Психотрия: чернила и кровь

«Неловкость — это всегда чудовищное чувство, когда ты не знаешь, как вести себя, как быть в таком моменте. Но самая ужасная его часть заключается в том, что ты не можешь ничего изменить. Ты остаешься с этим ощущением, как бы сильно ты не старался вырваться из него.»

Джей Гэтсби.

Неловкость — это как шершавое покрытие для души, заставляющее нас сжиматься и искать выход, даже если выхода нет. А Маринетт Дюпэн-Чэн часто приходилось чувствовать, как её внутренности покрываются такой корочкой — осадком? — чего-то до боли липкого, неприятного. Такая себе пелена стыдливости, смешанная с грязным ощущением безысходности. Хотя, выход всё же был. Маринетт посмотрела вправо — выход из окна, вот он, как на ладошечке. До него нужно было сделать лишь несколько жалких шагов, разделавшись с несчастными клочками своей одежды. Правда, за этот день выпрыгивать из окна она порядком приустала во всех смыслах. Маринетт осуждающе посмотрела влево. Там, за проклятой дверью, был не менее пресный выход второй. Более муторный, более болезненный. Более утомительный. Двое из дворца — одинаковых лица. Те самые манерные, неосознанно надменные — с одинаковыми лицами и требующими объяснений в безмолвном ожидании взглядами. Чтоб их, Агресты. Невольно, Маринетт тихонько скрипнула зубами от досады. Оба варианта хоть и являлись фактическим выходом из положения, но мало решили бы более глобальную и возникшую проблему. Встреча глаза в глаза с людьми, которых быть здесь уж точно не должно было. Лука озадаченно почесал подбородок. Молчание и так порядком затянулось, а помрачневшая перед ним девушка выглядела слишком тревожно. Было что-то в выражении Маринетт Дюпэн-Чэн зловещее, даже тревожное. Он тактично покашлял и отодвинулся, случайно задевая подушечками пальцев женский живот. Глаза Хлои тут же сверкнули — она подмечала каждую деталь, каждый вздох в этом помещении, быть в котором при обычных обстоятельствах побрезговала бы. При этом замечать стоящий возле её угла швабры и аккуратно сложенные полотенца в тон её обуви она наотрез отказывалась. Ей померещилось. И точка. А вот люди вокруг неё подозрительно громко дышали. Да и всё в целом громко делали. Маринетт — стучала зубами, Лука — копошился удивительно тонкими пальцами у женского живота. А двое бесноватых и так некстати подвернувшихся давних знакомых под дверью — раздражали. Адриан и Феликс копошились за единственной хлипкой преградой между ними. Хлоя поджала губы, услышав очередной громкий и настойчивый стук. Слишком копошились. — Занято! — неожиданно гаркнула она и закатила глаза. Затем её голова резко дёрнулась, и она тут же зашипела уже в сторону Маринетт: — Вы закончили? Стук зубами резко стих. — Хлоя, ты, конечно, гениальна в создании драматичных сцен, но, возможно, стоит сначала разобраться, что тут происходит, а не сразу делать выводы, — Маринетт попыталась придать голосу некого безразличия. Хотя получалось скорее устало, нежели бодро и отрешённо одновременно. Она отводила взгляд от Луки, с которым, как ей теперь казалось, они оба пребывают в одной и той же нелепой ситуации. Хлоя, перестав выглядеть надзирателем над двумя заключёнными, сменила гнев на милость. — Я гениальна, — она задрала подбородок чуть выше, словно это требовало дополнительного превосходства. С видом серьёзной следовательницы, которой предстояло вытрясти души из преступников, она подошла ближе. Очевидно, милость у Хлои Буржуа была очень своеобразна. Она взглянула на свои маленькие золотые часы, потом на комнату, как бы оценивая размеры неловкости. Зажала нос пальчиками. В воздухе витали не только омерзительные отдушины после освежителя воздуха в стиле таких ей ненавистных морозных ароматов моря. — Ну, хорошо, Маринетт, — произнесла Хлоя с улыбкой, слегка сдвигая брови, но не убирая пальчики с носа. — Давай ты объяснишь всё по порядку. И обязательно в подробностях. Ты ведь не хочешь, чтобы я подумала что-то лишнее, правда? И даже с таким тонким, до смешного