Цветок революции

Когда Николай пришёл в мастерскую, на лице уже вовсю чирикали птицы и разливалось солнце. «Не самая настраивающая на сон атмосфера», — хмыкнул он, садясь на диван. Помещение было почти подвальным, и освещала его только половина окна, но даже этого оставалось достаточно, чтобы днём не сидеть в темноте. Ставрогин закрыл истрёпанные ситцевые занавески и повернулся к своей недавней работе, придирчиво её оглядывая. Без натурщика не обойтись. Дымка встретила его не у порога, как обычно, а уже в комнате, демонстративно отвернувшись. — Из-за отсутствия расстроилась? — ласково спросил Ставрогин, — Ну извини дурака. Что ж мне, и на ночь никуда уйти нельзя? По нервно дёргавшемуся хвосту ответ был и так ясен, и Николай потянулся погладить кошку, чему она, несмотря на свою обиду, не сопротивлялась. Только сейчас он осознал, что страшно голоден, а еды, кроме подсохшего хлеба и пары галет, не осталось. Решив, что это лучше, чем ложиться спать на пустой желудок, Ставрогин уныло захрустел печеньем всухомятку. Ставить чайник ему было неохота — к тому же напился у Эркеля. — Мне ещё и тебя кормить нечем, — вздохнул он, глядя на Дымку, которая увивалась рядом, уже всё простив, — вечером съестного обязательно куплю. Поняв, что попытка выпросить что-либо не увенчалась успехом, кошка угомонилась и вспрыгнула на диван. Глаза всё-таки слипались, несмотря на погоду, и Николай, дожевав галету и зевнув пару раз, свернулся рядом с кошкой. — Вот будут силы работать нормально, стану тебе, как Петька, хорошую рыбу покупать, — рисовал он руками в воздухе, — и кушетку отдельную достану. Хотя нет, лучше со мной спи, и так тепла мало. Дымка урчала, словно понимая каждое предложение, и это Ставрогина совершенно развеселило. — И сам есть нормально буду, мясо хорошее, а не консервы эти бесконечные. Много я как-то со всеми говорю сегодня, даже до тебя добрался. Убеждённый интроверт, Николай редко общался с людьми, но в последнее время ситуация круто менялась, и не сказать, что это расстраивало. Хоть какая-то социализация, пусть и достаточно поздно для его возраста. Стащив со спинки дивана простыню, он крепко укутался, почувствовав, что замёрз. — Болтовня болтовнёй, а сон по расписанию. Хотя какое уж тут расписание, — пробормотал себе под нос Николай, прежде чем уткнуться лицом в бок кошки и прикрыть глаза, — спокойной ночи, а лучше — дня. Усталость взяла своё, и он моментально провалился в сон, промелькнувший, как одно мгновение. Очнулся он от негромкого стука в дверь, и спросонья даже не мог вспомнить, кто должен был к нему прийти. Кошка вскочила и потопала ко входу встречать посетителя, опережая Ставрогина. — Войдите, — пробормотал он, натягивая покрывало до шеи, несмотря на то, что сейчас всё равно пришлось бы вставать. Кости слегка ломило после дремоты, а шея болела и хрустела от каждого поворота головы. «Старость не радость», — так и шло на ум. — Добрый вечер, — Эркель улыбнулся, заглядывая в комнату, пока Николай протирал заспанные глаза, — и Дымка ваша замечательная тут как тут. — А я в самом деле не ожидал, что вы действительно придёте, — смутился он, приподнимаясь на диване, — вдруг только из вежливости сказали. — Я свои обещания выполняю, даже не думайте, — Эркель присел рядом, ожидая, когда Ставрогин более-менее придёт в себя, — вы уж извините, что ночью разговаривать усадил, а не назад спать отправил. — Ну я всё-таки уже не маленький, могу сам решить, что мне интереснее, — Ставрогин усмехнулся, — и совсем не жалею. — Приятно слышать, — пристальный взгляд Эркеля немного смущал, и, зевнув, Николай выбрался из-под укрывавшей его простынки и потянулся. Стоило, конечно, приступить к работе, но хотелось этого сейчас меньше всего — разве что болтать. На это времени особо не было — в конце-концов, не задерживать же Эркеля, который и так пришёл сюда ради чужой работы, пускай хотя бы и на часок. Его дома ждал ребёнок, а Ставрогин всё ещё мялся, не используя данную ему возможность. Он встал и повязал перепачканный в глине фартук, небрежно брошенный рядом — наверное, надо было как-нибудь провести