Ксендз

— Ну и долго нам еще здесь ворон считать? — Подождем еще. Хоть кто-то да должен появиться. — А в тюрьме щас ужин. Макароны, — протянул Пингвин. — Слышь, Сивый, у меня скоро бебехи в узлы завяжутся. Пошли назад. — Рот свой закрой. Всем лежать и ждать. Килька смиренно вздохнул и поплотнее укутался в огромный, не по размеру, бушлат, снятый с чужого плеча. День клонился к закату и их шансы на то, что сегодня им удастся хоть чем-то разжиться, стремительно катились к нулю. Сивый посчитал хорошей идеей устроить засаду у перехода с «Агропрома» на «Свалку», но, видимо, сегодня был не их день. В отличии от жирного Пингвина, Килька был не голоден — он привык не видеть еды по нескольку дней, и был способен насытиться даже сухой коркой хлеба. Подумаешь, счастье какое, еда. Килька ненавидел еду, считая ее источником чуть ли не всех на свете бед и несчастий, ведь, если так разобраться, главным для каждого человека что является? Без чего он долго не протянет? Без пресловутого питания организма. Не так важно прибарахлиться и размножиться, как пожрать и попить. Отсюда и вся беда. Если бы его когда-то поставили перед выбором, кем ему родиться, Килька бы не раздумывая стал деревом. Каким-нибудь могучим дубом, или сосной. Питался бы водой и солнечным светом, да сыпал сухими сучьями на всех, кто попытается под него нассать, или вырезать на коре имя пассии. Не то, чтобы он верил, что все живое имеет душу, просто Вовка Килька настолько ненавидел свою жизнь, что был готов быть кем угодно, но только не собой. В свои неполные двадцать он успел повидать столько дерьма, что и не каждому старику за всю жизнь снилось. В детстве Вовка мечтал быть водителем «Скорой помощи», или пожарной машины. Ему всегда нравилось, как они проносятся мимо с сиренами и мигалками, спеша делать людям добро. Он тоже так хотел. Но жизнь не дала ему шанса. В пятнадцать Вовка оказался в колонии для малолетних за кражу еды. Родители были в запое. Младшие хотели кушать и все время ныли, особенно сестричка. Он не мог больше это слушать. Ночью Вовка при помощи лома вскрыл дверь сельского продмага. Много брать не стал, понимая, что это чужое. Думал, что из-за палки колбасы, пары банок консервов и коробки шоколадок никто не станет милицию вызывать. А еще он думал, что его никто не увидел… Как же мелкие тогда обрадовались! Как друг-другу колбасу передавали, откусывая большие куски прямо от палки. Как сгущенкой перемазались, так что пришлось их потом тащить умываться. Сестра хныкала, что вода холодная. А какой должна быть вода из-под колонки в декабре месяце? В самом доме был только подвесной умывальник на кухне, но там спали за столом перепившиеся родители вместе с собутыльниками. К ним соваться себе дороже — могут и огреть чем-нибудь, и пустой бутылкой запустить. Уж лучше на улицу сходить. А в обед к ним приехала милиция. Хозяин магазина предлагал его родителям решить все по-хорошему: всего лишь оплатить стоимость ремонта взломанной двери и украденной еды, да провести с ребенком воспитательную беседу, но был обруган «конченным спекулянтом» и послан по небезызвестному адресу, затаил обиду и повесил на Вовку «всех собак». Оказалось, что со склада целый ящик водки пропал, мешок сахара, пак масла и две коробки килек в томате, и что это тоже его работа. Когда он вернулся после отсидки, брата и сестры больше не было — их забрали в детдом. Мать еле передвигалась — у нее начались какие-то проблемы с ногами, а отец целыми днями таскался по деревне, ища, где-бы наскрести на очередную бутылку гадости. Вовка очень хотел, чтобы у него все было по-другому, но на работу не брали, и вскоре он снова загремел в тюрьму, и опять за кражу продуктов, на этот раз, уже во взрослую. Там он натерпелся по полной, по причине хлипкого телосложения неспособный даже постоять за себя. Но самое ужасное случилось с ним за месяц до выхода на волю: к ним перевели одного матерого урода, который посчитал Кильку прекрасным объектом для издевательств не только в виде битья и словесных оскорблений, но и кое-чего похуже. На свободу Вовка вышел не только с чистой совестью, но