Кость

       Байльшмидт никогда не думал, что какая-либо часть тела, которая к тому же чаще всего на виду у всех, может стать причиной мурашек и лёгкого возбуждения.       Будучи человеком внимательным (во всех смыслах этого слова), немец подмечал многие детали, особенно когда эти самые детали касаются любимого человека, но вот конкретно факт того, что руки его соулмейта в последнее время выглядят слишком привлекательно, мужчина почему-то не замечал.       Один раз, заметив за собой неприлично-неожиданного содержания мысли, Людвиг пообещал самому себе посидеть и хорошенько обдумать происходящее, скажем так, недоразумение, ведь так продолжаться уже не могло. Из-за своего любимого мужчины, как пятнадцатилетнему школьнику приходилось справляться с возбуждением самому, запираясь в ванной комнате и тихо стонать, изредка выговаривая имя мужа, пока не кончит. И это, если говорить откровенно, невыносимо раздражало и смущало.       В конце концов, им уже под тридцать два года, неужели они не могут спокойно сесть и поговорить, ну как минимум об их отношениях в последнее время?       Иван, по какой-то неизвестной немцу причине, обиделся на своего мужа. Честно признаться, иногда Брагинский вёл себя как ребёнок, этого у него не отнять, однако это довольно неприятно, когда тебе откровенно посылают на одно место (на это самое место Байльшмидт отправиться совсем не прочь) и откровенно намекают, что ближайшие недели две-три ждать какой-либо активности со стороны русского ждать не придётся. ***       Этот месяц выдался для обоих мужчин весьма трудным, можно даже сказать адским. Завалы на работе, отсутствие хорошего сна и постоянный стресс давали о себе знать. Да и немая обида русского становилась по ощущениям лишь больше, а желание трахнуть мужа росло вместе с ней. И когда терпению Байльшмидта приходит конец, немец решает взять эту, казалось бы, абсурдную ситуацию в свои руки.       И вот сейчас, пока Брагинский расслабленно сидел на диване и устало смотрел документальный фильм про какого-то итальянского художника, Байльшмидт, сидящий напротив Ивана в кресле в похожей позе, стал рассматривать своего мужа. Лицо светловолосого мужчины, которое с годами не потеряло своего обаяния, а даже наоборот, с еле заметными мимическими морщинами приобрело особенный шарм. Рассматривать Байльшмидт долго не стал, на это время найдётся чуть позже, мужчина в этом не сомневался. Сейчас же немца интересует нечто другое.        Взгляд Людвига плавно переместился с лица чуть ниже и, недолго рассматривая равномерно вздымающуюся грудь, остановился на руках. Немец глубоко вздохнул. Не одну ночь он пытался понять, что же такого в этих руках? С одной стороны, они выглядели почти точно также, как и год, два назад, но с другой… Возможно, такое резкое желание быть задушенным этими сильными руками, было вызвано долгим отсутствием в последнее время сексуальной близости, хотя блондин не был уверен в этом до конца (он был не уверен, в порядке ли его психическое состояние, ибо такие фантазии не посещали немца давно, со старшей школы, наверное). Другого объяснения, увы, на ум не приходило.        Мужчина немигающим взглядом уставился на руки соулмейта. На сильные, жилистые руки, на большие мозолистые ладони, которые на ощупь сухие, но дарящие нежные прикосновения, Людвиг уж точно это знал, не сомневайтесь. Удивительно, что повидав огромное количество рук, — на улице, в метро, в кафе, да хоть на работе или отдыхе — Байльшмидт никогда не замечал, что именно данная часть тела может быть настолько прекрасной и приятной для глаз и тактильных ощущений. Возможно, из-за того, что русский является соулмейтом Людвига, и руки, и лицо, и фигура Ивана казались немцу идеальными, до невозможности идеальными.       Из-за своих мыслей, мужчине пришлось взять рядом лежащую подушку и как бы невзначай поставить её к себе на колени. Это действие выглядело достаточно правдоподобно, как будто бы немец и вправду сделал это для своего удобства, а не потому что его возбуждение через небольшое количество времени будет явно видно.       — Людвиг? — достаточно громко спросил русский. Мелкие мурашки прошлись по спине, и немец, слегка вздрогнув, поднял взгляд вверх, и так получилось, что сейчас мужчины смотрели друг на друга, пребывая в лёгком неловком молчании.       Иван все так же сидел в расслабленной позе, и лишь тревожный блеск аметистовых глаз выдавал беспокойство. Байльшмидт сконфуженно отвёл взгляд, смотря куда угодно, только не на мужа. Краснеть и смущённо глядеть куда-то в сторону было крайне странно для Людвига, поэтому Иван забеспокоился сильнее. Он медленно сел, поставив оба локтя на колени, слегка наклоняя голову к плечу.       — Людвиг, все хорошо? Ты выглядишь так, как будто тебе некомфортно. Я сделал что-то не так? — немцу, безусловно, было приятно ощущать заботу со стороны любимого, однако такое… слишком внимательное отношение к своей персоне в комбинации с неприличными фантазиями заставляло Байльшмидта сильнее сжимать подушку на своих коленях.       — Всё в порядке, — произнёс мужчина. Ситуация, в которую попал Людвиг, казалась ему абсолютно нелепой. Сейчас, пока немец стыдливо прикрывает своё достоинство, Иван, с наивным непониманием происходящего, смотрит на своего мужа искренне обеспокоенно, и этот факт ещё сильнее возбуждает Байльшмидта. В своих мыслях он корит себя за такие пошлые мысли и не менее откровенную реакцию, но поделать с собой ничего не может. Взглянув на Ивана, немец убедился, что не всё блять в порядке. Он чертовски возбуждён.       «Чёрт, и что мне с этим делать?»       Сидеть, прикрывая свой стояк подушкой, и смущённо молчать под встревоженный взгляд любимого Людвиг не мог. Надо было уже предпринимать хоть что-то, а не притворяться рыбой (это бы и не прокатило). Глубоко вздохнув и отложив подушку в сторону, немец быстрым шагом направился к мужу.        Русский лишь успел пару раз быстро моргнуть, прежде чем его толкнули в грудь, да так, что его спина прямо-таки ударилась о диван. Байльшмидт опустил свои руки на колени соулмейта, тут же слегка их сжимая, серьёзно посмотрел тому в полные непонимания глаза и, в который раз за этот вечер грузно вздохнув, сказал:        — Иван, я хочу тебя трахнуть.        — Что? — произнёс мужчина. Брагинский от резких действий и слов своего мужа застыл в немом шоке. Людвиг бывает напористым и прямолинейным в интимный делах, однако это происходило не особо часто, чтобы привыкать и не удивляться. — Что ты делаешь?        — Ха? — мужчина чуть не подавился. Ему не послышалось, что он делает? Тут и дураку будет ясно, что именно он делает, тем более, немец прямым текстом сказал, что хочет, а вот как именно, этот вопрос мужчина оставил на потом.       — Что я делаю? — терпение лопнуло. Байльшмидт плавными движениями усадился на колени соулмейта, немного ерзая, пытаясь найти более удобную позу. Румянец уже совсем пропал, а у русского, наоборот, щеки порозовели, и только сейчас Брагинский заметил бугор в штанах мужа, да и стоит отметить, почувствовал тоже.       Людвиг медленно провёл рукой по левому бедру Ивана, постепенно поднимаясь выше, к мягкому животу, очерчивая длинным пальцем пупок. В этот момент немец был рад тому, что обычно дома его муж не носит футболок. Руки хаотично, но все также неспешно поглаживали торс, плечи русского. Брагинский глубоко вздохнул, но действий с его стороны пока не было, то ли он ещё не вышел из ступора, то ли просто не хотел ничего предпринимать.       Чуть ухмыльнувшись, Байльшмидт решил заняться руками любимого, такими прекрасными и, как бы странно это не звучало, в какой-то степени желанными. Аккуратно взяв рукой правую кисть соулмейта, немец начал поочерёдно целовать каждый палец. У Ивана они были не такими длинными и ухоженными, как у его мужа, даже наоборот, в грубых мозолях, но Людвига все очень даже устраивает.        Целуя кисть уже другой руки, мужчина опустил свободную руку на чуть видный бугор и начал медленно его поглаживать через ткань. Брагинский рвано выдохнул.        