Юность

— Боже правый, — ахнула миссис Люпин и застыла посреди светлого коридора, когда муж и сын неожиданно возникли прямо перед ней. — Привет, дорогой, — мягко сказала она, переменившись в лице и с ласковой улыбкой глядя на Римуса, морщившегося и пошатывавшегося на ногах от неприятных последствий трансгрессии. — Ты в порядке?.. — Да, такое постоянно случается, все хорошо… Мам, — сию же минуту улыбнувшись в ответ, выдохнул он и, оставив чемодан у стены, без раздумий сделал шаг вперед, позволяя ей заключить его в своих некрепких, но теплых объятиях. Чуть наклонившись, он и сам приобнял ее за плечи. — Привет, — вполголоса добавил он, прикрывая глаза и позволяя себе полностью расслабиться впервые за день, как вдруг живот, в который с момента пробуждения попали лишь две кружки кофе и шоколадная лягушка, очень некстати заурчал в повисшей тишине. — Да ты ведь, наверное, голоден, — услышав это, мать чуть отпрянула от него. — У вас в поезде, насколько я помню, сплошные сладости продают — какая же это еда? — неодобрительно подумала она. — Да, есть такое… — согласился Римус, принюхиваясь к манившему его на кухню запаху вкуснейшей еды. — Что ж, тогда, давай ты пока отнесешь свои вещи в комнату и вымоешь руки, а я накрою стол к ужину? Куриное карри стынет вот уже как пятнадцать минут, да и пирог должен спечься совсем скоро. — Было бы чудесно, — с улыбкой на лице сказал Римус, берясь за ручку чемодана, и прошел в комнату, что находилась по соседству с гостиной.       Пока он искал, куда можно было приткнуть чемодан так, чтобы не убиться о него по возвращении, краем уха он услышал голоса родителей: — Наш сын возвращается домой после девяти месяцев, проведенных далеко в Шотландии, а ты вот так холодно встречаешь его и стоишь безучастно в сторонке? — полушепотом возмущалась миссис Люпин. — Мерлин, Хоуп, дай парню спокойно зайти домой — расспросы с самого порога ни к чему. Я обязательно поинтересуюсь его жизнью в спокойной обстановке за ужином, — вслед за этими словами острого оборотнического слуха коснулся тихий звук поцелуя в щеку, и Римус, всегда смущавшийся подобного, приостановился у самой двери своей комнаты.       Сколько он себя помнил, с годами восхваляемые обществом нежнейшие чувства между его родителями прослеживались все реже и удивляли его все больше, но, стало быть, именно так и потухает романтика во взрослых личностях, задавленная удушающими серыми буднями, заботой и беспокойствах о детях и снятием розовых очков, приводящими к тому, что человек, названный «любимым», в один день вдруг становится чересчур «привычным» и оттого — «обычным» для слепого восхищения. Если бы Римус не познакомился с мистером и миссис Поттер несколько лет назад, то подумал бы, что исключений из этого правила умирающей любви не бывает.       Вышел из своей комнаты он только после того, как перешептывавшиеся голоса и шаги, направлявшиеся в кухню, стихли. Все еще слегка покачивающейся походкой Римус прошел по коридору, на стенах которого висело несколько семейных фотографий и пара — его собственных, детских (на одной из них он даже был еще совсем без шрамов, беззаботным и не знавшим боли большей, нежели от ссадин на коленках при падениях). Взглянув в зеркало в ванной, он подался чуть вперед, стремясь как можно ближе рассмотреть собственное отражение и, вероятно, в миллионный раз за свою жизнь гадая, стал ли бы он привлекательным, не ведай он и дальше тяжестей ликантропии. Разумеется, что даже так он не претендовал бы составить конкуренцию, например, Сириусу, но он определенно не возражал бы слиться с «серой массой», не привлекая к себе лишнего внимания и не становясь героем некоторых глупейших легенд для первокурсников. Опустив взгляд на раковину, он решил прекратить всматриваться в неисправимое уродство, тем самым не портя собственное настроение, и, вымыв руки, отправился в кухню, где его уже наверняка заждались родители.       Мистер Люпин сидел за столом и с важным видом читал «Ежедневный пророк», пока его супруга хлопотала с сервировкой. Заняв свое место, Римус со звериным аппетитом смотрел на куриное карри с рисом у себя под носом, но не прикасался к нему, пока мать, протерев столешницу, не присоединилась к нему и отцу.       