Жить дальше

      Яркий свет, которым сменилась неожиданная тьма, породил ещё больше какой-то иррациональной, глубокой внутренней паники. Сознание будто пыталось заметаться, вырваться из плена, в котором оказалось... Сознание! Вот в чём дело — это лишь непривычные условия для сознания!       С пониманием сразу стало спокойней. Странно было не ощущать вовсе собственного тела, не следить за поддержанием дыхания, не чувствовать ничего, только осознавать — хотя подобие реальных ощущений пришло, едва перед мутным подобием взора мелькнули материнские руки. Образы ширились с каждым мгновением, обретали визуальные воплощения, глубину, текстуру и запахи...       Детство, в котором неожиданные, приятные эпизоды разбавлялись и забытым неприятным — болезнью матери, — промелькнуло мимо быстро: маг сосредоточился на своей цели. Составленное зелье работает, процесс отчасти контролируется, так что при необходимости и желании вернуться к другим воспоминаниям можно будет позже.       Опасения о том, что нужная часть памяти чем-то может быть уничтожена безвозвратно, только толкали вперёд, и стало огромным облегчением среди череды как две капли похожих друг на друга больничных дней отыскать всё же, наконец, тот, которого он уже не помнил.       Рейстлин обратился во внимание, нетерпеливо прошёлся по невеликим больничным событиям, чтобы не упустить ничего. Вот и окончательное решение о самоубийстве, кажущееся облегчением, первая таблетка под подоконник, вот и появление Гилтиаса...       С этого момента Маджере наблюдал особенно внимательно.       От просмотренных воспоминаний самого доктора происходящее отличалось только взглядом — воспринимая теперь не снаружи, а изнутри то, что когда-то он уже переживал, Рейстлин отследил и зарождение симпатии, и собственные подозрения о магической природе доктора... Заданные ещё в реальности, у маяка, вопросы обретали ответы: не магия стала ключевой в их отношениях, как ни удивительно; не сложные мотивы заставляли до поры о колдовстве молчать, наведываясь лишь во снах с простыми уроками на будущее, а обычный страх оттолкнуть; не было никакого стороннего вмешательства...       Казалось, что они были предоставлены себе и друг другу — и, несмотря на осторожность, пользовались этим. Воспоминания оглушали силой эмоций почти до неверия, и всё же каждый отголосок ощущений и чувств был единственно верным и возможным: от радости взаимного интереса до неловкости первых объятий, от удовольствия слушать чужой смех до сладостного падения сердца в ожидании поцелуя.       Остановить воспоминания, чтобы перевести дух, было невозможно, только замедлить, попытаться отвлечься — и несколько раз так пришлось сделать, чтобы не дать старым эмоциям затопить сознание целиком. Вернуть себе эту часть жизни было куда ценнее, чем казалось раньше! Захотелось очнуться. В маяке, в своей лаборатории, где наверняка волнуется сейчас о нём Гил — его Гил! — теперь куда более знакомый и абсолютно необходимый. Которому немногим раньше досталось «Я не знаю тебя» и «Пошёл вон»...       Стало тревожно. О том, как выбраться из плена памяти самостоятельно, прежде чем действие зелья закончится, Рейстлин не подумал. «И хорошо!» — укоризненно сказал он себе, ошарашенный тем, что желание вернуться оказалось куда сильнее, чем желание закончить то, ради чего всё это и затевалось. «В конце концов, уже недолго осталось! Нужно только дождаться!».       Похожей фразой откликнулся доктор из воспоминаний. Она же крутилась в мыслях, когда закончилась одна из прогулок...       «Дождался», — только и подумал маг мрачно, парализованный скачком собственного настроения после возвращения в палату. Мысли тоже вспоминались постепенно, словно следуя за действиями. Теперь отвлечься было уже невозможно — безнадёжное отчаяние из прошлого наливалось силой постепенно, но уверенно.       