День гнева

3 глава. Необузданность

      По телевизору идёт балет, симфонический Оркестр, сидящий в оркестровой яме, исполняет свои лучшие композиции, сопровождая изящный танец не менее превосходной музыкой — благозвучная какофония звуков льётся в уши, наполняет гостиную и резонирует от хрусталя люстры и бокалов. Движения столь чистые и девственные, замысловатые и простые, быстрые и медленные — слияние противоречий, игра контрастов, которые Тиша так обожала, выливались во всём действе на сцене и за её пределами. За этим можно было смотреть лишь с немым восхищение и никак иначе. Дух захватывало от восхищения, удивления и неверия в пластичность тела, она сидела затаив дыхание.       Тиша смотрит на фотографию на полке, стоящую ровно над телевизором: Инга двадцатипятилетняя молодая девушка держит под руку двенадцатилетнюю Тихомиру и улыбается, смотря в объектив камеры, Ксения Вениаминовна, их обожаемая матушка, тепло улыбается, стоит по одну сторону от младшей дочери и пытается обнять обеих одновременно, позади же стоит грозный и высокий Игнат Валерьевич, коренастый и крепкий мужчина в деловом костюме со сдержанной улыбкой на лице, претенциозный и волевой отец. Мама с папой вообще не походили друг на друга, ведь маменька всегда была женщиной простой и добросердечной, чересчур сердобольной в иных ситуациях, приехавшая из провинции учиться, она оставалась обычным человеком со своим виденьем мира, желаниями и чувствами, а отец сыном северной столицы, воспитанным учёными и окружённый высшим светом науки, рождённый с серебряной ложкой во рту, даже удивительно что он когда-то в беспамятстве влюбился в их матушку и ухлёстывал за ней целый год, добиваясь расположения. И всё же жили они как-то хорошо, ладно — Ксения Вениаминовна была из тех, кто умел искать компромиссы и идти на уступки наперекор своим убеждениям, быть той тихой гаванью, которой не страшны штормы и переменчивость погоды, а с их отцом иначе и нельзя было, поэтому Тиша и сбежала в своё время — не терпела подобного, упрямее отца была.       Наверное, из-за этого сейчас, сидя в родительской гостиной и дожидаясь чая, она ощущает себя немного дискомфортно, словно пришла в гости к подружке, с которой не общалась десять лет. Странное чувство оседает где-то внизу живота и оскоминой всплывает на кончике языке, заставляя желудок скручиваться в три узла и жалобно подвывать.       — Милая, тебе сгущёнку или варенье к блинчикам?       Мама появляется в проходе в бежевом фартуке и с цветастым полотенцем на плече, она сияет и источает снопы света, поправляет укладку и бросает быстрый взгляд на часы, подмечая обеденное время — муж скоро выйдет из кабинета.       — Сгущёнку.       — Хорошо, папа, наверное, сметанку будет — ещё тот любитель, — она оглядывает дочку. — Твой новый цвет волос тебе полностью подходит, очень хорошо смотрится. Я говорила, что по цветотипу тебе светлые оттенки куда больше будут идти. Не чистая блондинка, конечно, но это куда лучше тёмно-медного.       Тихомира улыбается и опускает глаза, смотря на обивку дивана, а потом поднимается с места, когда дверь отцовского кабинета хлопает. Статный мужчина показывается за спиной матери, он снисходительно улыбается и расставляет руки, Тиша обходит маму и целует отца в щеку, тот оглядывает её и щёлкает по носу, расплывается уже в блаженной улыбке удовольствия.       — Ну, Сенька, что ты там наготовила? Запах-то какой, ей-богу, стряпня твоя выше всех похвал, точно маменька моя готовит.       Самая высокая похвала от Игната Валерьевича — это сравнение с его матерью, женщиной давно почившей, но отчего-то глубоко любимой Савушкиным, а ведь бабушка ненавидела мать Инги и Тиши, да и к тому же была всячески против их свадьбы и совместных детей. Тихомира подобной любви не признаёт и даже отвергает, она никогда не смогла бы понять подобного, хотя суть любви когда-то умудрилась познать и пережить, находясь в своём нынешнем положении навряд ли смогла бы принять чувства отца — больно уж неправильная любовь какая-то выходила, несуразная. Он же всегда отмахивался от заумных и несколько фундаментальных вопросов дочери, мол ты и не поймёшь в силу возраста.       