Юность

      На следующий день самочувствие Римуса, может, и не ухудшилось значительно, но, в то же время, однозначно ни капли не улучшилось. Сириус, не желавший будить друга минувшей ночью и потому уступивший ему свою кровать, настаивал, чтобы тот временно оставил себе его куртку. Свободная мантия, к удивлению самого Римуса, оказалась достаточно велика для нездорово исхудавшего тела, чтобы надеть целую кожаную куртку под нее.       Римус так и не загорелся желанием грузить друзей всеми своими переживаниями, ведь это казалось каким-то необъятным блоком информации, которая, к тому же, могла выставить его дураком в их глазах. Но приближение полнолуния и шанс подтверждения его подозрений о догадках Лили — и не только — все же вынудили его сделать это в тот же час, когда мародеры вернулись в свою комнату после занятий. Нужно ведь было, чтобы кто-то, при худшем варианте развития событий, отвлек Лили и сочинил для нее, а может — и для Пандоры, а может — и для Снейпа, более адекватную, нежели была настоящая, причину отсутствия Римуса или его невозможности покинуть общежитие. Да и отсутствие одного, а не целых четырех учеников в Хогвартсе должно было быть менее заметным.       Римус не впервые переживал полнолуние в одиночестве — на самом деле, за всю свою жизнь большую их часть он провел именно так, а не в компании друзей, обещавших внимательно следить за ним и его действиями. Но, вопреки всему, привыкания к одиночеству в такие непростые моменты не возникало. Каждый раз, казалось, даже ощущался как эмоционально, так и физически тяжелее предыдущего.       Огромные цепи, к которым еще месяц назад Римус пообещал больше не прикасаться и какими ему вновь пришлось сковать собственное слабеющее тело, были так холодны, что, казалось, обжигали и без того мерзнущую кожу. Кожаную куртку еще до захода солнца пришлось вернуть ее хозяину — Римус ведь не хотел, потеряв контроль, нанести ущерб чужой вещи, оставив на ней затяжки или же и вовсе изорвав ее в клочья.       Ожидание обращения в мертвой тишине было мучительно. К тому моменту, как полная луна показалась из-за таявших облаков и ее мертвенно-бледные лучи проникли в Визжащую хижину сквозь щели в стенах и плохо заколоченные окна, Римус, томимый скукой, ожиданием адской боли и безрадостными размышлениями о собственной жизни, начал полноценно бредить. По крайней мере, так решил он сам, когда, испытав первый выброс адреналина и последовавший за ним болезненный хруст в каждом своем суставе, он тупо уставился в скрытую тьмой пустоту и снова увидел в ней ту самую пару мистических глаз. Ту самую, что являлась ему два месяца назад в точно такой же момент. Большие, ангельские, серебристые, глаза эти, как и в уже позабытую мартовскую ночь, глядели на него с таким искренним сочувствием, что оно даже отозвалось непонятным уколом в самое сердце Римуса. Однако теплота, чувствовавшаяся в этом пристальном взгляде, все же грела терзаемую душу и помогла ему на мгновение почувствовать себя немного менее ничтожным.       Подумать о том, насколько здоровым было явление подобных видений и видение ли то было в самом деле, однако же, он не успел — совсем скоро неизмеримая боль, способная заставить любого возжелать блаженного забвения, если не смерти, хотя бы временной, стала всем, что заполнило помутившийся рассудок.       Каково было удивление Римуса, когда странности не прекратились наутро, и он очнулся от ощущения того, что нечто легкое, невесомое, фантомное едва ощутимо прикасалось к его волосам, на которых наверняка остались следы запекшейся крови. Приоткрыв глаза и позволив собственному взгляду чуть проясниться, он обомлел, когда снова увидел их.       Большие, ангельские, серебристые. В обрамлении густых черных ресниц, на лице, что было так же бледно, как и свет луны, скрывшейся за горизонтом, и столь же красиво, как звезды, оставшиеся на небосводе. Печальный, озадаченный, нежный взгляд сменился недоуменным и тревожным, когда с губ Римуса невольно сорвался короткий нервный смешок.       