уборку в своём жилище. Объём всего, что предстояло сделать, оставался немаленьким, но когда кто-то находился рядом, это действовало как мотивация — не ударить в грязь лицом и не разлениться. — Ну что, уважаемый, — весело хмыкнул Николай, — сейчас будете позировать. — Всегда рад помочь. Работа спорилась — Эркель с его военной подготовкой мог находиться в заданном положении сколько угодно, в отличие от многих непрофессиональных натурщиков, которые уставали достаточно быстро. Когда Ставрогин для тренировки лепил бесконечные головы Верховенского, тот успевал раз пять поменять положение и трещать обо всём на свете. Сейчас они с Эркелем, правда, тоже разговаривали, но так как перенести его лицо на монумент было нельзя, процессу это не мешало. Дымка всё норовила подлезть Эркелю под ноги, и шутки про то, что памятник должен быть обязательно с кошкой, не прекращались. — Всегда удивлялся, какие сильные руки необходимы скульпторам, — он внимательно следил за всеми движениями Николая, — материал такой неподатливый. — Сперва тренируешься на воске, затем на мягкой глине, — тот высунул кончик языка от усердия, уже третий раз переделывая складки на одежде, — постепенно привыкаешь. Да и если нагрузка постоянная, не так уж и сложно. Правда, с моей манерой делать огромные перерывы в работе, а затем в несколько дней пытаться наверстать упущенное, действительно, немного напрягает. Ну это уже только моя вина. — Почему бы не делать всё постепенно? — Потому что я не могу, — Ставрогин усмехнулся, вытирая лоб и тут же пачкаясь, — у меня постоянно пропадает желание что-либо делать, а заказы всё идут и идут. Весной вообще кошмар будет. — Из-за чего? — В такое время совершенно нет сил, придётся заранее всё доделать, и я очень сомневаюсь, что справлюсь — до марта осталось совсем немного. Но с вами, конечно, полегче. — Хотите, я буду чаще приходить? Сможете всё успеть как раз. — Только если вам это не в тягость, — слабо покраснел Николай, — не стану же я вас насильно держать. — Вот именно, я сам хочу помочь. Вы обязательно должны со всем управиться и весной отдохнуть. Ставрогин провёл пальцами по голове фигуры, пока что без лица, и, видимо, надолго — в его мыслях на ней постоянно красовалась улыбка Эркеля, и что изображать вместо неё, даже его умудрённый творческой деятельностью разум был не в состоянии придумать. — Зря вы, конечно, не соглашаетесь на полную натуру, — вздохнул Николай, — у вас очень выразительные черты. — Как-нибудь потом, и точно не для памятника. Правда так считаете? — Я бы не смог вам соврать, даже если бы захотел, — признался он, — вы меня будто насквозь видите. Эркель недолго помолчал, изучая Николая взглядом — таким, что он на секунду оторвался от работы, недоумённо всматриваясь в ответ. — Я что-то не так сказал? — Всё так. Насчёт «насквозь» вы очень правы. — Боюсь даже спрашивать, почему. — Потому что я вижу, что нравлюсь вам, поэтому вы и хотите меня изобразить. Ставрогин смешался, опустив влажные от глины и внезапно подступившего озноба руки. Было очевидно, что рано или поздно Эркель заметит, что в его сторону неровно дышат, но то, что это произойдёт так скоро, он был не в состоянии предугадать. Сердце заколотилось как бешеное, а взгляд безвольно соскользнул на чужие сапоги. Самым странным было то, что Николай сам провоцировал его на такой разговор и раньше — и галстук, который он так и не снял перед сном, и вопросы про личные отношения — но почему-то именно сейчас он оказался к этому разговору совершенно не готов. Будучи растрёпанным после сна, перемазанным в глине и с тяжело ощущавшимися мешками под глазами, признаваться в симпатии было совсем некстати, но другого момента могло и не представиться. Открещиваться значило соврать. Что ответить на такую полуправду, он и не сразу придумал. — Не только поэтому, у вас действительно красивое лицо, — забормотал Ставрогин, — вы не думайте, что я лезу или ещё что-то, просто… Я не буду ничего говорить, если не захотите со мной общаться, буду молчать, вы только не сердитесь… — Успокойтесь, — в глаза Эркеля не было и намёка на презрение, — не