Юность

      Следующим утром, как Римус и ожидал, был как бы между делом задан вопрос о том, что же он все-таки хотел получить на прошедший день рождения. Благо, дома, кроме него и матери, никого не было, и он, не способный к глубоким мыслям в часы после пробуждения, попросил еще немного времени, чтобы подумать над этим, и изобразил огромный интерес к своему сегодняшнему завтраку. — Черт… В смысле Мерлин… или Боже, — буркнул Римус, уже вставая из-за стола и едва не задев таблетницу, лежавшую на нем. Движением руки он, на всякий случай, отодвинул ее подальше от края и посмотрел на мать, стоявшую у столешницы и обернувшейся на его бормотание.       Она выглядела так устало, как будто совсем не спала прошлой ночью. Хотя, в самом деле, это предположение могло оказаться самой настоящей правдой, судя по тому, что со вчерашнего вечера в доме появились пасхальные декорации, от корзинки с разукрашенными яйцами и до керамических статуэток кроликов, и по тому, как, несмотря на то, что время еще даже не приблизилось к полудню, а в духовке уже стояло, вероятно, четвертое угощение, которое позднее было бы поставлено на стол. Римус сомневался, уж не забыли ли родители предупредить его о скором прибытии большего количества гостей, нежели одной только тети по отцовской линии.       Он подумал о том, что, если бы завтраки в Хогвартсе были такими же, как и дома (например, сегодня он съел два куска шоколадного пирога и даже подумывал впихнуть в себя третий), то, возможно, он не пропускал бы их так часто. — У нас… эм… новое кухонное полотенце, да? — наобум спросил Римус, желая замять свой непонятный набор не сочетавшихся между собой междометий. — Да нет, старое… — сказала мать. — Когда долго не бываешь где-то, все кажется как в новизну, не так ли? — с легкой улыбкой, молодившей осунувшееся в последние годы лицо, спросила она. — Да… Да, это так, — согласился Римус с тихим смешком. — Во сколько должны прийти отец и, эм… тетя Вельвела? — Обещали прийти к двум, но Бог их знает — ты же знаешь, какие все Люпины трудоголики… Да и начальство, частенько бывает, задерживает их, словно коллектив без них ни шагу ступить не может, — вздохнула мать и посмотрела на настенные часы. — Не думаю, что какой-то праздник многое изменит. — Да, они… точнее мы, получается, иногда даже относимся к своим занятиям с излишней фанатичностью, — скромно признал Римус. — Тебе, эм… Может… помощь с чем-нибудь нужна? — предложил он. — О, нет, не стоит, милый, — покачала головой миссис Люпин. — Но я ценю твое предложение. Если найдется для тебя дело, которое не уляжется в мои планы, я непременно сообщу. Но, вроде, должно все успеться, — сказала она, глянув на прикрепленную к холодильнику записку, где было обозначено четкое расписание дел на утро. — Хорошо, спасибо, — на автомате выдал Римус и тут же поджал губу, — за завтрак, — сообразил добавить он. — Он был очень… сытным — если бы только можно было так завтракать каждый день…       Миссис Люпин тихо рассмеялась и повернулась к духовке, проверяя готовность булочек, аромат которых наверняка вскружил бы голову Римуса, не будь он сыт по горло. — Как… твое самочувствие? — решил спросить он, замечая во всех ее движениях некую вялость. — Пойдет, — вздохнула мать. — Погода-то ночью начала было портиться, а сейчас на небе ни облачка — от таких небольших перемен, видать, давление немного и зашалило. Но сейчас все, в любом случае, заметно лучше. — Оу… — Римус, за всю жизнь так и не понявший, что же можно было сказать в ответ на подобные слова, позволил себе легкую грустную улыбку.       