Always wrong

Я сидел на лавочке в безлюдном сквере, прикуривая сигарету. Вечерело, стояла хорошая весенняя погода. Занятия в институте давно закончились, я был уставший, но отчего-то совсем не хотелось идти домой. Все мои мысли были о завтрашнем выступлении. Я совсем задумался, глядя в одну точку, тогда мимо меня кто-то прошёл. Я поднял глаза — парень уже отдалялся от меня быстрым шагом. У него были взъерошенные волосы и куртка из кожзама. Я узнал Семёна — только он один в нашем районе, кто щеголял в таком виде. — Эй! — окликнул его я, но ответа не последовало. Семён никогда не здоровался со мной, хотя мы знали друг друга ещё со школьной скамьи. Странным и диковатым он был. Каким-то слишком тихим и скрытным по своему характеру, но все же привлекающим к себе внимание.

***

Я помню, как в восьмом классе, примерно 5 лет назад, Семён впервые пришел в школу с «панковской» шевелюрой. Его тогда с позором выгнали из комсомола, но обстричь себя налысо он не дался. И хотя наш класс после того слушая демонстративно перестал с Семёном разговаривать (не то чтобы с ним общались и до этого), где-то в глубине души мы начали его уважать. Никому бы из нас не хватило смелости выкинуть что-то подобное. Особенно Семёна зауважал один мой приятель, которого звали Роберт. Он тогда был совсем новеньким в нашей школе, и никого не знал. И отчего-то ему, непримечательному пареньку с коротко стриженными волосами, и всегда выглаженными брюками, показалось, что подружиться с Семёном будет хорошей идеей. Хотя я его отговаривал. Мол, мутный он, и все такое. Сейчас же, оглядываясь назад, я понимаю, что они оба были не от мира сего — оба какие-то загадочные. Но если Семён казался мне скорее отталкивающим типом, то другое дело Роберт — с ним я нашел общий язык ещё с момента знакомства. Было время, что я даже был частым гостем у него дома. Роберт жил в многодетной семье и, что странно, с очень набожными родителями. Это выглядело диковато в нашем городке, где даже церкви не было. И я старался из-за всех сил делать вид, что не замечаю ни иконок в их гостиной, ни Библию в затасканном переплете, что стояла там же на полке. Мы никогда не говорили об этом с Робертом, но я догадывался, что атмосфера в собственном доме давила на него. Здесь у него не было своего личного пространства (как я понял, он делил комнату с младшей сестрой), ни мнения — оно терялось среди голосов его многочисленной родни. А в компании родителей он иногда и вовсе становился каким-то, то-ли скованным, то-ли нервным. Единственной, наверное, отрадой в этом балагане для Роберта была музыка. Он в ней буквально растворялся и преображался. Кстати, квартира его была завалена всяческими пластинками и кассетами рок-исполнителей. И честно, я понятия не имею, откуда он столько взял. — А это все твоё? — поинтересовался я, впервые увидев, как мой друг достает из ящика охапку аудиокассет и раскладывает на столе. В глазах его при этом сиял странный огонёк. Какая-то совершенно детская радость, не присущая ему совсем. И куда делся его вечно потухший взгляд, направленный в пол? Я кашлянул, — Роберт? — А? Это не только мои, тут в основном брата с сестрой,— Роберт быстро закивал и тут же сунул мне в руки кассету «Битлов», — Мой брат… знает о рок-музыке буквально всё! — А родители не ругаются? — осторожно спросил я, — Рок разве не «от дьявола» или вроде того? Роберт, кажется, слегка напрягся и втянул шею. — А они смирились. Ну, знаешь… музыка это всяко лучше, чем в подворотне пить-курить. С тех пор мы с Робертом нередко сидели у магнитофона до самого вечера, слушая затертые записи, одну за другой. Он спрашивал у меня мнение про тот или иной альбом — мы живо это обсуждали. Насущные, повседневные проблемы, комсомольский долг — в такие моменты они ставали ничем. А музыка наоборот — казалось, она была для нас воздухом. Или даже