русские сказки

Гранатовый зал сияет пляшущими огнями, золотом, затапливающим верхние ярусы и отражающим неясные тени, и улыбками только-только вернувшихся с каникул учеников. Гул змеей проникает под кожу, пуская эндорфины по венам – радостно вернуться в родную школьную атмосферу шума, смеха и горного тепла. Первокурсников ожидают почти с фанатизмом: всем интересно, кем пополнятся отделения в этот раз. Миша нервно оглядывается по сторонам. Ему неуютно совсем: нигде нет ни Пестеля, ни Кондратия, ни… Серёжи тоже нет. Последнее пугает особенно. Муравьёв никогда не опаздывал, а если опаздывал, то предупреждал; их последний разговор закончился обещанием встречи только в школе, и, ради бога, Миша три недели его не видел. Всё могло быть и хуже, думается Мише. В начале июня он написал Серёже, что ему невыносима мысль о целом лете без него – и вот, пожалуйста, Муравьёв всё лето навещал его по ночам, втайне от отца пользуясь дверехождением из родного Петербурга. Появлялся из двери давно заброшенного дома на перекрестке улиц, принося с собой отголоски балтийского ветра и выпечку в хрустящем бумажном пакете; тихонько смеялся, когда Миша налетал на него ураганчиком; обнимал за талию и кружил над землей; выпутывал из тёмных волос тополиный пух и фыркал, как кот, от жары и влажности Нижнего; шептал Мише признания на французском всю ночь напролет, укрывая его своей кофтой от прохладного ветра; долго и щемяще-нежно целовал его на прощание; до последнего не отпускал Мишиной руки, цепляясь за самые кончики пальцев; был рядом. Пока что лучшие мгновения недолгой бестужевской жизни, если быть честным. Тот факт, что дверехождение отнимало много сил даже у опытных волшебников, он благополучно забывал, и когда Серёжа в начале августа появился из-за двери, вытирая кровь, тёмными струйками льющую из носа, и едва держась в сознании, перепугался почти до заикания. Апостол до рассвета беспокойно проспал у него на коленях, мучаясь от слабости и головной боли, а на утро Миша строго-настрого запретил ему появляться до конца каникул. Обходились письмами: Бестужев неизменно интересовался, как Серёжино здоровье и не прекращал посыпать голову пеплом по этому поводу, писал о прочитанных книгах и городской нечисти, выползающей всё чаще с приближением осени. Муравьёв в ответ просил перестать извиняться, рассказывал о нервничающем перед Испытанием Поле и вкладывал в конверты открытки с северными дворцами и монументами. От писем веяло теплом, – старая гербовая бумага рода Муравьёвых, аккуратный, резковатый почерк, родной запах – Миша неизменно долго разглаживал конверт пальцами, прежде чем открыть, кормил Серёжиного ворона специально припасенными орешками, кружился по комнате, мурлыча мелодии себе под нос, крепко прижав исписанные страницы к груди и прикрыв глаза. «J'attends avec impatience notre prochaine rencontre, mon soleil». Миша улыбается и блаженно сощуривается. — О, Мишка! — раздается из-за спины. — А мы тебя всюду искали. Рылеев, Пестель и Каховский радостно здороваются с ним, тут же начиная обмен впечатлениями о лете. Бестужев правда очень рад видеть друзей, но в груди засела вибрирующая тревога. Что если Серёжа так и не смог восстановиться от частого использования магии? Он ведь совсем мало спал, приходя к Мише по ночам, а тут ещё и это… Или что-то случилось по дороге? Не мог же он просто так не приехать в школу, не прислав даже весточки. — Ребят, а вы Серёжу не видели? — Апостола-то? — фыркая, интересуется Паша. Миша качает головой, нахмуриваясь, мол, какого ещё. Не Трубецкого же ему искать. — Не, не видели. Зато Польку видели, когда мимо первокурсников проходили. Слушай, Муравьёвы его хоть кормят? Он выглядит, как пятилетка. — Ты даже не представляешь, — скучающе отвечает Бестужев-Рюмин, вращая перстень на пальце. Серёжа в письмах упоминал, что силы в Поле совсем не как в ребёнке – тот умудрился чуть не сжечь их кухню, перепугать Ивана Матвеевича внезапными выбросами магии и мелкими пакостями и заявить, что обязательно научится обращаться в дракона. «И сохрани нас всех бог», — иронично добавил Серёжа в конце абзаца, прежде чем перейти к рассказу о новом расписании тренировок команды по квиддичу. Миша знает, Муравьёв нервничал из-за этого последние дни: Полю отправляли вместе со всеми первокурсниками на Испытание Поиском, и оставалось только надеяться, что всё пройдет без проблем. Свое Испытание Миша помнил даже слишком хорошо, хотя предпочел бы забыть – столько отчаяния он испытывал примерно… никогда. Шутка ли, семилетним ребёнком остаться на огромном, смертельно опасном острове, на котором тебе нужно найти один маленький камешек, одновременно с этим проявив свои лучшие качества. Не слишком гуманно, на Мишин вкус, особенно если школе нужны живые ученики. Голоса друзей нисколько не глушат беспокойство, скорее, вызывают тихое раздражение. Миша нервно стучит пальцами по прохладным перилам, поджимая губы: Катя Лаваль что-то быстро строчит в записной книжке, Пестель одаривает однокурсниц второсортными комплиментами, Трубецкой осматривается, гордо задрав подбородок, Кондратий с Наташей оба буквально светятся; а Мишиного рыцаря на белом коне так и не наблюдается. — Здравствуй, Мишель, — вдруг обжигает горячим дыханием на ухо, пуская жар вниз по позвоночнику. Миша только и успевает, что через силу втянуть носом воздух, прежде чем стремительно развернуться и повиснуть у Серёжи на шее. — Ты где был? — обвиняющим тоном спрашивает Миша, уткнувшись ему в плечо и вдыхая знакомый аромат морозной хвои. Сердце в груди мгновенно успокаивается, ощущая всегда готовые его поймать тёплые ладони. — Ходил по одному очень-очень важному делу, — доверительно сообщает Серёжа с улыбкой в голосе. — Да? — Миша смотрит в глаза, наконец оторвавшись от его плеча, и забывает обо всем на свете. — Настолько важному, что нужно было меня оставлять на съедение волкам? Муравьёв выглядит отдохнувшим и посвежевшим: на скулы вернулся здоровый румянец, глаза блестят, и Миша, коротко оглянувшись по сторонам и убедившись, что все заняты чем угодно, но не ими, быстро чмокает Серёжу в щеку. — Волкам? — Серёжа фыркает. — Ну, не настолько. — Ну, так и что за дело? — Бестужев убирает невидимые пылинки с плеча форменного муравьёвского пиджака и встает рядом, отлепляясь от Серёжи. — Говорил с Волконским, — начинает было Апостол, но его голос тонет в нестройном гуле и аплодисментах, и им приходится прерваться, чтобы не отхватить потом от Бенкендорфа за нарушение дисциплины. — Потом расскажу. Миша лишь кивает согласно и берет его за руку. Серёжа в ответ отзывчиво переплетает пальцы, мимолетом поглаживая ребро ладони, и Миша растекается; распускается по швам и собирается заново бессчетное количество раз всего за несколько секунд. Муравьёв всегда касается трепетно до боли в груди, так, будто Миша хрустальный, и одно недостаточно аккуратное движение может разбить его на миллионы крошечных осколков. Бестужев уверен: даже если так, Апостол потом соберет обратно, восстановит, целебным прикосновением укроет от всех невзгод. Мише с Серёжей не страшно разбиваться. — Как Поля? — Мишель наблюдает за стайкой крошечных первокурсников, семенящих к поднимающегося с места Романову. — Прошел? — Прошел, — Муравьёв наклоняется к его уху. — Куда – не сказал, вредина. — Неудивительно, учитывая, чей он брат, — он поворачивается к Серёже, почти впечатавшись носом в воротник его рубашки. Тепло сквозит где-то в сердце, румянец поднимается по шее и щекам, и Миша чувствует приятное опьянение, окрашивающее мир перед глазами в яркие тона. — Эй! — тихонько возмущается Апостол, щипая Мишу за поясницу. — Наглеешь, Мишутка. — Боюсь-боюсь, — и больше ничего говорить не хочется, потому что в Серёжиных глазах звёздами