Римус помнил, как, когда он был маленьким, мать всегда молилась прежде, чем прикоснуться к трапезе, и после нее. Он помнил, как не раз заставал ее и за иными тихими молитвами, и помнил, как даже в еще не совсем осознанном возрасте терпеливо и молча наблюдал за ней. Как ему объясняли, вера была тем, что помогало многим людям кормить в себе того волка, что олицетворял добро, и морить голодом того, что олицетворял зло со всеми его отвратительными пороками. Но в один день все это попросту прекратилось. Римус больше никогда не слышал старую притчу о волках и даже не мог точно сказать, когда в последний раз видел в руках матери Священное Писание: быть может, существование магического мира в какой-то момент окончательно пошатнуло и сокрушило ее прежнее мироощущение, а, возможно, роль сыграло большое потрясение, которое могло заставить ее подумать, будто бы все это не имело смысла, а люди были одинаково уязвимы к жестокостям мира, как бы они не вымаливали пощады.       Пожелав друг другу приятного аппетита, семья приступила к ужину. — Ну-с… — начал мистер Люпин, переглянувшись с женой, и посмотрел на Римуса. — Как дела в Хогвартсе? Письма, полагаю, не могут в полной мере передать всего того, чем можно было бы поделиться. — Да как-то по-старому все… — потянул Римус, дожевав и проглотив кусок куриного филе. — Я все еще староста, пока что успеваю совмещать это дело с учебой и сном…       Лица миссис Люпин коснулась усталая, но мягкая улыбка — видимо, то было проявлением гордости за сына. — И с полнолуниями, — добавил Римус, отодвигая от себя тарелку, и решил сменить тему. — Ну… Еще на мой день рождения было небольшое веселье в башне. Ребята приятно удивили меня его организацией. А потом еще и день рождения Джеймса так же справили. Нам ничего за это не было, — тут же уточнил он. — Мы… Все еще вторые, после Слизерина, по количеству очков в этом году… Пока что. Но я делаю все, что в моих силах, чтобы их не убавлялось. — Это прекрасно, милый, но скажи, пожалуйста… Ты успеваешь отдыхать между всем этим? — спросила миссис Люпин.       Римус приподнял уголки губ, ценя такую заботу. Он решил умолчать, как порой, и даже зачастую, спал всего пару часов в сутки, и как он утопал в кофе по утрам. — Да, как-то умудряюсь, — сказал он. — Мы с друзьями часто выбираемся в Хогсмид… Еще я читаю книги на досуге… Бываю в библиотеке… А еще в этом семестре я… эм… нашел… — он запнулся, проклиная свой усталый мозг, не поспевавший за языком.       Его смущения не заметил бы разве что слепой. — Неужто «подругу»? — спросила миссис Люпин, явно не особо веря в собственные слова, и, если бы Римус хотел утаить правду, то наверняка издал бы вздох в знак осуждения глупых предрассудков. Но, не желая лгать человеку, к искренности которого он стремился бы всю свою жизнь, он молча придвинул тарелку вновь поближе к себе и стал ковырять недоеденный рис вилкой. — Уж не рановато ли? — спросил мистер Люпин, наблюдая за ним своим тяжелым взглядом. — Мы с тобой были всего на пару-тройку лет старше него, когда обручились, — возражая, напомнила ему супруга.       Темные глаза выглядели так, будто бы Лайелл Люпин, порядочный семьянин, в глубине души жалел о том, что однажды принял это решение. Хотя, возможно, это смущение Римуса сыграло злую шутку с его разумом, заставляя каждую мелочь непременно выглядеть чем-то негативным. Может, отец просто устал, как и он сегодня на поезде. Вероятно, даже больше него. — Да и Римус умом пошел в тебя, он у нас сообразительный и наверняка может отличить черное, белое и оттенки серого — не думаю, что нам стоит волноваться, — добавила миссис Люпин, поглядывая на сына. — Я уверена, что это очень порядочная юная леди.       