другой реальностью, где никто не затыкал тебе рот, и не пытался изменить тебя… Вскоре прошла весна, а вместе с ней осталась позади средняя школа. И наш класс в честь этого события решил отправиться к озеру, на пикник. Погода в один из первых дней лета была хорошая, солнце припекало. Мы стояли у ворот школы в ожидании автобуса, а я, переминаясь с ноги на ногу, ждал Роберта. И вот он появился. Я вскинул на него удивленный взгляд — у него за спиной был гитарный чехол. Наверное, это была та самая гитара, что всегда висела у него дома, но мы почему-то никогда к ней не прикасались — Роберт говорил, что это сестры. — Привет, — сказал мне Роберт и протянул руку для рукопожатия, — Ты Семёна не видел? Я слышал, что он заболел. Я оглядел одноклассников, щурясь от слишком яркого солнца, и Семёна среди них я не нашел. Где-то в глубине души я чувствовал, что это к лучшему. — Нет, не видел, — качнул я головой, а после уставился на Роберта, — А ты чего никогда мне не рассказывал, что на гитаре играешь, а?! — Да как-то не сложилось, — мой друг криво усмехнулся и пожал плечами, — И позориться не хотел. А щас думаю, а почему бы не блеснуть? Позориться… Роберт вновь спрятался под маской застенчивого интроверта. Я в ответ лишь хмыкнул. Через некоторое время наш класс отправился на пикник. Некоторых ребят укачало в автобусе, поэтому все мы не могли дождаться, пока окажемся на свежем воздухе. Когда же мы приехали, расположились у озера, достали пледы и еду, Роберт стал расчехлять гитару. Я внимательно следил за каждым его движением. И вот он заиграл. Все наши одноклассники повернулись в нашу сторону. Я же заулыбался — узнал в игре Роберта песню из альбома Дэвида Боуи. На акустике она звучала иначе, но была чертовски узнаваема. Роберт играл хорошо, сосредоточено, но не поднимая на нас глаза. Остальные ребята смотрели на него с восхищением и уважением. Им нравилась его игра. Когда же Роберт сыграл последние аккорды, и закончил песню, я в изумлении спросил: — И давно, черт возьми, ты занимаешься этим? — Со второго класса, — Роберт не отрывал взгляда от потёртого грифа своей не самой новой гитары, — Хреново, да? — Что? Издеваешься? — я в упор не понимал, почему он скрывал свое хорошее умение играть. Раньше я думал, что он умеет только слушать, а оказалось… Роберт хотел было открыть рот, чтобы что-то сказать, но тут к нему подошла наша одноклассница Маша — мы с парнями давно уже решили, что она одна из самых красивых девушек в нашей параллели. — Я и не знала, что ты играешь на гитаре, Коваленко, — обратилась она к Роберту. Ее голос тоже звучал несколько робко, — Мне очень понравилось. — А, да? — Роберт, кажется, в эту же секунду покраснел, побледнел и даже позеленел от того, что Машка с ним заговорила, — Ну, знаешь, я старался. Между этими двумя возникло чертовски неловкое молчание. Настолько неловкое, что я не мог на это смотреть, и громко кашлянул, чтобы выдернуть Роберта из разговора. Мы отошли немного в сторону озера. — Лёнь, а она нравится мне, — тихо сказал Роберт, — С того самого момента, как я перевелся к вам в школу. А она ко мне по фамилии… — Я уж заметил, — вздохнул я, — Но если ты не успокоишься, нормального разговора не выйдет никогда, уж точно. Пока проветрись. — Да, пожалуй, — Роберт отвернулся и плюхнулся на песок у берега. Гитара все ещё была у него в руках, и он стал перебирать струны. — Кстати, ты ведь реально круто играешь, — я присел рядом с Робертом. Хотелось отвлечь его, — Тебе бы в наш школьный ансамбль записаться. Ты ведь идёшь в девятый класс? — Иду, конечно… Ансамбль? — он задумчиво хмыкнул, — В прошлой школе я состоял в музыкальном ансамбле тоже. Мне даже родители обещали подарить на 15-летие собственную гитару, чтобы я дома репетировал. — Круто же, — усмехнулся я, а потом опустил глаза на старую гитару в руках Роберта, — Но так и не