Кость

— Раннее мы подробно разбирали психологию масс и как феномен толпы способен разрушить личность и мнение человека, что стоит ожидать после… Не то чтобы на лекции было совсем скучно, отнюдь, скорее слегка утомительно. Все больше и больше углубляться в тему политики, учась на факультете философии, согласитесь, восторга не вызывало. Хотелось предстать в образе древнегреческих мыслителей, с умным видом толковать смысл жизни, бренность бытия и мира сущего. Собственно, некоторые именно так представляют философов, однако Иван в который раз убедился в обратном. Брагинский, конечно, понимал, что политическая философия и разбор человеческой натуры в рамках исторически актуальных событий — это важно и нужно, однако желание вздремнуть под чуть монотонную речь профессора казалось не менее важным и нужными. Вот представьте: вы сонный, к тому же уставший, и возможно голодный, сидите на теплом и, вроде как, удобном месте, слушаете про карьеру какого-то знаменитого человека, про причины его популярности и влиятельности в тех или иных сферах политики и жизни в целом, а тут веки начинают сами собой закрываться, уставшие глаза со временем становятся менее сухими и раздраженными, затем голос профессора начинает спокойно плыть и уже преобразуется в бесформенный белый шум, пространство словно подминается под вас. Красота, не иначе. «К чему напрягаться сейчас, если можно потом? Невыученная тема — проблема будущего меня» — собственно, в чем Иван не прав? Сейчас его волновали лишь успокаивающая атмосфера и баритон профессора, что убаюкивающе вещал на всю аудиторию. Стоило, правда, немного побеспокоиться, ведь в последнее время недосып проявляется чаще, настойчивее, лишая возможности и желания отогнать дремоту и все же начать внимать словам преподавателя. Скорее всего, как думал студент, подремывать стало привычкой, стоит сказать, хорошей и приятной. Однако наблюдать за профессором, иногда исподтишка, а иногда и открыто, тоже было довольно занимательно, порой даже в какой-то мере необходимо. Занятие, конечно, странноватое, но уж точно не подозрительнее слежки, пусти редкой и вообще фактически случайной (дома находятся рядом, что уж поделать). Но тем не менее, прерывание этого самого наблюдения заставляло возникать в голове назойливые мысли, например, новый ли галстук надел профессор, рубашку, а может вообще слегка поменял причёску, а Иван даже этого не заметил? Статная фигура профессора не могла не привлекать своей утонченностью и даже педантичностью: редко встретишь человека, у которого ни один волос не выбивается, а всегда лежит так, как его изначально уложили, или высота носков, чаще всего чёрных, идеально подходила бы к брюкам. Иногда Ивану даже кажется, что мужчина не человек вовсе. Хотя никто не идеален, у всех есть свои привычки, порой и неприметные, и к профессору это тоже относится, поэтому эти самые привычки студент все же замечал. Например, первую закономерность Иван заметил месяцев пять назад. Когда преподаватель садится, он обязательно сделает один стук указательным пальцем правой руки. Это легкое движение, казалось бы, совсем незаметное, но ко всему прочему странное, вызывало у Брагинского недоумение. Пару раз он сам пробовал так сделать, дома, конечно же, однако ничего такого занимательного и удобного парень в подобном ритуале не нашёл. Привыкнув к такой оригинальности, Иван заметил другую, которая была чуть менее странной. Сидя, профессор закидывал правую ногу на левую (это обязательный пункт), а затем смотрел на свою обувь. Казалось бы, что тут необычного, все иногда так делают, но нет, здесь другое. Рассматривание туфлей занимало десять секунд, ни больше, ни меньше. Сознательно это происходило или же нет, Иван не знал, да и это было не так важно, а может студент вообще сошёл с ума, кто знает. Поджимать губы, чуть задрав подбородок - пожалуй, из всех