Он сидел полулежа в пыльном углу хижины. Тяжелые оковы были брошены у дальней стены. Он был укрыт той же пропахшей одеколоном и сигаретами курткой, что и накануне. Либо Римус окончательно тронулся умом, либо видение оказалось немного более настоящим, нежели он считал. — А где остальные? — спросил он, гадая, растворилось ли бы в пустоту совершенно прекрасное видение.       Однако оно осталось сидеть перед ним на коленях. — Мистер Сохатый утащил свою будущую миссис Сохатую на романтичное свидание под покровом ночи, — ответил знакомый, успокаивающий голос. — Впервые заставил ее нарушить школьные правила. Чего не сделаешь ради друзей, полагаю. К слову, когда это ты успел рассказать Пандоре о своей ликантропии? Не помнится, чтобы в первые месяцы знакомства с нами ты хотя бы заикался об этом, — угрюмо добавил он.       Но мгновение Римус потерял возможность двигаться и даже дышать. Казалось, что сердце опустилось в желудок, и он обрадовался, что не стоял на ногах, которые определенно не смогли бы удержать его в тот момент. Новая волна нервного смеха, впрочем, довольно быстро освободила его грудь от незримых оков. — Ты ненастоящий, да? — спросил он, встречаясь взглядом с нахмурившимся Сириусом. — А я, видимо, просто сумасшедший, — добавил он, выдохнув, и провел рукой по слипшимся волосам. — Или все это просто до смешного страшный сон? — Я-то настоящий, но… эм… ты, видимо, бредишь после полнолуния, — фыркнул Сириус и, встав с места и отряхнув брюки, помог Римусу подняться на ноги. — Что-то ненастоящее навряд ли способно на это, не находишь? Если бы сейчас были лучшие из дней для тебя, то я дал бы тебе легкую пощечину… если бы ты попросил об этом, дабы убедиться в реальности происходящего. — Да… извини, — вздохнул Римус, с трудом воспринимавший такой длинный поток слов, и протянул другу его куртку. — Я, кажется, даже идти смогу — не чувствую переломов в ногах. Какая удача. Так… можешь повторить, что ты сказал о Пандоре? — Эм… Глупо было вот так сразу в лоб тебя спрашивать о таком. Давай поговорим об этом, когда ты немного оклемаешься? И я рад, что ты можешь ходить, но все равно обопрись о мое плечо, пожалуйста.       Римус послушно проделал это, и прежде, чем они покинули бы Визжащую хижину, еще один, мимолетный раз переглянулся с глазами, что, как ему думалось ранее, принадлежали некому воплощению его спасения, его надежды, того светлого, что откликалось в его душе в худшие из моментов. Большие, ангельские, серебристые. Римус только сейчас в полной мере осознал, насколько красивы они были.       И в них же он пытался заглянуть, уже лежа в Больничном крыле, где Сириус, с позволения мадам Помфри, составлял ему компанию. Тот, в свою очередь, с нескрываемым сочувствием на идеальном лице осматривал забинтованную чуть ли не по локоть руку. — А где, кстати, Хвост? — спросил Римус. — Ну, мы не хотели оставлять мисс Фоули, которая, как оказалось, осведомлена о твоей… эм… о том, кто ты, разгуливать по замку самостоятельно, — ответил Сириус, даже не глянув на него. — Значит, это был не бред, — пробормотал Римус. — Луни, — Сириус присел на край больничной койки. — Что дало тебе достаточную уверенность в ее преданности, что ты вот так сказал ей то, чего не знает Эванс? Чего не знали даже мы почти два года нашего… — Я ничего ей не говорил — в этом и проблема! — возразил Римус, здоровой рукой сжимая одеяло.       Сириус нахмурился и, облокотившись о собственные колени, сложил пальцы треугольником. — Я ничего не понимаю, — пробормотал он. — А уж я-то… — Римус почувствовал, как у него резко разболелась голова. — Ты мог бы… Найти ее? Ну, и Хвоста можешь поискать. — Да, конечно. Как раз продышусь и освежу мозг, — Сириус встал с кровати. — Сириус? — Да? — Используй карту. Иначе беготня по замку может затянуться на час, — напомнил ему Римус, выдавливая из себя легкую улыбку. — Точно, — кивнул Сириус, едва заметно ответив на нее.       