Ему искренне хотелось всегда видеть ее такой же полной сил, как и накануне. Прошлым вечером она даже внешне казалась свежее, нежели теперь. Хотя даже так миссис Люпин выглядела хорошо для своих сорока лет, в которые, как она шутливо говорила незадолго до своего юбилея прошлым летом, жизнь была все еще в разгаре и совсем не близилась к концу. — К слову, милый, я как раз вспомнила поручение, которое хотела дать тебе еще с самого утра — что-то вылетело из головы, пока я хлопотала с замешиванием теста… У нас закончился хлеб — видать, твой отец прошлой ночью совсем заработался. Да и, в любом случае, свежий хлеб обязательно должен быть в хлебнице, если ожидаются гости. — В таком случае, надеюсь вспомнить дорогу до ближайшей пекарни — сто лет там не бывал, кажется, — приподнял уголки губ Римус. — Только, эм… Пижаму переодену, пожалуй. — Деньги оставлю на тумбочке в прихожей, — сказала мать прежде, чем он отправился бы в свою комнату.       Сменив пижамные штаны свободноватыми брюками и сняв пижамную рубашку, Римус мимолетно глянул в большое зеркало, избавиться от которого вот уже как несколько лет было бы неплохо, и заметил, что сегодня, как это редко бывало, его желудок даже, казалось, отлип от позвоночника, а вместе с тем почти исчезли и малейшие намеки на кубики пресса. Впрочем, красоваться ему, в любом случае, было бы не перед кем — в отличие от, например, Сириуса, который вместе с Джеймсом сейчас наверняка не терял времени с маггловскими девчонками. Или с Марлин, которая, вроде, жила недалеко от Поттеров.       Не то чтобы Римус сильно комплексовал по поводу своего совсем не спортивного телосложения — точнее, в большей степени ему была противна одна уж явно более заметная особенность в его внешности. Но он совсем не возражал бы, будь его тело хоть немного похоже, например, на все того же Сириуса — тот ведь тоже не проявлял большого интереса к лишним физическим нагрузкам. Но, если худоба одного из них только усугубляла его и без того болезненный вид, то другому она лишь придавала изящную утонченность.       Остановившись на мысли о некоторой вселенской несправедливости, Римус вдруг задался вопросом, почему это он держал в голове очертания силуэта, который обыкновенно видел только мельком, случайно, да и то — в ночи. И почему это он был так уверен, что тот, размытый тьмой вокруг и помутнением сонного взгляда, был совершенно красив? Неужто его мозг уже начал создавать некие идеалы, дабы окончательно разочаровать Римуса в себе? И даже если так, то ему очень не нравилось, что этот самый мозг в основу этого бреда заложил образ кого-то, кого он знал, можно сказать, с детства, и с кем ему еще пришлось бы видеться ежедневно Мерлин знает сколько месяцев или даже лет. Идеалы, кумиры и все, схожее с ними, всегда ведь заставляли людей робеть и млеть перед собой. А именно это, стало быть, и творилось с ним в обществе Сириуса в последние недели.       Просунув голову в горловину свитера, он с легким раздражением выдохнул от одной только мысли, что это наблюдение, по всей видимости, делало его чем-то похожим на любую из десятков фанаток его лучшего друга. Но это было совершенно иное от того, что испытывали они, чувство — Римус был уверен в этом. Он даже знал это наверняка — у него ведь уже была девушка, романтические чувства к которой совсем отличались от тех, что он питал к своему, как он с отвращением теперь мысленно это назвал, «идеалу». Приглаживая наэлектризовавшиеся от шерстяного свитера волосы у зеркала, он подумал, что, по крайней мере, теперь он начал приблизительно осознавать, что за чертовщина мешала ему существовать в последнее время. Но было ли ему от этого хоть как-то лучше?       Выходя в коридор и поправляя колющуюся горловину, Римус так смутился собственным мыслям, что решил пока что попытаться строго-настрого запретить себе самому думать о Сириусе без большой на то необходимости.       Бумажные деньги казались чем-то необычным после девяти месяцев использования одних только монет — волшебники ведь даже за дома и прочие дорогущие вещи расплачивались именно ими.       