Он\Она

… Едва передав задержанного группе спецназа, он опрометью бросается к служебному внедорожнику и, визгнув тормозами, срывается с места. Ему плевать на ограничения скорости, которые в кромешной тьме, освещаемой лишь фарами машины, буквально на долю секунды появляются перед ним и тут же теряются где-то позади. Грунтовая дорога не дает ему развить той хорошей скорости, какой он хочет, жаждет и это его еще больше распаляет и бесит. Ударив от бессилия рукой по рулю, он быстро собирается с мыслями и сильнее вдавливает педаль газа в пол, попутно опуская боковое стекло. Прохладный осенний воздух ненадолго остужает его пыл и заставляет разум мыслить трезво. Все будет хорошо. Все. Будет. Мать твою. Хорошо. Он едва не врезается в один из указателей, но быстро выруливает на трассу, которая наконец-таки позволяет ему набрать желанную скорость. Краем глаза он замечает, как стрелка спидометра стремительно перебирается вправо. Восемьдесят, девяносто, сто, сто десять… Даже когда стрелка перескакивает за сто двадцать, ему кажется, что он ползет медленнее черепахи и может просто не успеть. Не успеть. Плюс один страх в копилку. А были ли страхи до этого? Он пытается об этом подумать, но отвлечься от дороги не получается – взгляд голубых глаз устремлен только вперед и не видит ничего вокруг себя. Кажется, раньше страхи были. Но сегодня они померкли наряду с новым, появившимся страхом «опоздать». Он мысленно возвращается на два часа назад, проклинает и материт себя всеми словами, которые ему известны. Сильнее сжимает руль, до боли в пальцах. Больно. Боль – в последнее время, как и сейчас, она отрезвляет, возвращает в реальность и заставляет двигаться дальше. Он не видит ровным счетом ничего, кроме мокрой асфальтированной дороги, на которой отражаются растекшимися пятнами вывески магазинов, свет фонарей и цвета светофора. Вроде бы он проскочил на красный свет. Он этого наверняка не знает, но догадывается по нескольким пронзительным гудкам автомобилей в его адрес. – Да пошли вы… – тихо выплевывает он, ни к кому не обращаясь, а лишь для того, чтобы чуть сбить спесь и успокоиться. Особо не помогает. Интересно, а что сейчас может помочь? Бутылка крепкого алкоголя залпом? Пачка сигарет? Крик отчаяния? Как все в точку! Жаль, что все одновременно сделать не получится. Время от времени, выныривая из своих мыслей, он слышит, как разрывается телефон, брошенный несколько минут назад на пассажирское сидение. Пару раз, краем глаза, он даже замечает номера и имена наяривающих ему контактов. Но весьма осознанно не берет трубку. Не потому, что не хочет – а это и вправду так, - но и потому, что боится сказануть лишнего – а он сейчас это может – находясь под властью эмоций. Он выруливает на небольшую улочку, зная, что она поможет ему выиграть время. Как можно выиграть если уже проиграл? Его раздражает, что в голову лезет сильно много ненужной философской бредни и лишь сильнее вдавливает педаль газа в пол. Едва не пролетает нужный поворот, резко ударив по тормозам. Быстро паркуется и, хлопнув дверью рабочего внедорожника – интересно, стекла не вылетели? – чуть ли не бегом направляется к одному из отделений больницы. Боится. Не успеть. Не глядя на дежурную медсестру, а блуждая глазами по сторонам, мыслями – еще дальше, он пытается раздобыть нужную информацию. Получив, быстро направляется в один из коридоров… – Мужчина, халат! – слышит он сквозь пелену вроде бы обращение к себе. … ждать. Тусклый свет в длинном коридоре его несколько отрезвляет и словно забирает часть силы, заставляя его опуститься на одну из мягких скамеек под стеной. Холодная крашенная стена, к которой он прислоняется затылком, помогает собрать хаотичные мысли воедино. Прикрыв глаза, пытается выровнять дыхание, хоть это получается и не сразу – внутри бурлит, кипит буря эмоций, желая выплеснуться наружу. Отчаянно сжимая края скамейки, он борется с этим. И проигрывает. Он подрывается с места и начинает мерять шагами сначала расстояние между стенами напротив, а потом между соседними дверями. Вскоре это ему надоедает – раздражает – и он, показывая свою безысходность, ударяет по ножке лавки и ловит на себе укоризненный взгляд дежурной медсестры, что сидит неподалеку за столом. – Извините, – бросает он, словно виновата во всем треклятая скамья, а ему приходится извиняться за то, чего не делал. Развернувшись на пятках, он обводит изучающим взглядом окно и, подойдя к нему, открывает раму. Шум ночного мегаполиса, который никогда не спит, заполняет больничный коридор вместе с ворвавшимся свежим и влажным после недавнего дождя воздухом, уносящим с собой в городские просторы такой давящий и угнетающий запах лекарств. Сколько так проходит времени он не знает или просто не хочет замечать. Пять минут или два часа – вот сейчас, в ожидании, в самокопании они не играют особой роли. Он проводит языком по внутренней стороне щеки и сжимает пальцами подоконник. Прикрывает глаза. Где-то, кажется в больнице – но утверждать на все сто процентов он сейчас не берется, так как все звуки, все образы смешались воедино – хлопнула дверь и спустя несколько минут послышались приглушенные голоса. Значит, это происходило здесь – в тусклом, пропитавшемся запахами различных лекарств, коридоре. В реальность его возвращает чья-то рука, которую он внезапно чуствует на своем плече, и усталый голос, произносящий поток заученных давным-давно фраз, где, убрав процентов девяносто ненужной – так, по крайней мере, кажется сейчас – информации, можно получить нужную и долгожданную суть. Рассеяно кивнув и, вроде бы – в данный момент он уже и не вспомнит – поблагодарив, он, натянув плотнее халат – можно подумать, что он сейчас его защитит. Отчего? Он и сам не может дать ответ на этот вопрос, но так… правильнее, комфортнее, что ли… Так нужно. И неуверенно – и куда только подевалась вся решительность? – приоткрывает дверь одной из многочисленных в этом блеклом коридоре палат. Задерживается на пороге, не отводя взгляда от единственного в этой комнате пациента – или точнее пациентки – и медленно, словно не в нем совсем недавно бушевало море эмоций, боясь потревожить спящую, делает несколько шагов в глубь палаты. Про себя он отмечает, что ее рыжие волосы сейчас особенно выделяются на фоне белоснежных простыней и ее бледного лица. Ему не привычно видеть ее в таком состоянии. За два года – вечностью кажется сейчас – он видел ее разной: веселой, увлеченной, сосредоточенной, уверенной, сердитой – он долго может перечислять все ее состояния, но такого – безжизненного и болезненного – ни разу. Аккуратно присаживается на край кровати и накрывает ее руку своей, проведя при этом едва ощутимо большим пальцем по внутренней стороне ее суховатой ладони. Он знает наверняка, что все, что произойдет здесь и сейчас останется только в его памяти и памяти окружавших его стен, видевших и так слишком много. - … я ж тебя люблю, дура… Почти неосязаемо касается губами ее руки и быстро, словно опасаясь, что она сейчас проснется, поднимается и идет прочь, задерживаясь у двери и кидая последний взгляд на женщину на койке. А затем тихо, покидает палату, словно его там и не было…