Маджере успел ещё заметить, как стирается грань между ним теперешним и прошлым, но когда сознание и воспоминания слились воедино, за горечью таблеток уже не ощутил.       Гилтиас измерил пульс, посмотрел зрачки. Посидел. Измерил ещё раз. Поймав себя на том, что нетерпеливо топает ногой, встал и прошёлся вокруг стола, постоял у окна, глядя на незатухающий танец молний. Снова сел. Когда ждёшь, время течёт медленно, когда при этом ещё и волнуешься, оно вообще останавливается, словно издеваясь. По ощущениям прошла вечность. Уж никак не меньше десяти минут. Бросив взгляд на часы, доктор был готов к тому, что прошло всего пять. Две и три четверти.       Рейстлин одновременно был и в порядке, и нет. Дышал ровно, глубоко. Всё, что мог без аппаратуры проконтролировать доктор, было в пределах нормы. Только невидящие остановившиеся глаза смотрели жутко. Они напоминали тот чудовищный миг, когда Гилтиас вбежал в палату пациента и всё понял. Сейчас взгляд был другой, живой, хоть парадоксально не было в нём жизни, живости, сознания. Перестать глядеть на Рейстлина было трудно, а продолжать — страшно, хотелось прекратить это. Немедленно! Пусть бы он ничего не вспомнил, пусть бы даже прогнал опять. Только бы не пялился так в пустоту, только бы не остался овощем!       Ожидание без возможности повлиять хоть на что-нибудь выматывало и бесило. Спустя ещё два измерения пульса и четыре минуты Гилтиасу показалось, что пациент едва заметно улыбнулся. Теперь отвести взгляд стало и вовсе невозможно. Незначительное ускорение сердцебиения доктор списал на какое-то приятное воспоминание, встретившееся Рейстлину. Но его тут же обожгло осознанием, что плохие тоже встретятся. И не просто плохие — маг увидит, вспомнит и прочувствует всё, что толкнуло его тогда использовать спрятанные таблетки. Врагу не пожелаешь дважды дойти до суицида.       Гил закусил губу и сполз с табуретки к ногам Маджере, обняв его колени и положив на них голову. Руку от запястья он теперь не отрывал и чувствовал, что жилка под пальцами бьётся всё быстрее, отчаяннее. Вот и оно, кажется. Скосив глаза на готовый шприц на столе, доктор только поджал губы и продолжил ждать.       Всё изменилось очень быстро: свистящие вдохи и тяжёлые выдохи, пульс рваный, неуверенный. Сама по себе аритмия не так страшна. Обструкцию тоже можно побороть по большому счёту. Если пациент не под действием неизвестного вещества, усиленного магией. Гилтиас вскочил. Зрачки мага занимали всё отведённое для них природой пространство и даже намёка не было на их неправильную форму, лоб покрылся испариной, а дыхание давалось с трудом и лишь при помощи пресса.       — Рейстлин! — доктор сначала похлопал по щекам, а потом и вовсе схватил пациента за грудки и встряхнул, не получив никакой реакции. — Очнись ты!       Пульс истончился и грозил исчезнуть вовсе. Грудь Маджере едва вздымалась. Шприц сверкнул стеклянным боком, будто специально привлекая к себе внимание. Часы показывали, что прошло пятнадцать минут. Гилтиас схватился за голову, с силой сжав волосы и взревел от бессилия. «Не навреди», да? А что сейчас является большим вредом? Вогнать в кровь пациента что-то неизвестное или бездействовать, когда все его показатели стремятся к показателям трупа? Можно ли верить магии? Может ли магия реанимировать?       Не позволяя себе и дальше терять время в сомнениях, доктор схватил шприц. Он лишь дал себе паузу на долгий вдох и ещё более долгий выдох, чтоб унять дрожь рук перед тем, как ввёл противоядие Маджере. Теперь осталось только ждать. Быстро ли подействует зелье? Подействует ли вообще? Быть может, доктор своими руками сейчас убил человека. Любимого человека, единственного, который остался у него в этой жизни. Он снова сел к ногам Рейстлина, обнял его колени и нащупал пульс свободной рукой. Осталось только дождаться.       