Эта чертовски прекрасная ангельская улыбка заставила непонятное чувство охватить все нутро Римуса, обжигая его блаженным огнем и будто бы вдыхая в него уже знакомое, но все еще не до конца понятное ему странное чувство, которое выжатый разум все же осмелился обозвать Любовью. Любовью к жизни. Любовью к этому миру, вдруг вновь показавшемуся не таким уж ужасным, жестоким и несправедливым. Смущающей любовью к этой улыбке и этим глазам, что смягчили свой сияющий взгляд, встречаясь с блуждающим взглядом ореховых глаз напротив.       И вот, он остался один. Глядя в высокий потолок, Римус не сразу осознал, что уже можно было убрать собственную дурацкую улыбку с лица. А, быть может, ему попросту не хотелось делать этого. Однако, почувствовав, как его скулы начали неметь, Римус все же расслабил лицо и вдохнул прохладный воздух Больничного крыла полной грудью. — Римус, — тихий, преспокойный, нежный голос ласково окликнул его, заставляя подняться в кровати чуть ли не прыжком. Резковатый подъем корпуса заставил Римуса поморщиться от острой боли в спине. — Ты в порядке?.. Глупый вопрос, извини, — тут же покачала головой Пандора, подходя ближе. — Привет, — кивнул Римус. — Зачем тебе палочка в руке?.. — Ох, эм… забыла убрать ее, — вздохнула Пандора, пряча палочку в карман мантии. — Просто… Блэк, твой друг, выглядел весьма сурово, когда отыскал меня на вершине Астрономической башни. — Сириус никогда не навредил бы тем, кто дорог ему и тем, кто дорог им, — уверил ее Римус, неуверенно поглаживая платиновые волосы, что волнами спадали на хрупкие плечи. — Значит, он мог бы навредить кому-то другому? — надула губы Пандора.       Римус не сумел дать ей точного ответа. — Почему ты не сказал мне? — спросила она, опасливо, но и сочувствующе глядя на него. — О чем? — сухо спросил Римус, не зная, на что он сам надеялся в то мгновение. — О том, что ты… другой, — маленькая аккуратная ручка коснулась его щеки, заставляя Римуса посмотреть на бледное худое лицо. — Что заставило тебя думать таким образом?       Пандора осмотрелась по сторонам, словно виновником гробовой тишины Больничного крыла была толпа других волшебников, и наклонилась ближе к его уху. — Я подумала об этом еще в одну из наших первых встреч. Твое тело покрыто шрамами, что, скорее всего, остались после рваных ран… Друзья зовут тебя Лунатиком, и ты постоянно пропадаешь в полнолуния, а затем закономерно оказываешься в Больничном крыле. Даже сейчас. Разговоры об оборотнях вызывают у тебя явный дискомфорт, и я могла бы предположить, что тебя они попросту пугают или вызывают отвращение… хотя ты и не похож на кого-то, кто боится неизученного, но… Но позавчера ты впал в ступор, когда я упомянула полную луну и ее влияние на тебя… да и твои друзья прошлым вечером, можно сказать, открыли мне твой секрет, — теплый мягкий шепот заставил холодок пробежать по спине Римуса.       Вновь уставившись в ее невинные глаза, он болезненно прикусил губу и не находил слов, которые передали бы его чувства и мысли. Возможно, дело было в том, что и те, и другие, отсутствовали — в голове и в душе было одно только ощущение пустоты. — Но тебя не предали, — сказала Пандора, чем ввела его в еще больше смятение, но, в то же время, вернула к жизни душу, что начала раскалываться на мелкие куски.       Римус приоткрыл рот, пытаясь вызволить звуки из сдавленной груди. — Расскажи мне. Расскажи мне все, что произошло между тобой и моими… между тобой, Сириусом и Питером этой мерлиновой ночью, — твердо сказал он, не в силах выдержать зрительного контакта.       