и со злобой на весь мир, с омерзением вспоминая даже не боль и унижение, которое он испытал, когда эта мразь насиловала его, предварительно избив, а то, что ни одна из присутствующих в камере тварей за него не заступилась. Кто-то делал вид, что спит, а кто-то еще и советы давал в духе «давай, всади этой сучке еще, ей нравится». После той ночи Килька потерял веру в людей. Он был согласен на что угодно, лишь бы стать нормальным человеком, но жизнь снова решила все за него. Родителей больше не было — отравились «паленкой». Дом забрали за долги и теперь в нем жили совершенно чужие люди. Он провел ночь в лесополосе, свернувшись клубком в какой-то яме, подобно зверю, а утром отправился куда глаза глядят. Глаза привели его на железнодорожную станцию, где за стоячим столиком буфета он безошибочно узнал своих. Ни на что особо не надеясь, он подошел перекинуться парой слов. Знал бы, во что это выльется, сто раз бы подумал. Но в тот момент пойти с Пингвином и Сивым показалось не такой уж плохой идеей. Они сказали, что «едут на заработки в одно кошерное место» и им нужен компаньон. То, что под «компаньоном» они имели ввиду отмычку, Килька узнал, уже оказавшись в Зоне. Он неплохо показал себя в этой роли, сумев продержаться в живых больше месяца, после чего стал полноценным, пусть и самым младшим членом команды, заправлял в которой Сенька, здесь носивший погоняло Сивый, а Ярик Пингвин приходился ему лучшим другом еще со времен их совместной отсидки. Сивый, в свою очередь, подчинялся местному пахану по кличке Кабан, которому они отдавали часть награбленной добычи. Новые приятели хоть и относились к Кильке с некоторым пренебрежением, но откровенной дедовщины не устраивали. В основном его обучением занимался Пингвин, под чутким руководством которого он быстро выучил, чем «трамплин» отличается от «карусели», и почему, если видишь, что воздух колышется, следует обходить это место стороной, желательно, еще и кинув перед собой пару гаек, или, на крайняк, камешков. То, чем они занимались, нельзя было назвать законным даже по здешним меркам. А порядки на этой странной земле были ближе всего к поистине зверскими: либо ты, либо тебя. Благо, Сивый с Пингвином не любили убивать, берясь за автоматы только в самых крайних случаях. На Кильке же лежала обязанность стоящего на стреме, если нужно, разведывающего путь. Также ему «доверялось» доставать из аномалий артефакты и «шмонать» самые грязные трупаки, к которым даже не каждый подойти захочет. Пару раз Килька задумывался о том, чтобы покинуть банду и отправиться в «свободное плавание», но его останавливал страх. Что, если приятели, друзьями он их не считал, обозлятся на него и прикопают по-тихому где-нибудь в этой радиоактивной земле, или, того похуже, бросят в какую-нибудь аномалию, типа «холодца», где он будет долго и мучительно умирать? В том, что они на это способны, Килька не сомневался. — Шухер! Какой-то фраер чешет. Сидевший ближе всех к дороге, Пингвин подобрался и приготовился к броску. Несмотря на грузное телосложение, передвигался он на зависть быстро, с какой-то своей, особенной, грацией. Одиноких путников они предпочитали глушить, а потом оттаскивать в сторонку и забирать все, что найдется ценное. Не слишком гуманно, но зато наверняка, и без риска «мокрухи». Далеко не каждый из промышляющих в этих местах поиском артефактов одиночек пугается при виде оружия. Да и теория о том, что лишь небольшой процент тех, кто держит в руках «огнестрел», способен выстрелить в человека, в этих краях не работает. Случалось, и не раз, когда с виду совсем заморыши давали отпор двум-трем, а то и пяти нападавшим, нисколько не боясь последствий. По крайней мере, так Сивый с Пингвином оправдывали свой метод работы. И Килька нисколько их за это не осуждал. Ему вообще было плевать на всех этих людей. В каждом, даже в Сеньке с Яриком, Вовка видел урода и трусливую мразь, следящую только за сохранностью собственной шкуры. Так почему же он должен проявлять благородство? Он нужен им только пока выгоден. Они нужны ему по той же причине. Пределом его мечтаний было найти