Бредя по чуть более многолюдной, нежели обычно, улице, Римус словил на себе достаточно косых взглядов как от сознательных взрослых, так и от шедших с ними детей, чтобы подпортить свое малость хорошее настроение. В глазах первых читалась неприязнь и некоторое опасение, в глазах вторых — вполне оправданный легкий испуг при виде изборожденного «страшными» шрамами лица. Лишь одна девочка-подросток чуть младше него самого, несшая в руках корзинку с пасхальными яйцами, посмотрела на него, возвышавшегося над головами остальных прохожего, с легким сочувствием — вероятно, она допускала мысль, что он мог быть вовсе не плохим человеком, с которым однажды попросту довелось случиться чему-то очень нехорошему. Римус считал обидным, что абсолютному большинству людей в этом мире были откровенно безразличны проблемы других, но, даже не разбираясь в них, те, тем не менее, никогда не упускали шанса осудить кого-либо исходя из чего-то настолько поверхностного, как внешность, которую никто сам не выбирал и утратить красоту которой всегда было проще простого.       В пекарне, вынимая деньги из кармана, он по чистой случайности достал вместе с маггловской купюрой пару сиклей, которые, будучи удачливым волшебником, еще и умудрился уронить на прилавок. Стоявшая за тем молодая девушка прищурилась и чуть вскинула брови. — Сикли… Интересно — уверена, что никогда не слышала о такой валюте. Откуда они? — с неподдельным интересом спросила она, все же не прикасаясь к ним и лишь вежливо улыбаясь Римусу. — Эм… — он аккуратно спрятал их обратно в карман как можно быстрее, свободной рукой отодвигая пятифунтовую купюру ближе к ней и вчитываясь в бейдж, прикрепленный к кремовому фартуку, с именем «Джессика». — Да так… Подобрал их там, где обитал один дракон, — как бы не всерьез отчасти не солгал он, зная, что магглы, чей мир был невероятно скучен, никогда бы не восприняли всерьез возможность таких чудес.       Сдержанно хихикнув, Джессика отсчитала сдачу и снова встретилась с ним взглядом. — Так уж и быть, храните ваш секрет, о безымянный доблестный рыцарь, — продолжая улыбаться, таким же шуточным тоном сказала она. Все равно ведь, кроме них, в пекарне никого не было. — Знаете, вы выглядите, как некто, храбро одолевший того дракона. Уверена, что принцесса, охраняемая им, с вами не пропадет, — взгляд ее светлых глаз проскользил по самым глубоким из его шрамов, но, вроде, не выразил ни капли отвращения. Римус прикусил щеки изнутри, чувствуя ужасную неловкость. — Счастливой Пасхи. — Да, эм… И вам, — вежливо и смущенно ответил Римус, забирая свою покупку.       Лишь уже выйдя на крыльцо, он осознал, что с ним только что, кажется, пытались немного флиртовать. Возможно, он заметил бы это вовремя, если бы не погряз в неприятных раздумьях непосредственно перед встречей с этой интересной маггловской особой, у которой, если его догадки были верны, либо было нестандартное понятие привлекательности, либо плохое зрение. Ну, или недошутка про дракона была достаточно смешной, чтобы перевесить невзрачную внешность. Пересилив желание обернуться и продолжив свой обратный путь, Римус все же как бы не всерьез подумал о том, что, возможно, наилучшее будущее, которое его могло ожидать, он, в конечном итоге, и построил бы с маггловской девушкой. Ей ведь даже совсем не обязательно было бы открывать свой секрет, да и можно было бы навсегда забыть о дурацком делении по статусу крови. К тому же, жизнь с условной Джессикой, которая, между прочим, была довольно недурна собой — сочетание темных волос с голубыми глазами было очень красивым — наверняка была бы спокойной, к чему всегда и стремился бы Римус…       Но, дойдя до калитки своего дома, он решил отбросить эти мысли прочь, сославшись на то, что они все равно были бредовыми, а ему, как и любому, вступившему в пору юности, попросту на ровном месте захотелось невозможной любви и драмы. Это прошло бы само собой, наверное. Он снова чуть ли не с содроганием подумал о своей схожести с какой-то девочкой-подростком, что казалось ему унизительным с учетом того, что сам он был парнем, уже почти стоявшим на пороге взрослой жизни. Но, как это всегда бывает, едва стоит начать копаться в себе — и остановиться становится ужасно сложно. Римус вдруг осознал, что любовь, которой он хотел, была не совсем такой, какую ему могла дать Пандора. Он осознал, что, несмотря на развитие их отношений, в картине своего будущего он отчего-то совсем не видел