Цветок революции

Едва закончив часть памятника, Ставрогин утёр лоб, переводя дух. Торопиться куда-то было его нелюбимым делом даже с учётом того, что работу он всегда откладывал на потом, и это противоречие в себе едва не отбивало всё удовольствие от лепки. Все весенние заказы пришлось бы также исполнять спустя рукава, что отнюдь не вызывало восторга. — Тебе скоро идти, — заметил Николай, — может, по цикорию? — Только если недолго. Ставрогин вытер руки о фартук и поставил чайник, пристальным взглядом будто вынуждая его кипеть быстрее. — Ты ещё два примуса возьми, вдруг сработает, — рассмеялся Эркель, — Не бойся, чай попью и пойду, не надо так нервничать. — Двух у меня нет, но идея хорошая. Я и не нервничаю, — Николай смутился, — просто не хочу тебя задерживать. — Очень мило с твоей стороны. Едва дождавшись свиста, Ставрогин разлил кипяток по чашкам и принялся хлебать его совсем не остывшим — Эркель всё же для приличия подул на цикорий. — Как Искра вообще в своём возрасте справляется одна? — У тебя очень устаревшие представления о детях. Всё те могут, если захотят. Не забывай, как она росла — там особо не поминдальничаешь. — Повезло, что нашёлся для неё отец. — А может, я плохой родитель? Вот, оставляю надолго. — Ты прибедняешься. Видел, как ты заботишься — всяко лучше, чем если бы это делали в приюте. Да и девочка тебя любит очень, по ней понятно. Так что не говори глупостей. Эркель, кивнув, размял затёкшие плечи и взглянул на часы — пора идти домой. — Помог чем смог, не обессудь. Завтра ещё раз постараюсь прийти, продолжим. — Если тебе неудобно, то необязательно, — принялся оправдываться Ставрогин, но тут же замолчал под чужим взглядом. — Всё удобно, не выдумывай. Ох, Искра мне сама уши надерёт, даже без Лизы. До скорого, — Эркель накинул кожаную куртку и, отдав честь, поспешил наружу. Рассудив, что за сегодня он поработал достаточно, Николай допил цикорий, глядя куда-то в пространство — усталость брала верх, но ему казалось, что ложиться спать ещё не время, хоть и стоило восстановить режим. Предчувствие не обмануло — скоро в мастерскую внёсся Верховенский. Дымка тут же бросилась к нему под ноги, громко урча и приветствуя. — Ну здравствуй, — просиял Пётр, — сонная муха. Чем ночью занимался? Он упал на диван, шутливо толкая Ставрогина в плечо. — Да так, спалось плохо. Не обращай внимания, я уже пришёл в себя. Николай почесал затылок и провёл рукой по шее, которую что-то упорно душило. — Я ж тебе так и не отдал! — он торопливо снял потрепавшийся от сна галстук, — А ты и не напоминаешь. — Оставь себе, — промурлыкал Пётр, — во-первых, у меня другие есть, во-вторых, вряд ли он мне ещё понадобится. — Это почему? — Даже вот не знаю… Мы так с Лизаветой общаемся хорошо, — Верховенский долго взглянул на Николая, — она замечательная. — Неужели у тебя наконец-то появился кто-то постоянный на примете? — улыбнулся Ставрогин, — Очень рад. Все эти связи на одну ночь до добра не доведут. Пётр, ожидавший какой-то другой реакции, едва заметно сник, но быстро пришёл в себя, так, что Ставрогин еле успел это увидеть. — Или не получается у тебя с ней? — Всё получается, просто пока что мы только друзья! — Пётр закинул ногу на ногу, приваливаясь к спинке дивана, — А ты прям так волнуешься за мои отношения, да? — А не должен? — поднял бровь Николай, — Я же хочу, чтобы у тебя личная жизнь наладилась. — Кто не хочет! Нормально всё, Колька, расслабься, — на лице Верховенского мелькнула какая-то странная эмоция, значение которой Ставрогину было не до конца ясно, но он махнул на это рукой — всё же Пётр часто разводил драму на пустом месте, было не привыкать, — Эркель приходил, да? — А как ты понял? — У тебя обе твои чашки грязные. Скрываешь что-то? — Нет, мы просто болтали. Он мне позировал для монумента. Посоветовал ему типографию твою… Ставрогин осёкся слишком поздно — глаза Верховенского распахнулись шире обычного, а на щеках появились красные пятна от волнения. — Что?! — взвился он, — Зачем ты это сделал? — Я ему просто предложил, — не моргнув глазом, соврал Николай — всё же Эркель по его просьбе лишнего не выдаст, а дополнительно нервировать Петю сейчас было подобно смерти, — а что такого? — Ничего, просто пусть он с Шатовым не связывается! Обоих убью. — Я так понимаю, почему это настолько