подарили, как я понимаю? Мой друг немного помолчал, а потом продолжил: — Я кое-что натворил, и мне сказали забыть об этом. Даже пластинки отобрали на время. Но хорошо, Рома выторговал у родителей обратно, и мне втихаря отдал, — я несколько удивленно посмотрел на Роберта, а он, будто стыдливо, поджал губы. — Почему твои родители такие жестокие? — я понизил голос до шёпота, — Это из-за их веры, да? — И да, и нет, — Роберт выдохнул и уставился вниз на песок, — Ладно, не важно… А насчёт твоего предложения с ансамблем, я на каникулах подумаю, хорошо? — он криво улыбнулся, — Это… было бы здорово. Я обернулся, глянул на наш класс, что развлекался в стороне, и встал с песка. Роберт же вставать и идти за мной следом не спешил. — А ты собираешься с Ней говорить? — напомнил я ему про девушку, — Или, может, ещё что-нибудь нам сыграть? — Потом, — Роберт дёрнул плечами, — Я хочу ещё немного один тут посидеть. Мне кажется, что я наговорил много лишнего, и мне надо это обдумать. — Как знаешь, — я понимающе кивнул, и отошёл от него. Во время летних каникул мы с Робертом продолжали наше общение. Теперь я вытягивал его в любимый сквер, чтобы он играл там, и звал своих друзей из ансамбля — Миху и Матвея, смотреть на его игру. Ребята хвалили Роберта и обещали в сентябре принять в нашу компанию. — А может, споешь нам разок под гитару? — обратился к нему как-то Матвей, — Нам нужен вокалист как раз. Мы уже пятерых человек опросили! И никого не нашли. Роберт же на это предложение вдруг взбунтовался: — Исключено! — он картинно сложил руки на груди, — Я тот ещё козлодёр, между прочим! Где-то в середине лета родители заставили меня поехать в пионерский лагерь на месяц. Когда же в августе я вернулся, я тут же побежал в сквер. Вообще это место мне давно сильно полюбилось. Из-за спокойствия, немноголюдности и того, что там практически никогда не бывает гопников. В общем, там, в беседке, где мы с ребятами всегда собирались, я ещё издалека увидел любопытную картину: в углу лежала знакомая мне гитара Роберта. Сам же Роберт сидел на лавочке, рядом с Машей. Они ворковали и целовались. — Ну здрасте, я, видимо, пропустил что-то во время своего отсутствия? — сказал я, когда подошёл ближе. Парочка дернулась и отпрянула друг от друга. Теперь они выглядели неловко, прямо как в тот день на озере. Вместе с тем, на лицах читалось недовольство — мое вторжение было не в тему. Девушка Роберта с немым вопросом приподняла бровь. Ее щеки раскраснелись, и трудно было понять, то ли она нервничает, то ли злится. — Мы просто разговаривали, — забормотала вдруг она. Звучало неубедительно, учитывая, что я отчётливо видел, как рука Роберта ещё секунду назад касалась её плеча. Впрочем, осуждать никого из них я совсем не хотел. — Сука ты, Лёня! — шикнул на меня Роберт, — Не подкрадывайся. — Ладно тебе, не злись. Ты знал, что я приеду сегодня, — ухмыльнулся я, — Кстати это… я рад за вас. Ну, что вы вместе, и все такое. — Ага, — Роберт вздохнул и отвёл глаза куда-то в сторону, словно его взгляд привлекли деревья позади мне, — Кстати. Я принял решение насчёт вашего школьного ансамбля. — И что же? — я вытянул шею. — Если вам так хочется, чтобы я был вокалистом – то пусть! Хуже не будет, я уверен! Я обрадовался, но отчего-то рассмеялся ему в ответ. Роберт был тогда в чем-то прав. Ведь в действительности наша «группа» в то время на ладан дышала. С появлением Роберта же у нас стала получаться нормальная музыка. Вскоре мы негласно выбрали его лидером коллектива. За закрытыми дверями актового зала мы теперь вытворяли каверы на Боуи, Ролингов, ДипПерпл… жаль только, к школьным концертам приходилось учить и играть только лишь какую-то идеологическую чепуху, чтобы директор не расформировал кружок. Мы были не в восторге петь про «весну-комсомол», особенно Роберт — он просто изнемогал, но делать было нечего.

