Цветок революции

Установившееся в комнате молчание прервал крик Верховенского с кухни. — Эркель, ты не отец, а горе! Ребёнку жрать нечего! — Она же буквально только что ела, я видел! — повысив тон, возразил Эркель. — Ты её до конца жизни на харчах вроде хлеба с маслом держать будешь? — Искра у меня, в отличие от тебя, не привереда! Пётр что-то забубнил на кухне, видимо, доставая уже девочку, а Эркель заметно насупился, утыкаясь взглядом под ноги. — Не хочу спекулянтов кормить, — он будто разговаривал сам с собой, поэтому Николай не встревал в поток его мысли со своими комментариями, — а еду хорошую сейчас только у них достать можно. Я-то ладно, испорчу себе желудок, и плевать, а ребёнок? Спасибо хоть Пете с Лизой за помощь с продовольствием. Несмотря на то, что эмоции Эркеля он разделял, Ставрогин искренне недоумевал, почему он тогда вообще не сдал девочку в интернат, если не может её прокормить, но, видимо, это была привязанность с первого взгляда. Да и вряд ли детские дома сейчас снабжали продовольствием лучше. — Потом всё обязательно наладится. Ведь правда же, как думаете? — Эркель легонько толкнул ступню Николая мыском. Ставрогин спешно закивал — даже если бы он так не думал, ему легко могли настучать по макушке. В то, что Эркель задавал подобные вопросы чисто из собственного успокоения, он не особо верил. — Вы меня боитесь? — улыбнулся Эркель, — Я могу переодеться из формы во что-то более гражданское, если вам так будет спокойнее. Всю строгость я оставляю на работе. — Нет-нет, я просто… задумался. По лицу собеседника Николай понял, что ему не поверили, и усмехнулся, пытаясь развеять неловкость. Эркель же в ответ придвинулся ближе и молча взял между пальцев кончик галстука. — Отобрали у Пети, да? — Друзья должны делиться вещами. — уши Ставрогина слабо покраснели от волнения. — Ну-ну. Вам идёт. — опустил Эркель прямое признание в том, что понял намёк, — Верховенский сегодня ведёт очередной вечер, но я отказался, хочу дома побыть. Если есть желание, присоединяйтесь, поболтаем. — А меня он сегодня на ужин звал, и я тоже не пошёл, — рассеянно протянул Николай, — какой вечер? — Хитрюга. Готов от очередной порции аплодисментов ради вас отказаться. — Скорее идиот, — вздохнул Ставрогин, взглядом зацепив край рубашки Петра, мелькавшей из-за дверного косяка, — дорогой товарищ, ты в курсе, что тебя видно? Верховенский тут же качнулся и вплыл в комнату, покраснев от замешательства. — Я и не прятался. — Другого кого будешь обманывать. Садись с нами. — Да мне уже пора. А вы болтайте, голубки, — с лёгким раздражением пробормотал Пётр, — Искру хоть займите чем, а то рады на меня всё скинуть и сидеть языками трепать. — Она сама к тебе пришла. Пётр фыркнул и отмахнулся, пряча довольную ухмылку, что-то пробубнил под нос и вышел из квартиры, осторожно прикрыв входную дверь. — Всё больше убеждаюсь, какой сложный характер. А так долго его знаю… — Да придурок он просто, это врождённое, — рассмеялся Николай, — не обращайте внимания. Эркель мягко улыбнулся, прикрывая ладонью рот. *** Ставрогин забылся в разговоре до глубокой ночи, и только когда мельком взглянул на окно, ахнул от того, какая кромешная темнота неприветливо смотрела оттуда — даже для лютой зимы это было слишком. Ожесточённо бились об окно крупные хлопья снега, руководимые резкими порывами ветра, и свист метели доносился через незаконопаченные щели. Домой сейчас можно было добраться с трудом, и оставалась надежда только на то, что буря утихнет позже и выйти на улицу будет не так сложно. Проблема заключалась в негласном комендантском часе, после нарушения которого Ставрогина вполне могли забрать сослуживцы Эркеля, правда, уже не с такими добрыми