оправдывайтесь, как гимназист. Я всё давно понял, просто сейчас счёл нужным сказать. Вы очень притягательны за работой. Николай опешил, поднимая бровь — он был уже готов к тому, что в этот момент Эркель развернётся и уйдёт, оставив о себе только напоминание в виде полузаконченного монумента и постепенно удаляющегося стука шагов. Тем страшнее ему становилось — вдруг эта внешняя безмятежность была лишь прикрытием для того, чтобы затем побольнее ударить? Он весь сжался в предчувствии дальнейших слов. Даже мягкий отказ сейчас бы пошатнул его и без этого неустойчивое равновесие мыслей, но за него Ставрогин был бы очень благодарен — явно лучше, чем холодный тон и рубящие фразы. — И что это значит? — нервно ухмыльнулся он, — Хотите сказать, что сейчас прекрасное время, чтобы поссориться? Эркель, вопреки его ожиданиям, рассмеялся, нарушая свою прежде статичную позу. «Интересно, все чекисты так делают перед тем, как уничтожить?» — пронеслось в мыслях Николая. — Хочу сказать, что вы мне тоже нравитесь. Внутри Ставрогина на секунду нечто будто оборвалось, а затем соединилось вновь. Напуганный и весь в ожидании кнута, вместо которого последовал пряник, он никак не мог собрать слова воедино для хоть какого-то ответа и только промычал что-то невнятное, чтобы нарушить эту гнетущую тишину. Нравится? В груди начало пребольно жечь, и Николай на секунду удивился этому чувству — оно же должно было появиться в случае отказа, почему сейчас? Напряжение в теле не спадало, и скованная от нервов поза только усугубляла положение — стоило хотя бы развести в сторону охваченные спазмом плечи. Неловко выпрямившись, он закашлялся, пытаясь скрыть переживания, и усилием воли заставил себя посмотреть в глаза Эркелю, столкнувшись с выражением крайней мягкости на его лице. Это смущало ещё больше, чем следовало. — Поцелуете? — улыбнулся тот, — У вас ноги дрожат, как на расстреле, присядьте хотя бы. Николай молча повиновался, рухнув на диван. В голове всё ещё был туман, и это совсем не помогало анализировать ситуацию. Может, и к лучшему — сейчас надо действовать, а не переливать из пустого в порожнее. — Если вы не хотите, я такого делать не буду, — вновь забубнил он, — я совсем не планировал ничего… Эркель, не смущаясь, с силой прижался к перепачканным глиной губам. Его собственные были сухими и горячими, и Ставрогин, мыслями всё ещё находясь где-то не здесь, ответил на поцелуй, не думая, а нервно хватаясь за чужие плечи — не покидало ощущение, что всё это лишь больной плод его воображения, и на самом деле он ещё спит, и Эркель ещё не пришёл, и не придёт никогда, и, и… — Вы очень забавно реагируете, — Эркель взял его лицо в ладони, — расслабьтесь. Я вас не съем. — Просто вы выглядели так, словно… — Словно что? Будь я против, прервал бы с вами общение почти сразу, но, как видите, я здесь и с вами. — Прошло очень мало времени, а вы так с места в карьер всё объявляете и делаете. Пожалейте моё больное сердце, — тревожно рассмеялся Николай. — Сейчас такая неспокойная пора, что лучше я скажу всё в ближайший момент. Да и нам с вами не по пятнадцать лет, чтобы ходить вокруг да около. Разве вы против? — Нет, но… — Вот и славно, — улыбнулся Эркель, — можете не продолжать. Так говорите, будто и не думали об этом ещё ни разу. — Если честно, то не думал, — Ставрогин вскинул глаза к потолку, — всё не до такого было. Он и сам не понял, почему даже не представлял себе такой момент — наверное, играло роль то, что мысль об отношениях с Эркелем была настолько эфемерной и нереальной для него, что и фантазия особо не разыгрывалась, оставляя Ставрогину одни постоянно ускользающие размышления о том, как же завоевать чужое расположение. «Не привлекая внимания санитаров», — про себя усмехнулся он. — Значит, перешли сразу к действиям. За поцелуй извиняться не буду, а вот за то, что украл ваши рабочие минуты — очень даже. — Какая уж тут работа, — икнул Николай, — у меня в голове чёрт-те что. — Ещё будет момент разобраться. Может, перейдём на «ты»? — Как-то мы первую часть брудершафта пропустили. — Как появится время — восполним, Коль.