Римус, всеми силами стараясь не краснеть и все так же не произнося ни слова, закивал головой. — И из какой же она семьи? — спросил мистер Люпин, посмотрев на него. — Или, быть может, она магглорожденная? — Фоу…ли… — Римус знал, что, если лгать матери он не хотел, по большей части, из соображений совести и стремления сохранения доверия, то лгать отцу, после долгих лет работы в министерстве прекрасно считывавшему окружаюших, было просто плохой идеей. И он также знал, что, пускай абсолютное большинство отцов и считало бы успехом сына потенциальный союз с богатой чистокровной волшебницей, его собственный был бы крайне озадачен услышанным. На секунду Римус подумал, что, возможно, Регулус был прав, и ему, полукровке, не стоило ввязываться в эти отношения…       Смотря на сына и мужа, миссис Люпин, даже спустя столько лет плохо смыслившая в магическом мире и явно не помнившая и пяти фамилий чистокровных семейств, встала из-за стола и принялась собирать грязную посуду с него. — Почему бы нам не отведать пирога? — как всегда невозмутимым тоном предложила она и, оставив посуду у раковины, рукавицами достала стывший в духовке пирог. — Не откажусь. Это тот самый, шоколадный, о котором ты писала? — поддерживая замятие разговора и глядя на противень в ее руках, догадался Римус. — Он самый, — подтвердила миссис Люпин, ставя пирог на стол. — Миссис Боуэрс, та, что живет по соседству и любезнейше поделилась со мной рецептом, пекарь от Бога! Чудесная женщина, — выдохнула она, разрезая его на куски. — Твой отец уже успел оценить этот пирог по достоинству, когда я пекла его впервые. А вы с ним так похожи… Стало быть, и тебе он должен понравиться.       Римус по привычке натянул полуулыбку, хотя он и не был уверен, было ли сходство с отцом для него комплиментом. Всю жизнь он не мог понять точных чувств к нему: он помнил, как, бывало, давным-давно глава семейства, будучи хорошо оплачиваемым работником Министерства Магии, задаривал жену и сына подарками. Но он также помнил, как для отца делом одной ночи было разочарование в сыне, когда он перестал сулить тому большое будущее. Он помнил, как отец, казалось, охладевал к нему на глазах. А уж то, что перечеркнутое «большое будущее» сына и ночь, что для всех членов семьи Люпин была воплощением кошмара наяву, были целиком и полностью последствием недальновидности мистера Люпина… Римус старался не думать об этом, дабы не омрачать ни себя, ни, соответственно, мать, практически всегда видевшую его насквозь. Вероятно, Римус был отвратительным лжецом, когда дело не касалось полнолуний.       Семейный ужин тянулся бесконечность, и она была отнюдь не так приятна, как могла быть. И вот, глава семейства, наконец, отправился в свой кабинет, собираясь, как и всегда, провести еще не один час за работой с бумагами. Римус, грустно улыбнувшись самому себе, подумал, что ему такая скучная и занятая взрослая жизнь уж точно не грозила, и, сделав последний глоток крепкого чая, встал из-за стола. — Спасибо, все было просто восхитительно, — сказал он, подходя к матери, занятой мытьем посуды. — Рада слышать, — выключив воду, она поставила пару тарелок в верхний ящик. — Ох, Мерлин, завтра будет загруженный денек, — вслух подумала она, намыливая кружку из-под чая. — Кстати, твоя тетя должна будет приехать к обеду. Мы с отцом, кажется, забыли упомянуть об этом.       Римус с трудом воздержался от того, чтобы недовольно скорчиться. Присутствие на семейных застольях посторонних — а именно таковой он считал сестру отца, которую в последний раз видел еще до поступления в Хогвартс, — всегда мешало ему расслабиться и заставляло испытывать ужасную неловкость и дискомфорт. — Будь добр потерпеть, пожалуйста, — сполоснув руки и вытерев их полотенцем, висевшим у раковины, мать положила слабую ладонь ему на плечо. — Не думаю, что она задержится до самого вечера. — Да, я… Семья, как-никак, — выдохнул Римус, кивая головой. — Замечательно, что ты уже понимаешь, насколько такие вещи важны, — мать улыбнулась ему уголками губ. — Семья, друзья… Что бы мы были без этого? — пожал плечами Римус и посмотрел на настенные часы. — Мерлин, уже десятый час… Пойду распакую вещи, хорошо? А то, боюсь, завтра утром забуду, что поставил чемодан у кровати, и навернусь через него… — Только этого нам не хватало, — по-доброму усмехнулась мать, едва ощутимо потрепав его по волосам, что были лишь на пару тонов темнее ее собственных. — Конечно, иди — время-то уже вечернее, а ты явно устал за минувший день. — Да, это правда… Ну, чуток, — сказал Римус и, когда мать, любившая идеальный порядок, принялась протирать столешницу от капель воды, отправился прочь.       