Но тоску-то она давно познала, так почему чувства отца не может?       — Смотри не перехвали, Игнат Валерьевич, а-то ведь завидовать начнут сокровищу-то твоему.       — Душечка, так я на то и берегу тебя как зеницу ока от глаз сторонних, чтобы всякий не позарился на драгоценность-то мою, — хохочет, направляясь за женой в кухню.       Мама накрывает стол добротный: компот сваренный, чай горячий, блины в центре, салат нарезан и на любой вкус заправка, мама не забывает и о таблетках отца, которые он принимает строго перед едой. Тиша восхищается маминым терпением и готовностью всегда быть подле мужа: будучи учительницей русского и литературы в столичной гимназии, она всегда умудрялась найти время для семьи — стирать, убирать, готовить, хотя Мира и Инга жалели мать, помогая ей по возможности и порой злясь на в упор ничего незамечающего отца, который принимал это как само собой разумеющееся. Он не видел, как тяжело его жене, как сильно она гнёт спину и ломает себя изо дня в день: после отъезда детей, Ксении Вениаминовне стало полегче, но она всё же ощущала ношу за спиной.       Игнат же ссылался на загруженность в Институте, на нерадивых студентов и кучу долгов, которые присылают ему по ночам, на курсовые и дипломные работы — по его направлению не многие писали дипломы, а кто и осмеливался был готов к вечному недовольству и упрёкам: Савушкину трудно было угодить, он был человеком взыскательным и скупым на сочувствие. Такими были её родители: всепрощающая и понимающая мать и несколько деспотичный отец, не знающий слов понимания, но отчего-то желающий быть хоть немножечко хорошим в глазах своих детей, хотя бы иногда. Тиша не знала почему мама была с таким человеком, почему его терпела, но, когда Мира вспоминала как отец возился с ней в глубоком детстве, как ухаживал за ней, любил и лелеял внутри что-то предательски сжималось, напоминая о кровном родстве и единении плоти, сейчас же он просто изощрённо-неправильно проявлял свою заботу, пытаясь выказать своё сострадание, какое-то элементарное и неустойчивое понимание в котором взрослая Тиша нуждалась, но нуждалась не столь сильно, как та юная девочка с фотографий.       — Ну-ка, Мирка, как ты у меня поживаешь-то в дедовой квартире? Валерий Константинович специально для тебя её берёг, знаешь же историю — потом и кровью ему досталась в своё время за достижения в профессии, так сказать, за продвижение и развитие Советской медицины.       — Папа, — Тиша улыбается, не имея намерений слушать шарманку по сто пятому разу, — разумеется дедушка наш был героем, столько всего сделал на благо внуков.       — Так, Сенька, а что это с Миркой-то? Всё смотрю, да понять не могу… к цирюльнику что ли ходила?       Ксения Вениаминовна слегка шлёпает мужа по плечу и головой мотает, мол не туда ляпаешь Игнат Валерьевич, не на то смотришь. Мужчина рукой машет и принимается за блины, попивая чай; Тиша предпочитает молоко и мамины тёплые руки на шее, ласкающие нежную кожу на загривке. Она отчего-то всегда подход этакий может подобрать к детям, легко входит в их доверие и из него не выходит, обращая в нужное время и момент внимание на то, что нужно, отводя мужнины глаза в другую сторону, а уши затыкая нужными словами.       Тихомира приходит к ним раз в две недели, чтобы показаться и сильно не волновать — отец не всегда столь радушен, но в этот раз у него хорошее настроение, главное, чтобы не заводил свой излюбленный разговор об образовании. Мама никогда не требовала от Миры абсолютно ничего — она из рабочей семьи, любящей и обычной, её родители были пролетариями и дочь свою обожали, дали всё что могли дать, так что и она пыталась для своих детей быть примером, такой же, как и они.       Только мужа сдерживать не могла.       — Что с ВУЗом? Тебе уж двадцать три, можно уже подумать и о высшем. В какой бы стези ты хотела развиваться? Политика, архитектура, искусство или…       Савушкина закатывает глаза и поддержку в глазах матер ищет, она устаёт от этих хитросплетённых упрёков в свою сторону, от ненужных наставлений, которые то и дело пропагандирует отец, вливая в уши дочери, как ему кажется, нужную информацию. Тихомира проживать жизнь по шаблону отца не хотела; имелась Инга, живущая по эталону, а от неё пусть отвяжутся и дадут прожить её так, как она сама того хочет — взрослая уже, да и нет надобности в нравоучениях, как-то и не к лицу, и не к статусу.       — Игнат, давай не за столом, — мама руку кладёт поверх руки отца. — Потом, после обеда — за столом некультурно. Да и Тишка ещё не доела.       — Да где же и когда же ещё-то? Только в такие моменты и вижу дочку-то! Сейчас убежит к себе в конуру и носу две недели не покажет, как всегда! Скандал-скандалом, ссора-ссорой, но это уже абсурд какой-то! Живёт с этим полицейским, ничего не хочет, ведёт себя как ребёнок и всё тут! Ну ничего с ней не поделаешь.       — Игнат, — шепчет женщина, сжимая ладонь в воздухе — не успела предотвратить катастрофу.        — Я работаю, и сама себя обеспечиваю, что ты опять-то заводишь эту песню? Не нужно мне высшее образование, понимаешь?! Не собираюсь я светилой народной медицины быть и степени учёные получать — отстань уже! — она бурчит, не кричит, но говорит твёрдо.       Ей надоедает отцовская бестактность и неумение быть снисходительным в отношении дочери — она хочет рвать и метать, орать как резаная и сетовать на жизнь. Как знала, что не стоит идти к родителям сегодня, так нет — Дима же к Вере укатил, значит и ей стоит навестить родных, мало ли что приключилось после погромов. Зря волновалась — отец упрекает, значит мир всё ещё на своём месте стоит с оси не сдвинулся. Ещё и Диму приплёл, точно на больное хочет надавить и снова носом потыкать, как нашкодившее животное, а она человек и нет ей дела до упрёков, которыми Савушкин столь неаккуратно разбрасывается, если бы они какую-то силу имели или направлены на интересы Тиши, а так это всё пустые недовольства и разочарования — не более.       — Как с отцом разговариваешь? Не доросла ещё, чтобы голоса повышать. Живёшь в квартире моего отца и думаешь, что взрослая? Кем бы ты без нас была, где бы сейчас находилась? Взгляни на себя, твоя сестра в этом возрасте на сцене блистала уже, на неё весь оркестр молился, а ты…       — Никудышный блин, я поняла. Мама, спасибо, здоровье твоим рукам, всё очень вкусно. Папа, как всегда чётко и понятно, доходчиво всё на места расставил — я пошла.       — Я не договорил!       — А я уже закончила.       Она поднялась из-за стола и прошмыгнула сперва в коридор, а потом и в прихожую, натянула кроссовки и кардиган, выбегая из квартиры на лестничную клетку. Холодок прошёл по коже, а неприятный запах табачного дыма, тянущийся с первого этажа, заставил немного кашлянуть, прочищая горло и почесать нос.       — Тишка, стой, не серчай на отца — он не молодой, видишь в деда бурчащего превращается. Всё хорошо, милая, — Ксения Вениаминовна выбегает за дочкой и руку сует в карман, а потом пихает дочери в джинсы, — вот, возьми, не смей противиться, слышишь? Тут не много, так, побалуй себя чем-нибудь по мелочи.       Тихомира смотрит на мать грустно улыбающуюся и обнимает за шею — Тиша чуть выше, поэтому мама кажется фарфоровой статуэткой, которую стоит беречь, смотреть на неё редко и даже не дышать в эту сторону, а ведь в руках этой хрупкой и миниатюрной женщины не один класс держится и все как по струнке ходят — умеет разграничивать дом и работу.       — Давай, Диме привет передавай, — мажет губами в щеку и по плечам треплет, извиняясь за отца и за свою беспомощность перед ним.       — Хорошо, а ты звони если что, я на связи.       Ксения Вениаминовна рукой машет и с добром отпускает дочку, обратно в квартиру возвращается, думая, что Игнат совсем уже рассудок потерял, раз сдерживать свою желчь не может — она человек подневольный, но дочерей своих любит до безумия и просто отпускать ситуацию не может. Тише за мать обидно, а ещё жалко себя несправедливо оговоренную. Злобу отец сдерживать не может, но выливать на неё всю свою злость — безумно неправильно, по её мнению.

