Цветок революции

Верховенский объявился на утро — полный сил и энергии, хотя по синякам под его глазами становилось очевидно, что предыдущую ночь он не спал и явно был чем-то занят — причём не один, а с кошкой Ставрогина. — Принёс Дымку. — лениво протянул он, — Надеюсь, в следующий раз будешь ухаживать за ней получше. Она сибирячка такая нарядная, а ты даже не следишь, что у неё шерсть в глине вся. — Спасибо, — Ставрогин взял животное в охапку — привыкшая кошка уже давно не пускала когти, а только жмурилась, уложив голову на плечо хозяина. Николай никак не успевал наконец вычесать Дымку, вымыть и привести в порядок, поэтому он сплавил это дело на Верховенского, который всегда был рад чем-то помочь, и даже со своим безумным графиком как-то нашёл время всё устроить на высшем уровне. — Вы вчера так испарились, — Пётр криво усмехнулся, скрестив руки на груди, — Я думал, сходим куда-нибудь втроём. — Ты всё равно был занят, а Эркель хотел поглядеть на мою мастерскую, — неловко оправдался Ставрогин. — Ну могли бы и оторвать меня, в конце-концов, не чужие люди. — в голосе Верховенского скользнули металлические нотки, тут же потерявшиеся в его возбуждённой болтовне, — Ай, ладно, увидимся вместе ещё, например, сегодня! Ах да, ты ж у нас опять работаешь без продыха, не так ли? — Не упрекай, — Николай мирно ответил, — рассчитываю, что вечером буду свободен. — Какие упрёки, Колька, я даже и не думал! Просто волнуюсь, что ты опять перемажешься как не пойми кто в этом всём и засядешь на несколько дней лепить что-то грандиозное, — Пётр всплеснул руками, — а потом окажется, что ты пожрать-то не выходил всё это время! Ставрогин стыдливо улыбнулся — такое с ним тоже случалось не единожды, когда в реальность возвращали только Петя, пришедший в очередной раз проведать, и какой-то притащенный им сухпаёк. — Не беспокойся, я позавтракал, — Ставрогин кивнул в сторону валявшихся на столе кусочков хлеба, объеденной рыбы на тарелке и чашки с тёмно-коричневыми разводами. — Живёшь как в клоаке и питаешься так же, — фыркнул Верховенский, — Надо тебя в место поприличнее сводить. — Ты знаешь, что я не люблю весь этот пафос. — Коль, ну ради меня. — Пётр жалобно распахнул глаза, — У тебя желудок там уже в морской узел завязался, наверное! Ставрогин слегка насторожился. — Тебе что-то нужно от меня? — Совсем ничего, — пролепетал Верховенский, — просто сходи со мной куда-нибудь, ладно? Мне одному скучно. — У тебя гора знакомых. — А я хочу с тобой, — Пётр упрямо посмотрел на него, — понял меня или нет? — Допустим. Хочешь со мной — значит, никуда не идём, и ты просто обедаешь в мастерской. Верховенский обескураженно захлопал глазами, ожидая явно не такого ответа, но быстро взял себя в руки, хватаясь за ту возможность, что уже предоставлялась. — Не вопрос! Но я принесу что-то нормальное. — Да валяй, — махнул Ставрогин, — у меня как раз всё заканчивается. Кошка в подтверждение жалобно замяукала, прося есть, но брезгливо отвернула нос, стоило Николаю скинуть в её миску рыбные кости. — А раньше за милую душу трескала, — задумчиво произнёс он, — Чем ты её кормил эти несколько дней? — Да тоже рыба, вот уж не знаю, — нервно затараторил Верховенский, — Осетрины кусочек, форелька… — Понятно, разбаловал мне животину! — Ставрогин расхохотался, — Ну, пусть назад привыкает, у меня такого не водится. Пётр стушевался, неловко усмехнувшись. — Тогда приду к обеду! — Верховенский спешно ретировался, оставив Николая улыбаться привереде-кошке. Несмотря на огромное количество работы, получал Ставрогин не так много, как хотелось бы — всё же пока было не то время, чтобы его талант и труд оценили в полной мере. Он не жаловался — главное, что хватало на жизнь, хотя Верховенский с его разгульным поведением иногда вводил в ступор. Тем не менее, Петя был человеком щедрым и постоянно стремился чем-то Николаю подсобить — будь то еда или новые материалы. Долго отказывавшийся поначалу Ставрогин в итоге сдался и стал сдержанно и с благодарностью принимать все подарки, замечая, как после этого у Петра загорались глаза, да заодно и начал больше освободившихся денег тратить на собственный комфорт. «Мебель обновить всё-таки надо», — задумался Николай, вспоминая о нещадно скрипевших в диване пружинах. Пытаясь скоротать время до обеда, Ставрогин прибрался на столе, сметя крошки на пол, наконец убрал чашки и вновь взял в руки вчерашнее творение Искры — неловко слепленную голову Эркеля. «Подгладить швы, стыки, и очень даже ничего», — Ставрогин хмыкнул, поставив его на полку. Можно было бы попробовать сэкономить на натурщике для бюста и позвать Эркеля ради разнообразия — а то глиняным головам, слепленным с Верховенского, всегда согласного помочь, уже был посвящён целый закуток. Вопрос, согласился ли бы он — Николай помнил, как смущённо Эркель отреагировал даже на творчество собственной дочери. «Надо бы перестать звать Искру его дочерью, но они и выглядят похоже, будто он действительно её отец», — хлопнул себя по голове Ставрогин. За спрос денег не брали, так что Николай решил обязательно уточнить готовность Эркеля, когда наконец встретятся снова. А пока Верховенский уже успел вернуться к нему, вырвав Ставрогина из размышлений. — Хотел без пафоса — на, — Пётр бросил ему несколько консерв, — Сардины твои любимые. — Заботишься, — весело хмыкнул Ставрогин, взяв только что пойманную банку и с металлическим лязгом открывая, — Дымка, иди сюда, родная! — Я тебе принёс вообще-то, но ладно. — вздохнул Верховенский, глядя, как кошка нехотя ест рыбу прямо из банки, — Романтики ноль. — Какой ещё романтики, Петь? — Николай уже черпал содержимое второй консервы куском хлеба, — Сам знаешь, я такой же сухарь, — он постучал горбушкой по столу. — А ты к словам цепляйся поменьше, — неожиданно огрызнулся тот, поворачиваясь на каблуках, — ешь давай. Ставрогин пожал плечами. — Ты тоже. — Я не голодный. — Сам же хотел пообедать вместе. — удивлённо заметил Николай. — Я к тебе потом приду. Давай, до скорого, — Верховенский был явно чем-то расстроен, но остановить его Ставрогин не успел. — Послала же жизнь невротика, — вздохнул он себе под нос, отламывая крышку от банки до конца. К тому, что люди на него обижаются, Николай привык давно, но когда становилась под угрозу связь с единственным другом, он, хоть и глубоко в душе, но переживал. — Доедай, — рассеянно пробормотал Ставрогин, пододвинув под нос Дымке вторую консерву, и тоскливо уставился в окно. «Ничего, подуется ещё и придёт.»