надменным голоском Хлоя Буржуа умудрялась быть весьма угрожающей. Угрожающей, зажимая нос левой рукой. Ведь правой она медленно нажимала на дверную ручку. Дверь подозрительно заскрипела. — Слушай, Хлоя, — начала она, пытаясь сделать свою интонацию как можно более убедительной, — Всё не так, как ты думаешь. Мы пытались решить одну проблему, вот и всё. Это было совсем не то, что ты себе представила, не переживай. Бесполезные слова, не ведущие к конкретике. И все здесь это знали. Хлоя надавила наманикюренными пальчиком на холодную поверхность сильнее. Дверь скрипнула ещё раз. Маринетт дрогнула. Маринетт мысленно взорвалась. Сгорела просто. Объяснить — что? Происходящее в настоящем или страхи прошлого? Уходящее или боязнь будущего? Маленький, очередной раздражающий дверной скрип стоил пропущенного удара сердца. И она выдала всё на одном дыхании: — Сначала я попала не в тот кабинет и застала если не пикантную сцену с домогательствами — нет, я не скажу кто, к кому и где — то увидела достаточно смелую репетицию театрального кружка в стиле «кто кого уложит на лопатки к учебным столам первым». Потом меня трижды сбили с ног. Я подвернула лодыжку, падая со ступенек, когда застала ещё одну не менее неоднозначную сцену уже на крыше. Там были голуби, перья. И я. И они. И как же много там было… — Маринетт замялась, подбирая слова, — Позора! На меня напали голуби, я напала на прохожего — нет, не скажу на которого, — в этот момент Маринетт неосознанно облизала губы и продолжила, помрачнев: — Меня обглодали голуби, оставив на мне или от меня: рожку, ножку и кусок штанины, которая удерживалась на честном слове. Том самом, которое и пытался отгрызть Лука Куффен, что стоит сейчас перед тобой с искренне виноватым видом, хотя единственная его вина в том, что голуби одарили и его даром небесным — дерьмом с воздуха, поэтому он тоже оказался здесь. — Эй! — Лука тут же покраснел и прикрыл руками причинное место, что так некстати опозорила стайка птиц. — Это говорить было не обязательно! — Но следовало, — Маринетт повернула в его сторону голову лишь на секунду. И тут же обернулась назад, посмотрев в глаза Хлое: — Мы пленники ситуации, Хлоя. Пленники голубиной, совершенно подлой атаки. Усталые рабы ситуации, надо сказать. И те двое за дверью — видит Бог, я бы не хотела сейчас встречать их — они ещё та переменная чертового, надоевшего мне дня. Стало даже как-то совестно, когда помрачневшая Маринетт закончила выстреливать словами с одного дыхания, с одного запала. Лука стоял рядом и заметил, как напряжение в атмосфере несколько ослабло. Он осторожно выпрямился, отступая шаг назад. Хлоя, по-прежнему с выразительным взглядом, не отрывая глаз, смотрела на обоих, подбирая слова. Следовало… как-то сгладить ситуацию. — Ладно, я не буду устраивать допрос. Но так как все мы здесь не просто так оказались, — она прокашлялась, поднимая палец, отнимая руку от лица и указывая на помещение, — Все мы обязаны немного поработать над тем, чтобы убраться отсюда и не потерять ни единого клочка одежды. С этим все единогласно и молча согласились. Вот только чего не ожидали присутствующие, так это того, что запал Маринетт так и не иссяк. С тем же мрачным выражением на бледном лице она шагнула вперёд. В один прыжок рванула с рук Хлои маленький пиджак, натягивая тот на талию и … распахнула проклятую дверь. Последнее препятствие, державшее её от реальности подальше, с треском отворилось. Дверь явно ударила по чьему-то лицу. В конце концов, ей надоело выпрыгивать из окна — быть кузнечиком-перебезчиком порядком утомительное занятие. Гордо расправив плечи, Маринетт приосанилась и подняла подбородок так высоко, как никогда не задирала самооценку в своей жизни. С самым, пожалуй, безразличным выражением лица, которое когда-либо у неё было, она осмотрела присутствующих перед собой. Никто не решался что-либо сказать, узрев голые и исцарапанные ноги неожиданно появившейся перед ними особы. Она медленно кивнула, смотря перед собой так, словно