***

Время пролетело незаметно, мы закончили школу, но как ни странно, деятельность группы никто не хотел сворачивать. Так что мы продолжили играть вместе, но уже при институте в Свердловске, куда я поступил. Здесь мы хотели, чтобы наш потенциал полностью раскрылся. Больше нам не хотелось быть кавер-музыкантами, поэтому мы стали думать над песнями собственного сочинения. Но была одна проблема — мы не знали, в сторону какого жанра брать курс. Мы много экспериментировали, пока у нас не начало выходить что-то вроде панка. Было здорово, хотя чего-то не хватало. В музыке словно не было какой-то изюминки. И нас это тревожило. Все изменилось, когда однажды Роберт пришел в университетский актовый зал, чтобы показать нам свои стихи. Стихи были красивые, с хорошим слогом, метафорами, и даже с философией, но при этом полные печали, безысходности и мрака. Зная Роберта, я был не удивлен, что рано или поздно, он напишет что-то подобное. У него в душе был свой собственный ад. — Я хочу положить на эти стихи музыку, — начал объяснять он, — И чтобы это звучало медленно, мрачно и тоскливо. — Как, например? Ещё через некоторое время он наиграл нам несколько партий, которые сочинил. Они звучали несложно, я бы сказал, в чем-то примитивно. Я наблюдал за тем, как Роберт со скорбным выражением лица наигрывает грустную мелодию, и поглядывал на текст его песни, что был явно личным, понятным только ему одному — что-то о любви. И мне это, как ни странно, нравилось. В общем, с некоторым скептисом, мы согласились двигаться в направлении мрачной музыки, как и хотелось Роберту, и вскоре написали несколько песен. Получалось неплохо, и ребята с курса, которых мы пускали на репетиции, всегда смотрели на нашу игру, как заворожённые. А один парень и вовсе подкинул нам идею выступить на студенческом конкурсе талантов, который пройдет этой весной. По началу это не казалось нам хорошей идеей, особенно Роберту — он ужасно боялся, что нашу музыку, и его стихи не поймут, но однокурсники настояли. — Мы никогда не слышали подобной музыки, она потрясающая! — как один, говорили они, — Выступайте! Так-что скрепя сердце мы согласились. Ведь в сущности, наша музыка была хороша, и ни к чему плохому не призывала, хотя и была на западный манер. С тех пор начались очень нервные дни. Сначала мы не могли решить, с какой конкретно песней выступить — тоскливой «Секреты», или «Лес», от которой отдавало психоделикой. Остановились в итоге на второй. Потом мы репетировали до изнеможения каждый вечер, и ругались друг на друга. «Блять, если ты ещё одну ошибку допустишь в своей партии, то пойдешь нахуй, и песню сократим на полторы минуты!» «Щас, конечно! Сокращай!»

***

Сегодня у нас была генеральная репетиция, на которой мы уже не выясняли отношения и не покрывали друг друга матом. В любом случае было поздно, ведь все, что можно отрепетировать, мы отрепетировали. Роберт был к тот день ужасно раздражительным и уставшим, как будто не спал всю ночь. Как на лидере нашего коллектива, на нем была слишком большая ответственность. Мы уже отыграли песню дважды, когда в запертую дверь актового (все эти дни мы не пускали на репетиции никого) постучались. — Это Маша, — устало сказал Роберт, сидя на сцене, свесив ноги. Теперь же он стал приподниматься, — Я впущу её. Маша, как я узнал недавно, училась здесь недалеко — она поступила в Медицинский, но по каким-то причинам на год позже нас. И, кстати, тоже, как и мы, не получила места в общаге. Поэтому нередко бывало, что когда мы с ребятами возвращались домой на вечерней автобусе, Роберт уходил в сторону электрички — там, на остановке, он встречал Машу и провожал её до дома. Мне было даже невдомёк, как эти двое оставались неразлучными, вот уже несколько лет. Мои первые отношения — с девушкой, с которой познакомился во время отработки в колхозе, и вскоре влюбился, развивались совсем не так. Нам было по семнадцать, мы искали острых ощущений. Это походило на бурю, что стихла так же быстро, как и началась. Наблюдая за Робертом и Машей, я уже давно понимал, что ними движет что-то более высокое и чистое, чем простой юношеский интерес. Я вынырнул из своих мыслей, когда заметил, что Роберт уже вернулся к сцене, а вместе с ним была Маша. Девушка с интересом осматривала наше место для репетиций. — Это на этой гитаре ты играешь? — донёсся до моего слуха тихий голос Маши. — Да, на этой, но это гитара, сама понимаешь, казённая, — Роберт пожал плечами и вновь присел на сцену, — Ломануться бы в Москву, и купить свою, да жаль денег нет, — мечтательно вздохнул он. — Ты обязательно накопишь, — кивнула ему девушка и, кажется, улыбнулась. В их дальнейший разговор я особо не вникал, раз уж у нас был вынужденый