Когда враг предложил отдать сильмарили в обмен на сына

Келегорм стоял под стекавшими на него сверху струями воды из источника, который бил в подземельях Ангамандо. Обычно горные реки холодны, да и бьющие из-под земли ключи в северном краю не отличаются теплом, так что эльфу оставалось только дивиться приятным согревающим его брызгам. Если бы взор его мог проникнуть сквозь камень (или если бы он отличался любознательностью и вниманием Атаринкэ Куруфинвэ), то узнал бы, что перед тем, как живописно излиться из распахнутой пасти высеченного в скале дракона, воды проходят по трубам, которые, в свою очередь, вытекают из котла, подогреваемого снизу огнём, который разжигал ответственный за это пленный эльда. Но Келегорм этого не подозревал, а потому думал, что воду в реке, быть может, нагревает исторгающий пламя живой дракон. Временами эльф опускал взгляд вниз, но ничего ниже собственного животика разглядеть не мог; последнее, как ни странно, его не особенно раздражало, поскольку к подобному случающемуся время от времени состоянию он успел привыкнуть. Он постоял ещё немного, подставляя воде лицо, а потом не без сожаления покинул мелкий бассейн и вышел, с удовольствием укутываясь в покрывало из мягкой шерсти, которое, в общем, было практически единственной вещью, которая свободно на него налезала. Нет, оставались ещё платья, но он почему-то в последнее время начал слишком стыдиться своего полуженского облика перед старшими сыновьями — а их, как-никак, было уже трое... Мелочь он в расчет не принимал: те любили его без памяти, а ещё любили биться другим другом на игрушечных мечах — или когда майа Гортхаур показывал им новые трюки. Он добрел до постели и с наслаждением лег в нее, укутавшись. Им овладела привычная сонливость. Пожалуй, сегодняшняя охота была последней; во время нее он, несмотря на меха, успел промерзнуть и теперь отогревался. Лежать так было особенно приятно, зная, что за стенами замка стоит ледяной сковавший земли и воды холод, и они лежат, укутанные, как и сам Келегорм, плотным одеялом пушистых снегов. Келегорм прислушался к себе и замер: ребенок толкнулся. Никакого счастливого замирания эльф при этом, впрочем, не испытал, поскольку подобное происходило по несколько раз на дню, и каждый раз бедный нолдо просто не знал, куда деваться от этого ощущения и как поудобнее лечь, чтобы морготово отродье наконец успокоилось. Ребенок, точно в отместку, толкнул его ножкой ещё раз.