сияют огни, погружая всё вокруг в языки пламени – греющие, ласкающие кожу, защищающие от холода. Единственный пожар, от которого бежать не хочется; да и Миша бы никогда не смог. Бестужев забывается окончательно, чуть не пропуская момент, когда Александр вызывает к себе Полю. Серёжа вздрагивает, резко поднимая голову, и на его лице уже ни намека на нежную улыбку – только это абсолютно очаровательное, по Мишиному мнению, но от того не менее забавное волнение старшего брата. Бесконечная Серёжина забота о Польке в свое время и его подкупила – кому бы не захотелось, чтобы их вот так оберегали, подписывались на любые авантюры и выгораживали перед отцом даже за самые невинные шалости. Серёжа Полю очень любил, и, хотя яро это отрицал, но старался подарить ему хоть немного родительской ласки – их маму Ипполит почти не помнил, а отцу, с головой ушедшему в работу после смерти Анны Семёновны, было не до детей. — Дажбог! — громогласно проносится по залу. Полю встречают аплодисментами и подбадривающими улыбками, и только Серёжа всё ещё продолжает напряженно хмуриться. Миша понимает: любовь во главе всего, любовь – как единственный смысл жить. Явление опасное, а Ипполит всегда хорошо поддавался чужому влиянию. Бестужев успокаивающе сжимает Серёжину руку, тихо выдыхая – у самого из-за этого проблем не было никогда. Серёжу его сердце выбрало, кажется, сразу, как Миша его увидел, даже если до него долго доходило, и не прогадало ни разу: любовь Апостола, наверное, могла бы залечить любые раны и вернуть к жизни, если бы понадобилось. — Катя присмотрит, — обещает Миша Серёже на ухо, кивком головы указывая на Лаваль: та светится, словно новогодняя ёлка, и хлопает в ладоши, провожая Полю по-матерински ласковой улыбкой. — И ты же знаешь, он себя в обиду не даст. — Знаю, — неожиданно вполне безмятежно отвечает Муравьёв, заглядывая Мише в глаза. — Что? — лукаво спрашивает Бестужев-Рюмин. Понимание, что следующие девять месяцев придется безостановочно учиться, учиться и ещё раз учиться, от него отступает – Мише всё равно, чем заниматься, когда под боком есть Серёжа. Хоть крестиком вышивать, хоть заучивать параграфы – всё одно. — Поцеловать тебя хочется ужасно, — низким шепотом произносит Апостол. У Миши, судя по всему, происходит ошибка загрузки мозга, потому что он в один момент забывает, как дышать, и для чего вообще людям воздух. В нем остается только сладкое тепло, похожее на патоку, которую его мама добавляет в домашний шоколад, – тягучее, сахаристое, наполняющее кровь эндорфинами. Он неловко бормочет что-то в ответ, низко опуская голову и обхватывая широкую Серёжину ладонь двумя своими. Волшебство искрится на кончиках пальцев, мерцает вокруг них едва заметными бликами – можно увидеть, только если внимательно присмотреться. Сами они не обращают внимания, конечно: зачарованные, смотрят друг другу в глаза и медленно тонут, не пытаясь сопротивляться. Зато обращает внимание Катя – её едва не сносит от мощного потока светлой магии, исходящего от этих двоих. Вот уж действительно, неразлучники, одна душа на двоих. Кажется, директор тоже это чувствует, на несколько секунд отвлекаясь от первокурсников и присматриваясь к балкону, а потом приподнимая уголки губ в удовлетворенной ухмылке. Любовь ведь и есть самая сильная магия. Миша машинально облизывает губы, снова несмело поднимая на Серёжу взгляд, и едва не умирает на месте от того, как быстро его зрачки расширяются и заполняют собой зелёную радужку. — Потерпи, — севшим голосом просит Бестужев, тяжело сглатывая. Следующие двадцать минут смазанными кадрами проносятся у Миши перед глазами. Горячая Серёжина ладонь – единственная константа, удерживающая Мишеля в реальности – поглаживает его по спине, заставляя тихо растворяться в ощущениях. Минуты, как назло, тянутся так медленно, что Миша начинает нетерпеливо притоптывать на