особенностей эта была менее странной, но все такой же занимательной, очень даже. Ровно и точно очерченные губы сжимались, челюсть напряглась, в этот момент он чем-то походил на рыбу, но это было даже мило. Губы профессора никогда не были сухими, по крайней мере, так казалось. Мужчина поджимал их тогда, когда он нервничал или врал, такое случалось редко (чаще всего для того, чтобы запутать студентов или преподать им урок критического мышления), но заметно, для Ивана уж точно. Глаза в это время чуть щурились, образовывая морщинку, тоже, мать вашу, идеальную (аккуратность даже в чертах лица, подумать только!). Вероятно, Иван бы заметил еще что-нибудь необычное, если бы почти регулярно не спал в последние месяца два на занятиях. А так, не считая стандартных человеческих привычек, ничего действительно интересного не было, по крайней мере, пока. *** Сон, да благослови это явление, поглощает время, поэтому лекция для Ивана прошла относительно быстро. Многие студенты уже собрались и вышли из аудитории, лениво перебирая ногами, смеясь или засыпая буквально на ходу. — Останьтесь, Брагинский, будьте добры. Не прошло и трех дней, а эта просьба вновь звучит? Что ж, это что-то новенькое. Проверив по звукам, не задержался ли кто около аудитории, Иван заискивающим шагом направился к кафедре. Конечно, никто бы и не посмел стоять около двери, Брагинский давно с этим разобрался, ведь профессор уж слишком часто просил его, своего студента, остаться. Часто, стоит заметить, не есть постоянно. О, не поймите неправильно, добропорядочный Иван хотел соблюдать все правила морали и чтить те ценности, что вбивала ему в голову мать, однако кто виноват в том, что жена достопочтенного корифея науки попросту либо плохо отсасывает, либо не может вывернуться так, чтобы у муженька встал? Очевидно, в этом нет никакой вины Ивана. Да, безусловно, некие табу все-таки нарушались, однако стоит ли думать об этой стороне вопроса прямо сейчас, если перед ним некогда уверенный в себе и даже в чем-то высокомерный мужчина нервно отводит глаза и пытается собраться с мыслями? Надо же, думал парень, какая картина, такого не было давно. Совсем уж невтерпеж? — Студенты могут подумать, что Вы сомневаетесь в собственных словах, — Иван приблизился на еще один шаг. — Ваш тремор и поджатые губы слишком выдают это волнение. Как прекрасно, что они не понимают от чего оно. И вправду пальцы мужчины подрагивали, но ведь он чаще сжимал ладони в замок либо попросту держал их в карманах. Понимание происхождения нервного тремора полностью исключено - студенты редко смотрят на его руки. Кроме одного. — Кончай паясничать, — беспокойно и порывисто произнес Байльшмидт, хмуря столь светлые брови. Как же ему это шло. Чертовски красило, а он этого не замечал, какое упущение! — Сперва нужно обсудить начало сессии, потом передашь все одногруппникам. Людвиг, словно стягивая с себя маску преподавателя, превратился в просто уставшего и слегка нервного человека, которому, как показалось бы на первый взгляд, лишь хотелось домой, но уж точно не вести еще одну лекцию, хоть и очень важную. Хотя, кого обманывать? Он выглядел крайне херово, его словно бил мелкий озноб. Зрелище, скажем так, в какой-то мере жалкое. — Я не ослышался? Сперва? — Брагинский в усмешке выдохнул через нос и, быстро обогнув кафедру, возвысился, будучи на пол головы выше, над своим преподавателем, внимательно заглядывая тому в глаза. — Вы, кажется, забылись. Неужели Вы, уважаемый господин Байльшмидт, считаете, что, отгородившись от меня стеной замкнутости и холода, решите столь назойливую проблему? — Это не твое де… — резко прервавшись, Людвиг, неосознанно прикрыв глаза, прерывисто выдохнул, почувствовав крепкую хватку в собственных волосах, еще некогда аккуратно уложенных. — Тебе, Брагинский, стоит вести себя сдержаннее. Не моя ошибка в том, что от твоей ревности