Always wrong

Алкоголь в тот вечер развязал Михе язык. Казалось, что теперь, когда Роберт облажался, он просто ликовал. Будто долгое время ждал, когда же это произойдет. Если честно, в этом не было ничего удивительного. Сколько я знал Мишу, он был таким всегда. Когда Роберт появился в коллективе, Миха сразу начал с ним борьбу за лидерство. Он же всегда исподтишка мешал ему и провоцировал нас на ссоры. Именно от Миши исходили весь скепсис и критика: будь то материал, стиль, или даже манера исполнения — он всегда оставался недоволен. Я все время пытался этого в упор не замечать, но больше уже не мог. Теперь мне хотелось стереть с михиного лица ухмылку. Сначала мы ругались друг на друга и оскорбляли, а потом в ход пошли кулаки. Когда я уже припирал Миху к пыльной стенке кабака и был готов ударить, Матвей нас разнял. — Рехнулись оба? — оттащил он меня от Миши за локоть, — Вдруг щас милиция? Матвей был крупнее и сильнее меня, поэтому от его рывка я попятился назад. Несколько секунд мне понадобилось, чтоб крепко встать на ноги и выпрямиться — выпитая водка, которой было куда больше ста грамм, заставила о себе знать. — Ладно, — я поднял глаза и смерил Миху презрительным взглядом, — хер с тобой. Бросай нас, если тебе надо. Не думай только, что ты дохуя особенный, и мы не сможем найти тебе замену. Это была точка. Миха в ответ лишь молча оскалился. Я ушел прочь. Мне казалось, что сзади меня продолжается возня уже между Мишей и Матвеем, но я не оборачивался, а только быстрым шагом шел в сторону своей улицы. Сумерки сгущались, и город, погружаясь во тьму, начинал казаться грязным. Мимо стали проезжать машины, поднимая в воздух тошнотворный след выхлопного газа. Я проходил мимо людей, спешащих домой после рабочей смены, а те, казалось, не обращали никакого внимания на меня — пьяного подростка. По пути я снова наткнулся на пивной ларек. Мне было всё равно, что скажет мать, когда увидит меня на пороге с бутылкой, ведь дома у нас никогда не было алкоголя. Все, чем были заняты мои мысли — это побыстрее забыться и закончить этот сумбурный вечер. Как я возвращался домой, и как разговаривал с семьёй и объяснялся перед ними, я помнил плохо, лишь то, что заперся в своей комнате, где и приложился к бутылке. Она же, видимо, после этого отправила меня в нокаут. Первым человеком, которого я встретил с утра, был отчим. Он застал меня на кухне, жадно хлебающего из-за сушняка проточную воду прямо из-под крана, стоя босяком на линолеуме, в нижнем белье. — Ты совсем как папаша, — бросил отчим с брезгливостью, — шляешься неизвестно где, пьешь всякое пойло. Лучше бы делом занимался. Я проглотил обиду на него, но ничего не ответил. Знал ведь и так, что отчим, на самом деле, был прав насчёт меня. Прошло три дня полных затишья. Предатель Миша все это время трусливо пропадал с радаров, и я был только рад этому. Меньше всего мне хотелось, чтобы он вдруг приполз к нам с извинениями. Да и волновало меня совсем другое — вместе с Михой на связь не выходил и Роберт. С того вечера он ни разу не дал о себе знать. Ни звонка: ни в дверь, ни по телефону. Когда я сам решил постучать, то в дверях квартиры, вместо Роберта, я увидел его мать, она оглядела меня непривычно строгим взглядом, с которым никогда ещё меня не встречала. — Роберту нездоровится, — в голосе ее чувствовалась усталость, но в то же время и раздражение, — Пусть сидит дома. Ему не надо сейчас никого видеть. — И он серьезно болен? — я чувствовал, что и сам говорю довольно резко. Вопрос вырвался сам собой, и в нем не было никакого смысла, но ничего другого в голову не пришло. Где-то из глубины квартиры я услышал и голос отца Роберта — тот что-то сердито бормотал, но я не различил и слова. — Лучше будет, если ты уйдешь, — сказала мне женщина сухо. — Видишь, что он вытворяет? Рвет все в клочья. Ты хочешь его окончательно расшатать? Не успел я ещё хоть что-то сказать, как дверь со скрипом закрылась прямо передо мной. Родители Роберта, похоже, не хотели, чтобы я лез в его дела, даже несмотря на то, что я был его другом. Может, они считают меня виноватыми в его состоянии? С некой обидой на них я покинул подъезд и углубился в размышления. Вообще видеть Роберта мрачным и поддавленным было обычным делом, как и всегда слышать в ответ его тихое «я в порядке», но сейчас внутри него будто что-то оборвалось. Вдруг в один из таких срывов, что произошел в кабаке, Роберт пытался наложить на себя руки? Вот что напугало меня по-настоящему. Я отказывался думать, что мой друг — потенциальный самоубийца, и гнал эту мысль прочь, но никак не мог выкинуть её из головы. Что же с ним твориться? Я бы знал. Вот если бы в тот вечер мне хватило смелости, я бы рванул за Робертом следом и обязательно с ним поговорил. Или сейчас — настоял бы, чтобы его мать меня впустила. Но, конечно, это бы не произошло. Откровенные разговоры между нами были редкостью — я не тот человек, кто умел бы их начинать, и Роберт никогда особо не стремился распахивать передо мной душу. В тот же день я случайно встретил на улице Машу — она выходила из магазина. Нас с ней с трудом можно было назвать друзьями, но сегодня, увидев ее, я не раздумывая ускорил шаг. Ведь она