месте, вызывая у Серёжи приглушенный смех. — Серый! — Паша громогласно отвлекает Муравьёва от едва ли не пыхтящего Миши. — Если ты ещё не в курсе, то мы всем Союзом собираемся в твоей комнате прямо сейчас. — Хоть всей школой, Паш, — флегматично отвечает Апостол, сунув руки в карманы брюк. Как только Пестель отходит на почтительное расстояние, Серёжа бурчит раздраженное: — Кто вообще решил, что именно наши комнаты должны быть такими большими? — Ну, вам, Ярилам, ведь нужны свобода и размах, — Бестужев льнет к нему под бок и машет рукой Польке, сверкающему радостной улыбкой, едва видному в окружении новоиспеченных однокурсников. — Идем? Они нарочно плетутся слишком медленно, пропуская вперед всех желающих. Шум змеей уползает в конец коридора, затихает, отражаясь от стен почти неслышным эхом, и только тогда Миша позволяет себе снова взять Серёжу за руку. Не то чтобы они скрываются, но некоторым личностям и правда лучше не знать, для Мишиной же безопасности. Пустой коридор подсвечивается лишь тусклым искусственным светом из окон – Мише иногда так ужасно не хватает припекающего солнца. — Эй, Миш, — зовет его Муравьёв. — Да? — Миша оборачивается к нему и тут же захлебывается воздухом, когда родные сильные руки одним рывком легонько подталкивают его к стене. Серёжа шагает ближе, окончательно зажимая Мишу между ледяным камнем, посылающим мурашки по позвоночнику, и собой – тёплым, как печка, между прочим. Бестужев-Рюмин впервые за вечер улыбается по-настоящему искренне, скрещивая запястья за Серёжиной шеей и цепким взглядом смотря ему в глаза, наблюдая, как он склоняется ближе. Серёжа тыкается ему в нос лисичкиным поцелуем, и Миша, посмеиваясь, тянется первым, невесомо касаясь его губ. Поцелуй у них выходит то, что надо – жаркий, глубокий, влажный, с головой компенсирующий три недели потерянных прикосновений. — Вот теперь по-настоящему привет, — выдыхает Серёжа ему в губы, когда они отстраняются и судорожно переводят дыхание, соприкоснувшись лбами. — Я очень скучал, — Миша закусывает губу, сдерживая неизвестно откуда взявшееся желание разрыдаться. Серёжа, видимо, улавливает всё по глазам, потому что прижимает Бестужева к себе, отодвигая его от стены и утыкаясь носом в макушку. — Как ты? — В норме, — хрипло отвечает Муравьёв. — А ты? — Если у тебя всё хорошо, то и у меня тоже, — Мишель поднимает голову, касаясь кончиком носа Серёжиного подбородка. — Ты так и не сказал, где пропадал. — Ходил вот за этим, — Серёжа лезет во внутренний карман пиджака, а потом вкладывает Мише в ладонь что-то мягкое, что на поверку оказывается капитанской повязкой «Авангарда» – главной квиддичной команды школы. — Ты это не серьёзно, — обескураженно то ли спрашивает, то ли утверждает Бестужев, осторожно разглаживая кусок ткани. — Волконский сказал, что ему нужно сконцентрироваться на учебе, всё-таки выпускной год, — Серёжа пожимает плечами, а невыносимо яркий блеск его в глазах разгоняет все тени по углам. — А команда не может быть без капитана, так что… Муравьёва заглушает восторженный писк и Миша, бросившийся ему на шею. Смеется Серёжа тихо, но счастливо и обезоруживающе искренне, и, как обычно, приподнимает Мишу над полом на несколько секунд, одаривая его чувством бесконечной невесомости, уничтожающей мир вокруг них. — Поздравляю, — шепчет Бестужев ему в шею, задевая горячим дыханием бледную, а в призрачном свете и вовсе почти белоснежную кожу. — Это отличные новости. Серёжа ослабляет объятия, чтобы заглянуть Мише в глаза, и не успевает – Рюмин коротко чмокает в губы, а после со смехом выбирается из его рук. — Догонишь – получишь заслуженную награду, — он лукаво улыбается Апостолу через плечо, прежде чем сорваться на не такой уж и быстрый бег. Бархатный взгляд зелёных глаз провожает уже успевшего забежать за угол Мишеля. Серёжа по-дурацки широко улыбается сам себе и послушно идет следом.