страдают другие. Мне казалось, ты взрослый человек. Ладно, стоит показать все карты, но припрятать один туз в рукаве. Назойливой проблемой была госпожа Байльшмидт, замечательная немочка, уехавшая за своим супругом в Россию еще очень давно. Конечно, печально и ужасно жаль было видеть украдкой ее заплаканные глаза, когда она лицезрела темно-лиловые засосы на шее мужа. Но кто, спрашивается, виновен в том, что ее профессор любит, когда из него выдалбливают всю душу, стоит сказать, не в моральном плане. Ситуация ужасна, стоит признать. — Но какого-то хрена ты никак с ней не разведешься? — зашипел Иван в тонкие губы напротив, оттягивая блондинистые волосы в своем кулаке, — Или стыдно сказать, что тебя имеет твой собственный ученик, а тебе еще, поганцу, это пиздец как нравится? Людвиг тяжело дышал через нос, чувствуя, как медленно злость внутри Брагинского начинает доходить до точки кипения. Байльшмидт, чуть наклонив голову, словно случайно обнажил собственную сильную шею, на которой бледнел воспоминанием засос. Он знал, что сказать ему нечего, так пусть юнец выговориться. — Так удобно устроился, ты погляди. Как же мерзко, — Иван словно выплюнул эти слова, оттягивая большим пальцем четко очерченную, как на блядской античной скульптуре, челюсть мужчины, заставив его открыть рот. — Дома ждет жена, готовит, пытается утешить, а ты, плевав на все, выпрашиваешь у какого-то студента его же член? Тихое шипение раздавалось в абсолютно пустой аудитории, в которую, в совершенно любой момент, мог войти другой преподаватель или же студент. К счастью, гул из коридоров все-таки заглушал их голоса. Брагинский, заметив, как неторопливо, будто боясь спугнуть, кончик языка профессора очертил ногтевую пластину, а после и вовсе своими влажными губами обхватил его палец, надрывно засмеялся, с силой толкая Людвига поясницей в кафедру. Тот с глухим выдохом поднял на студента глаза и, сглотнув, что-то прошептал. — Мне плевать, что у тебя лекция, — как само собой разумеющееся произнес парень, вальяжно усаживаясь в комфортное и дорогое кресло преподавателя. Иван медленно развел ноги, замечая, как глаза Байльшмидта жадно очертили его бедра и пах. — На колени. Людвиг, до этого будто дезориентированный, вздрогнул и с вопросом заглянул в глаза того, кто с презрительной усмешкой сейчас на него взирал. Увидев в них что-то странное, он подчинился и с глухим выдохом неспешно опустился на колени, заводя руки за широкую спину. Скрепив ладони в замок, немец сдержал свой порыв прижаться, подобно преданному псу, щекой к бедру Ивана, чтобы почувствовать его тепло и присутствие рядом. Это было необходимо теперь, как воздух. — До чего же послушный кобель, — Брагинский откровенно веселился, покрываясь крупными мурашками от столь покорной позы. Все же он долго будет к этому привыкать, ведь Байльшмидт был хоть и не тяжелее его, но в ширине плеч и спины пока что не уступал, а точно превосходил. Вид такого сильного и своенравного мужчины, тем более профессора, который был чертовым олицетворением тех мужей, что после смерти радостно попадали в Валгаллу, будоражил кровь. — Я даже не сказал тебе прятать руки, а ты уже их покорно сложил, как верный пес. Рефлекс? Людвиг лишь покачал головой, подаваясь вперед и практически падая ниц перед парнем, но тот успел оттолкнуть его в грудь ступней. Ему, Байльшмидту, нужна срочно была разрядка. Слишком много напряжения скопилось внутри, слишком много противоречий и усталости. Хотелось отпустить все, ощутить себя легким и податливым. — Иван, прошу… — низкий тембр мужчины заставил Брагинского нетерпеливо прикусить губу и сжать ладони на подлокотниках кресла. Каким образом ему достался этот невероятный немец, отлично говоривший по-русски, трижды в неделю занимавшийся фитнесом, да еще и охуеть какой по-профессорски умный! Чуть ли не зарычав, Иван похлопал по собственному