Кость

      — Я не буду этого делать, — отчеканил твёрдым голосом Брагинский, складывая руки на груди.       — Иван, всего одна фотография. Одна! — Людвигу хотелось выть. Быть ценителем прекрасного очень трудно, и немец в который раз в этом убедился.       Заставить мужчину позировать в платье было действительно очень трудно. Однако Байльшмидт не был бы Байльшмидтом, если бы не пытался добиться своего всеми правдами и неправдами.       — То есть, одну ночь ты хлестал меня по щекам так, что я чуть не вырубился, но не можешь надеть для меня хреново платье?! — севшим от раздражения голосом произнёс Людвиг.       Демонстративно цокнув языком, Иван закатил глаза, сделав вид, что сжалился.

***

      — Блять, Людвиг, — прошипел мужчина. Зачем он вообще согласился на этот абсурд? Гребаный немец, который, как хитрая и порой скользкая змея, умел правильно просить, давить на нужные точки и даже выпрашивать что-то, подстраивать под себя и выводить на чертов Пантеон, преклоняя тебя не перед богами, а перед собой, ибо мастерски искал только выгодное для себя, а Брагинский, поверьте, знал это, как Отче наш.        Мало того, что найти хоть какое-то платье плюс-минус, но подходящее Ивану по размеру, не говоря уже о самой модели, очень проблематично, так ещё и педантичность его супруга мешала этому выбору вдвойне. Паршивец германский, ты, мать вашу, оказался извращенцем, который тихо дрочит на мальчиков в женской одежде? Ох, не ожидал я от тебя такого, мальчик мой, не ожидал. Ах да, это же искусство, а оно требует жертвоприношения, хлеба и крови!       Глубоко вздохнув, русский посмотрел на ручку двери, перед которой стоял в этом нелепом костюме. Уже тысячный раз в голове прозвучал обречённый вопрос: «зачем?», который, казалось, был единственной станцией в округе — с неё всё начиналось, ей же заканчивалось. Сейчас думать о том, насколько эта затея сумбурна не было смысла. Иван уже согласился, уже надел этот проклятый наряд, почти показался в этом супругу. Терять нечего. Резко дернув ручку, Брагинский зашёл в небольшой зал и, не поднимая глаз, закрыл дверь.       — Восхитительно, — затаив дыхание, сокрушенно произнёс Людвиг, неосознанно сжимая зубами внутреннюю сторону щёк. Широкие и сильные плечи его мужа невероятно смотрелись в открытом декольте костюма, интимно и даже вульгарно обнажая светлую кожу ключиц и груди. Тонкая ткань облегала мощную спину и узкую, но крепкую поясницу. Хотелось сделать несколько тысяч снимков, чтобы запечатлеть этот волнительный и столь сладостный момент, который мурашками бежал от кончиков пальцев ног до мочек ушей.       — Челюсть подними, фетишист хренов, — ворчал русский, вытягиваясь во весь свой исполинский рост, чтобы показать, дескать, он выше этого блядушника и маскарада. — Нарядил меня в барышню и, посмотрите на него, стоит с лыбой до ушей.       Байльшмидт сделал вид, что не услышал этих слов. Какая разница, что он говорит, если уже сейчас стоял в костюме, гордый и, к слову, очень недовольный? Но, думает Людвиг, это пока. Когда Иван увидит хотя бы пару снимков, он поймёт, насколько прекрасен даже (особенно) в этом платье. Насколько хорошо, казалось бы, кусок сшитой гладкой ткани подчёркивает все достоинства мужского и будто выдолбленного из мрамора тела русского, начиная жилистыми сильными руками, изгибом талии, которую утягивал прочный корсет с бархатными вставками, заканчивая мясистыми бёдрами, которые — о, боги — так и манили к себе. Только представьте: одно, пусть даже и не очень явное, движение, и пышная юбка с подкладкой, складываясь в своеобразную гармошку, легко колыхается, создавая приятную для глаз картину.        