каждый день по полудню разгуливала в клочке от штанов, перьях в волосах и со следами от зубов на животе, слабо прикрытых маленьким розовым пиджачком: — Господа… И уверенно зашагала прочь. Не оглядываясь, не останавливаясь. Не оборачиваясь. И совершенно точно запретив себе думать об ошеломленных, вроде и одинаковых, а таких разных лицах Феликса Фатома и Адриана Агреста. Один почему-то держался за нос… А чем дальше она уходила, чем слабее становился стук её обуви, тем сильнее росло странное чувство в груди Хлои. Подобие уважение — гордости? — разрасталось внутри. Не каждый способен выйти из столь нелепого положения. Не каждая захочет продефилировать в подобном виде перед таким количеством людей, отрицая любое чувство стыда. Маринетт Дюпэн-Чэн всегда была слегка загадочной для неё. Слегка надоедливой. Совершенно точно раздражающей. Но сегодня Маринетт Дюпэн-Чэн очевидно стала ещё и интересной в глазах Хлои Буржуа. Она вдумчиво проелозила пальцами по подбородку и закивала, словно приняла для себя какое-то решение. Затем она подобрала с пола разбросанные вещи, которые так и не пригодились. Шествие дамы в розовом пиджачке на бёдрах было более красочным. Может, так даже лучшее? — Что… — некая заминка последовала незамедлительно. –… Это такое было? Что это было? — очевидно, у Феликса было чуть более терпения, да бы прояснить ситуацию. Хлоя поджала губы, сдерживая маленькую усмешку, пока усердно запихивала вещи в сумочку. — Это? — подняв голову, Хлоя изобразила, пожалуй, самое невинное своё выражение лица, на которое была способна в данный момент. Затем, словно по щелчку, её лицо стало напоминать мордашку нашкодившей кошки: — Это неловкое стечение обстоятельств, которому вы, мальчики, не должны были становиться свидетелями. И откуда у вас столько любопытства? Хлоя в намеренно пренебрежительной манере покачала головой и выставила указательный пальчик вверх, задирая руку. — Мы просто… — и снова заминка, Адриан закусил губу, стараясь подобрать слова. Просто желали увидеть Маринетт? Он желал? А должен был? Но ведь они лишь едва знакомы — с натяжкой можно было бы назвать их беседы товарищескими. Так, вежливыми и немножко заискивающими. Зачем же было нестись сюда, сломя голову? Лицо тут же омрачила тень сомнения. Ведь спешил сюда он не один. Возможно, именно в этом и была проблема. Каждая попытка, каждая заминка и желание подобрать слова, что точно должны соответствовать его единственно верному образу… по какой-то странной случайности его же и разрушали. — С ней всё в порядке? — вопрос без притворств и аккуратности. В самый лоб. Резкий и не терпящий двусмысленности, вот только на лице так и застыло отрешённое выражение лица. В одном коротком вопросе Феликсу удалось вместить всё. — Ну хоть кто-то здесь думает головой! — Хлоя в очередной раз закатила глаза. Затем уверенно дальше зашагала прочь. И лишь на повороте в другой коридор тихо сказала: — Нет, она не в порядке. Никто из нас. Взглядом она отыскала Феликса сквозь снующих туда-сюда испуганных студентов. Будто только теперь прохожие имели какое-то значение. Что-то было в нём… новое. Что-то, чего ранее она никогда не замечала. Определённо, эту перемену стоит зацепить в своих воспоминаниях на будущее. А в таких вопросах Хлоя никогда не ошибалась. Стук каблучков растворился в толпе. Эффектно появилась и так же эффектно исчезла. В лицо Луке Куффену она старалась не смотреть и вовсе. Здесь терпение её почему-то окончательно покинуло. Адриан вмиг оказался в странном котле эмоций, которые становились всё более горячими, всё более сложными для него самого. Ведь он думал лишь о том, почему Лука Куффен здесь. Почему в этой комнате, почему на коленях перед той, кому он сам и в глаза не всякий раз способен посмотреть? Почему чужие руки касаются её кожи, почему она здесь, а не там, где ей суждено было быть? И Адриан лишь сейчас осознал, что даже и не подумал о состоянии Маринетт. У Феликса же, судя по безразличному выражению лица, всё было стабильно