Пандора задумалась, но, вновь вздохнув, все же принялась за свой рассказ: — Все мы втроем остались расхаживать по замку после отбоя. По отдельности, но… В самом деле — жизнь, полная тайн и откровений, всегда ведь протекает куда более активно под покровом ночи, когда те, кто не желают ее познать, отправляются странствовать по далеким и не совсем мирам, что каждый из нас носит с собой вот здесь, в самом сердце. Или в голове, если ты предпочитаешь руководствоваться разумом. Как я уже сказала, подозрения о тебе возникли не один месяц назад — и вот, пересекшись с Блэком и Петтигрю, я поняла, что это был идеальный шанс убедиться или разочароваться в своих догадках. Знаешь, порой это куда легче сделать, когда тебя уже считают, эм… не от мира сего, если ты изволишь. И, знаешь… порой эффективнее выпытывать из кого-либо правду, притворившись, что ты уже знаешь ее. Пары утверждений о том, что ты оборотень, расспросов о твоем самочувствии и, каюсь, неправдивых утверждений о том, что мне уже известен твой секрет, было достаточно, чтобы Петтигрю вышел из стадии отрицания. Блэк же лишь бросил на меня недобрый взгляд — клянусь, в тот момент он стал похож на разъяренного пса, готового накинуться на свою жертву по одной только команде хозяина, — и испарился в никуда. Полагаю, он был с тобой?       К удаче Римуса, дар полноценной речи вернулся к нему довольно быстро. — Ты обманула их, — заметил он, хмуро глядя в глаза, все такие же большие, светлые, казавшиеся ангельскими, но будто бы потерявших половину своей прежней невинности для него. — Порой ложь — единственный путь к правде, — заметила Пандора и потупила взгляд. — Косвенные, наводящие вопросы ни к чему не приводят, если только человек не абсолютно очевидный лжец… Но таких честных душ практически не существуют — даже доблестные рыцари и простые, открытые душой принцессы из детских сказок были лишь плодом вымысла, идеалом, которому не могло бы соответствовать ничто живое в этом полном пороков мире.       Римус слепо глядел на сохранившее внешнюю миловидность лицо той, чьи действия и мысли, как оказалось, предугадать было не так просто. Пандора вовсе не походила на человека, способного на предательство, но то ведь всегда шло бок-о-бок с ложью, к которой она, по собственному признанию, прибегла без острой нужды. К тому же, после конца пятого курса, когда Римус был предан, пускай и ненамеренно, он не думал, что стал бы кому-либо еще ведать свой секрет. Впрочем, прощать Сириуса за тот ад он поначалу тоже не намеревался, но, видимо, всем его планам было суждено сбываться с точностью да наоборот. — Я ни с кем не делилась своими догадками… — сказала Пандора, нежно прикасаясь к его руке. — И могу поклясться, что и в мыслях не совершила бы такого. — Приятно знать, — пробормотал Римус, поглаживая ее белоснежную ладонь большим пальцем. — Почему? — задал он вполне логичный вопрос. — Неужели ты не боишься меня и того, что подобные мне способны натворить? — Я ведь люблю тебя, — без раздумий, совершенно естественным тоном прошептала Пандора. — И… я не всегда хороша в анализе… — Смешная шутка, — заметил Римус, но, поняв, что ему сейчас стоило быть особенно осторожным и что теперь он берег не только чувства Пандоры, но и собственную безопасность, прикусил язык. — Извини. — Извиняться не за что. Юмор есть признак быстрого выздоровления, — легкая улыбка коснулась бледных губ. — Так вот… я не всегда хороша в анализе, но, раз уж за пять лет, что мы учимся в одних стенах, я ни разу и не заподозрила присутствие оборотня в Хогвартсе… пока не встретила тебя и не позволила безумной идее проникнуть в мою голову… то не думаю, что есть смысл бояться его теперь. Забавный факт — поначалу я думала, что казавшиеся однозначной ложью и бредом мысли были вызваны мозгошмыгами. Существа, о которых мне как-то поведал Лавгуд. Ты его знаешь? — Эм… Не имею чести знать его, увы. Возможно, ты и правда не от мира сего… — полушепотом признал Римус. — С того самого дня, как мы познакомились, мне порой казалось, что ты прибыла из мира лучшего и более непорочного, нежели наш, — по большей части не солгал он.       