перерыв, я просто думал о своем. Вскоре день закончился, и мы разошлись по домам. Я вернулся домой, и меня встретили мать с отчимом. — Привет, Лёня, как учёба? Ты последнее время поздно домой приходишь, что-то происходит? Я не стал говорить им о том, что из-за группы забил на учебу, и про завтрашний концерт, поэтому что-то брякнул про факультативные занятия. Родителям не было дела до музыки, и это скорее хорошо, чем плохо. Утро Важного дня встретило меня на удивление приятной погодой. За два часа я добрался до института, и потопал в корпус. Там я сразу пересекся с Робертом. Он выглядел болезненно бледным и нервным. Кажется, что вчерашний визит Маши на репетицию, и ее поддержка, слабо помогли. — Ну и извел же ты себя, дружище, — сказал я ему, — Так ты играть не сможешь совсем! — Все в порядке, — голос Роберта звучал не очень убедительно. — Ага, по тебе не скажешь. С этими словами я отвёл Роберта в буфет, где заказал ему стакан с кофе за 3 копейки. Хотя он был отвратный на вкус, это должно было вернуть Роберта в чувство. Как ни странно, он не отказался от кофе, и мы сели за столик. Когда он подносил гранёный стакан к губам, я видел, что его руки трясутся. — Ты настолько переживаешь? Оно того не стоит. Роберт закивал и отпил. — Какая вместительность зала? — вдруг спросил он. — Э… человек пятьсот? — прикинул я, — А это настолько важно? — Да, все увидят, какой я хуевый! — Роберт с шумом поставил стакан на стол и схватился за голову. — Не будь идиотом, — я быстро оглянулся. В буфете никого не было, кроме нас, так как перед первой парой тут никто обычно не бывает, — Наши считают тебя крутым, ты очень зря на себя наговариваешь, — Роберт вместо ответа просто упёрся лбом в стол, — Блять, ну возьми себя в руки! Я хотел сказать Роберту ещё пару «ласковых», или же вообще треснуть, но вдруг к нам подошла какая-то девка. Я поднял на нее глаза. — Что? — Коваленко и Толкачёв? — обратилась она к нам. Я кивнул, — Вас прямо сейчас в деканат вызывают. Я нахмурился, а Роберт тут же подскочил с места. Мы спешным шагом поднялись к деканату, бормоча «Да что случилось? Понятия не имею!» У нужной двери мы простояли секунд тридцать, пока не осмелились постучать, и зайти. В кабинете скрипел паркетный пол, а на стенах висели портрет Ленина и красное знамя. — Что мы натворили? — с дрожью в голосе спросил Роберт. — Пока ещё ничего, мои юные товарищи, — сказал декан серьезным тоном, — Я вызвал вас по поводу вашего музыкального ансамбля, который сегодня выступит при всем институте. Я почувствовал, что что-то во мне напряглось, и видимо, Роберт ощущал то же самое. Мы не осмеливались ничего сказать, однако декан продолжил: — Во время вчерашнего совета посчитали, что вас необходимо отстранить от участия в концерте. Так как вы своей деятельностью подрываете учебный процесс. — Что? — Роберт подорвался и с ненавистью посмотрел на декана, — Мы не делаем ничего плохого! — Мы подозреваем, что ваше творчество может иметь негативное влияние на студентов. Упаднические настроения вашей музыки могут посчитать неуместными и провокационными. — Почему?! Вы вообще о чём? — Успокойтесь, Коваленко, — немного повысил голос декан, и Роберт отступил на шаг, — Так же мы приняли решение приостановить деятельность вашего ансамбля до начала следующего учебного года. Это означает, что репетиции в стенах актового зала, и других помещениях при институте, запрещены. Мы с Робертом выпали в осадок от слов декана. Институт был единственной возможностью заниматься музыкой и развиваться. Инструменты и мониторы были казённые, и иного помещения для репетиций у нас просто не было. Было понятно, что запреты, которые на нас наложили, это просто идеологическая херня, но от этого становилось не легче — это заставляло злился только сильнее. Мы вышли из кабинета в полном шоке. — Они не могут запретить нам играть! — Роберт упёрся локтями в подоконник и опустил голову на ладони, — Этот актовый зал – все что у нас было! — Это все равно не навсегда, — вздохнул я, — И может быть, мы что-то придумаем за лето… — Ненавижу их всех, — взвыл Роберт в ответ, будто проигнорировав мои слова, — Чтобы они все сдохли, с этими Советами, минкультами, блять, и… Он не договорил, потому что я дернул его за рукав — мимо нас прошёл кто-то из преподов. В середине дня, не дождавшись конца пар, мы с ребятами пошли в актовый — забрать некоторые свои вещи. Зал был уже готов к студенческому концерту: украшен какой-то пестрящей ерундой и вывесками. Да, наша компания была бы здесь точно не к месту. Я направился в подсобку, где мы держали мой бобинник. Именно на него были записаны "демо-версии" наших лучших песен. И оттого, что записи остались, становилось как-то легче.