ужасно, лучше не спрашивать, — Ставрогин всячески делал вид, будто не знает про факт ссоры. — Хоть что-то ты понимаешь! Ставрогин, у тебя башки нет совсем! — Угомонись. Я вообще не в курсе, почему ты взъелся, и если бы ты так не реагировал, и не подумал бы искать подвох. — Я просто на взводе из-за того, что у тебя рот не закрывается, — пробурчал Верховенский, — где тот Коля, из которого каждое слово клещами выуживать приходится? — А ты расстроен тем, что я наконец-то нормально общаюсь с людьми? — Да общайся сколько угодно, но мои дела в это впутывать не надо, — вздохнул он, — всё настроение испортил. — Извини. А почему типография Шатова — твоё дело? — Я не это имел в виду, — отмахнулся Верховенский, не моргнув глазом, — просто не понимаю, зачем их между собой знакомить. — Если б я знал, что ты так отреагируешь, не стал бы предлагать. — Эркеля к Шатову направил, молодец. Думаешь вообще, чем занимался он и что делает чекист наш? Кто кого первым сожрёт? — Ну явно не Ванька, — захохотал Ставрогин, — он ему максимум вмажет, а потом из-за этого под трибунал попадёт. Но Эркель не станет провоцировать, это точно. В его адекватности я не сомневаюсь. — Вы общаетесь с гулькин нос, а говоришь так, будто с пелёнок друг друга знаете, — Верховенский фыркнул, — Шатов, может, сам начнёт. — Не начнёт. Голова на плечах есть, чтобы о своём прошлом ничего не говорить. — Если выдаст себя, скоро её там не будет, — ухмыльнулся Пётр, — ладно, это всё шуточки. А теперь ответь мне, зачем ты вообще их свёл. — Эркель спрашивал, где можно донесения печатать, у них типографии перегружены сейчас. Ну я про Ваню и вспомнил первым делом, — ложь в успокоение Верховенского, кажется, и вовсе не была ложью. — Ну-ну. Мог бы у меня спросить, я бы свою посоветовал. — А ты разве не у Шатова печатаешься? — усмехнулся Николай. — А ты ещё не осознал, что нет? — Да я всё не понимаю, в чём дело. — Поругались, в общем, — пожал плечами Верховенский, — не бери в голову. Взбрыкнул и не хотел мои стихи печатать, всё скорбел по ушедшему. Идиот. Ставрогин смутно чувствовал подвох в таком объяснении — он, конечно, по этой же причине боялся сводить с Иваном Эркеля, но, зная Шатова, тот бы не стал голодать только потому, что с наступлением нового будущего ему приносят деньги одни лишь актуальные темы. Да и объедать Алексея тому было неловко — Ставрогин до сих пор помнил, как Иван упирался с переездом, ночуя чуть ли не под лестницами, лишь бы не стеснять друга. Только сейчас он понял, что тему Кириллова Пётр заметно обходит стороной, будто тот и ни при чём. Тем не менее, про их разрыв, со слов самого Алексея, Ставрогин не забывал, но спрашивать про это сейчас означало подписать себе смертный приговор — а ещё, возможно, и Кириллову — Верховенский непременно разузнает, от кого это известно. Хотя тут и гадать не нужно. — Он же тебе даже листовки печатал, а стихи вдруг отказался? — Да чёрт ногу сломит, что у него там в голове! Не копайся, — надул губы Пётр, — больно много знать тебе надо. А зачем, кстати? — Затем, что ты забавно злишься, — Ставрогин усмехнулся. — Дошутишься сейчас. Ты знаешь, какой я бываю бешеный. — Посуду не бей только, у меня всего две чашки. — Башку твою пустую разобью, — Верховенский смягчился так же быстро, как и вспылил, — ладно. Не сердись в ответ только, тебе в этот период силы бы не тратить. — Какой заботливый. — А то я не помню упадки, в которые ты погружаешься регулярно. — Вспомнил бы до того, как накричал, — больше для вида принялся ворчать Ставрогин. — Больше не буду! — Пётр всплеснул руками, — Наверное… Извини, что настроение испортил и убегаю, но я Лизавете обещал увидеться. Снова долгий взгляд, на который Ставрогин только кивнул с готовностью. — Я за. Не потому что ты уходишь, а потому что тебе давно пора заняться уже своей жизнью. — Ты так говоришь, будто я только в чужую нос и сую! Николай многозначительно промолчал, дождавшись, пока Верховенский прыснет со смеху от собственных слов. — Понял! Давай, Колька, крепись! Потом поболтаем ещё, — тот поправил волосы, покрутился у грязного зеркала и унёсся на улицу, хлопнув дверьми. Оставшись наедине с собой, Ставрогин ощутил очередной неясный порыв, повиноваться которому не хотелось, но стоило бы — да и обещал. «Надо зайти к Шатову», — сидело в его голове.