Пандора наклонилась ближе к его лицу, заставляя аномально быстро бившееся сердце замереть. Но демонстративный кашель за ее спиной помешал чувственному для одной стороны и казавшемуся страшной иллюзией для другой моменту.       Скрестив руки на груди и постукивая пальцами по собственному плечу, Сириус стоял чуть поодаль и наблюдал за представшей его глазам сценой острым, презрительным, холодным взглядом. — Как давно ты… тут? — непроизвольно отпрянув от Пандоры и вжавшись спиной в спинку кровати, поинтересовался Римус. Он почувствовал, как его бросило в еще больший жар. — Достаточно, — коротко ответил Сириус. — Фоули… Пандора, если изволишь… Римусу нужен покой. Мадам Помфри очень не понравится, если она увидит, каким эмоциональным пыткам мы его подвергаем, — демонстративно натянув фальшивую блэковскую улыбку, сказал он.       Пандора посмотрела на Римуса. Римус продолжал смотреть на Сириуса. — Я, эм… правда, очень устал, — с трудом выдохнул он, переводя взгляд на ее милое лицо. — Да и тебе, наверное, будет не лишним вздремнуть перед занятиями… Можешь навестить меня, когда тебе будет угодно… И если тебе будет угодно.       Выслушав его, Пандора нехотя поднялась с места и прежде, чем покинуть Больничное крыло вместе с Сириусом, который, казалось, явился лишь для того, чтоб избавить Римуса от ее общества, оставила легкий поцелуй на изборожденной шрамами щеке. Но Римус не придал этому большого значения, будучи слишком занятым попытками донести до Сириуса просьбу остаться с ним одним только молящим взглядом — оставшись наедине с собой, он сошел бы с ума. Или, по крайней мере, рисковал пережить нервный срыв. Однако, судя по тому, как ни один мускул не дрогнул в красивом аристократическом лице и как взгляд серебристых глаз чуть ли не намеренно цеплялся за все, кроме лица друга, ничего у него не вышло. — Да ты, оказывается, не так глупа, как может показаться, — заметил Сириус, уже сопровождая Пандору к выходу. — Не впервые слышу это, — призналась та, вздыхая. — Как жаль, что многим легче обозвать неумным того, кто мыслит несколько иначе, нежели себя самого, не способного понять его.       Римус, нырнувший с головой под одеяло, не видел их лиц, но был готов поставить что угодно на то, что красивых губ Сириуса коснулась презрительная ухмылка. Одна из, наверное, десятка в его арсенале.       За все утро Сириус так и не вернулся в Больничное крыло. Зато Римуса навестил Питер, принесший ему теплый завтрак и объяснивший, что Сохатый был все еще слишком занят отвлечением внимания Лили, а Бродяга так и не объявился в общежитие с того момента, как он исчез прошлой ночью. — Сохатый, кстати, еще и пять галлеонов должен мне за унижение ради его возможности впечатлить Лили, — сказал Питер во время своего недолгого визита. — Ну, знаешь, она, мягко говоря, не переносит крыс. — Да, знаю, — равнодушно ответил Римус. — Но он не учел, что Марлин, как раз отыскавшая его и Лили, их… ну, нас, не боится. У меня до сих пор ребра болят от ее крепкой хватки. — Но, дай угадаю, ты не зол на нее, верно? — выгнул бровь Римус и зажмурился от чувства того, как его головная боль усилилась. — Разумеется, нет. Ты же знаешь это чувство, когда ты понимаешь, что есть еще люди, не ненавидящие тебя за то, что ты из себя представляешь… — Да, знаю, — вновь коротко ответил Римус и не стал указывать на то, что Марлин навряд ли «не ненавидела» крыс. — Особенно, если это кто-то, кого ты, ну… эм… любишь… — краснея, добавил Питер.       Римус лишь натянул отрешенную безэмоциональную улыбку, остатками трезвого разума пытаясь рассудить, любил ли он кого-либо на самом деле. Этим утром он готов был поцеловать Пандору в ответ, и ранее он уже делал это, но он вдруг задумался над тем, какие чувства стояли за этими поцелуями. Была ли это в самом деле первая любовь или жалость к одинокой, непонятой девушке, если не страх и лицемерное желание угодить ей же сегодня, когда в ее руках вдруг оказалась информация, из-за которой спокойная жизнь Римуса повисла на особенно тонком волоске?       