с Робертом очень близка, и наверняка была должна знать, что с ним не так. Вблизи Маша выглядела будто опечаленной, то ли просто слишком погруженной в собственные мысли. Иногда, честно говоря, она напоминала мне самого Роберта — так же меланхолично смотрела по сторонам, теребила края куртки и нервно покусывала губы. Зато рядом с Робертом она всегда преображалась — становилась оживленной и милой. Всего на секунду во мне мелькнула мысль: а что если накануне выступления между ними что-то произошло? Может, ссора? Это могло бы объяснить поведение Роберта. Но сейчас это лишь предположение. Необходимо было начать разговор. — Привет, — с некой опаской, я обратился к девушке своего друга. Она остановилась передо мной и подняла глаза. Я услышал в ответ приветствие. Маша не улыбалась, — Мы можем поговорить? — Да, конечно, — она будто избегала моего взгляда, — О чем? — О Роберте. Он в последнее время слишком странный и закрытый, — проглотив слюну, заговорил я, — Вы ведь доверяете друг другу, да? В тот вечер Роберт, кажется, к тебе приходил. Ты можешь сказать, что у него на уме? — Роберт, он… Подожди. — Маша посмотрела на меня сначала недоуменно, а потом сжала челюсти, — Ты имеешь ввиду субботу, когда вы играли в пивной? Он не мог прийти ко мне, о чем ты? Меня не было дома все выходные. Теперь уже и я глядел на нее недоуменно, и хлопнул себя по лбу. Ну конечно! Из-за алкоголя в моей голове была полная каша, и я напрочь забыл, как Роберт сам же накануне выступления и рассказывал мне о том, что Маша уезжает. Забыл и то, как он был расстроен, что она не увидит нашей игры. Может, это и стало для Роберта последней каплей до срыва? Хотя… — А что-то случилось? — в ответ на мое долгое молчание Маша вновь подала голос. — Да, случилось, — выпрямился я и рассказал ей в деталях обо всем, как прошло выступление, и как Роберт выбежал из зала, и что было потом. Я говорил, а Маша заламывала пальцы и смотрела куда-то вниз, себе по ноги. В конце концов я закончил рассказывать, а она просто тяжело вздохнула: — Роберт уже давно такой… Нервный и расшатанный. Порезы появились ещё зимой. Тогда у него лучше получалось их скрывать, но я все равно видела. А он упорно делал вид, что все в порядке, — Машин голос неожиданно задрожал, и я даже испугался, что она может заплакать. Несмотря на это она все говорила и говорила, — А однажды Роберт обмолвился, что уже просто не выдерживает всего, что с ним происходит, и всего, что от него требуют. — Что именно ты имеешь ввиду? — я перебил ее и, нервно хлопнув себя по карману брюк, нащупал пачку сигарет, из которой выудил случайно две штуки вместо одной, а потом поднял взгляд на Машу и выдал: — Куришь? Девушка отрицательно мотнула головой. Я чиркнул спичками, и поджег сигарету. Маша тем временем опять продолжила: — Он запутался. Чем дальше, тем ему тяжелее понять, что правильно, а что нет. Во что верить, и кем быть. У него на душе какой-то ад. Роберт говорит, что давно чувствует себя лишним. Среди нас и вообще в мире, и что лучше бы ему исчезнуть, — Маша вдруг запнулась, и ее голос стал слабее, — Поэтому он пытается себя уничтожить. Когда не спит по ночам, накручивает себя, и даже когда играет на своей гитаре – до изнеможения и пока пальцы не сотрутся в кровь… Видеть его таким просто невыносимо! Похоже что я оказался прав — со своей девушкой Роберт был открыт больше чем с кем либо. И если его состояние, без преувеличения, действительно такое, как она описывает, то дело дрянь. Что если однажды он не остановится, и тогда его не станет? Эта страшная мысль теперь показалась мне такой реальной, что я вздрогнул. А вместе с тем и вспомнились слова Михи, о том, что Роб сумасшедший. Как же не хотелось ему верить. Я повернул голову к Маше и неожиданно для самого себя, прямо «в лоб», выдал: — А как ты думаешь, он может рано или поздно оказаться в психушке? Девушка секунду посмотрела на меня взглядом полным растерянности, а потом тут же нахмурилась, и я понял, что возможно задел ее вопросом. — Роберту не место в психушке. Его просто сломают там своими методами, — горько сказала она, — И он не сумасшедший. Просто уязвимый и ранимый, как и все творческие люди. Роберт нуждается в поддержке и признании, но не верит, что вообще когда-нибудь найдет своего слушателя. Ему кажется, будто все вокруг желают ему только навредить. Но это не так. — Я с ним в одной группе играю, и понимаю это, как никто другой, — стряхнув пепел с сигареты куда-то вбок, я попытался усмехнуться, — Роберт многое воспринимает в штыки, из-за этого с ним бывает сложно… Вот уже басист от нас ушел. Но это ничего, когда-нибудь у нас будут и слушатели, и концерты. И Роберт поймет, что заслужил это. И может, это сделает его счастливее… Незаметно мы с Машей дошли до угла, где начиналась развилка — мне нужно было поворачивать на свою улицу, а ей идти к дому. После нашего разговора девушка теперь казалась мне выжатой, как лимон. И я понимал почему. Она говорила о Роберте с таким искренним неравнодушием и трепетом, что мне даже было ее жаль. Я затормозил, и мы с Машей попрощались: — Ладно, спасибо за то, что мы поговорили, — сказал я, — Удачи тебе. И Роберту тоже, она ему пригодится