ее. Мысли об условной Джессике и счастливой совместной жизнью с ней несколькими минутами ранее были тому подтверждением. Разумеется, он не стал бы пока что «радовать» искренне влюбленную и ужасно одинокую душу Пандоры таким заявлением — быть может, что-то еще изменилось бы, поцелуи стали бы приятными и совсем не казались бы больше переоцененными и неловкими, а признания в возвышенных чувствах звучали бы вслух почаще… Да и, к тому же, Римус, как бы странно это ни было, совсем не мог даже приблизительно описать словами ту любовь, которой ему захотелось ни с чего. Он отчего-то знал только то, что чувство ее, пока неведомое ему, было бы способно согреть его даже в самые холодные зимние ночи и возвратить его к жизни в моменты, когда та была бы совсем плоха — увы, несчастий на своем пути было не избежать никому. Наверняка ведь топить свое горе было бы приятнее в объятиях кого-то, кто полюбил и принял бы его любым — он не был уверен, могла ли так поступить чистокровная волшебница, какой бы замечательной она ни была, — нежели в алкоголе и прочих отнюдь не полезных вещах, какими коротали свою жизнь неудачники, или и вовсе в окончательном духовном падении и обращении к жестокости, какой обыкновенно кончали сущности, подобные ему. Конечно, Римус знал, что у него были замечательные друзья, которым он, при желании, мог полностью излить свою душу, но у него не было никакой гарантии, что эта драгоценная связь могла быть пронесена сквозь годы…       Ему вдруг сделалось тоскливо.       Вернувшись домой, он оставил хлеб на кухне и вернулся в свою, как говорила мать, «келью». Это было вполне справедливым сравнением — большую часть дня Римус проводил именно в ней, с головой окунаясь в чтение, учебу и другие вещи, которыми мог бы поразвлечь себя. Желая привести свои мысли в порядок и отбросить прочь ненужные, глупые, даже немного стыдные думы, преследовавшие его с того самого момента, как он посмотрел в прокля́тое зеркало, он решил начать работу над заданием по Защите от Темных Искусств, данном на каникулы. Однако «пора любви», какой ее именовали чуткие романтики и какая была сейчас в самом разгаре, явно давала о себе знать: дурацкие мысли о дурацкой любви сливались с мыслями о дурацком будущем и дурацких идеалах, мешая Римусу сфокусироваться на выборе темы для своего мини-эссе и даже заглушая тихие отголоски мыслей о профессоре Клодуме, который, как он опасался в последний месяц, мог с вершины своего опыта подозревать то, о чем знать не должен был никто посторонний.       Еще накануне Римус явно не ожидал, что сегодня в каком-то роде обрадовался бы приходу отца, а вместе с ним — и тети. Уж семейный обед-то точно должен был отвлечь его на пару часов.       Вельвела Люпин была женщиной лет сорока трех, работавшей, как и ее брат, в Отделе регулирования магических популяций и контроля над ними — разница была в том, что она больше специализировалась на вампирах, а не на оборотнях. Несмотря на то, что своей семьи она так и не завела, посвящая всю себя честной работе, вид ее показался Римусу даже еще более изможденным, нежели у его больной и хлопотавшей днями напролет матери — хотя, возможно, дело было в том, что легкая проседь в черных волосах выглядела более контрастно, нежели в русых. Римус надеялся, в случае, если бы он дожил до того возраста, в котором теперь пребывали его родители, унаследовать гены отца. Не могла же природа ненавидеть его настолько сильно… Однако он, наверное, не стал бы удивляться уже ничему. — Мерлин, да ты вытянулся даже больше, чем я себе представляла, — заметила тетя Вельвела, оглядывая его с ног до головы. — Твои родители так и твердили, что я совсем не узнала бы тебя. Но… — она посмотрела на него с легким прищуром.       