Невеста шестиглазого бога

      — Госпожа кошка, служившая при дворе, была удостоена шапки чиновников пятого ранга, и её почтительно титуловали госпожой. Она была прелестна, и государыня велела особенно её беречь.       Гето читал.       Его голос с мелодичной вкрадчивостью вплетался в шум дождя. Сакура слушала, полностью отвернувшись. Смотрела в открытые створки окна на краснеющую багрянцем черепицу крыш и выхваченный плавными линиями кусок пасмурного неба.       Притворялась спящей.       Возможно, Гето знал, что Сакура не спит. Но всё равно не посмел бы нарушить её покой и коснуться без разрешения, чтобы проверить догадки. И просто продолжал читать.       Сакура не понимала, зачем. Но слушала.       Она злилась на него, как и на всех, кто приходил. И одновременно была Гето благодарна. Он не пытался её пожалеть, скорее не давал упасть в безумие. Его голос распугивал по углам крадущиеся тени тяжёлого прошлого и незавидного будущего.       Стоило Сакуре закрыть глаза, как предчувствие сумасшествия приходило вместе с воспоминаниями и отнимало остатки сил.       Самыми раздражающими воспоминаниями были те, которые Сакура не могла восстановить полностью, чтобы до конца понять произошедшее в гостинице «Дом опадающих листьев».       Огромная мерзкая тварь Паучиха-праматерь, явившая собой древнего проклятого зверя. Чьё изгнание едва не унесло жизни всех четверых: двух студентов Магического техникума, одной совсем маленькой госпожи с силой некроманта и заклинательницы, теперь уже бесполезной калеки.       Сакура плохо спала. Плохо ела. И почти всегда молчала.       Откушенная Праматерью-паучихой рука ощущалась фантомом. Культя перед дождём противно ныла. И никакие отвары не могли вернуть Сакуре ни целительный сон, ни нормальное ощущение собственного тела. Из-за чего та злилась и ещё больше не желала видеть кого-либо рядом.       Кроме одного человека.       — Всё живое, что подаёт свой голос ночью, обычно радует слух. Впрочем, есть одно исключение: младенцы.       На последнем слове Гето позволил себе едва слышно усмехнуться.       Первые капли дождя разбились о черепицу.       Сакура закрыла глаза.       Гето продолжал читать.       — «Сверчок-колокольчик». Цикада «Закат солнца». Бабочка. Сосновый сверчок. Кузнечик. «Ткач-кузнечик». «Битая скорлупка». Поденка. Светлячок. Мне очень жалко миномуси — «червячка в соломенном плаще». Отец его был чертом. Увидев, что ребёнок похож на своего отца, мать испугалась, как бы он тоже не стал злобным чудовищем. Она закутала его в лохмотья и обещала: «Я вернусь, непременно вернусь, когда подует осенний ветер…» — а сама скрылась неведомо куда.       Сакура открыла глаза. И всё же вспомнила. Вспомнила, как они с Миной хитростью попытались освободить от липкой паутины Гето и Годжо, отвлекая проклятого зверя. И заглушив проклятую энергию. Мина вышла к Паучихе сама. Встала босыми ногами в проёме одного из многочисленных тоннелей, ведущих к гнезду.       Её увидел очухавшийся Годжо, подвешенный к стене паутиной. И без того большие глаза стали ещё больше. Но Мина взглянула на него лишь украдкой.       Цель девочки заключалась в том, чтобы отвести Паучиху подальше от подростков, поближе к краю гнезда, напоминающего большой перевёрнутый плафон шарообразной формы.       Там воняло сыростью и гнилью разлагающихся трупов. Там царила уродливая форма симбиоза жизни и смерти: полутрупы, внутри которых зрела кладка проклятого зверя.       Сакура же тихо попыталась освободить от паутины Годжо, ни на секунду не ослабляя бдительность. Куроо в форме огромного бакэнэко притаился в одном из верхних тоннелей, чтобы в любой момент прыгнуть на Паучиху и дать Мине время убежать или Сакуре воспользоваться мечом. Огнём нельзя. Несмотря на обширные размеры гнезда, пламя скорее навредит, чем даст преимущество.       Мина смело вышла к Паучихе, хотя внутри рвал на части страх.       — Что ты здесь делаешь, дитя? — спросила паучья Праматерь елейным голосом.       — Заблудилась, — ответила Мина.       Ей хорошо удавалось не смотреть в сторону Сакуры, бесшумно срезающей липкие путы Годжо. Происходило всё медленно, поскольку нельзя было издавать ни единого звука. Сакура решила освободить Годжо первым по весомым причинам. Пусть возиться с его путами было сложнее и дольше всего — Сатору висел выше. Но зато, освободив мага такой силы, у ребят появится преимущество. Они вдвоём смогут быстро расправиться с паутиной Гето, который находился без сознания, и оттащить его в относительно безопасный тоннель. А в случае обнаружения дать мгновенный отпор.       Единственные, кто мог сейчас сражаться, были именно Сатору и Сакура. Ещё Куроо. И в итоге получалось два с половиной воина. Такая себе армия против древней твари.       — Заблудилась? Или, может, ты пришла на вонь трупов, как и любой из твоего поганого клана, дитя? — Паучиха улыбнулась, оголяя острые, как частокол, зубы.       У неё изо рта росли хелицеры, а на лбу располагалось ещё несколько пар глаз. Словно неумелый ювелир воткнул ей в голову камни круглого черного кварца в хаотичном порядке. Когтистые руки до локтя скрывала то ли сажа, то ли дёготь. Множество волосков покрывало её конечности.       — Я чую твою кровь, — прошипела тварь.       Мина рефлекторно сжала израненные ладони. И справедливо решила, что не заметила ещё больше мелких ран у себя на теле. Не до них было. Паучиха потянулась к ней рукой. Мина дёрнулась, но взгляда не отвела, лишь рефлекторно сделала шаг назад. Сакура замерла вместе с не до конца освобождённым Годжо, напрягся и Куроо. Его зелёные огромные глаза засверкали под потолком пещеры.       — Где твоя подружка? — спросила Паучиха, подцепив когтем подбородок Мины.       — Я ищу её, — прошептала девочка.       Паучиха сощурила восемь глаз. Выглядело это до того жутко, что Мина даже не смогла сглотнуть вязкую слюну. Страх сковал горло. Но отступать было некуда.       — Значит, я права, и ты как муха прилетела на трупную вонь.       — Вы знаете мой клан? — спросила Мина, стараясь потянуть время.       Курикара острым лезвием срезал паутину без особых усилий. Бесшумно. Годжо быстро освободился от пут. Его глаза недобро блеснули. Сакура покачала головой. Годжо и без молчаливого предостережения понимал, что сейчас вступать в бой с проклятым зверем — самоубийство.       Мина видела их краем глаза. Смрад, доносившийся от Паучихи, забил лёгкие. Бестия была огромна. Занимала собой почти весь обзор.       — Вертелась рядом с моим господином одна распутная девка, которая не против была полакомиться мертвечиной, — сказала Паучиха.       Мину мало занимали её слова. Потому что сердце начало робко ликовать оттого, что Сакура с Годжо освободили Гето и аккуратно под руки оттащили в тоннель.       Сакура же не позволила себе допустить облегчения. Как оказалось, ненапрасно. Как только они с Сатору вошли в тоннель, послышался дикий скрежет, смешанный с визгом. Заскрежетало, защёлкало, заверещало. В глубине тоннеля сверкали глаза молодого паука, возвращавшегося в гнездо именно через этот ход. Своей огромной тушей он загородил проход. Поднялся дикий вой, стены пещеры затряслись от быстро передвигающихся лап полчища пауков. Гигантских пауков. Закричала Мина. Сакура рванула из тоннеля. Но не успела опомниться, как нечто тяжёлое нанесло ей удар в живот. Девушка пролетела несколько метров и врезалась спиной в каменную стену. Затылок ошпарило дикой болью, в глазах потемнело, в ушах зазвенело.       Это её отшвырнула Паучиха. Послышался мерзкий звук раздавленной плоти, будто кто-то сжал в кулаке подгнивший фрукт: Годжо применил силу. Теперь уже пещера наполнилась рёвом Паучихи и воплями: «Мои дети! Мои дети!». И обещаниями раздавать жалких букашек, посмевших нарушить её многовековой покой. Маленький террариум, где кормом становились обычные посетители горячих источников.       Дальше Сакура обрывками помнила, как сжала меч крепче. И рванула в бой. Словно тигрица, которой двигал инстинкт защищать детёнышей. Да, у тех детёнышей имелись зубы. Но их едва не сломала огромная, жаждущая продолжения рода также, как и рек крови, тварь.       Сакура помнила, как испуганная Мина, не знавшая, что делать, применила силы некроманта. И оживила армию разлагающихся трупов, коими были увешаны стены и потолок гнезда. Сакура помнила это, а вот из-за чего рухнула часть главной пещеры и сети тоннелей, вспомнить не могла. То ли испугавшаяся такому сопротивлению «еды» Паучиха увеличилась в размерах, то ли Годжо не слишком осторожно применил «Синий». То ли всё сразу.       