Байльшмидт пребывал буквально в его личном и маленьком (хотя, не очень-то и маленьком) раю, упиваясь сладостным видом настолько, что хотелось быть задушенными этими прекрасными бёдрами или умереть от недостатка кислорода в крепких мужских тисках. Фантазия подкидывала новые идеи, визуализировала самое сокровенное и похабное, что только таилось в голове, но…       — Быстрее начнём — быстрее закончим, так что хватит трахать меня своими глазами и скажи, куда мне встать.        Людвиг усмехнулся. Он упивался эмоциями супруга, тем, как он раздраженно и немного потерянно хмурит брови, тем, как незаметно щурит глаза, обрамленные светлыми ресницами. Немец отчетливо слышал, как стучит в висках собственная кровь и то, как, подобно реву реактора, еле-слышно выдыхает Иван, пытаясь занять определённую, по его мнению, «модельную» позу.       Но это не то, что нужно Байльшмидту, совсем не то. Мужчина, настраивая объектив, кивком указал русскому, чтобы он сел на высокий, походящий больше на барный, стул. Пышная юбка колыхнулась и, обнажив крепкое бедро Ивана, вновь скрыла призрачную кожу. Всего лишь секунда, момент, а Людвиг, не скрывая экстаза, взорвался на миллиарды атомов и собрался обратно, как какой-то юноша, увидевший открытую специально для него лодыжку возлюбленной.       — Расслабься, Иван, — севшим голосом произнес немец, медленно и будто незаметно выискивая нужный ракурс. Видя, что его слова никак не помогли мужу, мужчина, смягчаясь, выдохнул:       — Вань, я люблю тебя.       Щелчок. Вспышка. Тихое «блять». Первый снимок.       Байльшмидт посмотрел на фото и замер. Его муж, повернутый в три четверти, был больше похож на скульптуру. Незыблемую и твердую, с грубыми чертами лица: тяжелой челюстью, выраженной линией подбородка и большого носа, тонкими, но такими тёплыми и родными морщинками, появление каждой из которых Людвиг помнил и знал. Тонкие и идеально очерченные губы чуть приоткрыты в легкой, но, Господи, такой сексуальной улыбке. От слов немца Иван не умел прятаться, они рождали в юдоли его жизни нечто новое, поэтому, услышав «люблю», Брагинский невольно расслабился. Всего лишь приподнятые уголки губ и такие светлые, но глубокие глаза, а немец уже хотел нырнуть в этот омут, чтобы голову ударило об скалы, прыгать в этих волнах и орать о любви к супругу.       — Что там? Неужели все настолько плохо, что ты передумал? — вопрос мужчины вывел Людвига из собственных мыслей. Покачав головой, он, поправив ткань на плечах Брагинского, сказал ему сесть, как обычно. — Не стыдно? Взрослый человек все-таки…        Русский неспеша облокотился спиной на стул в расслабленной, а в этом костюме еще и развязной позе, медленно разводя колени в стороны и чуть сгибая длинные и сильные ноги. Отлично, просто прекрасно. Пусть смотрит, что уж там. По глазам видно, как нравится, видно, как следит за каждым движением. Чувствуя, как горят собственные уши, Иван, сматерившись, поправил юбку на уровне паха, чтобы его скрыть. Отведя локоть в сторону, мужчина с лёгкой ухмылкой посмотрел на мужа, хрипло произнося:       — Не вижу работы, паршивец.       Работы… Попробуй сконцентрироваться на работе, когда перед тобой, почти совсем раскрытый, сидит тот, из-за которого в штанах становится невыносимо тесно, а грудь и ребра приятно тянет, рождая новые спазмы.       Смотря на мужа, такого томного, жаждущего, который удобно устроился на высоком стуле, слегка кокетливо задирая юбку, хотелось швырнуть фотоаппарат в дальний угол и наброситься на любимого, сжимая его плечи и руки, шептать стыдливые слова, расцеловывая шею, губы, веки.       — Ноги шире.