Байльшмидту эта, скажем так, игра начала нравиться ещё больше. В штанах у обоих уже становилось теснее, но подразнить русского Людвиг не прочь. Немца самого дразнили уже недели две-три, так что почему бы не отыграться, таких игр не было у них давно.       О, он отыграется, непременно.        Продолжая гладить уже заметный бугор, Людвиг перестал ласкать поцелуями пальцы и кисти русского, однако, спустя пару секунд, чуть замешкавшись, мужчина стал их облизывать, водя языком сначала по подушечкам, а потом, беря в рот два пальца, начал их самозабвенно посасывать.       Брагинский что-то промычал, немец так и не понял что именно, стал чаще и громче дышать, что было неудивительно. Сейчас на его коленях сидел любимый, чертовски соблазнительный мужчина. Всегда убранные назад, золотистого оттенка волосы немного растрепались, васильковые глаза смотрели на мужчину с лёгким прищуром, брови были приподняты чуть вверх.       Самообладание, которое помогало Ивану сохранить хоть немного здравого смысла, потихоньку начало теряться. Это мужчина понял, когда соулмейт начал по-блядски вбирать в рот его пальцы, а когда немец стал их ещё и вожделенно посасывать, самообладание и не найдётся, по крайней мере, ближайшие часа два уж точно.       — Людвиг, — хрипло промычал мужчина. В штанах уже стало некомфортно настолько, насколько это возможно. Член неприятно терся о ткань. Свободной рукой русский слегка приподнял край футболки блондина и стал поглаживать бок любимого. — Можешь…       — Тшш, — перебил мужа Байльшмидт, вынимая влажные из-за слюны пальцы изо рта. Он прекратил поглаживать ствол, взял руку Ивана и положил её себе на задницу. — Я сам уже сильно возбужден, так что предлагаю не терять ни секунды.        Обхватив руками лицо любимого, Людвиг притянул его к себе и глубоко поцеловал. Сначала поцелуи были долгими, напористыми, постепенно переходя в более короткие, трепетные. Немец довольно прикрыл глаза. Как же давно они так не целовались.       Руки Ивана гладили бока мужа, неспеша задирая майку. Прервав поцелуи, немец сам снял с себя мешающий элемент одежды, кинув его куда-то в угол, оставшись в одних штанах. Оба мужчины смотрели друг на друга, тяжело дыша и краснея. Брагинский вернул свои руки на лопатки соулмейта. Русский решил, что бездействовать уже не сможет, поведения его любимого было, конечно, неожиданное, но приятное, поэтому Иван хотел сделать приятно в ответ, в конце концов, не одному же ему получать удовольствие.        Чувствительной зоной Байльшмидта, на удивление, была область рёбер. Впервые это услышав, русский находился в небольшом ступоре, однако позже стал все чаще использовать, скажем так, слабости своего партнёра (в хорошем смысле этого слова, конечно же).        Чувствуя, как мозолистые руки мужа поглаживают сначала живот, а затем пупок, плавно начиная обхватывать рёбра, Людвиг не удержался и тихо застонал. Ивану такая реакция пришлась по душе. Не убирая широких ладоней, мужчина стал расцеловывать грудь мужа. К соскам русский старался не прикасаться — знал, что соулмейт особо не жалует подобного рода нежности. А вот рёбра и руки… Когда их целовали, ласкали, немец, не скрывая своего наслаждения, мог протяжно постанывать, извиваться в пьяном бреду.       — Черт, Иван… — на выдохе произнёс мужчина. Безусловно, ему нравилось, как муж гладит и касается губами его чувствительных мест, однако кое-что могло понравиться обоим куда больше. И это понимал и русский. Он протянул руки к штанам Байльшмидта, зацепил край ткани и, дёрнув вниз, приспустил одежду вместе с трусами.       Обхватив ладонью крупный и толстый член, мужчина с нажимом провел вверх-вниз. Услышав сиплый выдох немца, Брагинский понял, что делает все правильно. Оттянув крайнюю плоть, он оголил головку и скользнул большим пальцем по уретре, надавливая. Стиснув челюсть, немец развёл бедра шире и плавно выгнулся в пояснице, уверенно толкаясь в сжатый кулак мужа. Тело горело, а в груди словно сворачивались тугие узлы, вызывая трепет и желание, которое сжирало мозг.        