За все утро он так и не притронулся к принесенному другом завтраку — ему было все так же дурно, и казалось, что малейшей порции еды стало бы достаточно, чтобы усилить тошноту и вывернуть нутро Римуса наизнанку второй раз за сутки. Ему вовсе не хотелось этого. Да и аппетит у него, к тому же, все никак не появлялся — каждую пустоту и каждый сосуд в его теле, по ощущениям, заполнило неперевариваемое и нерастворяемое чувство тревоги.       Римус даже пожалел, что ближе к обеду силой заставил себя принять целебное зелье — его опасения оправдались, и уже пять минут спустя он, едва доползши до примыкавшего к палате туалета, чуть не выблевал собственный желудок вместе с его содержимым. Ополоснув лицо холодной водой из умывальника, Римус поднял взгляд на небольшое, покрытое тонкими царапинами и трещинами зеркало и ужаснулся собственному виду. Неужели можно было искренне влюбиться в эти мешки и синяки под глазами, осунувшиеся щеки, шрамы, число которых не уменьшалось, и темневшие с приходом тепла веснушки, да притом достаточно сильно, чтобы верить, будто бы уродец, носивший такое лицо, не причинил бы никому зла? Даже сам Римус никогда не имел такового убеждения — на первых курсах он даже, бывало, страдал приступами паники на фоне того, что, стараясь скрасить собственную жизнь, он рисковал искалечить чужую.       Свободное белое одеяние, выданное в Больничном крыле на смену его собственным порванным и пропитанным кровью вещам, ничуть не улучшало вид неестественно бледной кожи. Римус был похож на самого настоящего живого мертвеца как внешностью, так и вялостью и медлительностью каждого своего действия. Да и чувствовал он себя примерно так же.       Когда уроки в Хогвартсе закончились, Римуса навестил Джеймс, который, по собственному признанию, впервые «немного подустал от общества Лили». На никак не связанный с этим, но практически сразу заданный вопрос, который, как надеялся сам Лунатик, прозвучал не слишком странно, раздосадованно и понуро, Сохатый коротко ответил, что Бродяга был слишком занят неким свиданием, о котором даже ему толком ничего не сказал.       Римус почувствовал, как разочарование проникло в его сбившееся сердце после этих слов. Ему не нравилась привычка Сириуса так быстро находить замену своим любовным интересам. Хотя, может, он попросту вернулся к одному из старых? Марлин ведь наверняка была бы безумно рада такой возможности, да и у нее с ним, стоило признать, наверняка было много общего…       Впрочем, Римусу было все равно на этот момент. Личная жизнь лучшего друга не касалась его, как и его личная жизнь не касалась Сириуса. Хотя тот, казалось, не совсем понимал это.       Но ближе к вечеру Сириус все же соизволил объявиться в Больничное крыло. Судя по тому, как озадаченно выглядело его идеальное лицо и по тому, как на поджатых губах не было ни следа от помады, Римус предположил, что упомянутое Джеймсом свидание прошло неважно. — Как ты? — спросил он, опускаясь на стул возле кушетки, в которой чуть было не задремал Римус. — Есть ли смысл отвечать честно? — спросил тот, переворачиваясь на спину. — Или ты хочешь, чтобы я солгал? — Да, эм… что-то я ступил, — покачал головой Сириус. — Ты же не Фоули, — будто бы сплевывая свой незримый яд, добавил он. — Pardonne-moi. В общем, у меня к тебе предложение. — Сразу скажу, что я сейчас, мягко говоря, не в настроении и не в состоянии для участия в твоих авантюрах, — пробормотал Римус, укрываясь одеялом по шею. — Луни… Римус, — в последнее время Сириус отчего-то редко называл его по имени, но этот звук был так приятен и красив, что заставил Римуса вновь вылезти из-под одеяла немного больше. — Я идиот не настолько высокой концентрации, чтобы звать тебя сейчас поджигать хвост миссис Норрис или сбегать из школы за шоколадом.       