***

      Она слонялась по вечернему Петербургу, смотрела под ноги и изредка поднимала глаза на прохожих, что пролетали в миллиметре от её плеча. Город притягивает своей красотой и лоском, но когда она отдаляется от центральных улиц, когда приближается к своему дому замечает разницу между условным центром и окраиной. Тиша заходит в магазин по дороге и домой идёт уже довольная, без огорчений и обид на отца: она вплывает в тихий подъезд и поднимается на свой этаж, предчувствуя хороший вечерок в компании тёплого чая и весёлого Димки, который хохоча расскажет о чём-нибудь интересном, может успокоится и поведает о хороших вестях от родителей.       В коридоре тихо, из ванны доносится плеск воды — Савушкина стягивает кроссовки и втаскивает пакеты с едой в кухню, застывает на месте: Дима сидит на стуле, листает ленту в соцсетях и уплетает макароны с котлетой.       — Уже пришла? К родителям моталась?       Дубин откладывает телефон, помогает с пакетами и вскидывает голову, поглядывая на часы, что висят на стене, над микроволновкой. Тиша подмечает, что сейчас уже восемь вечера, а на улице до сих пор светло, не удивительно для их региона в это время года, но отчего-то хорошо становится — Мира вспоминает деревню и чистое безоблачное небо над головой.       — Ты девушку что ли привёл? — раскладывая продукты по ящикам, вопрошает она.       Идейка глуповатая, Тиша это понимает, такого быть не может не из-за того, что это Дубин, а из-за того, что появись в Димином окружении девушка она бы первая же и узнала бы.       — Нет, с чего бы? Ты же сама разрешила Игорьку сегодня утром к нам прийти. У него воды нет.       Тихомира мысленно бьёт себя по лбу, смутно вспоминая сегодняшний день и утвердительно кивает, мол всё ей ясно и больше вопросов нет. Из-за дневной ссоры с отцом совсем запамятовала обо всём том, что было с утра, а ведь оно было самым положительным в этом дне.       — Там авария приключилась в центре, так что… я думаю это хорошо, по-дружески.       У Димки глуповатая улыбка на пол лица и сверкающие глаза, а у Тихомиры спокойствие и безмятежность от усталости, она просто кивает, раскладывая коробки с молоком по полкам в холодильнике. Тиша понимает, что Дубин хочет угодить другу, точно так же, как она осознаёт своё безразличие к ситуации, просто хочет не думать о словах отца и волнениях матери — никто так не давит на неё, как собственная семья. По старой привычке хочется курить, но начинать по новой неправильно, а добивать открытую вчера бутылку вина при майоре — глупо и легкомысленно, она не ребёнок и скатываться в алкоголизм не вариант.       В ванной перестаёт течь вода, ступни шлёпают по плитке, прежде чем надеть предложенные Димой тапочки, а потом на кухне появляется Гром, одетый в белую футболку Димы, та самая безразмерная, которую Дубин купил без разбору на отдыхе, не сумев объяснить размер и махнув на это гиблое дело, и в серых спортивных штанах, видимо принесённых самим Игорем. Тиша даже удивляется — Гром не похож на предусмотрительного человека, а уж тем более позаботиться о подобном для столь взбалмошного мужчины несколько… необычно что ли?       — Есть будите? — по-матерински вопрошаете она. — Котлеты есть, суп и макароны.       — Мы сами управимся, ты-то сама в порядке?       Дима замечает несколько меланхоличный тон в голосе подруги и потухший взгляд, быстро догадывается, что всё дело в отце и его любимой теме для упрёков дочери.       — Да, я поела — йогурт не трогайте, я потом его съем…       — Куда-то уходишь?       — А? Нет, я… маме позвоню и вернусь. Так что, посплетничайте пока меня нет.       Она обходит Игорька, подмечая на мгновение большую разницу в росте и быстро входит в свою комнату, оставляя мужчин наедине.       — Будешь ужинать?       — Чая попью, — кивает Гром. — А чего это с ней? Дёрганная какая-то, я что ли так на девчонку действую?       — Тишка? Нет, что ты, это она… в общем не ты виноват в этом, уж поверь мне. Ты для неё самая безобидная вещь в этом доме, не действующая на нервы.       Игорь усмехается и думает кто же может раздражать эту девушку больше, чем посторонний человек в доме, расхаживающий в домашней одежде и в чужих тапочках. Слабо ему верится, что такое настроение у девушки просто из неоткуда взялось, может главная причина и не в нём, но катализатором или одной из составляющих этого состояния он явно является.       — Слушай, Игорь, ты с сахаром пьёшь или без?       Дима сосредоточено разливает чай по кружкам и ждёт, когда закипит вода, поглядывая в кухонный проём, где показывается голова подруги, она заделала волосы крабом и выглядела неопрятно по-домашнему, очень уютно и по-доброму, легко улыбаясь.       — Одну ложку.       Тиша садится за стол и жестом приглашает Игоря, тот усаживается и вдруг понимает, что напрямую они и не говорили почти или вовсе — он не помнит был ли диалог у них с утра, но она явно пыталась игнорировать его по приходу домой.       — Как мне лучше к вам обращаться — майор Гром или Игорь? — она мигает глазами и тянет добродушную улыбку.       — Игорь, так будет лучше. Я же могу называть тебя Тишей?       Она утвердительно кивает, переводя взгляд на Дубина, который всё ещё возится с чаем, но помогать не спешит — сам разберётся, не маленький уж давно.       — А ты кем работаешь?       — В ателье, — она чуть ли не прыскает от обыденности вопроса. — Выкройки делаю, мерки снимаю — так пустяковые поручения выполняю, но мне на жизнь хватает.       Отводит от себя подозрения на жалобу — любят её слова расценивать как претензии к собственной работе, а она не то, чтобы так ей недовольна — мелочи жизни и казусы, как, впрочем, и на любой должности в какой-либо иной сфере деятельности.       — А папа историк значит?       — Ага, а это что, допрос?       Она улыбается хитро, руками подбородок подпирает и вперёд поддаётся, вглядываясь в лицо мужчины напротив. Он не тушуется, но глаза его начинают бегать, он быстро подбирается (сразу видна полицейская выдержка) и глядит серьёзно, подмигивает в шуточно заигрывающем жесте; внутри Тиши что-то бухает, и она отводит взгляд, смотря снова на Диму, который своевременно подаёт чай каждому и усаживается между ними, разграничивая пространство и позволяя отвести дух.       — О чём шепчетесь?       — Да так.       — О всяком-разном, — подхватывает Тиша, — без сахара?       — Как ты любишь.       Савушкина гладит его по шелковистым волосам и кивает, подмечая, что Дубин, по всей видимости, опять пользовался её шампунем: она не раздражается, но для чего она тогда покупает мужской с мятой под стать его духам?       — Игорь, я тут о Разумовском хотел поговорить, ну знаешь, всё же вся эта штука с разрухой в городе, погромами и прочим… быстро не уладят, да?       — Оперу тоже громили?       Бесцветный голос Тиши точно из-под воды доносится, Дима вздыхает и гладит подругу по спине — она выгибается и пытается придать себе сносный вид, но выходит из ряда вон плохо. Дубина не проведёшь, но её упорству можно позавидовать — он сочувствует ей и щёлкает по носу, жест дурацкий и совершенно не по возрасту, но отчего-то он испытывает желание это сделать.       — Моя сестра, Инга, работает там, — поясняет отчего-то Тиша, — она скрипачка.       — Ущерб не столь серьёзный, не то, чтобы они умудрились сильно разгромить здание, так потрепали немного — поджоги быстро погасили, да и военные подоспели ко времени — не всё потеряно.       Игорь изучает лицо Савушкиной и почему-то сразу смекает, что дело тут далеко не в сестре, которая наверняка жива и здорова, что-то другое гложет её. Игорь чересчур проницателен, порой даже очень несвоевременно, но отчего-то ему становится любопытно, минутный интерес вызван этим надуманно-серьёзным и вместе с тем печально-прекрасным лицом, как Мадонна, склонившаяся над Иисусом — она выглядит точно так же, как на тех картинках, что он видел в школе на уроках истории.       Они едят практически молча, порой Дима бросает редкие фразочки, на которые Игорь так же коротко отвечает, бросая чёткие выверенные ответы, просто для заполнения пустоты вокруг, чтобы сгладить углы и не чувствовать себя столь неловко и неуютно в сложившихся обстоятельства. В какой-то момент он понимает, что зря приходит сюда, польстившись на горячий душ. Наверное, можно было перетерпеть и отдохнуть дома от всего окружающего и произошедшего, но Дубин настойчив, а Тихомира любопытна ему — он оказывается здесь точно так же, как Гензель и Греттель в домике ведьмы: влекомый голодом по новым лицам и детским интересом к новому и необычному, ранее не встречающемуся. Так он находил большинство приключений на свою задницу.       На улице темнеет, но никто не гонит его, он бы и сам уже давно ушёл, да Дима всё не смолкает после ужина, рассказывая обо всём не свете. Тиша сидит по левую сторону от него и кивает, вдумчиво перелистывая альбом с фотографиями — Игорь точно знакомиться с мамой своей девушки, которая нахваливает и ругает свою дочь одновременно. И эта сюрреалистичная картинка становится чем-то живым и светлым в череде странных и утомительных дней: он убеждается что этот мир не для него, но он вместе с тем манит своей недоступностью, отдалённостью и сладострастной обыденностью.       Возвращается домой к трём часам ночи, падает на кровать навзничь, долго не думает — быстро засыпает утомлённый разговором и редкими взглядами Савушкиной.