Цветок революции

Собирался Ставрогин долго, прерываясь на постоянные размышления, большая часть которых крутилась вокруг Эркеля, и лишь немногие непосредственно относились к делу. Как Шатов отреагирует на вопросы с порога, предугадать было сложно. Он всегда отличался вспыльчивым характером, что распространялось и на Николая — бесчисленное количество раз они ругались из-за мелочей, несмотря на то, что Иван относился к нему с болезненной теплотой и заботой, словно Верховенский. Общались они, тем не менее, не так часто, как могли бы — в большинстве случаев Шатов будто нарочно избегал встречи, прикрываясь совершенно немыслимыми предлогами — якобы Ставрогин на самом деле этого не хочет, а навязываться невежливо, и ему нужно желание со стороны Николая. Когда они всё-таки виделись, Ивана прорывало на поток откровений, за который ему наверняка было стыдно наедине с собой. Его гневливая натура во время проживания с флегматичным Кирилловым должна угомониться и уравновеситься — Ставрогин даже удивлялся, как он с такой агрессией вообще мог быть священником. Шатов отмахивался, мол, это занятие умиротворяло как ничто другое. Неудивительно, что сейчас его злость на мир достигла пика — всё шло совсем не так, как он себе представлял. Церкви горели, антирелигиозные декреты издавались пачками, а военных пастырей заменили комиссары. Николай, конечно, испытывал сочувствие, но не понимал, почему за почти четыре года нельзя осознать, что как раньше уже никогда не будет — и сам надеялся на это. Тряхнув головой, Ставрогин понял, что всё ещё сидит в одном ботинке, и, вздохнув, принялся одеваться дальше, после неоправданного взрыва Петра растеряв какую-либо уверенность в том, что навестить Шатова необходимо. Погода была уже не такая холодная — как будто всего за день весна приблизилась настолько, что и ветер перестал пробирать до костей, а снег — назло засыпаться за шиворот и морозить кожу в мурашках. Жили Шатов с Кирилловым в ещё более отдалённой окраине, и идти было неблизко, но Николай даже не замечал дороги, погрузившись в мысли. Иногда ему казалось, что пойти на войну — не такая уж и плохая затея. Ярым коммунистом он не был, но собственное занятие творчеством виделось ему время от времени настолько бессмысленным и бесполезным, что хотелось не такими окольными путями внести посильный вклад в установление мира. А памятники, если он умрёт, будет ваять кто-то другой. «Завещаю всё Искре», — усмехнулся он себе под нос, — «из неё выйдет отличная скульпторша». Правда, один его вид способен понизить боевой дух всего отряда — до того Николай был угрюм и молчалив. Хотя солдаты все такие, должно быть. Вместе с Шатовым они смотрелись так, будто только что кого-то убили — оба косились исподлобья, нервно хрустели пальцами и непроизвольно горбились. Никто бы не удивился, если бы так оно и оказалось. Добравшись до дома, уныло смотревшего местами выбитыми окнами, Николай стряхнул прилипшие к плечам снежинки и зашёл внутрь. Подниматься почти к чердаку стало уже непривычным для Ставрогина — в своей обители он, наоборот, чувствовал себя каким-то подземным существом, будучи постоянно в подвале. Денег на комнату этажами ниже у Кириллова не было, да он и не жаловался — только упоминал, что дополнительная физическая нагрузка укрепляет организм. Николай пару раз стукнул в покосившуюся дверь, и через какое-то время Шатов открыл — по обыкновению замотанный в шарф. Он вечно простывал, и нынешняя зима не стала исключением — Иван хрипло закашлялся, прежде чем осмотреть нежданного гостя с головы до ног. — Какими судьбами? — Мог бы и поздороваться, — шутливо буркнул Ставрогин, — я тоже рад тебя видеть. — Столько времени не появлялся, а тут решил. Ну привет, — Шатов слабо улыбнулся, — проходи, сейчас чайник поставлю. Поболтать зашёл или по делу? — Ничего от тебя не скроешь. — Так и подумал. Иван с силой захлопнул дверь и пошаркал на кухню, в которой даже одному человеку было достаточно тесно. Кое-как раздевшись и бросив вещи на погнутый крючок, Николай поплёлся за ним, время от времени задевая головой низкий потолок. — Чай предлагать не буду, раз ты не просто так пришёл. — Расстроился, что ли? — Ставрогин склонил голову. — Ванька, Ванька. У меня правда нет сил без дела куда-то ходить. — Слышу, что врёшь, да и чёрт с тобой, — засопел Шатов, — не хочешь — не надо. Я так-то сам могу навещать, да ты вечно занят. — Приходи хоть когда, найду на тебя время. Закатив глаза, Иван съёжился на стуле. Во всей его позе читалось желание инициативы со стороны Николая, и Ставрогину даже стало немного стыдно — по крайней мере, уши точно загорелись. Все вокруг что-то от него хотели, он сам же хотел только запереться в мастерской и никого не видеть, а Эркель своим появлением в его жизни нарушил её привычное течение, заставив мало того, что наладить отношения с ним, так ещё и вспомнить о своих старых друзьях. Может, оно было и к лучшему — в его возрасте замыкаться в себе