артефакт подороже и свалить отсюда подальше, начхав на них обоих, а заодно, и на банду. Вряд ли такую мелкую рыбу, как он, кто-то станет разыскивать. На следующий день уже и не вспомнят… Теперь и Килька видел из своего укрытия приближавшегося сталкера. Причем, он не шел, а бежал со всей скоростью, на которую был способен. На бегу он пытался реанимировать «словивший клина» «калаш», нервно дергая затвор, и панически оглядывался назад. Таких огромных песьих стай Килька еще не видел. Особей двенадцать, или больше. Слепыши загоняли сталкера, как оленя, и его единственным шансом остаться в живых было дотянуть до фабрики «Агропром», где можно взобраться по пожарной лестнице на крышу и переждать. Пингвин, завидя опасность, не разгибаясь рванул вверх по холму, за ним устремился Сивый. Но было поздно. Все произошло буквально за несколько мгновений. В раже бешеной гонки сталкер не разглядел притаившуюся прямо посреди дороги «воронку» и влетел в нее на полной скорости. Псы брызнули врассыпную и заметались вокруг, оглашая окрестности лаем и визгом. Один из них учуял застывшего каменным истуканом Пингвина и с рыком устремился к нему, призывая своих сородичей к охоте на новую добычу. Ярик с матом рванул еще быстрее, успев на развороте полоснуть очередью слишком внимательную псину, но стаю было уже не остановить. Сивый принялся палить по собакам, успев убить трех, прежде чем первая повисла у него на руке. Услышав крик друга, Пингвин обернулся и бросился назад, пытаясь на бегу отстреливать окруживших Сеньку плотным кольцом слепышей, в основном промахиваясь из-за страха его задеть. — Килька, мля! Помоги! Отстрелянный магазин упал на траву. Через секунду его место занял новый. Собачий визг смешался с криками разрываемого заживо Сеньки и отчаянными воплями Ярика. От какофонии голосов, сопровождаемой частыми автоматными выстрелами, Килька растерялся и впал в ступор. Покончив с Сивым, псы устремились к Пингвину. Только тогда до Вовки наконец дошло, что происходит, но вместо того, чтобы выхватить пистолет и броситься на помощь, он вскочил и рванул прямиком к фабрике. Ему вслед понеслись смутно различимые среди лая и визга угрозы и проклятия. Две псины отбились от стаи и погнались за ним. Килька даже не попытался отстреливаться, только ускорился до предела, ничего не слыша, кроме свиста ветра в собственных ушах. Каким-то чудом ему удалось проскочить, задев лишь по краю еще одну «воронку» и перепрыгнуть космы раскинувшихся в траве «ржавых волос». Позади раздался визг — один из слепышей, по-видимому, оказался не столь удачлив. Рядом с рельсами ползал на карачках человек в синем комбезе наемника. Он так увлекся поиском блуждавшего артефакта, что не сразу обратил внимание на шум за холмом - его заглушили треск и гудение аномалий вперемешку с попискиванием детектора. Долго бежать на предельной для себя скорости Вовка оказался не в состоянии. Изнутри как будто «наждачкой» терли, он задыхался от недостатка воздуха, перед глазами плясало и застилало мутной пеленой. Про себя он с ужасом отметил, что до фабрики не дотянет. Преследовавшая псина поднажала и вцепилась ему в икру. От боли он впал в панику, впрочем, что его и спасло, и ухватил слепыша за ухо, пытаясь его оторвать: — Пусти, сука! Пошла на х…! Такой наглости слепыш не ожидал и на миг разжал челюсти. Килька рванул из последних сил, но не к воротам, а к тому человеку, даже не подумав о том, что его и самого могут пристрелить за милую душу, приняв отчаянье за агрессию. — Па… — он судорожно сглотнул, хапнул воздуха и попытался выдохнуть следующий слог, — ма… Наемник обернулся и тут же легко поднялся на ноги, разворачиваясь, будто пружина. Висевший за спиной дробовик описал в воздухе дугу, обернувшись вокруг тела мужчины, и лег в руки, словно примагниченный. Третий слог Кильке так и не удалось произнести. По инерции он чуть не влетел в сделавшего шаг навстречу наемника и тут же отлетел в сторону, отброшенный мощным ударом приклада в живот. Еще не долетев до земли, ослепший и задохнувшийся от боли, он услышал оглушительный выстрел и отчаянный собачий визг…