Always wrong

С тех пор, как нашу группу разогнали, наступило настоящее уныние. Словно вместе с возможностью играть музыку, которая была нам так важна, мы потеряли и вкус к жизни. От сильной скуки я с головой погрузился в учебники, ведь в любом случае близилась сессия. Матвей и Роберт все ещё пытались достучаться до декана, но тщетно. И вскоре они перестали появляться на парах. То ли в знак протеста, то ли из-за безразличия. Я не видел их около недели, а тем временем активизировался журналистский кружок, который выпускал газету для нашего факультета. Однажды утром, когда я курил возле корпуса, ко мне подошёл Миша. Он сунул мне в руки тонкую свёрнутую газету, и я нехотя ее развернул. — Смотри и читай, — Миша со злостью ткнул пальцем в хлипкую бумагу. Я пробежался глазами по странице, и заметил внизу короткую статью с критикой нашего ансамбля. В ней говорилось ровно тоже самое, что сказал нам декан с самого начала, но несколько иными словами. Называлась она «Студенты, возомнившие себя музыкальными талантами, поддались влиянию западных ценностей». — Сволочи, — мне вдруг захотелось тут же прожечь газету насквозь, но вместо этого я случайно выронил тлеющую сигарету из руки, — Им что заняться нечем? Мы чувствовали сильную злость. На институт, на деканат, на гнилое окружение, в котором мы оказались. Раньше эта злость так или иначе выходила через творчество, которым мы занимались. А сейчас эту возможность у нас отняли. Прошло ещё некоторое время, и стало ясно, что возвращать наше место для репетиций руководство не собирается, даже в следующем году. Об этом нам, грустно покачав головой, поведал один старшекурсник, что был на нашей стороне. — До вас этот старикан не один ансамбль выкурил, — сказал он, — А будете стоять на своем, то найдет вам причину для отчисления. Как бы я хотел, чтобы он наконец-то одумался…