хотелось всё меньше. «Человеку нужен человек, и всякая дребедень», — вечно напевал Верховенский на ухо Николаю, стоило тому опять попробовать отгородиться от мира. — Так зачем ты пришёл? — нетерпеливо заёрзал Шатов. — Если это личное, давай быстрее, потому что скоро вернётся Лёшенька. — У меня есть друг, который может воспользоваться твоей типографией, — без обиняков вывалил Ставрогин, проигнорировав странно ласковое имя со стороны Ивана. Шатов недоумённо приподнял бровь, постукивая узловатыми пальцами по столу и царапая замызганную скатерть. Он в принципе редко показывал свои эмоции, только в крайних случаях доходя до исступления, вот и сейчас Николай не мог понять, рад он или уже не хочет его видеть. — Что за друг такой? — В этом и проблема. Он комиссар, ему нужно где-то печатать донесения. Я пойму, если ты откажешься, вот только Кириллов не поймёт. Дотянувшись до щербатой кружки, Иван задумчиво повертел её в руках, нарочно опуская взгляд, и с негромким стуком поставил её на стол. — Ты шантажист, — сипло пробормотал Шатов, — знаешь, что у меня других вариантов нет, и добиваешь. — Я просто хочу найти тебе дело, раз уж вы с Верховенским порвали. — Он рассказал? — хмыкнул Иван. — Странно. — Наоборот, утаивал. Мне Кириллов сообщил. — Я с ним отдельно поговорю. — Так он помочь тебе хочет. Сидишь на воде, изводишься, что стесняешь друга, а он это видит. Ты ему не мешаешь, просто сам себе препоны создаёшь. — Я подумаю, — сухо ответил Шатов, — и насчёт Верховенского — вы ещё общаетесь? — Естественно, — Ставрогин прикрыл глаза, — лучшие друзья, как-никак. Иван неопределённо качнул головой, отворачивая корпус от Николая, и уставился в окно, избегая контакта взглядов. — Добился он своего? — О чём ты? — Не притворяйся, будто я не понимаю. Он тебя обхаживает с момента вашей первой встречи. Николай поперхнулся от неожиданности — как Шатов вообще подумал о таком, он и ума не мог приложить. Простое общение, пусть излишне душащее нахальной заботой, но чисто дружеское — где здесь можно было увидеть что-то большее, неясно. По крайней мере, ему. — Спешу заверить, что сейчас он нашёл себе в товарки одну девушку, можешь не переживать. Хотя почему тебя это так болезненно касается, мне не понять. — Да что ты? — Шатов заинтересованно скользнул взглядом по лицу Ставрогина. — Переключился, значит, ещё и на женщину? Не ожидал. — Оставь свои подозрения для личной встречи с ним. — Для такого я оставлю только кулаки. — Вань, ты невыносим. Сдалось тебе ему морду бить? — Имеются на то причины. Верховенскому, если спросит, можешь передать, что я на твоё предложение согласен и голодать без работы больше не собираюсь — осталось сдержаться и не рвать то, что буду печатать. А ты, если больше нечего сказать, можешь идти. — Какой ты негостеприимный. — Я очень рад тебя видеть, Ставрогин, но абсолютно не в состоянии разговаривать о чём-то личном. Поверь, ты и сам будешь не рад многое узнать. — Мне надоело, что вы все говорите какими-то загадками и совершенно не объясняете, что между вами троими происходит. Вы с Кирилловым и Верховенским будто секту организовали. — Очень смешно. Я от Лёши научился держать рот на замке. А у Верховенского свои причины молчать. — Как вы меня все раздражаете время от времени, — вздохнул Николай, — обнимешь хоть на прощание? Ещё неизвестно, когда увидимся в следующий раз. Шатов молча поднялся и неуклюже обхватил Ставрогина за плечи, утыкаясь носом в изгиб шеи. Тот, повинуясь неясно чему, запустил пальцы в белокурые волосы и чуть сжал их. Шумно засопев, Иван отстранился, придирчиво осмотрел рубашку Николая и снял с неё кусочек налипшей глины. — Надумаешь прийти — не откажусь. И уже не буду так злиться. — Понял, — про себя Ставрогин ярко пометил «не забыть». Он знал, как болезненно Шатов переносит безразличие, но ничего не мог с собой сделать, если тот ценил Николая больше, чем он его. — Удачи. А комиссара этого направь ко мне, я разберусь. — Постарайся не бросаться в драку. — Не беспокойся, если это не Верховенский, я сдержусь. Николая пробрало на лёгкий смешок. Шатов, провожая, сам накинул на Ставрогина пальто и стряхнул растаявший снег. — Береги себя. Сейчас ведь совсем зачахнешь весной. — Попробую. Спасибо, что согласился сегодня. Вышел Ставрогин с тяжёлым ощущением на душе, и единственным избавлением от этого было продолжить свою монотонную кропотливую работу. Пожалуй, помимо общественной, в творчестве он находил и личную пользу — выместить эмоции, агрессивно сминая материал в грубые комки, а затем пытаться вылепить из них что-то красивое и монументальное. Он сам удивлялся, как из внешне ничем не примечательного сырья получалось создавать захватывающие дух вещи — по крайней мере, так ему говорили другие, и Верховенский в частности — но тот, наверное, из чувства дружбы. Тем не менее, слышать такое было крайне приятно — в основном на этом и держалось его желание создавать. «Глина всё стерпит», — выдохнул он про себя.