К тому моменту в себя пришёл и Гето.       Их чудом не придавило обломками.       Мелькали огромные и тупые, но кровожадные и безжалостные пауки, которых оживлённые Миной мертвецы рвали на части. Живые трупы кидались и на магов, карабкались вверх по Паучихе. Она скидывала их, как надоедливых муравьёв. Кружилась, словно бешено заведённый волчок, и кричала на непонятном Сакуре языке. Не факт, что техника Мины прекратила бы действие с её смертью, но Праматерь решила, что попытаться стоило — и бросилась к девочке. Сакура рванула наперерез.       Кто же знал, что самые важные события изгонит из её головы адская боль и дикий вопль, вырвавшийся из глотки по-звериному отчаянно.       Сакура помнила боль, от которой онемело тело. Помнила полёт куда-то в сторону леса в неглубокий овраг. Помнила звёздное небо, в которое она бездумно пялилась, пока жизнь утекала вместе с кровью из откушенной руки. Курикара сгинул — это Сакура поняла внезапно и отстранённо. Потеря фамильного меча не сделала больно, не призвала к ответу совесть. Отцу или давно сгинувшим предкам клана Куран, изгонявшим проклятых духов фамильным мечом долгие столетия, уже не было до оружия никакого дела. Потому что их тоже не было.       Звёздное небо — ужасно прекрасный мрак, вечный, ничем непреодолимый холод. Сейчас Сакура станет такой же холодной и безжизненной, как это вечно равнодушное небо, полное звёзд.       Но в животе вдруг запекло, будто обожгло солнцем, зарождаясь. То была невиданная до сего дня сила. Сакура не чувствовала такой её вкус. Мощный, терпкий, пылающий, требующий выхода. Требующий очистить мир от скверны. С этим жаром невозможно было совладать. Он дарил немыслимую доселе ярость. Сакура почувствовала, что может если не всё, то точно прихватить с собой Паучиху и её выродков на тот свет.       Она не помнила точно, как встала. Помнила лишь жгучую боль от прижжённой раны на кровоточащей культе. Запах горелой плоти не вызвал никаких эмоций. Сердце и мозг в унисон требовали только одно — уничтожить скверну. Защищать. Боль и новые чувства затмили всё, заполонили разум.       Сакура знала точно, какие слова нужно говорить.       Очищение.       Пламя.       Божественная ярость.       Это заклинание Сакура произнесла сильным и уверенным голосом. Собравшуюся наброситься, уже доведённую до пограничного состояния Паучиху-праматерь мгновенно охватило пламя. Та вопила, а языки огня, причудливо извиваясь, пожрали и её выводок, и мертвецов, оживлённых Миной.       Сакура почти не помнила, что произошло потом. Только пепелище. И сменившее звёздное небо полотно грозовых туч. А ещё Гето. Её голова покоилась на его коленях в ночь изгнания Паучихи-праматери, древнего проклятого зверя особого уровня. Сам Сугуру мало что соображал, он очень вымотался, чувствовал себя разваливающимся на куски. Как тряпичная кукла, расходящаяся по швам. Воспоминаний с той ночи осталось немного не только у Сакуры.       Бешеный, но прекрасный в своей силе Годжо, которого девушка видела лишь урывками. Ужасающие способности Мины. И сама Сакура. Она лежала на коленях у Гето, раскинув руки в разные стороны. Точнее то, что от них осталось.       Сакура зло пошутила про «полторы руки», кивая на наспех перевязанную культю вместо целой сильной конечности. А потом расхохоталась жутко. У неё такое бывало. Там, где остальные плакали или не находили в себе сил, безжизненно устремляя взор в пустоту, она исходилась злой желчью и алчным желанием цепляться за жизнь.       В ту ночь она будто открыла в себе новый источник силы. Но потеряла руку и фамильный меч — то немногое, что осталось от отца, от рода Куран.       Без них заклинательница была бесполезна.       Сакура не хотела быть для себя ненадёжным рассказчиком. Но чем ближе мысленно она становилась к важным событиям, тем обрывочнее оказывались воспоминания.       — …сияние полной луны, высветившее каждый тёмный уголок в старом саду, оплетенном вьющимся подмаренником.       Гето закончил читать «Записки у изголовья» на части «То, что глубоко трогает сердце».       И закрыл книгу с тихим шелестом.       Какое-то время не было слышно ничего, кроме едва уловимого дыхания.       Потом Гето тихо сказал:       — Я какое-то время не смогу приходить. Мы с Сатору возвращаемся к миссиям. Пожалуйста, береги себя.       Сакура не повернулась. Ей не хотелось никого видеть. Но и не хотелось, чтобы Сугуру уходил. Он не заострял внимания на произошедшем. Даже если и жалел её, то не показывал. Как демонстрировали остальные. Либо жалость, либо ликование.       Отношение Гето к ней не изменилось. За что Сакура была искренне благодарна.       Створки в комнату тихо закрылись.       Сакура ещё какое-то время прислушивалась к мягким шагам Гето по коридору. А потом повернулась.       На татами лежал томик «Записки у изголовья» с сухоцветом незабудок на обложке. Сердце тоскливо заныло.       Сакура прикрыла глаза. Безумие снова начало выползать из углов. Ей суждено сойти с ума здесь, в собственной келье? Или это просто очередная точка невозврата, которая могла стать конечной?       Сакура криво усмехнулась тёмным углам и крадущимся по стенам теням.       Тогда ещё она не знала, что через два дня Эномото попытается захватить власть в ордене. И что именно ей придётся остановить старую лису.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      Что бы в стенах храма ни произошло, он будет тому молчаливым свидетелем. Не сказать, что равнодушным, ведь в его сводах укрываются те, кому подчас некуда идти.       Для них храм ордена Каген-но-Цуки — дом. Сакура же называла его Канцелярией жизни и смерти.       Сюда принимали девочек, отвергнутых семьёй, лишившихся дома. Им некуда было идти, а других легко могли сделать предметом выгодной сделки.       На верхних этажах в здании за святилищем располагался роддом, где появлялись на свет дети. А под землёй располагался морг, куда перед кремацией привозили сестёр ордена с последних и фатальных для них миссий. Здесь жили кошки, для сестёр ордена фактически священные животные. Но и их жизни были столь же быстротечны, как жизни многих сестёр здесь.       Сакура любила котов больше, чем людей. Но несла негласную ответственность за благополучие и тех, и других обитательниц храма. В противном случае Эномото превратит Канцелярию жизни и смерть просто в Канцелярию смерти. Сакура думала. Думала, как ей одержать верх над старым ублюдком. И не в открытой битве. Ведь они заключили сделку. Эномото не врал: если он умрёт, умрут и сёстры. Но каким образом? Сколько ещё предстояло выяснить и сделать, а у Сакуры всего одна рука и не слишком сильные позиции в магическом сообществе. Орден не считается. Здесь она провела большую часть своей жизни и имела авторитет. Особенно после случившегося. Пусть некоторые сёстры и были откровенно недовольны тем, что Сакура оставила в живых Эномото.       Надо было что-то делать — и срочно.       Сакура думала про это, сидя под деревом гинкго. Вытянула ноги, не обращая внимания на перепачканные в траве и земле одеяния мико. Так её и застала сестра Чихара. Младшая послушница, которой вот-вот исполнится пятнадцать. И пока матушка была в состоянии что-то решать, делала на юную послушницу большие ставки. Старуха любила играть в го сильнее прочих. Чем больше территории противника займёшь, тем в более выгодном положении будешь. Старуха ставила свои фигуры, играя чёрными и всегда разбавляла белые камни. Фигуры — девушки и очень редко юноши, удачно выданные замуж и женившиеся, отданные в семью либо знатных, либо богатых людей.       — Го, — повторила Сакура. — Молчаливая и яростная битва. Она может занять годы.       Сакуре необходимо занять большую территорию. Больше, чем старик Эномото. Но она не сможет играть так, как играла Мать-настоятельница. Она…       — Сестра Куран.       Сакура подняла взгляд. Перед ней стояла сестра Чихара. Глаза воспалённо блестели. Но лицо каменное, беспристрастное. Будто маска. Треснувшая. Сакура хорошо знала такое выражение лица.       — Что такое, сестра Чихара?       — Простите, что помешала, старшая сестра, но мне нужно вам кое-что показать…       Сакура посмотрела на юную послушницу и поднялась, опираясь на ствол гинкго. Промелькнула странная мысль подняться в келью и взять Убийцу богов. Но Сакура отмахнулась. Она становится мнительной. Никто и никуда не собирается её заманивать. Иначе Сакура увидела бы ложь и коварство Чихары, на которые та была не способна. Сакуру больше насторожило то, что Чихара притихшая, без привычной дерзости в голосе. Она была бойкой и твёрдой, как скала. Но тут горная порода будто бы начала крошиться под натиском пока непонятных для сестры Куран эмоций.       Они молча прошли по саду до кустов индийской сирени. Период её цветения ещё не закончился, поэтому пышные, нежно-розовые кусты отлично укрывали от посторонних глаз. Сакура пробралась через изгородь кустарника и тут же увидела причину непролитых слёз Чихары. У белой простыни на траве сидели ещё трое юных послушниц, самой младшей из которых было девять. И плакали тихо, словно боялись быть услышанными. Причина их слёз бездыханным тельцем лежала на белой простыне.       — Его не стало сегодня утром, — вполголоса сказала Чихара.       На простыне лежал молодой кот редкого серебряного окраса по кличке Широ. Его явно унесла не болезнь. Сакура заметила на боку глубокие раны от когтей. Потрёпанное ухо. И в целом малыш выглядел, как после бойни.       — Это сделал кто-то из послушниц? Или из людей Эномото? — на последнем слове Сакура не смогла сдержать отвращения.       — Нет, — покачала головой Чихара. — Это сделал не человек. По крайней мере мы думаем, что это был не человек. Иначе послушницы давно бы его выследили.       — Тут не может быть проклятых духов, если только не прирученная кем-то тварь. Или вообще не чей-то шикигами.       — Он нас защитил, — пролепетала одна из девочек.       Сакура с трудом разобрала слова из-за слёз. Посмотрела на Чихару в ожидании объяснений.       — Примерно месяц-полтора назад Широ пришёл к нам с ободранным до крови ухом. Мы сначала подумали, что он подрался с другими котами. Но потом Широ стал приходить со следами драки после каждой ночи. И дрался он явно не с сородичами. Постепенно ему становилось всё хуже. Тогда мы унесли Широ к Оките-сану в его лабораторию, чтобы дать восстановится вдали от других кошек и людей. Как только мы унесли его, начала твориться какая-то чертовщина. Мы сильно поссорились с нашей наставницей, между собой грызлись постоянно. Сестра Макото заболела, а Рири сломала руку. Нас стали мучить кошмары, а аппетит пропал. Мы стали ужасно раздражительными и готовыми рвать друг другу глотки… Всё прекратилось, как только Широ вернулся. Мы сами пытались караулить тварь, но…       — Почему не сказали другим старшим сёстрам? Хотя… прости, вопрос глупый, — Сакура тяжело вздохнула.       — Да, все были слишком заняты делами поважнее. И мы думали, что… справимся сами, — Чихара говорила, явно сдерживаясь от того, чтобы не заплакать.       Ей было больно. От собственного бессилья и невозможности что-то теперь изменить.       — Сестрица Куран, — позвала Сакуру одна из девочек. — Вы не могли бы…       И тут же поджала губы. По щекам скатились две крупные слезы.       — Вы не могли бы, — спокойно и уверенно сказала Чихара, преодолевая спазм в горле. — Предать его вашему священному огню? Мы не хотим, чтобы Широ пожирали трупные черви в земле или чтобы другое пламя касалось его. Только ваше.       — Я всё сделаю, — сказала Сакура. — Только, Чихара…       — Да, сестра Куран? — девушка подняла воспаленный от непролитых слёз взгляд.       — Плачь, если надо, кричи во всё горло. Иначе боль от его утраты уйдёт в тело и породит болезни. Тогда жертва Широ будет напрасна, так что плачь. Слёзы не слабость, слабость — отыгрываться за них на других.       И Чихара заплакала, прикрывая лицо руками. Сакура медленно подошла к коту. Присела на корточки. Младшие сёстры расступились, давая старшей пространство. Сакура нежно провела по пушистому израненному боку кота, погладила по голове. Сколько силы и жизни было в этом маленьком создании, сколько смелости и любви, если он отчаянно, раз за разом кидался на какую-то тварь.       Сакура сделала глубокий вздох и начала нараспев:       — С трепетом священным и почтением говорю смиренно перед божествами храма Кагэн-но-Цуки. Молюсь за дух любимого кота, Широ-но микото. Прошение возношу о великой защите, чтобы дух его покоился с миром и вовеки помнил о любви бесконечной, что не покинет сердца живущих в мире земном. Пусть божества оберегут благоденствие его, Широ-но микото, и его семьи ночным оберегом, дневным оберегом, широким, крепким оберегом, — о том почтительно и с благоговением говорю..       Прочитав норито за упокоение души молодого кота, Сакура осторожно положила на его бок ладонь и тихо сказала уже от себя:       — Спи, приятель. Спи спокойно. Надеюсь, ты теперь в краях Большой охоты, не знаешь ни боли, ни страха, ни голода. Свободен и горд. Ты сделал всё правильно. Спасибо, что защитил моих сестёр, что позаботился о них. Теперь моя очередь. Так что спи спокойно, приятель. И если Победоносный позволит, мы ещё встретимся. И я поприветствую тебя, как приветствуют брата и старого друга.       Сакура снова погладила Широ. И достала из рукава томик «Записок у изголовья», оставленный Гето. Раскрыла и подцепила пальцами сухоцвет незабудки. Положила рядом с Широ.       — Это — чтобы ты знал, что тебя здесь никто не забудет.       Сказала Сакура и закрыла глаза. Такое ей делать было не впервой.       Когда-то в деревне дедушки Сакура гоняла мальчишек, которые норовили причинить вред живым существам слабее них. Под горячую руку — в прямом смысле горячую — попадали и взрослые. Если Сакура заступалась слишком поздно, то они с отцом помогали кремировать жертв человеческой жестокости или просто животных, умерших от старости и болезни. Но Хидэки бывал рядом нечасто, пропадал на миссиях. Поэтому грозой деревни была внучка старосты.       Сакура помнила, что деду часто жаловались.       Но нарывались явно не на того.       Этот старик дымил папиросами, был неприлично красив и крепок для мужчины его лет. А ещё Аято Томоэ являлся обладателем совершенно несносного характера. Аято Томоэ часто сидел на террасе в кресле-качалке и играл в го, либо читал один из старых журналов «Сэйто» почившей жены. Та тоже курила папиросы и совершенно не признавала мужчин. Как её муж стал единственным исключением, одним небесам известно. Она тоже была неприлично красивой и крепкой женщиной, но рак унёс её жизнь слишком рано. Расплата за короткую, но счастливую любовь, спокойную жизнь и драгоценную дочь.       Дедушка играл в го, когда на террасу вошла мелкая Сакура, перепачканная в грязи, с разбитой губой. Мрачная и лохматая. В руках держала ободранного одноглазого кота с огромным старым шрамом на полморды. Кот был чуть ли не больше неё в два раза.       — А я уж хотел спросить, кого опять защищала? Котенка, собачонку, мышонка? Лягушку, что дрянные мальчишки хотели насадить на ветку или кузнечика, которому хотели оторвать лапы? — усмехнулся Аято. — А это одноглазый разбойник.       Говорил мужчина с усмешкой. Сакура громко фыркнула и отвернулась.       — Они хотели закидать его камнями за то, что стащил рыбу.       — М-да… не быть тебе рёсай-кэмбо. Чему я, признаться, рад.       Дедушка передвинул белый камень по игральной доске.       Сакура насупилась ещё больше и отпустила кота. Дед протянул ей чистый платок.       — Вечером опять ждать разгневанных мамаш, которые прибегут разбираться из-за оторванных ушей и откусанных носов?       Кот по-хозяйски разгуливал по террасе, изучая новую территорию. Изредка кидал взгляд единственного глаза на Сакуру, словно проверяя, не причиняют ли ей боль.       Девочка вытерла руки и лицо.       — Я никому ничего не отрывала. И не откусывала, — пробубнила она.       — Стоило бы, а то эти мамашки и папашки ходят сюда из-за всякой ерунды. Надо бы вымочить метлу в кошачьей моче, чтобы гнать их отсюда, раз не умеют воспитывать детей.       — Выходит, мои родители меня тоже плохо воспитали?       Аято усмехнулся.       — Всё не выйдешь из роли защитницы? Успокойся, дитя, я никак не нападал на твоих родителей. Тем более, что в твоём воспитании участвую и я. Присядь.       — Я не люблю играть в го. И я чумазая.       — Нестрашно, — сказал дедушка. — Присядь напротив меня, Сакура.       — Ты играешь в го сам с собой. И сам себе проигрываешь.       — Я применяю разные стратегии. Некоторые из них эффективны только благодаря умению выжидать.       Сакура села напротив деда. Её маленькие ножки болтались и никак не доставали до пола. Хотя им оставалось всего ничего. Сакура была самой высокой из местных детей её возраста, и даже среди ребятни старше.       — Знаешь, в чём заключается смысл го? — спросил дедушка.       — Захватить территорию противника.       — У кого территории больше, тот и победит. Нужно начинать от края, двигаясь к центру. Надо строить новую территорию и разрушать территорию противника. Игра в го очень похожа на жизнь, но куда проще.       — Проще? — нахмурилась Сакура, оглядев игральную доску. — Некоторые партии могут длиться годами.       — Но мы видим все фишки на доске го, всё игровое поле и даже противника. В жизни мы подчас не видим ничего и даже не сразу можем вычислить того, кто против нас играет. Поэтому надо быть ещё умнее, хитрее, грамотнее и осторожнее. Иметь ресурсы и быструю реакцию. И даже тогда ты не будешь застрахован от неверного хода. Можно лишиться и камней, и территорий. А ещё, в отличие от игры в го, — Аято поднял на внучку взгляд, — в жизни по доске двигаются не чёрные и белые камни, а живые люди.       — Зачем ты мне всё это говоришь? — спросила Сакура, не сводя внимательных глаз с одзии-сана.       — Тебе будет жить сложнее всех нас, Сакура. Ты не только дочь своего отца, которого считают огненным палачом, но и женщина в мире, где правят мужчины, наделённые силой и властью, но не мозгами. Они сейчас старые, а когда ты вырастешь, высрут все их остатки окончательно. Поэтому, Сакура, ты должна быть настолько сильной, чтобы даже небеса боялись быть у тебя во врагах и считались с тобой. Только вот платить…       Дедушка замолчал. Сакура снова посмотрела на доску с чёрными и белыми камнями…       Слишком много она вспоминала в последнее время. Слишком много думала о прошлом, чтобы найти там ответы на вопросы о будущем. Одзии-сан посетил её мысли не просто так. И смерть братца-кота тоже не была случайностью. Сакура благословила его на удачную охоту в краях, где не знают ни боли, ни слёз.       Сейчас ночь окутала землю. И пусть она спрячет под тёмными крыльями детей, что грустят об утрате друга.       На освящённой лунным светом дорожке показалась фигура с веером в монашеских одеяниях. Лысина блестела, как отполированные пять йен. Так и хотелось оставить на ней след от ботинка. Завидев Сакуру, сидящую на каменных ступеньках, Эномото напрягся. Он знал, что нерушимая клятва — сделка, которую они с Куран заключили, не даст девушке причинить его старой заднице вреда. Но страх в бесхвостых обезьянах перед огнём врождённый.       — Доброй ночи, настоятель, — Сакура поднялась на ноги. — Я уже решила, что вы меня избегаете, оттого ходите окольными путями в келью.       — И тебе доброй ночи, сестра Куран, — Эномото сложил веер. — Чем обязан твоему визиту?       Сакура долго всматривалась в лукавые глаза напротив.       — Вы знаете, чем.       — Поверь мне — нет. Ты связала меня по рукам и ногам клятвой, поэтому я вынужден вернуться к жизни без амбиций и стремлений.       — Мне вас пожалеть? — спросила Сакура, усмехнувшись. — Проявить сострадание?       — Что тебе нужно?       Эномото не убрал с лица маску доброжелательности. Но если бы взглядом можно было убивать, то Сакура давно бы была мертва.       — Сегодня младшие сёстры попросили меня кремировать труп их друга-кота.       — Бедные девочки, — Эномото улыбнулся. — Ну ничего, здесь полно и других кошек. Пусть возьмут поиграть нового зверёныша.       — Ничего другого от бессердечного старика я и не ожидала, — в ответ улыбнулась Сакура. — Этот молодой кот оказался в разы смелее тебя и всё это время он бился с тварями, которых именно ты или твои люди натравливали на младших сестёр. Хитрый ход. Эти проклятые духи не такие сильные, как прочие. Неопытным послушницам не составило бы труда изгнать их, но чтобы изгнать, нужно сначала заметить, не так ли?       — Это было до того, как мы с тобой… помирились… — сказал Эномото.       — Я вижу ложь, забыл? — сурово отрезала Сакура. — Эти проклятые духи, по началу слабые и ни на какой бой с магом не годные, насылают несчастья. А потом питаются негативные эмоциями, которые люди испытывают из-за случившихся невзгод и проблем. Становясь с каждым разом всё больше и больше. Только вот кот Широ испортил твои планы, а появляться вблизи спален сестёр мужчинам нельзя. Так бы ты быстро избавился от животного.       — Эти мелкие духи хоть и слабы, но с острыми зубами и когтями. Поэтому я просто ждал, пока кот сдохнет от их лап, — сказал Эномото.       — Зря, потому что он передал свой пост мне.       — Я не боюсь безрукой калеки.       Сакура тихо рассмеялась.       — Во-первых, — она сделала паузу, — боишься. Во-вторых, у меня полторы руки. И не так давно ты мог от неё запросто погибнуть.       — Как бы ты сильна ни была, — Эномото прижал закрытый веер к губам, — ты не только калека, а ещё и женщина. Кто воспримет тебя в таком виде всерьёз. Среди мужчин действительно всё решает сила, но к сильным женщинам требований больше. Ты сейчас соответствуешь только одному: силе. А выглядишь, как побитая псина без лапы. Чтобы противостоять мне, тебе нужна власть. А для этого либо обзаведись достойным влиятельным мужем, либо отрасти руку.       — Я сейчас зарыдаю от безысходности, — улыбнулась Сакура. — Не стоит проверять, Эномото-сан, как далеко я могу зайти. Или как далеко могу толкнуть тебя. Я привыкла вести молчаливую и яростную битву в тишине, длящуюся годами.       — Поверь мне, я тоже. Поэтому с удовольствием станцую с тобой в этом танце палачей, — серьёзно сказал Эномото. — Неужели ты готова выбрать путь морального разложения и окончательно втоптать фамилию Куран в грязь? Не боишься?       — Меня не пугает моё моральное разложение на выбранном пути. Оно должно пугать тебя, — сказала Сакура. — Я знаю один твой секрет из множества. И знаю, чего ты жаждешь больше всего.       — И что же это за секрет?       — Ты так часто спрашивал об Амацуки Мине и произошедшем на горячих источниках, что я решила: она та самая бабочка с шёлковыми крыльями, которая вызовет для тебя ураган. Твой козырь в рукаве. Не зря много лет назад ты настаивал на том, чтобы отдать её в храм и сделать преемницей матери-настоятельницы.       — Ты выложила карты на стол. Намеренно. Хороший ход, но недостаточно.       — Ты меня не услышал, настоятель Эномото. Я знаю один твой секрет из множества. И знаю, чего ты жаждешь больше всего. Но ты не знаешь про меня ни того, ни другого, — Сакура смотрела на настоятеля. — Как думаешь, с каким противником сражаться легче?       Сказала Сакура и прошла мимо Эномото. Их долгая и яростная битва в тишине началась.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      В родовом поместье Сатору — редкий гость.       Была бы его воля, то нога на порог больше никогда бы не ступала. Даже огромный сад не позволял вдохнуть здесь полной грудью. Давил воспоминаниями о не самом приятном и проведённом в одиночестве детстве. Его не пускали к другим детям, да и в поместье их почти не было. Отпрыски знати слишком уж пытались втереться к нему в доверие. Навязчиво подружиться. Навряд ли по собственной воле, скорее по указу родителей. Полезно и статусно дружить с божественным дитя. Годжо не до конца знал, что такое — дружить. Но всё равно не вёлся ни на приветливые улыбки, ни на попытки вести светские беседы. Его, мелкого, могла заинтересовать только сила или подвижная игра. А ещё то, что находилось за пределами поместья.       Но ходить куда-то ему запрещалось. Много бегать запрещалось. Демонстрировать силу — и то разрешалось не всегда. Сначала надо учиться. Но ни один наставник терпеть хмурого, немногословного, острого на язык ребёнка не стал. Тем более маленький Сатору из-за нелюдимости и пронзительного взгляда был слишком пугающим.       Внешность играла страху окружающих на руку. Наставникам бить по рукам божественное дитя за неправильно выполненное задание запрещалось. Поэтому старики старались уязвить его иначе, лишний раз убеждая Годжо в глупости взрослых. На выпады ему было плевать, лишь бы не доставали.       Про родителей и говорить не стоило. Как только стало ясно, что у Тамаки будет необычный ребёнок, статус её мужа начал меняться. А когда Сатору родился, и вовсе изменилось всё. Джунсиро теперь был отцом главы клана. А с его сомнительными взглядами на жизнь, удивительно, что сын не вырос закомплексованным и болезненно капризным. С матерью его разлучили почти сразу, стоило мальчишке начать ходить. И навещать её позволяли редко. С отцом же время дозволялось проводить чаще. И маленькому Сатору ошибочно казалось, что отец его… любил? Нет, слишком громко сказано. Не питал отвращения? Не боялся? Как это было лучше назвать?       