***

      Сухость горла душила. Аромат пота и мускуса, перемешавшись в единое амбре, успокаивал, даруя невообразимое ощущение комфорта, возбуждая и заставляя желать большего.        У Людвига встало ещё в тот момент, когда его муж потянул край юбки вниз, томно положив сжатую ладонь себе на грудь, с откровенной издевкой посматривая на первого.       А сейчас, когда Байльшмидт чувствует, как мозолистые пальцы Ивана аккуратно растягивают мягкие горячие стенки сфинктера, надавливая, выскальзывая и вновь проникая обратно, Людвиг попросту не смог сдержать восторженный стон. Широкая, влажная от пота и гибкая спина немца податливо и волнообразно двигалась, словно отдельно от хозяина, который, уже забыв про их фотосессию, вожделенно поскуливал от истомленного спазма внутри живота, который скручивал в тугие и толстые морские узлы мышцы.       Опираясь на широкую спинку софы, мужчина, трогательно жмуря светлые глаза, кусал тонкие и сухие от частого дыхания губы, понимая, что еще немного каких-то похабных слов, произнесенных русским, еще пара толчков пальцами в простату и он нетерпеливо, с максимальной жадностью оседлает его.       — Твою мать, Брагинский, трахни меня уже!        В этот момент Людвиг, сипя что-то на немецком, схватил мужа за белесые волосы, грубо оттянув пряди. Как же он, блять, хочет его член внутри. До хрипоты, судороги и головокружения. Голубые, как нетронутая озерная вода, глаза мгновенно вспыхнули молниями, смертельным штормом преданности и изнемождения. Так долго его мучает Иван. Как же он любил наблюдать за тем, как расслабленный и ласковый, словно кот, Байльшмидт, коротко постанывающий, менял свой облик на голодного и алчущего зверя. Он готов был войти пальцами, ногтями и костяшками в ребра русского, чтобы почуствовать тепло его живой плоти, слиться с ним во что-то цельное, в апогей единства. Ошпариться, как мотылек, о его силу, любовь и нечто им обоим неподвластное, совершенно негласное, но хорошо знакомое.       — Слушаюсь, дорогой, — специально поправив рукава платья, мужчина, затянувшись воздухом, выпрямился и обвел языком влажные пальцы, смотря в зеркало напротив. Видеть восхищение, любовь и восторженность в глазах любимого было подобно наркотику. А что, смотрелось весьма необычно и возбуждающе: высокая и крупная фигура Ивана, возвышающегося над не менее крепким немцем, облачена в до тошноты пошлое платье, ткань которого мучительно натягивалась на широком размахе плеч.       — Перевернись-ка, хочу видеть твое лицо, — глухо выдохнул Брагинский, приподнимая пышный подол костюма, оголяя бесконечные ноги, покрытые светлым волосом и крепкий, давно вставший член, сочащийся предеякулятом, который немец так сильно хотел ощутить на языке. Последний, опираясь поясницей на широкую спинку дивана, завороженно рассматривал идеальное для него тело любимого.       Хотелось сделать снимок, но фотоаппарат был давно отброшен — точнее аккуратно и бережно положен на высокий стул — в сторону. Людвиг, смотря на супруга из-под светлых ресниц, глубоко и слышимо дышал, медленно и дразняще разводя мускулистые ноги в стороны, обхватывая ими поясницу русского, чтобы притянуть его как можно ближе к себе, почувствовать жар всегда горячей кожи. Брагинский с усмешкой водил широкой ладонью по твердому и влажному члену мужа, сжимая в кольце указательного и большого головку, потирая ее. Подол платья был испачкан в смазке, поэтому Байльшмидт, тихо пыхтя, попытался стянуть эту чертову вещь с мужчины, но пальцы путались и подрагивали от возбуждения.       — Убери руки, я буду трахать тебя в этом, понял? — Иван перехватил запястья немца и отвел их в сторону, подхватывая руками его под бедра.        Людвиг, сглотнувший от подобных слов, заскулил. Он уже не задавался вечным вопросом, как его муж может спокойно поднимать его, здорового и качающегося мужика, на руки? Нет, сейчас он хотел только одного и это Брагинский. Какого хуя он так медлит?       — Не смей закрывать глаза, родной, — наклонившись, выдохнул русский в губы супруга, прихватив губами нижнюю.       