бедру, дав этому ублюдку-педанту очередной карт-бланш. Байльшмидт, заметив движение ладони, тут же ткнулся носом во внутреннюю сторону бедра парня, алчно втягивая в себя его запах. О, он мог бы заниматься подобным вечно. Подставляться под широкую ладонь его Ивана, чувствовать на собственной шее его сильную хватку и понимать, что воздух в легких начинает постепенно кончаться. Жадно открывая рот, начиная задыхаться, Байльшмидт сжимал в пальцах икры своего студента. Перед глазами вспыхивали красные, белые, желтые пятна, в ушах начинало гудеть, словно он находился на аэродроме, ресницы подрагивали, а веки вот-вот начинали закрываться. Еще немного, совсем чуть-чуть… Жадный глоток воздуха. Людвиг рухнул на бок в ногах Брагинского, держась за собственную глотку. Его сердце бешено колотилось в груди, легкие болезненно жгло, а в голове было умопомрачительно пусто. Наверняка останутся следы от пальцев на его шее. — Я мог бы задушить тебя в этой аудитории, но ты, как я вижу, лишь успеешь кончить, верно? — Брагинский дышал не менее жадно, его ладони будто бы все еще смыкались на бледной шее профессора. Ощутив на своем паху грубую подошву ботинка, Байльшмидт откровенно заскулил, шире раздвигая колени. Его уши стремительно покраснели, а глаза стали словно бы невидящими и мутными. Их захлестнуло желание, поэтому Байльшмидт, приоткрыв тонкие губы в усмешке, специально выгнулся, толкаясь в ботинок, так правильно давящий на его уже вставший от одной лишь асфиксии член. В чем-то все-таки Иван был прав, он слишком в этом нуждается. Спрашивается, на кой черт тогда немцу женушка? — Твоя болтливость меня утомляет, — делая паузу перед каждым словом, профессор сглатывал вязкую слюну. Внутри все сдавливало, в животе словно перевернули все органы. Пальцы на ногах поджимались от ощущения полной принадлежности Ивану. Его Ивану, который так жадно и вожделенно на него смотрел, сжимая непроизвольно кулаки. Если бы он знал, как порой мужчине легко им управлять. — Нарываешься, — смеясь, Брагинский отвел свое колено в сторону и, наклонившись к Людвигу, вздернул его за шкирку, как какого-то щенка. Раздался звонкий и тяжелый удар. Щека Байльшмидта пылала, но он не имел права двигаться. Грубо отклонив его голову, Иван скользнул влажным и горячим языком по скуле профессора, вызывая у того несдержанный стон. — Объясни это потом своей жене, — прошептал парень, вновь оставляя хлесткий удар на второй щеке Байльшмидта, который отклонил голову в сторону, тяжело дыша. Волосы мешали видеть, но он не имел права их убирать. Он мог лишь прошептать тихое «спасибо» и вновь начать ластиться к колену Ивана. В голове было абсолютно пусто, лишь где-то в глубине сознания Людвиг понимал, в каком он сейчас положении. Любой мог войти и застать его, находившегося словно под кайфом, в ногах Брагинского. — Постарайся сделать все быстро, — небрежно фыркнул Иван, отдавая свободу действия мужчине. Последний, слишком отчаянно кивнув, стянул до половины бедра брюки с Брагинского. Байльшмидт словно добрался до самого важного, его глаза горели, а губы нетерпеливо скользили по резинке чужих трусов. Стянув нетерпеливо те зубами, Людвиг с голодным мычанием вобрал в себя член сразу наполовину, с глухим мычанием начиная насаживаться до основания. Брагинский, присвистнув, огладил кончиками пальцев мочки ушей немца, чем вызвал гортанный стон, пустивший по всему телу парня электрический ток. И где он научился такому минету, это ж пиздец как невероятно. Горло мягко сдавливает ствол, язык идеально очерчивает каждую выступающую вену и особенно уздечку. Людвиг увлеченно сопит и слишком алчно насаживается на чужой член, стараясь почувствовать, как тот заполняет его до самого конца. Он все еще послушно держит руки на своих коленях, не позволяя себе схватиться за узкие бедра студента, чтобы найти опору. — Ты бы себя видел, — ошалело