Римус неслышно хмыкнул, думая о том, что узнать человека спустя чуть ли не десять лет, особенно, если до этого он был ребенком, всегда было практически невозможной задачей. Но были и исключения. Например, он сам. — Но такое-то лицо навряд ли можно прям не узнать? — с намеком на шрамы предположил он, пока развешивал ее легкое пальто на вешалку, однако, встретившись взглядом с отцом, видимо, уловившим в его тоне надуманное неуважение и дерзость, замолчал. — Тебе ужасно повезло, что ты уцелел и остался нормальным после… инцидента, — как бы желая ободрить его, своим холодным, как, вероятно, и у всех работников Министерства, голосом сказала тетя Вельвела. — Мерзкие они, однако, существа, право слово.       «Ужасно — точно сказано», — мысленно буркнул Римус, снова глядя на отца. — Не то слово, — непринужденным сухим тоном согласился тот.       Римус гадал, высасывала ли работа в Министерстве всю «живость» характеров выполнявших ее, или же такой эмоциональный холод и скованность текли в крови Люпинов, а он лишь не унаследовал их в полной мере.       Осознание того, что даже людям, носившим с ним одну фамилию, говорить правду было небезопасно, вызывало в нем крайне неприятные чувства. И, вероятно, именно из-за утаения его ликантропии Римусу в середине обеда пришлось стать свидетелем совершенно случайно начавшейся дискуссии, посвященной волчьему противоядию. — Дарование им абсолютного контроля над своими действиями в полнолуния только породит еще больше «Фенриров Сивых», — фыркнула Вельвела Люпин. — Они и без противоядия прекрасно справляются с тем, чему он посвящает свое грязное существование, — возразил мистер Люпин. — Теряя контроль над собой, они становятся совершенно безумны… Вернее, неразумны. — Возмутительно, как политики вашего мира постоянно уклоняются от того, чтобы хотя бы попытаться дать им хоть какой-то шанс. Они ведь тоже люди, которым лишь повезло меньше остальных, — заметила миссис Люпин, чем тут же приковала к себе пренебрежительный взгляд таких же черных, как и у ее супруга, глаз, который всем своим видом так и указывал на ее принадлежность к совершенно другому, примитивному миру, и намекал на то, что не ей было судить о недостатках политики магического мира. Но это ни каплей не смутило ее, и она даже сумела сохранить выражение доброжелательности на своем лице. — Это опасно, Хоуп, — повторилась тетя Вельвела.       Римус нервно смял в руках салфетку, понимая, что присоединяться к разговору было бы плохой идеей, но и чувствуя, что долго высидеть здесь, вникая ужасным словам тети, он не сумел бы. Дыхание его тяжелело, пока нараставший гнев пеленой застилал глаза, размывая все перед ним и вызывая легкое головокружение. — Что-то чувствую себя неважно, — сказал Римус, выловив момент молчания, и, потерев хмурый лоб ладонью, встал из-за стола. — Еда была вкусной, спасибо, — добавил он несмотря на то, что толком ни к чему не притронулся. — Пойду полежу у себя, наверное.       Озадаченный взгляд усталых ореховых, будто бы чуть позеленевших с утра, глаз четко дал ему понять, что мать прекрасно осознавала, что плохо ему стало совсем не физически. — Тебе, может, лекарства занести? — все же спросила она. — Эм… Было бы неплохо, думаю. Что-нибудь от головы или от давления… низкого, по моим ощущениям. Ну, это, если что, не горит прямо сейчас, — кивнул головой Римус и, окинув быстрым взглядом отца и тетю, продолжавших спор вполголоса — по крайней мере, он надеялся, что отец так активно защищал позицию, которая была на его стороне, — отправился в свою комнату.       Большое окно было открыто целый день, а потому внутри было довольно прохладно. Это немного заглушало ощущение холода, наполнявшего начавшую вновь разрастаться пустоту внутри. Как на зло, на рабочем столе лежал точно таким же, каким он его и оставил ранее, учебник по Защите от Темных Искусств. А рядом с ним — и тетрадь, на раскрытом развороте которой был нацарапан список возможных тем для мини-эссе. Разумеется, оборотни среди них присутствовали. Если бы Римус был идиотом-мазохистом, искавшим легкие пути, он определенно мог бы выбрать ее и поразить профессора точными знаниями тех фактов, о которых не пишут даже в самых расширенных по своему содержанию учебниках, и опровержением некоторого из того бреда, который транслировался в массы испокон веку.       