***

А как романтично все начиналось год назад! Стояла непроглядная черная ночь, ярко светили звёзды, им в ответ с земли сверкали кристаллы снега, плотно укрывшего эти северные земли, и Келегорм, увидевший снежинку на своем рукаве, отороченном горностаевым мехом, впервые как следует разглядел тонкий шестигранник, а потом ещё и ещё один, и не мог оторваться, любуясь на них. Моргот приобнимал его за плечо, стоя рядом. — Нравится? — склонился он к нему. Келегорм кивнул. — А какая зимой охота! Я так люблю выслеживать зверей по следам, которые становятся видны ясно, как буквы на листе бумаги... Глаза эльфа загорелись ярким огнем предвкушения. Мелькор, возможно, закатил глаза; но поскольку он стоял за спиной Келегорма, этого не было видно. А возможно, и нет, и он охотно прощал эльфу эту маленькую слабость. Но уж совершенно точно он подумал, что будущей зимой Келегорму будет мешать выезжать на охоту новое дитя, что он ему подарит, а потому начал намеками и уговорами завлекать его обратно, на их супружеское ложе. — Ты не замёрз, мельдо? — Нет. Тут место тихое, ветер — и тот утих. Однако могу себе представить, как он свистит сейчас на вершинах этих гор, куда я забирался накануне... Я выслеживал там горного барса; этот зверь хитёр, но я подстроил ему ловушку — приманил его на тушу козы, которую притащил туда... Моргот прервал эльфийскую болтовню, намекая более ясно: — Ты не соскучился по нашему с тобой уединению? Кажется, я успел забыть, как это — прижимать к себе своего мягонького ушастика. Рука его точно невзначай легла Келегорму на пояс. Но нолдо проявил свою обычную строптивость, а в этот раз ещё и благоразумие, взращенное опытом: он прекрасно помнил, к чему приводили подобные предложения "уединиться" — да, да, именно к появлению очередного птенчика; нет, эльф очень любил своих детей, да и сам процесс... Но как же он от них уставал! А ведь эльфята с половиной крови валар даже не требовали особенного его внимания или участия — учить их чему-то серьезному Саурон предпочитал сам, а от Келегорма требовалось уделять им время только в пору самого раннего младенчества. Детское хныканье он распознавал с полукилометра и точно мог на слух отличить плач из-за отнятой игрушки от плача из-за страха или из-за разбитой коленки. Словом, от мысли становиться счастливым отцом в седьмой раз он не приходил в восторг и потому от сдержанных ласк норовил уклониться. — Мелькор, я так устаю, ты бы знал, — зевнул он. Темный вала на редкость понимающе кивнул. Более того, он подхватил его на руки, мягким усыпляющим голосом уговорил отправиться в постель, сам снял одежды и удобно устроил зевающего ушастика у себя под боком. Тут Келегорму впору было бы уснуть, однако он вдруг понял, что не может, поскольку слишком сильно опасается. Моргот бросил на супруга удивленный взор, как бы спрашивая, отчего тот не заснул немедля, едва пришёл в горизонтальное положение. — Боюсь, что когда усну, ты мною воспользуешься. — Ну, мельдо, это в твоих же интересах. Иначе вернутся те неприятные ощущения, временами будет идти кровь, ты станешь периодически чувствовать себя раздраженным помимо воли... Келегорм нахмурил лоб. С одной стороны, оставлять кровавые пятна повсюду не хотелось. С другой стороны, были минусы и в интересном положении. — А так я стану хотеть спать, причем не периодически, а постоянно! Я едва отошел от младшего, Моринготто, пощади. Но Мелькор был беспощаден: видимо, обиделся на "Моринготто". Он склонился над эльфом, покрывая его лицо чередой мягких поцелуев, и даже его обычно мрачное лицо казалось в этот момент восхищенным и потому посветлевшим. Эльф протяжно зевнул, приоткрыв свой красивый рот, и Мелькор впился в него, прикусывая и без того припухшие губы; нолдо отталкивал его, но как-то без огня: то ли не был слишком рассержен, то ли чересчур утомился и не имел сил препятствовать, а судя по тому, как он, склонив голову, благосклонно поглядывал на своего врага, могло примешаться к этому и ещё какое-то чувство. Хотя зачем стыдливо его скрывать? Нет, за эти годы Келегорм успел совершенно проникнуться к Мелькору признательностью, восхищался его умом и талантами, и вообще находил, что темный вала очень похож на атто и так же хорош собой, а потому кого же ещё ему, Келегорму, можно любить? Феанаро этих его рассуждений не поддержал бы, но он был далеко, в Валиноре, обрушивал свою воинственность на очередное неправильное произношение и был занят, и изредка навещал сына лишь затем, чтобы посмотреть на внуков. В общем, Келегорм благосклонно позволял Мелькору касаться собственного тела, даже лениво приобнял его, пока Враг умело проходился по его самым чувствительным местам. Его рот и язык доставляли Келегорму куда больше удовольствия, чем в моменты, когда Моргот что-нибудь говорил. — Если тебе не хочется, я прервусь, — и Моргот и впрямь оторвался от вылизывания его интимных мест. — Не хотелось бы, чтобы мой супруг увял во цвете лет из-за того, что его взяли силой, знаешь ли. — Нет, нет! — поспешно вскричал Келегорм и, опустив руку на затылок Мелькору, не слишком любезным жестом заставил его опуститься обратно, чтобы только тот продолжил свое занятие. Плавные движения возбуждали и расслабляли, и скоро Келегорм был согласен на что угодно — в том числе и на то, чтобы открыть врагу свой тыл, перевернувшись. Тем более, что особенных усилий это не требовало и он мог, строго говоря, продолжать во весь рот зевать в подушку, а то и вообще дремать, прикрыв глаза; приятные ощущения придавали сну интересное направление, но не настолько, чтобы открыть глаза, даже когда Мелькор приник к нему, чередой поступательных движений овладевая им. Мелькор успел утомиться, вспотеть, успел ощутить прилив желания, успел выплеснуть его в лоно эльфу и прижать его к себе в благодарных объятиях... — Ну, не буди, ну, пожалуйста, — попросил Келегорм, устало его отпихивая, и широко зевнул снова. Моргот оторвался; эльф утомленно спал.