намерениями. Можно было, конечно, попросить себя проводить, вот только оставлять Искру одну ночью дома — верх безответственности. Эркель заметил, как приуныло лицо Николая, и проследил за его долгим взглядом в окно. — Заболтал я вас, — виновато сказал он, — теперь на улицу и носа не сунуть. — Не беспокойтесь, я что-нибудь придумаю, — отвлёкшийся Ставрогин замахал руками. — Вы можете остаться у меня, я найду, где постелить, — после недолгого молчания предложил Эркель, осматривая комнатушку, — сейчас выходить просто-напросто опасно. Николай не смог скрыть странное смущение, а роившиеся в его голове вопросы, как бы и отказаться, и не идти наружу, не нашли ответов по обыкновенной своей противоречивости. — Вы нас не стесните, не переживайте, — Эркель продолжил уговаривать, видя нерешительность собеседника, — я могу лечь с Искрой, а вам уступить свою кровать. — Правда, не стоит… — Стоит, — в голосе Эркеля проскользнули рабочие строгие нотки, — я не могу пустить вас в такой буран. Ставрогин, поняв, что сопротивляться бесполезно, лишь кивнул головой. — Только не свою кровать, пожалуйста. На полу будет достаточно комфортно. — Простудитесь тут же, а потом вернётесь в холодную мастерскую и заболеете в мгновение ока. Так не пойдёт. Из груди Николая вырвался тяжёлый хриплый вздох, и, услышав это, Эркель окончательно убедился в правильности своего решения. — Остаётесь. Ставрогин не успел слабо возразить ещё раз хотя бы для приличия, как вновь хлопнула входная дверь, и в комнату внёсся Верховенский, весь в снегу и явно чем-то взбудораженный. — Вы ещё здесь! — видимо, он обрадовался этому, найдя аудиторию для потока мыслей, — А она была там! Твоя эта, Эркель… Лизавета была! — Где, на вечере? — изогнул бровь Эркель. — Представляешь, выследила! Ума не приложу, зачем я ей понадобился, но она слушала, а в конце даже спросила, как долго длится моя карьера! — Я надеюсь, она не будет использовать это против тебя, — усмехнулся Ставрогин, забрасывая ногу на ногу, — а она как-нибудь объяснилась? — Такие девушки не объясняются, — Верховенский просиял, — но я вижу, что она плохого не задумывала. По лицу её, конечно, ничерта не поймёшь, но это неважно, у меня новый слушатель! Мы с ней даже поболтали потом. — Ты приличную публику собираешь, чтобы считать каждого отдельного зрителя, — начал Николай, но Эркель осадил его, прикоснувшись к плечу — было видно, что Пётр слишком рад, чтобы сейчас слушать подобные увещевания. Верховенский вообще редко когда так восторженно относился к людям — несмотря на все стихи, в общении с поклонниками он держался если не надменно, то достаточно ехидно, за что его многие и не любили. Сейчас же вся его колкость пропала без следа, и Ставрогин надеялся, что надолго. Верховенский, будто спохватившись, обвёл их глазами. — А вы-то чего кукуете? Уже, чай, не вечер даже. Я сам бежал под этим кошмаром, ужас как промок! — Не переживай, я скоро тоже пойду, — соврал Николай, смутно догадываясь, что новость о ночёвке Пётр воспримет в штыки. — Я тогда полетел, мне домой надо поскорее, и вы тоже завязывайте! Сцепились языками и сидят, умники! — рассмеялся Верховенский и быстрым шагом вышел из квартиры, оставив лужу натёкшего снега там, где стоял. Эркель проводил его взглядом и вновь посмотрел на Ставрогина. — Готовьтесь ко сну тогда, а я пойду Искру укладывать. Это было излишне — девочка, свернувшись калачиком, уже крепко спала на кухне, видимо, утомившись ждать конца их разговора, и Эркелю оставалось только перенести её на кровать. Ставрогин принялся раздеваться, задержавшись рукой на узле галстука, и мягко улыбнулся сам себе. Слишком много начинало происходить в его жизни, но в кои-то веки он был совершенно этому рад.