Закрыв окно, Римус прилег на кровать и, глядя на пролистанный прошлым вечером фотоальбом на тумбочке, невольно подумал о друзьях и от том, что он уже успел соскучиться по ним. Даже по Сириусу, как бы он не надеялся на обратное парой дней ранее в поезде и как бы он не хотел подзабыть о нем всего-то несколькими часами ранее — странные чувства в его обществе явно были приятнее того, что он ощущал сегодня в кругу семьи. Римус вспомнил, как Сириус же однажды изъявил желание навестить Люпинов летом… Однако, раз уж ему удалось оказаться дома пораньше, он подумал о том, что пригласить друзей к себе в гости можно было и сейчас — один лишь Мерлин ведь знал, что могло бы успеть приключиться до лета.       Зацепившись за эту идею, он повернулся на спину и, положив руки под голову, уставился в потолок, с которого неплохо было бы смести паутину как-нибудь попозже. Вскоре в коридоре послышались тихие шаги, и Римус, прекрасно знавший походку каждого дорогого ему человека, сразу догадался, кто же шел к нему. Тихий стук в дверь заставил его сесть на кровати. — Да? — откликнулся он, пальцем выводя непонятные узоры на одеяле.       Мать, державшая в руках небольшой поднос с едой, бесшумно вошла в комнату, прикрывая за собой совсем не скрипучую дверь. — О, эм… Спасибо. Это лекарства для души, да? — в шутку сказал Римус. — Ты ведь практически не притронулся ни к чему за столом… — озадаченно заметила мать, оставляя еду на второй тумбочке и присаживаясь на край кровати. — Зеленый чай, к слову, неплохо помогает при низком давлении… — Спасибо. Да, эм, просто… как-то… аппетит куда-то делся резко. А настроение вам всем портить не хочется, — Римус пожал плечами, все же чувствуя легкое урчание в животе от аромата чая и крестовых булочек на подносе. Рядом с ними, вдобавок, лежало шоколадное яйцо. — Извини, уйти, наверное, было некрасиво, но… — он вздохнул. — Я не мог остаться там — как-то не особо проникаешься христианским или каким-либо другим светлым духом, когда миролюбивые разговоры каким-то образом сводятся к тому, что ты недостоин всегда знать, кто ты, и мерзок только от того, что отличаешься от других, и от того, что имеешь наглость мучиться ежемесячно. И как-то лицемерно, что здесь твои взгляды на мир и искренняя вера, если таковая присутствует, совсем не играют роли, — он поджал губу и, встретившись с глазами матери, в которых мелькнул совсем не радостный блеск, тяжело выдохнул. — Я выдаю слишком много. Извини, пожалуйста. Я знаю, что этот светлый праздник многое значит для тебя… Я… Вернусь, пожалуй, когда нервы успокоятся… А то все выглядит как-то по-ид… дурацки.       Мать лишь слегка покачала головой, все так же мягко глядя на него. — Это нормально, дорогой, — сказала она, натягивая безрадостную улыбку. — Ты имеешь право злиться на нас и не слушать тех, кого, кажется, невозможно убедить отказаться от ужасных установок, знакомых им с детства. К тому же, что бы ни говорил магический мир о совершеннолетии, ты ведь еще подросток — я, справедливо будет отметить, не могу даже приблизительно представить, как мир может ранить тебя в такой непростой период жизни. Но, милый, прямо сейчас ты совсем не обязан возвращаться туда, где тебя настигают неприятные эмоции — не в них ведь прелесть сегодняшнего дня.       Римус скованно улыбнулся, беря в руки булочку. — Спасибо за понимание, — сказал он, снова поднимая взгляд на мать. — Наверное, я должен поблагодарить Мерлина… Или Бога, по-твоему, за тебя.       Миссис Люпин ничего не ответила, однако Римус заметил, что вид блеска в ее глазах больше не вызывал ощущения тупой ноющей боли где-то в его груди, что не могло не радовать его. — А что ты скажешь… им? — он перевел взгляд в ту сторону, где через пару стен сидели отец и тетя. — Что ты все так же себя неважно чувствуешь и что тебе нужен покой, — ответила мать. — Надеюсь, так они будут вести свою полемику чуть тише и менее активно. — Надеюсь, она не вернет его к прежним взглядам, — пробормотал Римус и пожевал губы. — Ну как же он может вернуться к ним, когда проблема затрагивает самое дорогое для него и наш с ним общий смысл жизни? — мать постаралась улыбнуться ему, несмотря на то, что в ее честных глазах читалась подавляемая боль. Никто, особенно — никто из людей настолько светлых, не заслуживал быть свидетелем страданий своего ребенка и притом быть не в силах как-либо прекратить их. Благо, следующее полнолуние не выпадало на каникулярное время. Однако Римус глубоко сомневался, проникался ли его отец тем же состраданием к нему.       