проговорил Брагинский, отстраняя Людвига от своего скользкого от слюны члена. Байльшмидт тяжело дышал и похабно скользил языком по покрасневшим губам, не замечая вязкой слюны, что стекала по его подбородку, смешиваясь с предэякулятом. Чуть приоткрыв рот, Людвиг неожиданно оперся ладонями о колени Брагинского, выпрямляясь и игриво водя языком по его губам. Прерывисто дыша, профессор обхватил пальцами основание чужого члена, крепко сдавливая, начиная медленно массировать тяжелые от семени яйца. Иван лишь успел захлебнуться стоном, через пару секунд лишь понимая, что от него хотят. Склонившись над Людвигом, Брагинский вытянул собственный язык, наблюдая, как нить слюны оседает на губах и языке мужчины, смешиваясь с чужой. Байльшмидт сыто уркнул и вновь насадился на твердый от накатывающей, подобно волнам, разрядки член, не забывая втягивать щеки. — И если бы видела твоя женушка, — почти победная ухмылка, перетекающая в оскал, сияла на лице Брагинского. Ревность ревностью, а трахает Людвига сейчас он, именно его член так любит немец, жадно вбирая его по самое основание, задевая носом светлые, почти белые, волосы на лобке. — Как думаешь, что бы она сказала? «Ох, Людвиг, как ты мог?» или «Я тебя так любила, а ты!», — Иван, сощурившись, смотрел сверху вниз на мужчину, блаженно посасывающего крепкий член, ладонью сжимающего его у основания. Ох уж эти голубые, почти кристальные, жадные глаза, вымаливающие о большем и сводящиеся с ума. Иван чувствовал давящее напряжение внизу живота, приятно тянущий спазм — давненько парню так хорошо не отсасывали (хотя даже если и отсасывали, то это был его профессор). Байльшмидт, потянувшись свободной рукой к своим штанам, уже сильно давящим, отчаянно попытался расстегнуть ширинку. Терпеть стало невыносимо, пульсирующая боль заставляла стонать ещё чаще, вздыхать громче. Мысль о том, что любой случайный студент или лектор могут заметить столь непристойную, можно сказать, вопиющую ситуацию уже не беспокоила, даже возбуждала, однако думать Людвиг особо не был в состоянии. Сейчас его внимание полностью переключилось на Ивана и его толстый член. — Нет-нет, — голос Брагинского был твёрд и холоден, слишком холоден, — Такой шлюхе как ты не позволено к себе прикасаться, или ты уже забыл? — Иван сжал светлые прямые волосы до побеления костяшек, насаживая профессора сильнее, подчиняя себе и заставляя заглотить глубже. Заскулив, Людвиг прикрыл влажные глаза и послушно убрал руку, перемещая ее к внутренней части бедра Брагинского, медленно поглаживая, как бы извиняясь. Злить его было сейчас ни к чему, конечно, если немец не хотел остаться с порванными уголками рта и болезненно красной глоткой. Заглотив твёрдый ствол ещё пару раз, Байльшмидт как бы нехотя отстранился. В большой пустой аудитории раздался резкий хлюпающий звук, гармонично переплетающийся с гулкими стонами немца и низким урчанием Брагинского. Начав ритмично надрачивать горячую и влажную от слюны и предэякулята плоть, Людвиг, предвидя скорую разрядку парня, раскрыл рот пошире, высовывая скользкий язык. Сжимая затылок мужчины, Брагинский, не сдерживаясь, прерывисто застонал, откидывая голову и жмурясь, кончая прямо на лицо своему профессору, пачкая светлые ресницы и столь красиво очерченные любимые губы. — Ох, блять, ты выглядишь как настоящая сучка, кончившая себе в штаны от члена во рту и спермы на лице. Потрясающее зрелище, — густая белёсая жидкость стекала с языка Байльшмидта на пол, пачкая его отглаженные и всегда аккуратные брюки. Надменный и педантичный профессор сейчас преданно сидел в ногах своего студента. Весь грязный, распущенный, желанный, удовлетворённый. Образ опрятного и безразличного интеллектуала разбился после одного только правильного слова Брагинского, однако парень, увидев именно такого профессора, в очередной раз убедился, что его немцу женушка вовсе не нужна.