***

Вот так и случилось, что спустя время темный вала стал счастливым отцом уже седьмого наследника, Келегорм утомленно спал с очередным пищащим свертком в постели, а Саурон с выводком из четверых пищащих созданий постарше проходил мимо его покоев, бросая на эльфа завистливые взгляды. Даром, что майа не был подвержен усталости — временами он очень и очень хотел поменяться с нолдо местами и даже был готов предложить Морготу самому произвести для него еще одного наследника, но, Повелитель указывал Майа на то, что, увы, природа айнур не так стабильна, как хроа эльфов. Или, быть может, он просто не хотел лишаться ценного помощника. Майа злился, кое-как утешал себя тем, что глупый нолдо все равно ни на что другое не годен, и продолжал возиться с юными полу-валар, обучая их чарам, ювелирному делу, зодчеству, дипломатии, ну и прочему, что должен знать любой приличный айну. Дети выказывали сообразительность, были без ума привязаны к Саурону, несмотря на его скверный характер, хотя, конечно, и его утомляли вплоть до того, что он сам притворялся спящим и имитировал сонное непонимание. Келегорм постепенно научился мастерски обходиться с младенцами, так что, вопреки его ужасу, седьмой птенчик дался ему куда легче, чем несколько первых, и он ухитрялся в перерывах между завтраками, обедами, ужинами и играми вздремнуть, и к третьему году начал чувствовать себя — впервые за годы — вполне бодро. Старшие охотно присматривали за младшим, Келегорм от радости по месяцам пропадал в лесах, наслаждаясь свободой, наконец-то не вылезал из любимых доспехов, и даже на ночь снимал их неохотно. У него впервые появились силы, и он знал, куда их направить. Именно поэтому темный вала одним прекрасным вечером ощутил крепкие супружеские объятия и недвусмысленное приглашение отправиться в их покои, и при этом негодный нолдо никаких отказов не желал слышать. — Мельдо, не время. Отправляйся спать один. Я тебе лишь помешаю. — Не помешаешь, что ты! Скрасишь мой сон и сделаешь его легче и приятнее. — Тьелкормо, подумай о детях! Что, если кто-то из них станет... Увидит... — Раньше тебя это отчего-то не волновало, — поджал губы Келегорм. — Но, если пожелаешь, их всегда можно отправить к атто, он найдет детям занятие, да и опыт у него большой. — Видели мы результаты этих его опытов, — проворчал Моргот. — Нет уж, подопытные мастера... Я хотел сказать, ученики нужны и моему Майрону. — И, видя на лице нолдо явное неодобрение, торопливо продолжил: — Тьелкормо, вдумайся, ты и без того утомился и растратил много сил, Манвэ говорит, что я бессердечно тебя использую... — Но Мэльдо, — Келегорм сделал удивленный вид. — Теперь, когда у тебя сыновей не меньше, чем у моего атто, разве не пора вспомнить о своем обещании!? — О каком? — искренне удивился Мелькор. — Ну, как же. Ты, во-первых, вернёшь меня в прежнее состояние, если не хочешь стать отцом вновь, во-вторых, предоставишь мне отныне главенство в постели, — и он ещё раз сперва мягко погладил, а потом собственнически сжал мягкое место темного вала. — Ты же не забыл? — заботливо переспросил он, смотря на то, как приоткрылись и расширились глаза его супруга. — Я устал, — решился Мелькор на последнее. — У меня голова болит. — Ничего страшного, — заявил бессердечно нолдо. — Она тебе не понадобится! Вернее, понадобится, но не столь... — И нолдо прошёлся ладонью по месту пониже спины, давая понять, что его интересует более всего. И он почти волоком потащил его в покои и придавил к ложу своим весом. Мелькор пытался прикрыться, но изобразить оскорбленную невинность у него не выходило, а нолдо был настроен вполне горячо и в минуту эту казался не менее пламенным, чем сам Феанаро — тут-то Моргот и понял, что всё-таки унаследовал Келегорм из множества талантов своего отца. Нолдо заставил его перевернуться на живот и принять известную позу, а затем бескомпромиссно прильнул к нему и вжался, давая прочувствовать то, что темному вала предстояло в себя принять. — А ты хорош собой, — заметил нолдо, охаживая его парой шлепков по ягодицам, чтобы он прекратил зажиматься. — И почему мы не занимались подобным раньше? Теперь всегда станем так делать.