Римус тихо усмехнулся. Спокойно и по-доброму. Кажется, впервые за минувший день. — Это касается тебя. И меня. Ну, как — меня… Пандоры, скорее, — сказал Сириус, посерьезнев. — Очень одинаково, конечно, — заметил Римус, напрягшись. — Я тебя слушаю. — Спасибо. В смысле, — Сириус зажмурился и сделал глубокий вдох. — В общем, у меня план. Надежный и необходимый, как непреложный обет.       Римус сел в кровати и встретился с ним взглядом. — В общем, план таков: мы стираем Пандоре память. Ну, так… «Обливиэйтом» чистим все ненужное. Пару моментов, буквально. Пока не стало слишком поздно. — Это неправильно, — чувствуя, как его брови спустились к переносице, тут же запротестовал Римус. — Луни… Она чистокровная волшебница. Чистокровная волшебница, состоящая в довольно близком родстве с Розье, Лестрейнджами и прочей дрянью. А дряная кровь время от времени проявляет себя — поверь, уж я-то уверен в том, о чем говорю. Откуда тебе знать, что она не воткнет тебе нож в спину, не станет манипулировать тобой, когда наиграется с твоей любовью? — Зачем ты говоришь такие гадости? — возмущаясь пуще прежнего, спросил Римус. — В конце концов, она ведь ребенок с точки зрения закона… — Да, я тоже с точки зрения закона был ребенком, да еще и помладше твоей подружки, когда воспользовался чувствами бедной Мэри Макдональд, — сказал Сириус и поправил на удивление опрятно завязанный галстук на шее. Он практически никогда не завязывал его.       Воротник белоснежной рубашки чуть отогнулся и приобнажил точеную шею, являя взору Римуса бордовый след любви на аристократически бледной коже. Прикусив губу, Лунатик решил не пялиться на него и принялся рассматривать свое одеяло, но все же чувствовал, как непонятное, но определенно неприятное чувство на мгновение охватило все его тело. — По себе о других не судят… Нет, Мерлин, прости, — Римус прикусил щеки изнутри, тут же осознав, как некрасиво было такое изречение в адрес друга, искренне волновавшегося о нем и теперь поникшего головой еще больше. — Но… Что же ты такого сделал, что Мэри так открыто презирает тебя? — все же осторожно поинтересовался он. — Если я скажу это, то презирать меня будешь и ты, — безрадостно усмехнулся Сириус. — Так, значит, Римус Джон Люпин у нас встречается с ребенком? — с прищуром заметил он. — Мерлин, — Римус спрятал искаженное неясной эмоцией лицо в ладонях. — Твоей Марлин тоже пока что нет семнадцати, между прочим. — В смысле «моей»? — искренне удивился Сириус. — Мы с ней не вместе. — Ну, были же? — Видать, я пропустил определенный период в собственной жизни, — вскинул брови Сириус и тихо рассмеялся своим специфичным, но ни капли не раздражавшим Римуса смехом.       Тот не был уверен, стоило ли воспринимать такое отрицание всерьез, но, к собственному ужасу и смущению поймал себя на том, что мысль, будто бы, возможно, Сириус и Марлин никогда не были чем-то серьезным, странно пригрела его душу. — Так… что с Пандорой делаем-то? — спросил Сириус. — Я не могу пойти на такую… грязную, подлую, нечестную выходку, — покачал головой Римус. — То есть ты скорее поставишь в опасность свою жизнь и, считай, с огромной вероятностью перечеркнешь свои мечты, чем запятнаешь свою совесть? — Если честно, мечт у меня не особо много, да и жизнь быть долгой не обещает в любом случае… Но, выходит, так, — пожал плечами Римус. — Ну, к тому же… как я могу встречаться с кем-то, чью верность и любовь ко мне я подвергаю сомнениям? — Если честно, со стороны это звучит глуповато. В смысле… а что она сделала, чтобы доказать эти самые верность и любовь? — запрокинул голову Сириус, случайно вновь обнажая красное пятно на своей шее. — Позаботилась о тебе после полнолуния? Она хоть приходила сегодня снова? Может, она обучилась ради тебя анимагии? На деле показала, что будет пытаться сохранить твой секрет и твою безопасность всеми силами? Что? — с нескрываемым отчаянием в полушепоте спросил Сириус. — В конце концов, ты знаешь ее всего три месяца!       