Приставив крупную головку к влажному от слюны и лубриканта анусу, Иван, сомкнув челюсти на практически призрачной коже плеча Байльшмидта, в несколько плавных толчков вошел внутрь. Тягучий и низкий стон последнего отразился от стен, как дым, растворяясь в воздухе. Чувствовать своего любимого внутри нельзя с чем-то сравнить, это было так правильно и каждый раз восхитительно. Толстый член растягивал горячие стенки кишечника, поэтому мужчина ощущал себя максимально наполненным. Слишком охуенно, близко и чувственно. Слишком. Он сжимал в ладонях предплечья Ивана, безмолвно прося начать его двигаться.        Удерживая одной рукой Людвига за бедро, а второй сжимая его шею, Брагинский поглаживал большим пальцем выраженный кадык. Начав двигаться, русский с широкой усмешкой выпрямился и демонстративно скользнул языком по собственным губам. Рыкнув, он грубо толкнулся в супруга, слыша как чавкающе хлюпает вязкая смазка, стекая по яйцам и упругим ягодицам Байльшмидта. Он же, алчно хватая ртом воздух, пытался неосознанно шире развести колени, отчетливо чувствуя, как часто скользит внутри член, надавливая на простату. Хотелось кричать от сильных, бьющих в голову, эмоциях, скулить и просить большего, что Иван и так давал втройне.        Движения стали размашистыми, быстрыми и ритмичными. Шлепки кожи о кожу, стук крови в ушах, цветные пятна калейдоскопа под веками выбивали из груди весь воздух, собираясь где-то в солнечном сплетении, взрываясь и оседая на корке мозга.       — Блять, глубже… Прошу, Иван, — речь Людвига превратилась в низкий скулеж и невнятные просьбы, ведь, согласитесь, трудно говорить отчетливо, когда тебя буквально вдалбливают в неудобную спинку дивана, трахая сильно и, боже, так восхитительно и правильно. Рычание и шумное дыхание Брагинского сливалось со стонами и выкриками мужа, который завороженно рассматривал, как двигаются сильные мышцы в руках и торсе русского, как кожа блестит от искусственного света, где-то скрытая этим блядским платьем. А ведь все началось именно с него. Стоит задуматься об идее провести именно подобную фотоссесию. Байльшмидт, который от глубокого толчка и неожиданности вздрогнул, уверен, это было бы превосходно.        Упиваясь общим наслаждением, слегка сладковатым вкусом смазки на языке, Людвиг закатил глаза, ведя короткими ногтями по широкой груди русского, оттягивая декольте костюма длинными и узловатыми пальцами, желая притянуть мужа к себе ближе. Хотелось захлебнуться его сбитым дыханием, сипением и рокочущими стонами, выпить его до конца и в тот же миг погибнуть, но лишь бы остановить это мгновение, вшить его себе под кожу.       — Мой педантичный и такой сильный Людвиг ведет себя, как самая настоящая блядь, — оттянув Байльшмидта за волосы, игриво протянул Иван, с мычанием скользя языком по его губам, кусаясь. — Не сжимай меня так внутри, иначе я кончу раньше времени.        Сжав в ладони шею супруга, Брагинский присвистнул, видя, как похабно улыбнулся ему в ответ немец, высовывая язык с глухим стоном.       — Еще немного, пожалуйста. Еще чуть… — не договорив, мужчина неслышимо охнул после того, как Иван, жутко усмехнувшись, закинул длинные и крепкие ноги себе на плечи.       После того как супруг поменял угол проникновения, Людвиг истомленно выстонал, выгибаясь, словно пытаясь уйти от таких сильных ощущений, которые разрывали его на части, выворачивали наизнанку. Прикрыв ладонью себе рот, он больно и с силой сжал зубы на ее ребре, сдерживая вой, который рвался из груди. Иван, аккуратно поправив собственную юбку, продолжил ритмично вбиваться в мужа, оставляя на его бедрах грубые и тяжелые шлепки. Член уже свободно скользил внутри, с каждым толчком ударяя по простате, заставляя немца поджимать пальцы на ногах, откровенно вскрикивая.       — Тебе нравится, когда я тебя так трахаю, ха? — с глухой усмешкой спросил мужчина, видя как Байльшмидт под ним судорожно закивал, жмуря глаза и сжимая в ладонях бархатные вставки на корсете. Сейчас он готов был сделать все, что угодно Ивану, лишь бы он продолжил в подобном ритме его трахать, не останавливаясь. Русский, смотря в потемневшие глаза напротив, оставил на чужой щеке хлесткую пощечину, из-за которой его супруг широко усмехнулся, наслажденно смеясь, будто находясь под трипом. Заметив по дрожи в ногах немца, его бессмысленным и смазанным фразам, что тот скоро кончит, Брагинский начал с большей силой двигать бедрами, постанывая и хмуря светлые брови.        