спокойно. Адриану достаточно было лишь мельком взглянуть на брата, чтобы осознать: здесь лишь интерес — не более. Очевидно, ему снова наскучило сидеть на каких-то занятиях, и он поспешил на шум. Здесь и встретились. — Ничего не понимаю, — пробормотал Адриан, в очередной раз заглядывая в уже пустое помещение уборной. Лука тихонько хмыкнул: — Не обязательно что-то понимать, чтобы что-то почувствовать, — на лице появилась привычная понимающая улыбка. — Волновались? Феликс резко дёрнул головой. — В ситуации, где каждого в Франсуа Дюпон сегодня, пожалуй, обгадили с ног до головы — странно не волноваться. Да и, — он недобро сузил глаза, словно за недовольством было ещё что-то, что показывать не следовало, — много философии для первого знакомства. Не находишь? Такой себе психоанализ выходит. Улыбка Луки ничуть не померкла, он лишь слегка пожал плечами. Всё в нём было из понимания. Будто и не нужно было что-то ещё говорить, объяснять в этой и без того странной и максимально неловкой ситуации. Более того, Лука Куффен, судя по его спокойствию, также не был намерен оправдываться или что-то объяснять. — Будем считать, с этого момента мы знакомы, — он вежливо кивнул на прощание. — Даже если и не представились друг другу. Феликс резко выдохнул. Сколько можно выдержать негодования, не позволив при этом лицу превратиться в сконфуженную массу раздражения и волнения одновременно? Потому что дрожащие руки, которые он так удачно спрятал за спиной как бы намекали — грань была уже пройдена. Быть может, прошёл он её в тот самый момент, когда заметил угасающий блеск некогда ясных синих глаз. Они всегда напоминали ему два стеклянных озёрца, в которые хотелось смотреться вновь. Холодные, с редким отблеском тепла. И ещё какой-то час тому назад эти глаза лучились столькими эмоциями… Тогда, что же здесь произошло? Что вынудило Маринетт Дюпэн-Чэн превратиться в менее чем за шестьдесят минут в подобие скисшего овоща, который забыли на обочине? Упавший, разбитый и совсем несвежий. Примерно так она и выглядела. И что хуже — её ноги были сплошным месивом из маленьких царапинок. Пусть те и были не столь болезненны, но даже так — разве можно относиться безответственно к ранам? Следовало их обработать, а не думать о клочке ткани, что остались от её штанов. Кого сейчас удивишь бледными тощими ногами? В этом не было ничего странного. Совсем другое — эти проклятые ссадины и кровавые следы на коленках. Кажется, это было и правда неприятно. Заметила ли она сама, как устала? Феликс снова тихо вздохнул. Каждый здесь думал о своём и имел своё представление о важности того или иного события. Очевидно, слишком много думал. Они всего-то парочкой слов перекинулись! И даже если он не понял другую истину, она настигнет его после чуть погодя: Маринетт Дюпэн-Чэн было намного больше в его голове, нежели он хотел себе признавать. Всё было куда проще — она была даже у него под веками, стоило только заснуть.

***

Попытка избавиться от вселенской усталости, грудой брошенной на одни плечи — совсем слабые, следовало сказать — потерпела фиаско. В таком случае, следовало заменить одно чувство другим, более сильным. Маринетт яростно раскладывала вещи по полкам, словно пытаясь запрятать туда же и свои мысли. Несчастные кофты упрямо не желали исчезать в глубине шкафа. — Девочка, — Тикки покачала головой с лёгким укором. — Одежда ведь не виновата. Она замерла, не донеся очередную кофту до полки. — Знаю, — призналась Маринетт, поджав губы. — Но ничего не могу с собой поделать! Этот дурацкий день был каким-то абсурдом. Сплошные неловкие разговоры, а потом ещё это столкновение в уборной… Даже если мне и хотелось, чтобы в этот раз всё было иначе и каждый шёл своим путём… Почему этот проклятый путь всегда сворачивает к моей косой тропинке? Может мне и одной хорошо было бы! В ней будто что-то взорвалось. И виноваты были совсем не кофточки, снова вывалившиеся из шкафчика. Маринетт зарычала от досады. Квами участливо покачала маленькой головой. — Ты