойная, но голос был надрывным, как будто она не пила воды дня три, сломленным и приглушенным — громко говорить она не могла из-за болей в голове и привкуса крови на кончике языка.       — Дим… на меня в переулке напали… тут… недалеко от шаурмечной… та которая двадцать четыре на семь… ты меня сюда водил, — Тихомира кашляет и ощущает как голова саднит ещё больше, а в глазах всё плывет.       — Так, я понял, сейчас вызову туда скорую и подъеду… Тиша, не теряй сознание, старайся быть в себе, дыши, я на телефоне, говори со мной… с домашнего вызову скорую, не отключайся, милая.       Слышались его судорожные сборы, возня и мольба в голосе, столь искренняя и приятная сердцу, но тело Тиши было слабо, полученные травмы в ходе её бездействия привели к помутнению, Тихомира засыпала, сон окутывал её негой мягких объятий, заставляя забыть о холодном асфальте, неприятном запахе и недоеденной тёплой шаурме у носков каблуков. Савушкина просто хотела спать, слушая срывающийся на истерические вопли Дубинский голос, так усердно молящий её говорить с ним и называющий адрес скорой помощи по-домашнему телефону. Наверное, её скоро уволят — последняя мысль Тиши, прежде чем провалиться в манящую тьму.