Дорога к смерти казалась короткой лишь в самом начале, но шагом становилась даже не каждая таблетка, а каждая мысль, каждый порыв. Решение, твёрдо принятое однажды, приходилось принимать снова и снова, отвечая и отвечая себе на отчаянные, последние желания. Даже тело, казалось, готово было протестовать, но к тому, чтобы глотать горькие таблетки, была многолетняя привычка.       Куда хуже оказалось то, что по кругу всплывающая надежда, аргументы за жизнь бередили душу, не находя подтверждения. Сама основа этих надежд рушилась перед мысленным взглядом опять и опять, и то, что становилось опять и опять важно, бесконечно уродовалось, умирало, становилось бессмысленным и ненужным. Давно знакомое внутреннее ощущение, похожее на чувство падения с обрыва, до того бывшее тихим, фоновым, почти незаметным, теперь вышло на первый план, почти отключило мысли, но на то, чтобы взвыть, не хватало сил.       И всё-таки Рейстлин передумал. Какая-то песчинка, крупица надежды перевесила... Когда было уже поздно, пусть часть разума — та же самая, что уже целую вечность назад камня на камне не оставила от любого намёка на надежду, — хохотала издевательски над тем, как распадаются в прах кажущиеся мгновение назад неоспоримыми, доводы. Но чего хотелось сейчас, какой из призраков поманил за собой назад, уже не имело значения. Происходящее больше не зависело от решений и чувств. Липкое небытие, бездонная и ненасытная пасть смерти уже была открыта, её омерзительное дыхание парализовало дух.       То смирение, которое оно должно было даровать, оказалось мороком, злой и подлой иллюзией, приманкой для отчаявшихся. Умирать было так же мучительно, как и жить.       Отрезвила боль: обычная, физическая. Даже не своим воздействием, а ощущением какой-то иной реальности, ярко выделяющимся в царстве бесконечной, тошнотворной серости, обретшей и вкус, и запах, и звук, и заполонившей всё... Сразу после будто холодной водой плеснуло в саму располосанную бесконечной борьбой, измученную душу.       «Противоядие», — подумал маг, ещё толком не придя в себя, а сразу после потянуло, инстинктивно и сильно, куда-то... Тело слушалось плохо, сознание ещё хуже, но Маджере неловким жестом скользнул по мягким волосам и тёплому плечу Гилтиаса, едва слышным шёпотом позвал его по имени, и осел в кресле.       Долгие секунды не происходило совсем ничего, потом пульс ожил, робко толкнулся в пальцы доктора. Почти сразу Гил почувствовал прикосновение слабой ладони и услышал своё имя.       — Рейстлин!       От облегчения закружилась голова. Гилтиас, наплевав, что пациенту нужен бы покой, схватил ладонями его лицо, стал покрывать беспорядочными поцелуями, потом обнял и уткнулся лицом в шею.       Ответить на торопливые поцелуи не получилось бы, контроль возвращался куда медленнее, чем хотелось, даже обстановка вокруг казалась смутной, зато пришло понимание — и оглушило: счастливо, ярко почти до боли, упоительно настоящей и чистой.       — Всё, уже всё, — с трудом заставил Рейстлин слушаться язык, чтобы сказать хотя бы самое важное, и как мог, обнял доктора. — Всё хорошо, Гил.       Теперь можно было выдохнуть, уткнуться губами в макушку, прижать к себе крепче... От мысли, что мог бы и прогнать, мог бы ошибиться с составом и просто ничего так и не узнать, не понять, не почувствовать, внутри похолодело.       — Никогда так больше не делай, — произнёс доктор куда-то в плечо Рейстлина. Отстраниться, разжать объятия казалось совершенно немыслимым, но одной душевной теплотой реабилитацию не проводят. Гил взял пациента на руки и спросил: — Где у тебя спальня?       Маг согласно кивнул, пообещав себе уточнить детали того, чего он теперь делать не будет, позже.       — Там, — показал он в нужную сторону, не став ни выяснять, что доктор задумал, ни протестовать его методам. Заново найденное в собственной памяти доверие позволило даже это, даже закрыть к чёрту глаза и в свою очередь теперь уткнуться в чужое плечо, просто наслаждаясь самой этой возможностью.       По пути Гилтиас молчал, вслушиваясь в дыхание мага. Уложив драгоценную свою ношу, он оглянулся в поисках пледа и в итоге накрыл Рейстлина дальним краем покрывала. Сейчас, когда опасность вроде бы отступила, когда улеглись немного эмоции, голову снова заполнило множество вопросов.       — Как ты? — начал доктор с самого важного, сев рядом.       С наслаждением растянувшись во весь рост — ощутимая вещественность окружающего мира успокаивала, — маг не торопился с ответом, словно собирая в эмоциональном тумане слова, достаточные для того, что сказать было нужно.       — Вспомнил, — констатировал он то, что и так уже, наверное, было очевидным. — Всё вспомнил... И многое понял.       Вместо того, чтобы продолжить, Рейстлин снова потянулся к Гилтиасу.       Второй по важности вопрос задавать не пришлось. Сердце пропустило удар, стало ясно, что эмоции не улеглись. И нескоро ещё улягутся. Возможно, Рейстлин тянулся за объятиями, возможно, ему и вправду нужен был максимальный покой. Подумать об этом Гил не успел — горячо приник к губам мага. Поцелуй казался необходимым подтверждением, лекарством, печатью, чем угодно — только не простым выражением чувств. Он был важен, нужен до искр из глаз.       Теперь маг уже мог ответить! Рейстлин, на мгновение замерев, вернул поцелуй с наслаждением, обнял доктора легко, но крепко. В этом сейчас было куда больше проку, смысла и сути, чем в разговорах. Там, где не сработала привычка к самоконтролю, помог шквал эмоций, накативший с пугающей силой, но примиривший со всем узнанным разом.       — Я только о тебе и мог думать, когда... — отчего-то это казалось важным, и без слов всё же не обошлось, но маг, не договорив, замер вдруг и внимательно посмотрел доктору в глаза. — Прости. Снова. За всё.       — Тише. Всё позади, — доктор снова прижал к себе Рейстлина, снова спрятал лицо где-то в его волосах и повторил: — Всё позади. Кончилось. Я слишком тебя люблю, чтоб позволить ещё раз бросить меня.       Дыхание сбилось, и Маджере на мгновение прижался губами к виску доктора. Всё позади, кроме этого.       — Я тоже... — умереть нужно было, чтобы понять? — Гил, я люблю тебя.       Только после слов Рейстлина доктор понял, что сболтнул. Он как-то неловко прижал мага сильнее, рвано вздохнул и отстранился.       — Теперь-то я тем более не уйду никуда, — Гил опустил глаза, заправил за ухо волосы и взял руку Маджере обеими своими. В голове было восхитительно пусто и звонко, и доктор просто молча улыбался.       — А я не отпущу, — маг улыбнулся в ответ, привстал, позвал: — Иди ко мне... Тебе нужна передышка. И я без тебя сейчас не усну.       Немного смущаясь, Гил устроился рядом с магом прямо в одежде. И тут же почувствовал всю тяжесть усталости от пережитого. Сейчас хорошо было бы последить за состоянием Рейстлина, посмотреть, не будет ли каких-то ещё эффектов. Но за неимением нужной аппаратуры оставалось лишь удостовериться, что пациент уснул. Поэтому Гилтиас упрямо разлеплял слипающиеся веки. И не мешал даже ветер, то и дело обрушивающийся на стену маяка.       Маг с облегчением заключил доктора в объятия и, поймав его внимательный взгляд, сквозь дремоту уверил негромко:       — Со мной всё в порядке. Не думал, что столько сил отнимет... — мимолётно улыбнувшись неожиданности происходящего, Рейстлин позволил себе закрыть глаза и нарочито ворчливо посоветовал:       — Спи.       Эффект ворчания, впрочем, наверняка смазался попыткой устроиться поудобнее. И поближе.