так и не поговорила с Нуаром? Вы вообще разговариваете на патрулях? Об этой части своей жизни можно было и не пытаться забыть. Она просто напрочь приклеилась ещё одной обязанностью на шею. — Нет, — раздражённо бросила Маринетт. — И вряд ли стану. Даже если он поверит, что нам нужна какая-то дистанция, я не думаю, что он будет вести себя иначе. Как подсказывал опыт прошлого, Адриан всегда игнорировал её наставления в стиле «держись от меня подальше!». И всегда был добр, желал сблизиться. В облике Леди Баг они могли, как ни странно, быть более свободными. А вот встречи без масок во всех смыслах давались ей чертовски скверно. Будто Маринетт боялась даже взглядом его задеть. Она давала человеку право выбора, она предпочитала не вмешиваться. И пусть некая досада её по-прежнему снедала после увиденного на крыше… Маринетт отчасти даже обрадовалась. Кагами Цуруги имела право на новую жизнь не меньше. Следовало подумать об этом большее, быть внимательнее. Квами вздохнула. Маринетт Дюпэн-Чэн была упрямой, особенно когда её что-то действительно задевало. — Хорошо, — миролюбиво пискнула Тикки. — Может, сменим тему на что-то приятное? Маринетт усмехнулась, и на уставшем лице мелькнула тень улыбки. — Например, обсудим мой позорный побег с того коридора, где скопилось немало израненных людей? В маленьком пиджачке на бёдрах. — Не могу поверить, что ты это сделала! — Тикки весело закружилась вокруг девушки, заливисто смеясь. — А зря, — губы Маринетт изогнулись в подобии улыбки, но она вышла натянутой. Отвлечься хоть и следовало, да что-то никак не выходило. — Что-то не так? — квами тут же заметила перемену в настроении. — Просто… — девушка замялась, прикусив щёку. — Кагами. Я совсем её не понимаю. Да, они определённо находились там, где и были. И избежать этой темы нельзя. — Ты про ту вспышку у крыши? Очевидно, увидеть её на твоём месте было непросто. — Да, — призналась Маринетт. — Мне её жаль. В её жизни не всё так гладко, как она показывает. Возможно, она тоже не хотела там быть. Когда они только познакомились, Кагами казалась идеальной. Безупречные манеры, аккуратная укладка, сдержанный наряд, лёгкая улыбка, почти не исчезающая с её белоснежного лица. Но в её взгляде таилась колючая холодность, отталкивающая, несмотря на всю красоту. Маринетт не особо стремилась узнавать её ближе, но почему-то образ Цуруги прочно засел в памяти. В чём-то она даже завидовала её аккуратности. Это было так давно… И так близко теперь. Для Маринетт оставленные позади шесть лет не являлись воспоминанием, ведь они были в какой-то степени полученным опытом. Сейчас они не были знакомы, но определённо могли назвать имена друг друга. Однако та сцена на крыше перечеркнула прежний образ. Вспышка злости, искажённое яростью лицо… Это было неожиданно. И, честно говоря, интригующе. Быть может, Кагами тоже скрывала большинство своих переживаний за маской, и подобная встряска была даже на пользу? Это тоже следовало обдумать. С другой стороны, Маринетт покосилась на кучку разбросанной одежды, а не слишком ли много она думает в последнее время? Терзаться сомнениями, просчитывать каждый свой шаг и быть участливой ко всем вокруг — не утомительно ли? Она устало выдохнула, прикрывая глаза. А ведь было и правда очень тоскливо. Маринетт посмотрела на отражение в зеркало и даже поразилась своему нелепому виду. Вся исцарапанная, неопрятная и грязная. Явно пропахшая голубиным помётом и чем-то похуже. А про то самое «похуже» — лучше и вовсе не думать. Скривившись, она замерла. Медленно повернулась к Тикки спустя мгновение, выдав: — Следует не вещи из шкафчиков уничтожать, а себя отмыть, верно? Квами тут же встрепенулась: — Это лучшее решение дня! — Или хоть что-то логичное для его завершения. Улыбка получилась кривая, но так хорошо вписалась в этот неловкий образ с грязной отдушиной. Решив оставить все срочные дела на потом, Маринетт покосилась на дверь в ванную. Хотя бы это помещение не должно сегодня ей навредить, ведь так? Точно же?