Громкий вскрик. Тягучий и протяжный стон. Людвиг натянулся в руках Брагинского, подобно струне, дрожаще изливаясь себе на живот. В груди словно лопнул огромный мыльный пузырь и немца накрыло лавиной оргазма. Он сжимался на члене супруга, выгибался и глубоко дышал, не понимая, действительно ли его сейчас так трясет, как он ощущал.        Выскользнув из Байльшмидта, быстро перевернув того на живот, Иван надавил на сильные лопатки, перекидывая его через спинку дивана. Мужчина слегка приподнял бедра мужа для удобства, рукой проводя по широкой спине вниз, слегка придавливая впадину на пояснице большим пальцем.        Крепче обхватив бока немца, Брагинский замахнулся и с глухим шлепком ударил того по заднице. Услышав громкий рваный вздох, похожий скорее на сдержанный стон, проходящий через преграду в виде сжатой челюсти, Иван ударил ещё раз, не скрывая удовольствия на лице, наблюдая, как Людвиг прогнулся в спине, на этот раз уже открыто постанывая и приподнимая таз. Русский усмехнулся и, медленно опускаясь на колени, обхватил румяные ягодицы супруга, раздвигая их в стороны.       — Только посмотри какой беспорядок ты устроил, Байльшмидт, — низкий, очевидно возбужденный голос мужа доходил до немца через небольшую пелену. Он почти только что кончил, испачкав себя, а затем и спинку дивана, размазав сперму животом.       — Тебя надо почистить.       Не успел мужчина понять смысл сказанных русским слов, как ему пришлось уткнуться лицом в плед, заглушая очередной гортанный стон. Брагинский, прижимаясь носом к анусу, провёл гладким тёплым языком по влажным складкам промежности, постепенно спускаясь вниз, подбирая губами яйца мужа, поочерёдно посасывая каждое. Чувствуя, как немец дрожит, поджимая пальцы на ногах, Иван, ухмыльнувшись, стал поглаживать пульсирующий сфинктер, собирая остатки густой смазки.       — И-иван, агх, — дрогнувший голос было еле слышно.       Глаза Людвига закатывались, руки до боли в суставах сжимали шероховатую ткань, всё тело напряглось и не хотело расслабляться. Он очень хорошо знал, как Иван любит его мучить, умело дергая за нужные нити, профессионально и искусно ведя по амфитеатру удовольствия.       — А ведь именно ты одел на меня подобные тряпки, — сквозь зубы прошипел мужчина, оттягивая за светло-пшеничные волосы Байльшмидта, одним рывком и движением поставив его перед собой на колени. — Тебе нравится, м?        Людвиг, похабно высунувший язык, обвел им головку члена супруга, вбирая ее нетерпеливо в рот, с мычанием посасывая. Незаметно кивнув, он заскользил ладонями по бедрам Ивана, сжимая те и забираясь под подол платья, ощупывая и сминая пальцами кожу, пока заглатывал его член до основания, чувствуя как к горлу подступает тошнота. Задница все еще горела от шлепков, недавно оставленных тяжелой рукой мужа, но, скорее, это приносило какое-то особое удовольствие.       Глыкая и старательно отсасывая, мужчина поднял глаза вверх, чтобы увидеть то, как постанывает Иван, сжимая в пальцах декольте костюма, не жалеючи его сминая в большой ладони, второй направляя голову немца, короткими, но сильными толчками вбиваясь в его рот. Брагинский шептал что-то бессвязное, грубым рывком отстранив Людвига от члена. Тот лишь, все еще находясь в эйфории от оргазма, высунул язык, на котором вскоре оказались белесые капли спермы. Они стекали по стертым губам, пачкая подбородок.       Иван, тяжело дыша, откинул голову назад, ощутив как подрагивают его бедра. Блядское платье, которое он, видимо, выкинет, неприятно липло к телу, стягивало его и сжимало. Будто он только сейчас почувствовал его неудобство.       — Громко думаешь, любимый. Мне кажется, оно тебе очень идет, — сиплым шепотом произнес немец, поднимаясь на ноги, вытягиваясь во весь свой немаленький рост.       Он уже ясно смотрел на любимого, талию которого обхватил сильными руками, сжав так, словно не видел его несколько лет. Его большой, больше походящий на медведя муж, восхитительно смотрелся в этом обличии. А его вьющиеся волосы? Можно отнести на пантеон богов, как отельное святилище прекрасного.       — Заткнись, — беззлобно произнес русский, легко хлопая Людвига по его щеке, прислонившись влажным лбом к чужому:       — Ты до сих пор голый. Как думаешь, может все-таки надо снять этот маскарад?       — Определенно. Но я хочу сделать еще несколько снимков.       — Горбатого могила исправит. Валяй.