Он уже проходил сквозь дверной проем, когда спокойный голос матери вновь окликнул его по имени: — Римус, дорогой? — Да? — отозвался он и повернул голову достаточно резко, чтобы сразу же поморщиться от боли в шее. — Ты уже где-то научился курить, не так ли? Хотела спросить с того самого момента, как обняла тебя на входе, — понизив голос, поинтересовалась она и, как ни странно, совсем не звучала возмущенной при этом. Скорее, лишь слегка раздосадованной. — Твоя удача, что твой отец, видимо, чересчур занят своей службой, чтобы обращать внимание на такие вещи.       «Чтобы обращать внимание на что-либо в принципе», — прошептал недовольный и будто бы обиженный голосок в голове Римуса. Ему вспоминалось, как за едва завершившимся ужином отец молчал и наверняка даже слушал половину разговоров его и матери. Быть может, в сознании миссис Люпин, навряд ли не замечавшей пороков супруга, невольно пронеслись те же слова. — Я… — Римус, проводивший немало времени с одним из лучших друзей и за почти четыре месяца уже привыкший к легкому запаху сигарет, подумал, что, возможно, свитер, который он носил последние три дня, перед отъездом все же стоило отдать на стирку домовым эльфам. — Это… Не я.       Мать, видимо, неудовлетворенная содержательностью и правдоподобностью его ответа, продолжила по-доброму смотреть на него глазами, ужасно похожими на его собственные, и лишь выгнула тонкую бровь. — Правда, мам, это… Другой человек, с которым мне просто довелось быть очень близко… Очень долго, — Римус попытался размыть правду. — Я, честно, читал ему лекции об этом, но… — Но твои друзья всегда отличались упертостью, не так ли? — догадалась мать. — Разумеется, я, по большей части, помню их еще совсем юными, но тогда они уже произвели такое впечатление. Особенно смышленым был Блэк с его категоричными заявлениями, которыми он сумел удивить даже твоего отца, — она отвела взгляд чуть в сторону, видимо, стараясь воссоздать подзабытые образы в голове.       Римус издал тихий смешок, но продолжал молчать, потупившись в пол. — Сейчас мы уже совершеннолетние… — как бы невзначай напомнил ей он. — Но… Да, не то чтобы многое изменилось. — Ах, а кажется, будто бы еще только вчера мы с отцом впервые посадили тебя на Хогвартс-экспресс, переполненные волнений, как же ты прижился бы там, вдали от нас, и нашел ли бы ты друзей… — вздохнула мать, глядя на него. — И вот, поразительно, как быстро вы четверо стали уже совсем взрослыми парнями, по законам вашего мира, полностью несущими ответственность за себя. Если память не изменяет мне. — У Питера день рождения в июне, но… Да, эм… Ты, выходит, клонишь к тому, что не станешь ничего докладывать миссис Поттер?.. — с надеждой в голосе предположил Римус, поднимая взгляд, и, заметив, как мать медленно прикрыла глаза, благодарно улыбнулся ей. — Я, кажется, сегодня не говорил, что, эм… люблю… тебя?.. — он запнулся. — Мерлин, по мере того, как мы взрослеем, мы в принципе так редко говорим это вам… — заметил он, гадая, в чем была причина странности слов любви к родителям из уст взрослого человека. — Вы не первые, милый, это… Просто происходит. Стало быть, дело в том, что, взрослея, мы не столько открыто заявляем о тех или иных своих чувствах, сколько выражаем их в поступках. Я тоже люблю тебя, — мягко ответила ему мать и перевела взгляд на настенные часы. — Ладно, беги, чего же это я тебя задерживаю — ты, помнится, говорил, что устал. Только, пожалуйста, брось этот свитер к вещам, которые пора постирать. — Будет сделано, — кивнул Римус и, развернувшись на месте и едва не врезавшись в дверной косяк, отправился в свою комнату.       