***

Адриан немного помялся у входа, словно обдумывал даже такое простое решение. Нужна ли ему эта еда, этот шумный вечер? В конце концов, оставалось лишь злобно скрипнуть зубами. Какие-то странные рамки он себе создал. Даже бредовые. С очередным вздохом, он наклонил голову и неспешно зашёл в небольшое кафе, втайне наслаждаясь ароматом свежей выпечки. Это его и привело сюда — запах был просто бесподобен. И взгляд его, чуть поникший от усталости, сразу же привлекла витрина с десертами — золотистая булочка с нежным кремом выглядела просто восхитительно. Он сделал шаг вперёд, намереваясь её взять… — Я её беру, — раздался рядом спокойный, но уверенный голос. Слишком знакомый, слишком раздражающий для этого дня. Да быть не может! Адриан повернул голову и столкнулся взглядом с Кагами. Подавил разочарованный вздох. Она тоже смотрела на булочку, и её рука уже слегка потянулась к стеклу, словно в мыслях она её уже забрала. Кагами сегодня и так забрала у него слишком многое. Лицо превратилось в серую кляксу, но он всё равно сдержался. Выдавил что-то приветливое, даже взгляд потеплел. — Прости, но я увидел её первым, — улыбнулся он, но в глазах блеснул вызов. Отсюда и тепло — надо же, нетерпение? — Я тоже её увидела, — спокойно парировала Кагами, скрестив руки на груди. Очевидно, взрыв был неизбежен. Они молча смотрели друг на друга, будто оценивая, кто первый сдастся. — Я тренировалась весь день. Мне нужна эта булочка, — продолжила она, чуть прищурившись. — А я работал на фотосессии три часа без еды, — Адриан наклонился ближе к витрине, будто прикрывая выпечку собой. Так нелепо и неловко. Так глупо. Но сейчас он почему-то иначе даже не мог. Будто эта булочка — последняя кроха его самообладания. — Значит, ты привык терпеть, — Кагами чуть улыбнулась, её взгляд оставался острым, как клинок. Лживая улыбка с одной стороны. Оскал с другой. Они походили на диких зверей, ведущих какую-то особую борьбу. — Значит, ты умеешь себя контролировать, — парировал он, продолжая удерживать зрительный контакт. Между ними повисло напряжение, словно это была не просто булочка, а трофей в важнейшей битве. Время шло, а взгляды лишь мрачнели. Они сделали шаг и… Наконец продавщица, не выдержав молчаливого противостояния, взяла булочку и вопросительно посмотрела на обоих. — Разрежьте её пополам, — внезапно предложил Адриан, всё ещё не отводя взгляда от Кагами. Она оценивающе посмотрела на него, а потом кивнула: — Справедливое решение. Ничья сегодня? Неплохой вариант. Стало даже как-то легче на душе, спокойнее. А затем взгляд их столкнулся на одном и том же десерте. Адриан медленно прошипел: — Да быть не может… Кагами даже поворачиваться не стала, лишь закусила губу. Сложно было сдержать усмешку. Почему-то это подняло ей настроение. Адриан задрал голову к потолку и сдерживаться не стал, резко выдыхая сквозь стиснутые зубы. Маска дала трещину. Что-то было таким правильным в этом моменте, вот только он так и не понял — что.

***

Звонок в дверь был столь настойчивым, сколь и раздражающим. Каждая клеточка её распаренной кожи словно протестовала, бунтовала против любого движения. Маринетт стукнулась головой о зеркало и не смогла сдержать истеричный смешок. Этот день будто и не кончится никогда. Она ведь только вышла из ванной. Даже одеться возможности не было! Звонок в дверь продолжился, терзая слух противным жужжанием и лишая последней крошечки терпения. Насупившись, она резко дёрнула входную дверь на себя, намереваясь осадить незадачливого человека, решившего её побеспокоить в столь поздний час. Голова раскалывалась даже сильнее, чем несколько часов назад. Маринетт ещё утром чувствовала этот странный жар, но было ли это простым волнением? — Феликс? — её голос дрогнул от неожиданности. Все подготовленные проклятья, которые должны были обрушиться сейчас же, испарились в один миг. — Нет, - он удивлённо осмотрелся, будто за спиной ещё кто-то был Он стоял перед ней, идеально одетый, с непроницаемым выражением лица, привычно собранный — педант во всей красе. А затем она подняла голову выше. В глазах его мелькнуло нечто, чего Маринетт не смогла сразу