Римус опустил взгляд, не имея возможности дать толковый ответ и опровергнуть его заявление. — Мерлин тебя дери, но я готов лично позаботиться о ее воспоминаниях, если только ты попросишь об этом. Наколдую ей пару фальшивых воспоминаний, чтобы она снова любила того идеального Римуса с загадочными шрамами, чарующей вежливостью вперемешку с неуклюжестью, без какой-то там ликантропии, замолвив словечко о которой она может отправить его если не в Азкабан и не на тот свет, то на испытания того блядского противоядия… Она снова получит того идеального Римуса, которого все равно не одобрят ее в край тронувшиеся родители… но это уже другая история, — вздохнул Сириус, легонько похлопав его по плечу.       Римус хранил молчание. Он злился на Сириуса за такую поданную под соусом немного излишней драматичности и эмоциональности откровенность. Но еще больше его злило то, что каждое слово, слетевшее с губ его лучшего друга, было правдой. — Изъяви желание — и я восприму его, как команду, — прошептал Сириус. — Ладно, — неуверенно вполголоса вздохнул Римус, выдержав ужасно длинную паузу и поднимая на него свой взгляд. — Сделай это, — сойдя на еще более тихий шепот, добавил он и почувствовал, как неприятная дрожь пробрала все его тело.       Пускай «грязную работу» и выполнял теперь доброволец и инициатор в одном лице, Сириус, чувство вины и осознание неправильности содеянного грузом легло бы на плечи Римуса. Сириус Блэк ведь выглядел как человек, не ведавший совести большую часть времени. Быть может, именно поэтому его легкие плечи всегда были так гордо расправлены, а приковывавшая взгляд мимика всегда выражала нескрываемую гордыню и самодовольство?       Римус задумался над тем, не поторопился ли он с громкими заявлениями и действительно ли Сириус не стал бы причинять вреда людям, какими дорожили его близкие. Хотя, маленькая коррекция воспоминаний навряд ли ведь кому-то серьезно вредила… Затем он далеко не в первый раз задумался над тем, что из себя представляли его отношения с Пандорой, такие идеальные, но, как оказалось, не подкрепленные безусловным доверием. У Римуса создалось ощущение, что тот относительно нормальный мирок, что он выстроил вокруг себя в последние месяцы, начал очень громко трещать по швам. — Сириус?.. — окликнул он друга прежде, чем тот оставил бы его вновь в полном одиночестве. — Слушаю, — откликнулся тот, повернувшись к нему лицом.       Римус чуть было не застыл на месте, когда снова почувствовал на себе взгляд ангельских глаз. — Эм… Думаю, тебе стоит получше прятать… засосы… мало ли какая фанатка приревнует тебя к… кем бы ни была эта счастливица.       Красивых расслабленных губ коснулась непонятная Римусу ухмылка. — Приму твой совет к сведению, — усмехнулся Сириус и, отсалютовав ему, вышел в коридор, где довольно быстро затерялся в потоке других учеников.       Римус не сразу понял, что на его собственном лице по непонятной причине вновь играла странная и смущенная улыбка.       Как бы он не противился безумной задумке друга, он испытал огромное облегчение, окончательно осознав, что Сириус, эдакий прекрасный принц волшебного мира — Римус недавно услышал такое прозвище для его друга из уст какой-то третьекурсницы, — этим вечером предотвратил бы огромное множество возможных проблем для него, Римуса, в будущем. Возможно, это и стало причиной той странной улыбки. Ну, или дело было в несильной травме головы, полученной при обращении.       В любом случае, именно разговор с Сириусом стал причиной, почему Римус вновь почувствовал себя чуть более живым. Чуть более обычным и нужным. Чуть более защищенным. Когда колокола Часовой башни уже пробили час отбоя, он даже сумел притронуться к давно остывшему куску пирога, что за завтраком принес ему Питер.