В голове мысли давно смешались, и только одна из них звучала чётче остальных. Хочу, хочу, хочу. Людвигу хотелось. Ему до боли в коленях хотелось Ивана. Байльшмидт, хоть с виду и не скажешь, имел садомазохстские наклонности, и, блять, как же он хотел, чтобы Иван взял его грубо, смачно, как говорил сам русский, «желанно». Хоть на столе, на кухне, хоть в ванной комнате, плевать.       Немец любил ощущать себя желанным, любимым, и Иван давал ему это чувство, сполна возмещал все свои глупые поступки и слова, которые иногда вырвались в приступе злости или же, наоборот, слишком нежности. И как бы хорошо ему не было, но обделять мужа вниманием немец не стал.        Высвободив возбужденный ствол партнёра, Байльшмидт, спешно переложив ладонь мужчины со своей плоти на бедро, одной рукой обхватил свой член, другой — член Брагинского и, чуть надавливая, стал оглаживать их, надрачивая и тяжело дыша.       Русский рвано выдохнул. Признаться честно, ему не хватало этой ласки, ох как не хватало. Не одному Байльшмидту приходилось снимать стресс втихую. Иногда, когда Иван приходил домой раньше Людвига, мужчина мог и по-быстрому передёрнуть. Но, очевидно, этого не хватало. Ласки мужа, его длинные пальцы, тёплые, даже слегка горячие ладони, приносили удовольствие, незыблемое удовлетворение, блаженство. Иван не знал, на что больше похоже это чувство. Однако, сейчас это было совсем не важно.        Байльшмидт стал двигать рукой быстрее. Брагинский сжал бедра мужа чуть сильнее, оставляя румяные следы, которые через несколько часов наверняка пройдут. Немец не замечал ни то, как дышит, ни покалывание в области боков — мужчина даже спустя время не заметил бы лёгких отметин. Даже с учётом того, что ему пришлось терпеть прихоть своего мужа и не настаивать на близком контакте, ощущения были, несомненно, приятными и, возможно, радостными. Эту радость можно сравнить с удовлетворением, которое испытывает ребёнок, получив заветную игрушку. Людвиг думал, на сколько позволяла ситуация, именно так.        Хотелось кончить лишь от мысли, что сейчас его соулмейт, после довольно долгих дней отпирания, судорожно вздыхает и пытается толкаться в руки немца. Сам Иван, хоть и казался сосредоточенным, до конца не мог привести в порядок свои мысли, да и чувства тоже. С одной стороны обида на мужа ещё осталась и, по крайней мере, этот вечер должен был быть спокойным. Но с другой стороны русский послал спокойствие нахрен, решив, что лишние мысли и переживания ни к чему.        Брагинский, разжимая пальцы на боках, притянул мужа за затылок и поцеловал, слегка посасывая его язык, делая это аккуратно и размеренно, стараясь следить за чужими эмоциями. Немец, блаженно прикрывая глаза, тихо промычал в губы Ивана. Спустя непродолжительное время, казавшееся тягучей вечностью, русский отстранился. Осмотрев раскрасневшееся лицо тяжело дышащего Байльшмидта, взгляд Брагинского остановился на немного припухших губах мужа. На нижней губе слегка растянулась слюна, которую немец тут же слизнул. Брови русского слегка взметнулись вверх.        — Я хочу тебе отсосать, если ты не против.– не успел Байльшмидт и слова сказать, как уже стоял и сверху вниз смотрел на сидящего перед ним мужа. И пока немец не успел что-либо сделать, Иван, не скрывая ухмылки, жадно обхватил губами головку члена Людвига, слегка сжимая основание рукой. Короткий стон мужчины казался довольно громким, отчего ухмылка русского стала ещё шире. Брагинский не часто делал минет, но это не значит, что получалось у него плохо. Скажем так, с языком мужчина справлялся куда лучше, чем с приготовлением оладьев (а они у русского получались довольно неплохо).        Продолжая сжимать основание члена, мужчина, чуть надавливая, прошёлся кончиком языка по уретре. Байльшмидт заскулил, быстро провёл рукой по серым, практически седым волосам Ивана и сжал их на затылке. Как же мужчине этого не хватало. Что может быть лучше долгожданного минета от любимого мужа? В данный момент, для Людвига, нервно кусающего губы и наивно полагающего, что это хоть как-то заглушит громкие стоны и вздохи, — ничего.       