Прихоти Сатору выполнялись сразу. Его действительно баловали. Или лучше сказать — откупались. Делали, что положено, с ребёнком такого статуса. Как подношения, чтобы откупиться от пугающего и неизвестного. На всякий случай.       Годжо поморщился. Посмотрел на плавающих в воде карпов. Один из них был почти полностью чёрным с золотыми прожилками между чешуек. С темнотой воды он сливался и мог похвастаться идеальной маскировкой. Супер-охотник за хлебными крошками.        Годжо усмехнулся. Ни у одной водомерки шансов нет.       Большая рыба напомнила старую китайскую поговорку: карп, плывущий против течения, может стать драконом. Подумав о драконе, Годжо подумал о Куран и о её пламени. Ту ночь изгнания Паучихи он помнил обрывками, но яркий, горячий, всепожирающий огонь обжёг сознание надолго. До плоти не добрался лишь из-за техники Годжо. Не опалил кожу, не обуглил кости.       А после огня воспоминания Сатору откатились на несколько лет в детство: он вспомнил горную деревню и следы на снегу, выжженные голыми ступнями черноволосой девчонки. Свободной, дерзкой для знатной госпожи, грубой и резкой для того, с кем Сатору имел дело обычно. Все девочки из знати его боялись и считали грубым. А эта взгляда не отводила, к его неотёсанности, неумению нормально общаться относилась безразлично. Сакура впервые вызвала у толком не знавшего мир мальчишки зависть — зависть к её свободе. Лишь позже Годжо начал понимать, что и Сакура никогда не была свободна.       В обрывочных воспоминаниях о ночи изгнания Паучихи-праматери таился и ещё один образ. Яростная в своём страхе девчонка с заплаканными зелёными глазами. Испуганная, оттого злая, Мина стояла там, в черноте ночи. Обречённая на погибель. В какой-то момент к ней одновременно начали тянуться руки оживших мертвецов, покрытые гнилой плотью. Кое-где уже проглядывали кости, белеющие в лунном свете. Мертвецы тянулись к Мине с одной целью — разорвать хозяйку, пожрать её плоть. Госпожу, что потревожила их покой, а теперь потеряла контроль, значит, этот покой будет вернуть не в состоянии. Тогда Мина подняла на него взгляд. Незнакомый, взрослый и совсем пустой.       В какой-то момент Сатору показалось, что Мина не побежит, не попытается справиться с ситуацией. Что она смирилась… Когда он решил поделиться этим с Сёко, она выдвинула предположение: может, юная заклинательница впала в кому вовсе не из-за техники, а из-за нежелания возвращаться в эту реальность? Пережитый стресс просто подтолкнул её организм к сохранению здравого рассудка через долгий сон и сбережение ресурсов.       Годжо поднял голову и повернулся в сторону деревьев сливы. Из-за них вышла Мина.       Растерялась, увидев Сатору на мосту. Поджала губы. Опустила взгляд.       — Простите, я думала, тут никого нет. Не буду беспокоить.       Она была непривычно притихшей. И это по непонятным причинам покоробило Годжо, обычно не обращающего на подобные вещи внимания. В Мине всегда было много жизни. То, что её проклятая техника — некромантия, явно чья-то злая шутка. А сейчас Мина напоминала пустую оболочку. Слишком вежливая, тихая, обряженная, как маленькая юная госпожа, а не сорванец, которого Годжо увидел в их первую встречу.       — Места на мосту много, — сказал он устало. — Или ты боишься, что в воду брошу?       — Нет, вы бы не стали, — Мина не поддержала шутку.       Годжо как ударило. Мина была такой только после визитов к Моро. Но даже там сквозь усталость пробивалась дерзость.       Настроение окончательно испортилось.       Клановые сборища — та ещё скука. Видеть напыщенные рожи утомительно и гадко. Без этого зрелища вполне можно было обойтись. Сатору и так посещал подобное не слишком часто, основное время проводил в Токио и на миссиях. Но даже такие редкие поездки в Киото выматывали так, как не выматывало изгнание самого сильного проклятого духа. Или общение с директором. Старик хоть и зануда, но забавный. И сильный.       Мина подошла ближе. Встала рядом. Положила руки на деревянные перила моста. Годжо подпёр щёку ладонью. Оба смотрели в воду. Как карпы наперебой гоняются за водными насекомыми и мелкими рачками, прячась среди цветущих кувшинок. В водной глади отражалось небо, мост и двое подростков, находящихся совершенно не на своём месте.       Хотя от рождения именно оно им и полагалось.       Молчание нарушила Мина.       — Вы слышали, что в храме Кагэн-но-Цуки произошёл какой-то инцидент? — спросила она.       — Да, — ответил Годжо.       Сути инцидента никто не знал, в курсе были лишь сами обитательницы храма. Другая новость больше взбудоражила магическая сообщество. Часть оставила равнодушными, часть расстроила и возмутила: дочь огненного палача, теперь однорукая калека, взяла в руки меч снова. Но Сакуру всё ещё не спешили возвращать из списанных со счетов магов.       — Переживаешь за эту ведьму? — спросил Годжо.       Мина сморщилась так, будто учуяла запах тухлой рыбы.              — Она не ведьма.       — Как скажешь, — Годжо повернулся спиной к перилам моста, упёрся в деревянную поверхность ладонями.       Окинул взглядом просторный сад, а потом посмотрел на Мину. И снова увидел, как к её лицу тянутся покрытые гнилью руки. Стало не по себе. В том осколке воспоминания было что-то ещё, страшнее, важнее. Но Годжо не мог разглядеть. И отсутствие контроля над собственной памятью раздражало.       — За таких, как Куран Сакура, переживать не надо.       — Много вы понимаете, — мрачно отозвалась Мина.       — Ты в ней так сомневаешься, даже удивительно, — усмехнулся Годжо.       — Я не… — растерялась Мина. — Я бы никогда не усомнилась в сестре Куран.       — Ты этим сейчас и занимаешься.       — Либо ваша вера в неё сильнее прочих. Либо ваш эмоциональный диапазон не шире зубочистки. И сочувствовать вы не способны.       — Сочувствие её на ноги не поднимет, — заметил Годжо.       — Я знаю, — Мина снова притихла. — Но это всё, чем я могу помочь. Она всегда оказывалась рядом, а я даже поддержать Куран-сэмпай не могу…       — Она сильная, килька. Не просто сильная, но ещё и упёртая. Такие просто не сдаются.       Кажется, слова Годжо смягчили суровость Мины. Он вовсе не пытался её утешить. Просто констатировал факт. Говорил то, что видел.       — Мне казалось, вы сильно её недолюбливаете.       — Не сильно, — отмахнулся Годжо.       — А, может, и не недолюбливаете? — усмехнулась Мина.       — Вот ещё! — отмахнулся Годжо. — До твоего слепого обожания мне ещё далеко.       — Не завидуйте.       Её обычный деловой тон отчего-то порадовал Сатору.       — Надо же, — улыбнулся он. — А я думал, ты превратилась в замороженную рыбёшку. Или вовсе взяла пример с тех, кого оживила на горячих источниках.       Лицо Мины снова помрачнело. Годжо не слишком церемонился и часто этого не замечал. Вот и сейчас не сразу понял, что сморозил.       — Я была к этому близка, — бесцветно заметила девочка. — Очень.       — Но ты же сейчас здесь.       — И тут вы снова правы, — Мина посмотрела на Годжо.       В её зелёных глазах холодными гранями камней сверкала решимость.       — Чё?       — Спасибо. За белые лилии, которые вы принесли, пока я лежала в коме.       Маг и думать про них забыл.       — Ты точно не перегрелась на солнце? Подозрительно вежливая сегодня.       Годжо даже ладонь ко лбу Мины прислонил. Та недовольно помотала головой, сердитой кошкой уходя от прикосновения. Растрепала тёмную чёлку. В её волосах Сатору впервые заметил белые луноцветы.       — Не перегрелась. Просто хотела поблагодарить.       — Ничё особенного.       — Точно эмоциональный диапазон как у зубочистки, — пробубнила под нос Мина.       Годжо тяжело вздохнул.       — Я просто… Сугуру оказался прав, в общем.       — В чём? — удивилась Мина.       — Неважно, — отмахнулся Годжо.       — В чём? — Мина чуть ли не на цыпочки встала, чтобы заглянуть жениху в глаза.       — Тц, мелкая.       «Не мелкая», пронеслось в голове голосом Гето. Не мелкая, а милая госпожа. Особенно с этими луноцветами в волосах.       — В том, — начал Сатору, — что твой отец ублюдок, раз решил принести дочери в коме чёрные лилии. Похоже, он не шибко-то и хотел, чтобы ты очнулась.       — Что верно, то верно, — из груди Мины вырвался очередной тяжёлый вздох. — Порой кажется, он вообще никогда не хотел, чтобы я появлялась на свет. Она задрала голову, наблюдая за проплывающими по небу облаками. Годжо сделал то же самое. И какое-то время они так и стояли, смотря на исполины белоснежных облаков. Дети на охряном мосту, под которым занимались своими рыбьими делами величественные карпы. Подростки молчали, и молчание это было не тяжелым, а правильным и нужным.       — Сестра Куран первый человек, рядом с которым я почувствовала себя нужной.       — Пошли откровения?       — Вы можете не слушать, но я чувствую, что обязана сказать это вслух, — Мина не отрывала взгляда от неба.       Годжо тоже.       — Валяй.       — Не могу сказать, что в родовом поместье обо мне именно заботились, скорее следили, чтобы не сдохла и дел не натворила.       Сатору понимающе хмыкнул.       — А сестра Куран… — продолжила Мина. — Удивительно, как она стала мне семьёй больше, чем родная.       Сатору почему-то подумал о Сугуру. Невольно. Надо бы ему написать, спросить, как томик манги, которой они обменялись перед отъездом.       — Помню, как она читала мне про императрицу Дзингу, рассказывала про великих правительниц и заклинательниц, таких, как сёстры Чынг, целых два года успешно отстаивавших у многотысячной китайской армии Вьетнам. Сначала я думала, что Куран-сэмпай родилась не в той эпохе, и ей бы больше подошло быть военачальницей в доспехах, чем монахиней в рясе. А потом радовалась, потому что в противном случае никого бы, кроме Куроо, рядом не было. Эгоистичные мысли.       Мина сморщила нос. Годжо на удивление слушал внимательно. Девчонка редко откровенничала, пусть и в чувствах была честна всегда. В маленькой голове полно мрачных мыслей. Но когда дело касалось Сакуры, Мина будто бы смягчалась, становилась не такой ершистой. Интересно, Куран хоть знает, как к ней тянутся люди, несмотря на репутацию дочери огненного палача?       — А ещё Куран-сэмпай учила меня разбираться в людях. Это сложная наука, она всё ещё даётся мне с большим трудом. Но благодаря сестре это проще. Куран-сэмпай сказала, что жизнь — это мастер, который лепит горшки и чашки, делает посуду, шкатулки, украшения из разного материала. И то, какую технику декорирования мастер выберет, такой человек и будет.       Если выберет луодиан, то украсит свои изделия прекрасными перламутровыми пластинами из морских раковин галиотиса с неповторимым узором. Но проблема в том, что перламутр будет лучше смотреться на чёрном. У таких людей красота внутри и снаружи заметна только в тёмные времена. Или в сравнении с их недостатками.       Если же мастер выберет нарэ, то не стоит ждать от его изделия кристальной чистоты. В глубине таких изделий содержится лёгкая муть, густой тусклый блеск, патина, налет древности, темнота сгустившегося времени, отражение мудрости. Но чтобы соответствовать эстетике нарэ, необходимо пожертвовать молодостью и достойно прожить жизнь. Это редко кому удаётся — не только достойно дотянуть до старости, но и прожить эту старость в достоинстве.       Если мастер выбирает кинцуги, то красоту его изделий будут отражать многочисленные золотые и серебряные швы, склеивающие осколки разбитого. Именно разбитого, ведь чтобы добиться такого эффекта, чтобы золото заполнило сколы и трещины, им необходимо появиться. Условной чаше нужно разбиться, чтобы мастер пустил по её телу золото. Это прекрасные, но израненные люди, в процессе возможно утратившие осколок — часть себя.       Облака мирно плыли над головами подростков, когда Мина закончила рассказ.       — Пойму, если вы решите над этим посмеяться, — добавила она.       — Не решу, — серьёзно и тихо отозвался Годжо.       — Я очень уважаю сэмпай за её мировоззрение и способность даже в самые мрачные времена оставаться собой. И пускай Куран-сэмпай не считают хорошей, всё равно очень хочется быть на её стороне.       — Тем, кто живёт без забот, гораздо проще быть хорошими людьми, — сказал Годжо.       Мина сначала поразилась его словам, а потом удивление сменилось на настороженность. Будто не ожидала, что такое может сказать подобный ему знатный избалованный господин.       Вдалеке послышались голоса и женский смех. Часть банкета перетекала сюда, к пруду.       Из-за деревьев показались разноцветные кимоно.       — Лезут черти, всё им в одном месте не сидится, — бросил Годжо.       Он хотел бы свалить обратно в Токио. На клановое сборище было плевать, но некоторые вещи всё ещё не подвластны юному Годжо Сатору. Он хотел бы хоть раз показать красивый сад Сугуру. Возможно, познакомить его с матушкой. Но это всё будет лишним и единственным достойным хоть какого-то внимания здесь — в семейном склепе, с запертыми внутри живыми людьми. В такое место Годжо его бы не повёл. Мина здесь находилась также по неволе.       Сугуру сейчас у родителей. И ехал он к ним куда охотнее, чем Годжо к своим.       — В этом саду тихих местечек с каждым годом всё меньше и меньше.       — Что? — спросила Мина.       — Пошли, лунная госпожа, покажу тебе парочку интересных мест в этом царстве уныния. Оттуда я сбегал в город.       Мина удивилась то ли факту, что Годжо сбегал, то ли прозвищу «лунная госпожа». Ни килька, ни девчонка, а обманчиво вежливое, немного насмешливое, но совершенно лишённое всякой издёвки обращение. Девочка посмотрела на парня, потом на приближающихся людей. И согласно кивнула.       Сатору потянулся, когда оба подростка сошли с моста. Ткань его формы зашелестела.       Мина посмотрела на спутника, хмыкнув.       — Какой вы длинный.       — Проблемы?       — Вовсе нет.       — А могут быть. Здесь стоит ходить осторожно.       — Это ещё почему? — спросила Мина.       — Я когда-то видел здесь стрёмного мужика, — пояснил Годжо. — Он решил подкрасться ко мне, думал, не замечу.       — Серьёзно? То есть в поместье Годжо легко могут проникнуть стрёмные мужики?       — Да легко. Большинство из них здесь живёт.

—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—

      Для Сакуры было проще управляться с мечом одной рукой, чем разобраться с обычной расчёской. Поджав губы в немом упорстве, девушка вновь попыталась расчесать перекинутые через плечо волосы. Но то было полбеды. Заплестись возможным почти не представлялось. Может, будь у неё чуть больше времени, научилась бы, освоилась. Сакура умела любые обстоятельства приспособить под себя. Но жизнь в который раз щёлкнула её по носу, напоминая заклинательнице отведённое место.       Может и не в руке дело, а в предстоящей встрече? Возможно, это тот самый поворот на дороге без указателя, который решит сегодня многое. Бесстрашное сердце впервые за долгое время колотилось от осознания неизвестности. Сакура правда не имела ни малейшего представления, что придётся отдать, как только на землю опустится покрывало ночи. Но отступать некуда.       Через закрытые створки на пол комнаты ложился припыленный солнечный свет.       Сакура без всякого выражения смотрела на рельеф татами и думала. Злилась, как бывало часто. Кровь её кипеть не перестала даже с учётом пережитых невзгод. То была взывающая жажда справедливости, которую сердце Сакуры требовало с рождения. И чем старше становилось дитя из рода Ачалы, тем отчаяннее становилась эта жажда, перерастающая в алчность. Носить в груди костёр, прятать его под ледяной коркой иногда было физически невыносимо.       Надо было поддаться и убить Эномото прямо там, в храме при матушке. Воздать за грехи. Но Сакура не могла рисковать. Он говорил ей правду без уловок. Жизнь части послушниц ордена действительно зависела от жизни настоятеля.       Рука сжала гребень. Тот жалобно затрещал.       Жизнь Сакуры — это выбор без выбора. Иногда она думала, что сама загнала себя в тупик, решив остаться среди сестёр. В ордене, где теперь имела весомый статус, но и ответственность приобрела соизмеримую. Свободы в ней не было — в этой власти.       — Свободы… — Сакура усмехнулась.       У рода Куран её никогда и быть не могло. Если не служивые псы, так закованные в цепи собственной силы, с которой в комплекте прилагалось безумие. Свобода бы сделала таких зверей опаснее, независимее и бесстрашнее. Магическое сообщество не любит отбившихся от стада особей. Оно их пожирает или рвёт на куски, оставляя плоть гнить стервятникам на растерзание в безвестности, без возможности реабилитировать доброе имя.       