понять. Казалось бы, сколько раз она видела эти зелёные глаза, поэтично описывать яркость которых уже попросту не имело смысла? Много, до смешного –много. Вот только даже так, изучив их вдоль и поперёк, этот отблеск был ей непонятен. Даже незнаком. Тихий шорох нарушил секундное молчание. Она склонила голову. В руках он держал пакет с лекарствами. — Ты заболела, — спокойно сказал Феликс, но голос его был чуть ниже обычного. Маринетт инстинктивно прижала полотенце крепче к себе, ощущая, как по её коже пробежал жар, вовсе не связанный с температурой. Заболела? О чём это он? — Зачем ты… здесь? — прошептала она. — Откуда ты вообще знаешь, где я живу? Феликс скользнул по ней взглядом, затем отвёл глаза, будто бы нарочно. А вот этого знать ей точно не обязательно. Однозначно не стоило. Он закусил губу. — Сегодня пусть и был не лучший день в нашей жизни, но не настолько, чтобы утратить способность здраво мыслить. Побег по улице в не самую тёплую погоду, множественные раны на теле, забеги по окнам… У тебя даже сейчас лицо красное, — Феликс ткнул в её сторону пальцем, сухо констатируя то, чего она и сама не замечала. — Решил, что тебе нужно лекарство. Он протянул пакет, и Маринетт автоматически потянулась за ним, но в тот же момент полотенце слегка соскользнуло с её плеча. Оба, как в замедленной сьёмке, посмотрели вниз. — Кхм…! Маринетт закашлялась, резко дёрнувшись, чтобы удержать ткань, но в это мгновение Феликс, словно по инерции, схватил кончик ткани и вернул на место. Так легко и непринуждённо, лишая всякой двусмысленности — даже не смутился. Прикосновение оказалось неожиданно горячим. — Осторожнее, — тихо сказал Феликс, спокойно поправляя ткань. Они разве касались друг друга прямо? Почему на нём нет перчаток? Маринетт затаила дыхание. Его пальцы снова соприкоснулись с её кожей, и она почувствовала, как внутри всё сжалось от странного, незнакомого напряжения. Он не любил прикосновения, так тщательно их избегал и берёг себя. Так почему в этот раз так спокойно проводит подушечками пальцев по её плечу? Чуть дёрнувшись, Маринетт отступила: — Ох, прости, наверное, это неприятно. Феликс не двигался, его пальцы так и остались висеть в воздухе. Он лишь удивлённо сказал: — Нет, это… — голос стал хриплым, тяжёлый взгляд мазнул по её красному лицу. — Всё нормально. — Не хотела тебя смущать, — Маринетт нервно отодвинулась ещё раз, поправляя мокрые волосы за ухо. Феликс приподнял брови в удивлении. — Смущать? Чем же? Секунда, две… Воздух между ними стал густым, как перед грозой. — А нечем? — почему-то голос её зазвенел, будто от вызова. Не каждый день приходится ходить с голыми ногами по округе, измазавшись голубиным помётом, а после выставлять себя в одном банном полотенце сразу после душа. Как это — нечем? Неужели она вообще выглядит… странно? Это даже как-то расстраивало, ей казалось, она в таком виде могла смутить кого-то, показаться чуточку привлекательной, что ли? Феликс же озадаченно смотрел в красное лицо перед собой. Этой несносной особе было явно плохо, она сгорала от температуры и до сих пор не позаботилась о ссадинах на коленях! Чему здесь смущаться? Маринетт невольно сглотнула, чувствуя, как тепло от его руки до сих пор разливается по её коже. — Одевайся, — его голос прозвучал чуть хрипло, но он быстро вернул себе обычную невозмутимость. — Я подожду. Маринетт молча кивнула, крепче вжимаясь в дверь. Пожалуй, начать лучше с этого. Если его её вид не смущает, то себя она ощутила только что очень… странно. — Подожди… на кухне. Дверь справа, — прошептала Маринетт и исчезла в комнате, чувствуя, как её сердце колотится слишком быстро. Феликс медленно выдохнул, посмотрел на свою ладонь, будто там осталось ощущение её кожи… а затем спрятал руки в карманы, скрывая лёгкую дрожь в пальцах. Пара минут, ему надо лишь пара минут. Дверь за ним закрылась. Мысленно же Феликс Фатом сгорал, сгорал без единого шанса на спасение. Может, прийти сюда — не такая и плохая идея? Сердце пропустило удар. Он вытянул дрожащую руку из кармана и удивлённо замер. Кажется, у него тоже поднялась температура. Нет, этот вечер определённо и не думал заканчиваться…