Немец, истративший терпение, стал надавливать на затылок мужа, прося заглотить глубже. Иван, повинуясь прихоти мужа, перестал посасывать головку и, резко вздохнув, начал брать глубже, старательно проводя языком по горячему стволу. В этот момент оставшиеся мысли Байльшмидта исчезли, и их место окончательно заняли удовольствие и желание. Казалось, в приоткрытых глазах всё потемнело, а переносица болела от того, как сильно хмурил брови немец.        Брагинский, подняв взгляд и оставшись довольным реакцией мужа, вобрал глубже. Русскому было до жути приятно осознавать, что вечно собранного Людвига он мог доводить до такого состояния, видеть его лицо, полное желания и нетерпения, только он и никто другой.       Однако воздух потихоньку кончался, дышать становилось труднее. Иван, опорой которого стали мясистые бедра мужа, двинул головой назад, пытаясь высвободить ствол изо рта. Скулящий Байльшмидт не стал противиться действиям любимого и мягче сжал жёсткие волосы. Со смачным пошлым хлюпом русский выпустил член, под конец невесомо поцеловав головку. Его широкая грудь вздымалась от учащенного дыхания, впрочем, как и грудь Людвига.       Взгляд немца был направлен в потолок, глаза его были приоткрыты. Мужчина соврёт, если скажет, что остался доволен внезапным прекращения сводящих с ума ласк со стороны мужа.       Кто вообще останется довольным?        Мыслей в голове было не много (они были ни к чему), единственное, что Байльшмидт чётко почувствовал это обида — никому не было бы приятно, если бы тягучий сладкий спазм и приятное напряжение прекратились в самом своём разгаре, согласитесь — и сильное желание поскорее оказаться в любимых руках мужа.        Ивану же нравилось дразнить своего соулмейта. Забавно было наблюдать, как немец, слегка прикрывая губы, раздосадовано и огорченно хмурит светлые брови. Брагинский решил немного отыграться, раз уж его так бесстыдно соблазнили (хотя мужчина был совсем не против).        Иван мягко сжал тяжёлые яйца немца, надавил большим пальцем на шовчик и слегка оттянул. Ухмыляясь, русский с удовольствием ловил стоны мужа, вновь вбирая член почти во всю длину, продолжая ласкать яички. Закрыв глаза и втянув щёки, создавая некий вакуум, Брагинский услышал, как громко и изнеможденно скулит его пара. Стоны и скулёж смешались в единую сладостную симфонию.        Эмоции переполняли Людвига, заставляя чувствовать себя почти на пике эмоционально-телесного блаженства. Байльшмидт слышал лишь хлюпающие звуки и собственный голос, что подобны голосам — утробным урчанием и стонам — шлюх, желающих получить больше от богатого клиента (а немец знал этот голос довольно хорошо). И, переполненный желанными чувствами, мужчина резко потянул голову русского от себя, сжимая седые пряди ещё сильнее. Тоненькая ниточка слюны тянулась от возбужденного горячего ствола до не менее горячего рта, но она вскоре разорвалась, и двум мужчинам, слишком заинтересованными происходящим, не было дела до какой-то там слюны.        Байльшмидт, оттянув волосы назад, так, чтобы русский смотрел прямо на него и не на кого другого, приказал:        — Раскрой рот шире, — не смотря на состояние немца, его голос был довольно твёрд и ясен. То, что это приказ, Иван не сомневался. Уверенный низкий голос, пронзающий взгляд, властные широкие руки. Возбуждающее зрелище.       Ухмыльнувшись, Брагинский широко раскрыл рот, медленно высунул язык. Русский слишком хорошо знал своего мужа, чтобы не понять что именно хочет сделать Байльшмидт.        Немец быстро скользнул двумя пальцами в глотку Брагинского, буквально трахая его в рот. Тот, конечно же, был не против и почти сразу попытался заглотить длинные пальцы мужа. Только восстановившееся дыхание вновь сбилось, в паху стало невыносимо горячо, даже больно.        Продолжая двигать фалангами во рту русского, Людвиг перевёл взгляд с глаз Ивана на его член. И быстро, даже особо не обдумывая ничего, Байльшмидт поставил ступню на ствол русского. Ухмыльнувшись, мужчина массирующими движениями стал надавливать на член чуть сильнее. Брагинский застонал, продолжая сжимать пальцы губами, двигая головой в такт фрикциям, имитирующим отсос. Звуки вышли глухими, но достаточно громкими, чтобы их услышать, по крайней мере, немец думал именно так, а для русского это было неважно. Сейчас его имели в рот, сейчас ему было хорошо и это главное.        