Маги винят людей за слабость. За то, что те враждебны ко всему, чего не понимают. Но сами ведь не лучше. Искореняют новое, завидев в этом потенциальную угрозу.       Сакура закрыла глаза. Глубокий вдох. Медленный выдох. Назад дороги нет. И какую бы цену сегодня ни запросили — она её заплатит. На сердце лежал тяжёлый груз. Сакура понимала: за силу всегда приходится платить. И за всю жизнь единственная наследница силы Ачалы не отдала и половину того, что могла.       Будь она умнее и сильнее, не лишилась бы руки и вычислила Паучиху сразу. Не втянула бы в это ни Годжо, ни Гето, ни Мину…       Сакура подняла взгляд на своё отражение:       — Тоже мне, бедная-несчастная. Пожалеть себя вздумала? Натворила — так исправляй.       Надо бы собраться и выезжать, чтобы до заката добраться до назначенного места. Сама себя Сакура не заплетёт. Поэтому правильнее было бы попросить о помощи кого-то из сестёр. Но уже поднимаясь на ноги, Сакура почувствовала знакомую проклятую энергию, а вместе с ней и непонятное волнение в груди. Под рёбрами разлилось тепло, как бывает во время летнего дождя.       И ещё до того, как Гето дал знать о себе голосом, Сакура сказала:       — Входи.       Створка медленно отодвинулась, и на пороге появился Гето. Застыл в удивлении, увидев Сакуру в комичной позе — та пыталась встать, да так и замерла на согнутых коленях.       — Я не вовремя? Ты куда-то собралась? — спросил он тихо.       — Хотела попросить сестёр помочь с волосами. Одной рукой не удобно заплетаться, — Сакура снова села на татами.       Воцарилось молчание. Оба долго смотрели друг на друга. Очень уж давно не виделись. Сакура, пожалуй, дольше. Пока валялась в беспамятстве, а потом и вовсе притворялась, что спит во время визитов Гето. Не желала никого видеть, особенно наблюдать в чужих глазах жалость к своему положению. Скорее, чтобы в приступе гнева их не выцарапать. Но Гето упрямо продолжал приходить и читать вслух. Что-то рассказывать. Приносил с собой запах дождя и жизни. Словно это могло что-то изменить. Отогнать безумие, упорно ломающее последние барьеры в сознании Сакуры.       — Привет, — сказал он, улыбнувшись.       — Привет, — Сакура улыбнулась в ответ.       — Выглядишь… — начал Гето.       — Живой? Не безумной? — усмехнулась Сакура.       — Готовой дать всем по шее, — сказал Гето.       Сакура рассмеялась. Она действительно была рада его видеть сегодня. Сейчас, в эту минуту, когда мысли о предстоящем выборе выели спокойствие термитами. Гето не приходил давно, потому что было много миссий. И после попытки переворота Эномото в храме царил хаос. Многие сёстры не могли смириться с мыслью, что старого лиса надо продолжать терпеть из-за заключённого с Сакурой перемирия. Самой сестре Куран пришлось отвечать на вопросы, усмирять гнев послушниц и думать, как избавиться от настоятеля. Как оказаться хитрее змеи, сильнее тигра, могущественнее дракона, кровожаднее демона. Чтобы избавиться от Эномото, нужны силы и большое количество союзников. А ещё много-много информации. Не помешало бы и статус укрепить, чтобы стоять на ногах твёрдо. Поэтому встреча с Гето была спасительным глотком во время долгого путешествия по пустыне в компании красноглазого-красноволосого Сета, несущего лишь безумие, одичание и смерть.       — Помочь? — Гето кивнул на распущенные волосы.       — А ты умеешь? — приподняла бровь Сакура. — Конечно, умеешь, что за глупый вопрос.       — Я сам себя заплетал всего пару раз, — сказал Гето, проходя в глубь комнаты.       Её скромное убранство не изменилось. Всё ещё небольшая. Со шкафом-купе в одну стену, куда убирался футон с одной стороны, с другой хранилась гражданская одежда, помимо рясы и одеяния мико. У противоположной стены стеллаж с книгами. Неподалёку на полу зеркало, за которым сидела Сакура. Две противоположные стены разделяли створки, ведущие на крышу над спальнями послушниц.       Тишину разбавил шелест ткани — Гето сел за спиной девушки. Его форма покрылась складками на изгибах тела. Сакура отметила, что двигался Сугуру не скованно, свободно. Значит, не был ранен на последних миссиях. Жив и здоров. Эта мысль приносила облегчение. Особенно после событий с Паучихой-Праматерью. Измотанные, израненные подростки до сих пор стояли у Сакуры перед глазами, как и занозой в сердце гнила вина — это она едва не допустила их гибель.       — Всего пару раз? Небогатый опыт, — скривилась Сакура наигранно.       — Я это делать хотя бы умею. В отличие от Сатору… — усмехнулся Гето.       — Он тебя заплетал? — удивилась Сакура.       — Вызвался как-то раз. После него пришлось час из волос колтуны вычёсывать, — рассмеялся Гето.       — Не думал, что он специально?       — Таким болваном специально быть нельзя.       — Ты его недооцениваешь, — хмыкнула Сакура.       Она перекинула волосы обратно за спину. Гето проследил, как они переливаются от макушки до кончиков чёрным золотом. Подцепил пальцами и провел вниз, ощущая приятную гладкость.       — Если тебя это утешит, то я более опытен, чем кажусь, — сказал он.       — Заплетал кого-то, помимо себя?       — Маму, — отозвался Гето, взяв в руки гребень. — Она когда-то носила очень длинные и роскошные волосы, как твои. Потом, с возрастом, начала коротко стричься. Те секлись и сильно выпадали.       — Видимо, много нервничала, — догадалась Сакура.       — Да, из-за меня.       Сакура поджала губы, чтобы злобно не зашипеть. Ей не хотелось задевать чувства Гето к матери. Тот в последнее время ездил к ним всё реже и реже. Сын любил родителей и посвящал их в свою жизнь ровно настолько, насколько те могли понять — то есть почти ничего не рассказывал. Сакура не могла разделить его одиночества в полной мере — она в мире магии родилась и росла. Гето родился у простых людей. Которые сочли сына нездоровым психически.       — Я расстроил тебя? — спросил Гето.       — Вовсе нет, — сказала Сакура и едва не добавила: «И вовсе не ты».       Гребень бережно прошёлся по волосам. Монотонный шелест успокаивал. Гето периодически касался волос рукой, сосредоточенно их расчесывая. Осторожно придерживал, прислоняя широкую ладонь между лопаток Сакуры.       Она прикрыла глаза, стараясь ни о чём не думать. Будто не было ни ответственности, ни тяжёлых решений, ни жертв, ни цены, ни Эномото с его прихвостнями. Ни осознания того, что она калека и вот-вот должна это исправить ценой жуткой потери. Только потери чего?       Гето снова взял пряди в руку, задевая пальцами шею Сакуры.       — Свободно заплести или туго?       — Туго.       Гето только кивнул. Поджал губы. Сдержался, хотел что-то сказать, но передумал.       Сакура без слов догадалась, что именно едва не сорвалась с губ парня.       — Хорошо, что не пытаешься меня отговорить, — сказала она.       — Это было бы бесполезно, — отозвался он.       — Кто сказал, что я собралась к братьям Нингё? Об этом знали только два человека, — сказала Сакура.       — Сестра Касуми позвонила.       — Язык без костей, — зло бросила Сакура.       — Она за тебя переживает, — сказал Гето.       — Мне её переживания не помогут, — суровость в её голосе заставила парня помрачнеть.       — Братья Нингё могут потребовать того, чего у тебя нет.       — В этом-то и суть требуемой цены. Прости, не хочу обидеть, но это уже не твоё дело, Сугуру. Мне нужна рука, нужна сила.       — Но ты и так сильная, — возразил Гето.       Его руки, уверенно переплетавшие пряди волос в толстую косу, замерли на полпути.       — С одной рукой я безобиднее котёнка, Сугуру.       — Это какой должен быть котёнок тогда? — приподнял брови Гето.       Сакуре бы рассмеяться, да не выходило.       — Здесь нужна сила иного рода. Политический вес, Сугуру. А политического веса в моём случае не добиться, имея культю вместо полноценной руки. Да и какой из меня воин без неё… Один смех.       — Хочешь больше силы?       — Да.       — Но не таким же путём.       — А каким? — Сакура прищурилась.       — Я видел последствия визита к братьям Нингё. Лишь один раз, но мне хватило.       Бессмертные и беспощадные, берущие за подвластное им ремесло непомерную плату. Деньги братьев Нингё интересовали мало. Куда желаннее было проверить, что способен отдать человек на пути к намеченной цели. Исследовать человеческое нутро. Этот альтруизм в самом извращённом своём проявлении делал из братьев Нингё исчадий ада, толкающих людей на самые страшные жертвы. Живых монстров, но не похожих на проклятых духов или бутафорских чудовищ из дешёвых ужастиков. Их кошмар был куда тоньше и неуловимее. Для Сакуры же они монстрами не являлись, потому что выбор человек делал сам. Братья Нингё лишь брали то, что им готовы были отдать. Пугали не они, а природа человеческой то ли жадности до преследуемой цели, то ли отчаяния.       — Боишься за мою человечность?       — Совру, если скажу, что нет.       — Что бы за что-то бояться, надо иметь это при себе.       Гето продолжил плести косу.       — Ты думаешь о себе хуже, чем есть.       — Это ты думаешь обо мне лучше. И спасибо за это, — тихо сказала Сакура.       Гето вновь поджал губы.       — Ты просто не видишь себя моими глазами, оттого и заблуждаешься.       Сакура растерялась. Хотелось возразить, сказать, что всякий взгляд субъективен, а слова изречённые — уже есть ложь. Но совесть не позволила вымолвить и слова. Совесть ли? Или понимание, что Гето опасается не зря? И после визита к братьям Нингё перед ним — тем, в глазах кого Сакура не была дочерью огненного палача, сошедшего с ума — будет стоять уже другой человек. И человек ли, а не пустая оболочка, отдавшая часть себя?       — Я забыла про резинку для волос… — тихо спохватилась Сакура.       — Нестрашно, — отозвался Гето.       И легко поднёс руку к своим волосам. Снял резинку, распустив пучок. Чёрные пряди упали на лицо и плечи, красиво оформив юношеские черты в картину древнего мастера. Длинные пальцы ловко закрепили конец косы. Гето провел по ней ещё раз. То ли в попытке найти изъяны и исправить, то ли наоборот любуясь полученным результатом. Коса была гибкая, как змея. Как змея своей чешуёй — переливалась в его руках.       Пушистый хвостик на самом конце Сугуру ненадолго зажал между пальцев.       — Спасибо.       — Всегда рад тебе помочь, Сакура.       Она посмотрела через плечо прямо Гето в глаза. Не даром говорят, что имя человека — самое сильное, имеющее над ним власть заклинание. Гето сейчас его произнёс.       — Береги себя, Сугуру-кун.       — И ты себя береги.       Сакура знала, что не сможет выполнить его просьбу. Ни сегодня, ни завтра, ни, скорее всего, уже никогда.       Она снова подумала о родителях…       …Сакура затаила дыхание.       Луна вышла из-за горного хребта, заставляя снег искриться серебром. Японские кедры обступили лесную опушку, могучими стражами возвышались над стенами святилища.       Огонь на границах ритуального круга спугнул лунный свет, рассеял вокруг. Его власть здесь была ещё не полной. Луна пока не до конца покорилась, всё ещё выхватывая заснеженных клочок освящённой земли. Огонь в факелах, расставленных по периметру, горел ровно и спокойно. Сакура чувствовала, как таящаяся в языках пламени сила трепетала и желала вырваться, резонируя с её совсем юной душой. Сакральное единение огня и сердца манило, звало Сакуру вступить в круг, разделить свободу и мощь. Дать пламени войти в зенит.       — Не сегодня.       На макушку легла горячая ладонь отца. Огромная и тяжёлая, она прикоснулась к чёрным волосам непривычно аккуратным, похожим на нежный жестом. Хидеки не смотрел на дочь. Потрепал её по волосам. А потом сделал шаг к кругу. Сакура едва не последовала за отцом. Тоже шагнула вперёд, а потом замерла. Посмотрела вниз. Она наступила в след Хидеки, оставленный босой ступнёй. И тут же увидела, какая её ножка крохотная в сравнении с ногой отца. Тигрёнок наступил на след тигра. Огромного и могучего.       В свете факелов на безымянном пальце Хидеки блеснул обод обручального кольца.       Перед глазами Сакуры мелькнуло такое же, только на пальце тоньше и изящнее.              Мелькнуло, когда Нанами поймала дочь в крепкие объятия и не дала пойти вслед за отцом.       — Попалась, тигрёнок.       Сакура не видела маму, но слышала по голосу — она улыбалась. Обвила дочь крепкими объятиями, присев на корточки.       — Тебе пока нельзя с ним, — сказала Нанами спокойно.       Они стояли ближе всех. За спиной на Хидеки внимательно смотрели староста горной деревни Аято Томоэ — отец Нанами — и местные жители в накинутых поверх ритуальных одежд куртках. Только Хидеки был бос и раздет по пояс. Стоял в одних хакама. Под его загорелой кожей, испещрённой глубокими и рваными шрамами, перекатывались крепкие мышцы. Чёрные вьющиеся волосы собраны в хвостик. Боковые пряди выбились из него, небрежно падая на суровое лицо могучего заклинателя. Из ныне живущих ему нет равных ни по силе, ни по свирепости.       Несмотря на внешность тигра, сердце у него в груди билось драконье.       Хидеки протянул руку к огню. Пламя тут же прильнуло к коже, как жаждущая ласки хозяина кошка. Хидеки красиво провернул запястье, пуская огонь обвить змеёй руку, перетечь по спине на другую. Сделал выпад вперёд и с невероятным, не лишённым изящества проворством совершил полный оборот. Пламя тут же вспыхнуло ровно по кругу. Ярко и остро, а потом успокоилось, принявшись гореть ровно и сильно. Хидеки двигался по снегу диким зверем, вкладывая в каждый выпад память воинов прошлого.       — Этим ритуалом мы восхваляем единение с нашими корнями. И отпугиваем злых духов в начале сезона тайсэцу, — сказала Нанами тихо.       Из её рта пар выходил облачками. Сакура не отрываясь смотрела за каждым движением отца. Позади в такт ему монотонно зазвучали ритуальные барабаны.       — Эта земля особенная. Если маг не проведёт ритуал, то она ослабеет и перестанет защищать здешних обитателей. Проклятые духи появятся и здесь. Зима всегда пугала людей суровостью. От неё порой нет спасения даже в нашем мире прогресса. В древние времена люди зависели от времён года и погодных условий, поэтому молились милостивым богам. За одни слова они не будут столь милосердны, поэтому люди придумали то, что можно им подарить и посвятить.       — А разве боги есть? — спросила Сакура.       Хидеки подпрыгнул, нанеся удар ногой невидимому врагу. И приземлился на снег. По барабанам ударили в такт.       — Мне порой хочется верить, что есть, — ответила Нанами.       — Тогда почему они допустили, что проклятые духи ходят по земле? Почему позволили людям чувствовать то плохое, из-за чего проклятые духи появляются? Нанами усмехнулась.       — У меня нет ответа на эти вопросы, тигрёнок. Хочется думать, что эти чувства и делают нас людьми. Иначе все мы были бы подобны Будде.       Сакура знала — мать не верит ни в богов, ни в Будду.       — Боги просто переложили на нас ответственность за то, что мы чувствуем, — это голос дедушки Аято.       Сакура чувствовала, что он смотрит на зятя, не отводя внимательного соколиного взора.       — Свою силу они вложили в заклинателей, свои слабости — в обычных людей, — продолжил Аято.       — Но разве маги не бывают слабыми? — спросила Сакура. — А люди добрыми и сильными?       — А разве нет слабых богов? Или добрых и сильных?       — По мне так они все… — нахмурилась Сакура.       — Тигрёнок, — Нанами сжала дочь в объятиях, предостерегая.       — Не стоит, Нанами. Моя внучка с малых лет чувствует истинную природу вещей. Это дар, который не позволит злым душам обвести её вокруг пальца, воспользоваться.       Аято говорил без утайки, прямо. На его славах мама чуть сильнее прижала дочь к себе. Сакура знала: её родительницу печалил не только дар ребёнка, но и её пытливый ум, который забирался в дебри тех вещей, которые не положено знать детям. О таком они задумываются лишь с возрастом, да и то не всегда.       Отец выполнял выпад за выпадом. Как воин, сражающийся со множеством искусных противников. Каждое движение точное, слаженное, естественное. Словно среди огня победить врага пыталось само огненное божество: усмирить его, подчинить благородной воле.       — Мама, а ты любишь? — спросила Сакура, кивнув в сторону отца.       Нанами, давно привыкшая к прямолинейности дочери, тяжело вздохнула. И непросто же ей будет среди людей, привыкших не говорить о своих чувствах и мыслях напрямую.       — По-своему, — ответила она, — конечно.       Сакура посмотрела на обручальное кольцо своей матери, потом перевела взгляд на отца. Его в этом мире любят и понимают немногие. Может, это удел сильных? Одиночество и непонимание?       Хидеки и правда сейчас был ближе к богу, чем к человеку. Не принадлежал этому месту.       Единственное, что напоминало о его привязанностях к земному, было такое же       обручальное кольцо, ловящее металлом свет от огня.       Подумав о кольцах родителей, Сакура провела по заплетённой Гето косе.       Надо было ехать. И делать выбор, который изменит всё.