Разумеется, здесь ему жилось гораздо просторнее, нежели в почти такой же по площади комнате общежития, рассчитанной на четверых. Но, как бы здорово не ощущались двуспальная кровать, большие книжные полки напротив и рабочее место для него одного, Римус все же довольно быстро успел затосковать по своим друзьям. Заменив свитер и брюки на пижаму, он скучал за письменным столом и бездумно теребил в руках вынутые из чемодана валентинки, и его не покидало ощущение, что вот-вот двери за его спиной отворились бы и заливистый смех или прерывистое дыхание за ними оповестили бы его о том, что друзья уже успели учинить что-то, что принесло им либо удовольствие, либо наказание.       И вот, он, вздохнув, снова смотрел на валентинку с лишь тремя буквами внутри, «В.К.И». Причем смотрел он на нее достаточно долго, чтобы заметить, что зачарованные искры внутри не впервые начали барахлить — они то вспыхивали пуще прежнего, то вновь редели, а то и вовсе потухали. Любопытство укололо разум Римуса, смотревшего на странные буквы перед собой. Придвинув к себе какой-то лист бумаги и карандаш, лежавшие на самом краю стола, он стал перебирать в голове все возможные варианты их значения. Подбирать сочетающиеся между собой слова оказалось сложнее, чем он ожидал, и даже самые звучные комбинации, составленные Римусом, звучали так, как себя не обозвал бы никто, имеющий хоть каплю самоуважения: «высокомерный креативный идиот», «великолепный комик…» и прочие вскоре были беспощадно скомканы и отправлены в урну.       Бросив дурацкую идею придать какое-либо значение дурацкой открытке, Римус подумал о том, что, возможно, стоило написать письма друзьям — Сириус ведь этого ожидал от него, прощаясь на вокзале? Да, он непременно написал бы им… Следующим днем, как раз пережидая визит тетушки, образ которой едва ли сохранился в его памяти. Римус лишь помнил, как во время последней и единственной встречи она не упустила шанса прокомментировать, каким видным парнем он вырос бы, если бы не трагедия, пережитая в детстве. Скривив губы, он встал из-за стола: пока что всем, в чем он действительно нуждался, был хороший сон, а вовсе не неприятные мысли, которые настигали его заметно чаще здесь, вдали от стен, ставших, пожалуй, чуть ли не роднее тех, в которых он провел свое детство и находился теперь. Скучал он, конечно, не по самим каменным стенам, что возвышались за холмами Шотландии за века до его рождения и простояли бы там же еще и после его смерти, а по тем людям, которые попросту не оставляли ему чересчур много времени на самокопание.       Плюхнувшись на кровать, Римус на минутку взял в руки фотоальбом, подаренный ему друзьями в день его рождения и теперь лежавший на тумбочке. Прилагавшееся к нему небольшое поздравление Сириуса уже было отправлено в верхний ящик стола, где хранилось большинство особенно памятных мелочей. Просмотр пары десятков размытых колдографий, на которых была запечатлена маленькая жизнь их, мародеров, заставил Римуса невольно улыбнуться нахлынувшим воспоминаниям о прошлом лете с его чаепитиями в доме Поттеров, где они все обитали с неделю, днем и шумными весельями в маггловских поселениях вечером. Римус чувствовал себя немного особенным, когда помогал чистокровным друзьям приблизиться к культуре, далекой от магии, столь скучной и сложной, но влекшей их к себе, словно запретный плод. Хотя мистер и миссис Поттер никогда не запрещали Джеймсу общаться с магглами и магглорожденными. С Сириусом же все было кристально ясно — его тягу ко всему не волшебному и не аристократическому вполне можно было понять. А вот как обстояли дела в семье Петтигрю, сказать было нелегко — Питер всегда был несколько скрытнее своих друзей и не особо-то любил болтать о себе, а уж тем более — о семье, лишнего.       