Байльшмидт с чавкающим звуком высунул пальцы изо рта. Не давая мужу отдышаться, немец, потянув волосы, запрокинул его голову назад, так, чтобы Иван смотрел ему прямо в глаза. Другой рукой мужчина взял русского за подбородок и, надавливая, заставил Брагинского раскрыть рот, а большим пальцем ещё и язык.        Глаза Людвига потемнели. Усмехнувшись, мужчина сплюнул вязкую слюну в рот Брагинскому. Русский зажмурил глаза, нахмурил брови и сглотнул. Его руки сползли по бёдрам мужа. Ладонь Байльшмидта все ещё сжимала волосы на чужом затылке. Грудную клетку распирал горячий воздух, которого, казалось, осталось совсем мало.        Дав соулмейту чуть отдышаться, немец снова потянул его голову вверх. На этот раз мужчина медленно скользнул рукой по затылку так, чтобы большой палец упирался в челюсть, а остальные сжимали шею. И не став больше медлить (и так ждал он этого слишком долго), Байльшмидт стал сжимать и массировать член Ивана ступней, попутно надрачивая собственный, оттягивая в кольце пальцев крайнюю плоть, шумно дыша.        Брагинский низко заскулил, приоткрывая глаза. В этот момент Людвиг казался ещё красивей: властный, возбужденный, желанный, надрачивающий себе и ногой удовлетворяющий русского. Мужчине казалось, что ещё секунду разглядывания своего мужа и он постыдно зальёт своей спермой пол.        Так и произошло. Через несколько минут Брагинский, издав гортанный и сипящий стон, кончил на ступню Людвига. Сотрясаясь от оргазменных спазмов, которые пронизывали все тело электрическим током, мужчина замыленными глазами посмотрел на немца, считывая его мимику.       — Слизывай.       Иван всегда любил доминантское поведение своего любимого, когда они занимались сексом, и не важно в какой позиции он был. Медленно таять под руками мужа всегда приятно. Брагинский тоже мог быть слегка груб, это приносило не меньше удовольствия обоим, однако когда властным становился Людвиг, всё ощущалось «правильнее».       Скользнув руками по голеням Байльшмидта, русский плавно наклонил свой корпус ещё ниже к полу, касаясь подбородком ламината, словно подобострастно молясь на него. Язык Ивана размашисто прошёлся по большому пальцу немца, собирая сперму. Русский касался тёплыми губами грубой кожи лодыжки. Поцелуи покрывали ступни Людвига алчно, быстро, хаотично. Собрав всю сперму, Брагинский, уперевшись лбом в ногу мужа ласково потёрся о неё щекой, выпрямившись.       — Gut gemacht, Iwan, — севшим голосом произнёс немец. Наклонившись к Ивану, мужчина нежно похлопал того по щеке, словно пса. Заведя вторую руку за голову соулмейта, Байльшмидт грубо сжал пепельные волосы на затылке оного.        Приблизившись к губам тяжело дышащего Брагинского, будто пытаясь выпить его дыхание, Людвиг жадно поцеловал его. Языком оглаживая гладкое нёбо, внутреннюю сторону щёк и кромку зубов, немец не оставлял Ивану права на всякую инициативу. Подчиняя, склоняя к себе, Байльшмидт упивался собственным контролем над разумом и крепким телом русского.       Последний, порыкивая, отвечал на похабный и влажный поцелуй, чувствуя как по подбородку стекает слюна. Мысли обоих превратились в густой туман, заполняющий черепную коробку. Красным светом в голове горели лишь имена друг друга, такие родные и близкие каждому.        Отстранившись от лица Ивана, Людвиг, выпрямившись, обхватил собственный член у основания и, сжимая, начал надрачивать. Скользя рукой по важному стволу, немец, обхватывая кольцом среднего и большого пальцев головку, надавил на уретру и, запрокидывая голову, выпрямил широки плечи, кончая тугими толчками спермы на светлые ресницы, брови, лоб и губы Брагинского.       Восстанавливая дыхание, Байльшмидт стал рассматривать лицо мужа: залитые семенем губы; язык, который мгновенно слизнул сперму; тонкую, едва заметную, сетку шрамов, простирающуюся от уголка правого глаза до линии челюсти.       — Люблю тебя, — Брагинский широко улыбнулся.       — Я знаю.