Неоднозначно промычав, он поежился на месте. — Кстати, эм, мам… Я тут думал… Чисто в теории, я могу как-нибудь пригласить друзей в гости? — сменил тему он. — Не знаю, что ты могла подумать о них после вчерашней ситуации со свитером, но, эм, они… — Ну конечно же можешь, милый, — преспокойно прервала его мать. — Я была бы очень рада, наконец, увидеть их. И я уверена, что они хорошие парни. А что касается свитера, то кто же из нас идеален и не совершает ошибок молодости? — Ну… Хочешь сказать, что даже ты совершала? — вскинул брови Римус.       Мать промолчала в знак согласия. — Но когда у тебя будут дети, ты поймешь, как особенно не хочется говорить о них перед ними, — она немного поморщила свой длинный нос.       Римус кивнул головой, хотя, во-первых, совсем не видел себя будущего в роли родителя, а во-вторых, не мог даже примерно представить свою мать молодой и безрассудной. — На сколько дней ты хотел бы пригласить Джеймса, Питера и Сириуса погостить у нас? — спросила миссис Люпин. — Дней? — переспросил Римус. — А можно? — Ну разумеется — ребята ведь наверняка будут немного уставшими после дороги, — ответила ему мать. — Да и не хотелось бы, чтобы они потом возвращались домой либо поздним вечером, либо толком так и не насладившись пребыванием здесь.       Римус счел это весомым аргументом. К тому же, ему и самому хотелось бы провести с друзьями побольше времени. — Думаю, дня три было бы неплохо… Тогда я… Напишу им сейчас, пожалуй? Приглашу число так на пятнадцатое. Каникулы-то пролетят так, что мы и глазом не моргнем… — Хорошо, — мать мягко улыбнулась ему. — Постараюсь поставить твоего отца в известность после этого обеда, — добавила она и, глянув на настенные часы, встала с кровати. — Если еще проголодаешься или просто все же захочешь присоединиться к нам — приходи, — сказав это, она вышла из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь.       Потянувшись за волшебной палочкой, лежавшей под подушкой, Римус воспользовался ей, чтобы затворить дверь как следует.       Он не сразу понял, что Джеймсу и Сириусу вполне можно было бы отправить одно приглашение на двоих — он уже практически дописал последнее письмо к тому моменту. С другой стороны, он подумал, что раздельные письма, стало быть, выражали одинаковое и достаточное уважение к обоим и одинаковую ценность каждого из них для него. К тому же, письмо для Сириуса вышло парой строчек длиннее ввиду того, что в нем имелось одно предупреждение-просьба: «П.С. Постарайся, пожалуйста, не брать с собой сигареты и воздержаться от такой «крутости» утром перед приездом — сам понимаешь, в противном случае может быть как-то неловко перед родителями.

Искренне твой,

Римус»

      Последние слова, написанные на автомате, практически сразу показались ему чересчур официальными и по-странному чувственными для переписки с другом. Хотя, возможно, проблема была в его собственной голове. Впрочем, это не особо волновало Римуса в тот момент. Со вздохом он взял в руки новый лист пергамента и, переписав послание слово в слово, мысленно перебрал не один вариант нового его завершения, прежде, чем остановиться на простом: «Передавай привет Поттерам.

Надеюсь на скорый ответ,

Римус»

      Теперь дело оставалось за малым: дождаться следующего дня, когда совиная почта была бы открыта, и разослать письма их адресатам. Правда, желанием просить отца помочь ему добраться туда Римус не горел, а потому лишь надеялся, что увлекательное путешествие на общественном транспорте случайным образом не доставило бы его, например, в Гилфорд.