Взгляд Римуса остановился на одной фотографии, где абсолютно ужасно и хаотично было все, начиная перекошенными очками Джеймса, только что намеренно испуганным своим братом не по крови, и заканчивая выроненным им кексом с клубникой и посмеивающимися Питером и Римусом, стоявшими чуть поодаль. За исключением одного человека в самом углу снимка. За исключением самого виновника произошедшего. Нет, он вовсе не выглядел, как бездушная, но красивая мраморная статуя — он смеялся, как и все остальные, но смотрелся при этом отнюдь не так безобразно, как мог бы. Или секрет был в том, что Блэки и «безобразность» были попросту несочетаемы? Казалось, на размытом снимке Сириус даже был запечатлен чуть четче остальных. «Он забавно морщит нос, когда смеется. Неужели он всегда так делает?» — выискивая неидеальности в утонченном лице, только и подумал Римус, обычно либо совсем не рассматривавший друзей, либо делавший это как можно менее нагло, более незаметно и оттого — невнимательно. Или, по крайней мере, старавшийся делать это так.       Вернув альбом на прежнее место, движением волшебной палочки, как всегда взятой с собой в кровать, Римус потушил неяркие лампы на столе и тумбочке и опустил голову на подушку. Окна его комнаты выходили на темный дремлющий сад, и струи мертвенного лунного света стали единственным, что мешало кромешной тьме поглотить все вокруг. Римус повернулся на другой бок и уставился в пустоту ночной комнаты, перед этим лишь мельком взглянув на убывающий полумесяц, нагло затмивший звезды, оказавшиеся чересчур близко к нему.       Он вдруг совсем без причин на то вспомнил, что уже месяц в переписке с родителями всячески уклонялся от ответа, какой же подарок он хотел бы получить на свой день рождения по приезде домой. На то было две причины: он действительно совсем не знал, что же такого особенного (родители настаивали, что подарок на совершеннолетие должен быть запоминающимся) он хотел бы получить, а также он прекрасно понимал, что куда правильнее было бы оставить деньги, каких немало стоят «особенные» вещи, в семье и потратить или отложить их на что-то более важное, нежели какой-то наверняка откровенно ненужный подарок. Он закрыл глаза, подумав о том, что, возможно, раз уж подобный вопрос не был поднят сегодня, то он был оставлен на завтра. Пускай до семейного застолья и оставалось около десяти, если не четырнадцати часов, Римус, уже предчувствовавший, как некомфортно ему стало бы на нем, разнервничался достаточно, чтобы начать беспокойно ворочаться в кровати в тщетных попытках отыскать ту самую позу, в которой он смог бы полностью расслабиться. В конечном итоге, тяжело выдохнув и отбросив одеяло в сторону, он поднялся с кровати и, подойдя к окну, открыл его нараспашку. Прохладный ветерок подул ему в лицо, и Римус, выдыхая теперь уж более легко и равномерно, поднял взгляд на ночное небо. Луна уже взошла достаточно высоко, чтобы совсем скрыться за крышей, вызволяя звезды, вид которых был куда приятнее Римусу, из своего светового плена. Среди рассуждений о бесконечном Римуса посетила мимолетная мысль, что, завороженно наблюдая за ночным небом, облокотившись о подоконник, он, вероятно, походил на романтичную сказочную принцессу, ожидающую своего спасителя-рыцаря. Следующей мыслью было то, что, постой он так еще пять минут, то завтра же слег бы с простудой в середине апреля из-за собственной глупости, какой нужно было руководствоваться, чтобы встать под поток прохладного воздуха, будучи охваченным легким жаром. Подобный расклад событий был не совсем тем, что могло бы сделать семнадцатую Пасху Римуса лучше.       Оставив окно открытым, Римус вернулся в кровать и, укрыв одеялом лишь половину тела, заставил себя лечь смирно на спине. Ему нужно было выспаться. Стремясь отвлечься от мыслей, которые наверняка могли бы подождать и до утра, Римус вообразил перед собой бескрайнее звездное небо, вид небольшого кусочка которого он лицезрел только что, и принялся считать каждую яркую звезду на нем, обязательно при этом вообразив себе, что луны, искренне любившей звезды и любимой ими, но не достойной их, таких прекрасных и не повинных ни в чьих страданиях, совсем не существовало. Сбиваясь со счета и дважды приходя в полное сознание от резкой дрожи, пробиравшей все его тело, Римус все же сумел окончательно раствориться в звенящей тишине, среди миллиона звезд, что выглядели красивыми и холодными, но излучали для всякого, приблизившегося к ним, неизмеримое странное блаженное тепло, закрадывавшееся куда-то в глубину души, не устававшей восхищаться ими…