***

Когда в институте начались каникулы, мы, вместо того, чтобы радоваться наступившему отдыху, чувствовали себя подавленными. Я стал меньше выходить на улицу, и больше курить. Если раньше я это делал между парами в институте, то сейчас я стал курить прямо в своей комнате дома. Я открывал форточку, садился на кровать и закуривал. На фоне тихо играла бобина с нашими многострадальными «Лесом», «Секретами», «Ночью» и другими вещами, что мы успели воплотить. Этого всего могло бы хватить на альбом — иногда проскакивало у меня в голове. Глупые мечты. Напротив моей кровати стоял большой лакированный шкаф, на двери которого висел блеклый постер с Дэвидом Боуи. Это Роберт подарил мне его вместе с журналом, который его брат раздобыл для него где-то в Москве. — Отец грозился порвать это, — сказал он, — так что пусть хранится у тебя. Мы тогда ещё были совсем школьниками. Затягиваясь я глядел на старый постер и думал о том, насколько же странно устроен этот мир. Наши музыкальные кумиры словно существуют на другой стороне бытия. Настоящая жизнь была где-то далеко, но точно не здесь. Талантливые люди здесь никому не нужны — их выбрасывают на помойку, оставляя место винтикам для системы. Ни мне, ни Роберту, ни Михе с Матвеем нет смысла продолжать, верно? Руки отвыкали от инструментов. Вскоре я стал находить в себе силы видеться с друзьями. Мы, от нечего делать, слонялись по нашему тихому депрессивному городку, останавливаясь у пивных ларьков. Как-то раз ноги понесли нас в местный кабак, где была небольшая сцена. Мы решили, что терять нам нечего, и договорились с заведующим, выступать здесь по вечерам. Заведующий был мужиком недалёким, и его совершено не волновал наш репертуар. По началу нас это обрадовало, но ненадолго. Кабак. Это было довольно неприятное место, не отличающееся популярностью, но мне, к сожалению, уже хорошо знакомое. Когда-то, будучи ещё пятнадцатилетним подростком, я забирал отсюда своего пьяницу-отца. Помню, как его собутыльники орали матом в мой адрес, когда я выводил его. Как мы возвращались домой на такси, а дома нас ждала заплаканная мать... В день нашего первого выступления в кабаке было непривычно многолюдно. Матвей долго возился в подсобном помещении, в поисках подходящей гитары. Я нервничал и для храбрости, тайком выпил сто грамм водки. Когда Матвей принес электрогитару (она была очень похожа на ту, что хранилась в инвентаре нашего институтского актового зала), Роберт взял её в руки и встал в полный рост. — Ты исхудал чувак, — бросил я, вдруг заметив, как висит на нем рубашка, которая ещё пару месяцев назад была ему как раз, — С тобой точно все нормально? — Нормально, — в глазах Роберта блестел безумный огонек. Он провел рукой по волосам, взлохмачивая их. — Как знаешь. Мы не слишком многого ожидали от «концерта» для сорокалетних пьяниц-люмпенов, поэтому готовились к худшему. И, в общем, это «худшее» случилось. Мы играли наши песни, а нас освистывали: — Сопляки! — Козлодёры! — Шпана! — Кто так играет!? — И о чем эта песня по вашему?! Наше выступление кончилось стремительно. Я услышал грохот и писк — это Роберт перекинул стойку с микрофоном. Из глубины зала кто-то пьяно хохотнул, а я вполголоса выругался и привстал. Миха тоже спохватился, подошёл к Роберту и стал трясти его за плечи, попутно уводя со сцены. — Какого хера? — достаточно громко сказал он ему, — Ты чего творишь, а? Роберт вместо ответа просто растерянно смотрел себе под ноги. У него заметно подкашивались колени. — Да отъебись от него блять! — я уже подорвался и последовал за ними. Мы вышли на улицу через черный ход. В воздухе уже чувствовалась вечерняя свежесть, на смену летней духоте. Я достал пачку сигарет. Надо было перевести дух после неудачного дебюта. Рядом со мной на крыльцо присел Роберт. Он выглядел побледневшим, и смотрел куда-то перед собой. Мы долго молчали, я выкурил сигарету. К счастью, рядом не было людей. — Что с тобой произошло? — я нарушил тишину и ткнул Роберта в плечо, но он не отреагировал должным образом. Тогда я немного помахал рукой у него перед лицом, — Чего ты так распсиховался? Там, на сцене. Ты можешь сказать? Неожиданно Роберт громко выдохнул и обхватил голову руками. — Потому что я так больше не могу! — с яростью выкрикнул он и опустил лицо вниз. Рукава его рубашки чуть задрались, обнажая запястья, на которых краснели тонкие царапины. Черт… Роберт что — резался? Действительно, у него на руках были неглубокие порезы, будто от бритвы. Я вздрогнул и резко отвёл взгляд. Еще пару дней назад этих отметин точно не было… Когда это он успел? Я чувствовал напряжение, исходящее от Роберта, и оно передалось мне. — Они все, все до единого, только и ждут этого, — голос Роберта дрогнул, — Как я оступлюсь, сломаюсь. И им это нравится, блять! — Успокойся, — вдруг рявкнул я ему в ответ, и в ту же секунду сам осекся. Мне показалось, что мой резкий голос вернул Роберта к реальности. Он замешкался пытаясь опустить рукава, а его взгляд забегал туда-сюда. — Слышишь меня? — повторил я и прикоснулся к его плечу. Роберт вздрогнул и кивнул. А потом — еще раз. Мне показалось, что теперь он смотрит на меня совершенно осмысленно. В уголках его глаз, мне показалось, заблестели слёзы. — Мне... мне пора уходить, — вдруг забормотал он, заикаясь, и убрал мою руку, — Маша ждёт меня у себя... Я посмотрел на него с недоверием. Он выглядел хреново, и меня брали сомнения, что он вообще дойдет до дома подруги. Но в одном Роберт был прав — нам стоило разойтись. Неизвестно, кто из прохожих мог слышать его истерику, и что подумать. Так что мы позволили ему уйти. Когда же Роберт скрылся из виду, я повернулся к Матвею и Михе. Последний был подвыпивший, и выглядел донельзя раздраженно. — Он сумасшедший. Больной. Всё. — Устало выдохнул Миша, и покрутил пальцем у виска, — Ты... ты видел его руки? Я молча кивнул, совершенно не зная, что сказать и потянулся за новой сигаретой. Я переглянулся с Матвеем, он тоже не горел желанием говорить — Что это за херня, которую он устроил? — продолжил Миха, — И это ведь не впервой, да? Только теперь мы ещё и опозорились! — На его месте ты бы тоже стойкой швыряться начал, — неуверенно забормотал Матвей в защиту Роберта, — В него плевались там, а это его песни. — А вот и правильно, — вскипел вдруг Миша, и я машинально отступил от него на полшага. Мне хотелось открыть рот и тоже сказать что-то в ответ, но он продолжил, даже не глядя на меня, — Такие дерьмовые партии играть, да, конечно засмеют. Черт побери, конечно эти люмпины правы насчёт нас! Что мы бездарности. Краски сгущались. Теперь уже и Миха начал терять самообладание. — К чему ты клонишь? — нахмурился я и пыхнул сигаретой. — А к тому, что Роберт не единственный, кого все достало. Эта группа, даже названия не имеет, а уже обречена. Этот концерт отлично все показал. Жаль, что вы не понимаете, — мишин голос стал немного тише, — Нравится играться в "рок-музыкантов" и лабать этот примитивный бред? Хорошо! Только без меня. — Ты собираешься уйти? — я чуть не задохнулся. Гнев на приятеля внезапно ослепил меня, — Ты бросаешь нас? — Уйду, — отрезал Миха — Но только Роберту вы об этом скажете сами... — он коротко усмехнулся, — Не хочу, чтобы он потом вскрылся при мне.