Психотрия: чернила и кровь

Глубоко в душе все мы — куча неловких подростков, не знающих, к кому подсесть за обедом, и ожидающих, что в любой момент их могут высмеять.

Бель де Жур, Гид по мужчинам

У неё был простой, такой себе действительно обычный и очевидный план. Он созрел в совершенно нелепый и неловкий миг. Но разве не всё в этом мире сводится к неожиданности, меняющей твой мир? Маринетт вспомнила первую запятую, которая породила множество вопросов в общении с Котом Нуаром. Их беседы были рваные, резкие, порой совсем неловкие. Но они всегда говорили, даже в тех местах, где следовало давно замолчать. Просто заткнуть свой рот, прикусить до крови язык. А они говорили, резали тишину своими глупыми надеждами и упивались вопросами, жалящими друг друга. Всякий раз, когда какая-то тема больно хлестала по лицу, это кололо под лопатками. Это выворачивало. Но они, глядя друг другу в глаза, говорили. Обсуждали ошибки на патрулях, искали слабости. Они спорили до хрипоты и сходили с ума, когда по очереди не могли доверить друг другу то одну, то другую тайну. И всё ведь было тривиально до чертовой и опостылевшей фразы, застрявшей промеж зубов: «ради твоего блага». Это неизменно сообщалось с трагично-напускным видом, приспущенными вниз плечами и склонённой в особо печальном жесте головой. Ради. Твоего. Блага. Но если бы они вовремя остановились, призадумались, были чуть менее жертвенными и эгоистичными… А какое оно, это самое загадочное и великое благо? Маринетт так и не поняла. Столько боролась, столько выгрызала свободу. Следовало ещё тогда, шесть лет назад понять: ты не вправе решать за человека, что он должен чувствовать, решать и кем быть. Это особо странно, если ты сам не особо разбираешься, кем желаешь оказаться хотя бы через пару лет. Где желаешь и как. А посему… Коту Нуару, Адриану Агресту — любому из этих обличий — следовало дать право выбора. Возможность на более спокойную и мирную жизнь, какую-то более приветливую для его души историю. Даже больше — не лезть в неё со своими советами. Разве что, забота останется. От этого Маринетт избавиться ну никак не могла. Поэтому теперь у неё был простой, такой себе действительно обычный и очевидный план. И начало его состояло в маленькой, но важной детали: убраться с крыши, где они столкнулись в тесном контакте впервые. Убраться от неловкости, касания. От перьев между их губами и тесноты этих приторных, почти что удушливых взглядов. Бросить в диалоге с Хлоей Буржуа упоминание лучшего места для одинокого завтрака или обеда в Франсуа Дюпон было довольно просто, ведь спорили и ссорились они всегда и везде. По любому поводу. А сделать так, чтобы этот нужный миг уловила и точно запомнила Кагами Цуруги, оказалось ещё проще. Девушка была одинокой, замкнутой и чуточку раздражённой. Она явно желала наслаждаться пищей без суеты и местного шума, который просачивался даже в самые отдалённые уголки учебного заведения. Маринетт корила себя за то, что в прошлом была столь слепой и влюблённой исключительно в собственные интересы. Эта глупая одержимость приводила её и друзей к стольким ужасным ситуациям, к стольким совершенно глупым событиям. Даже сосчитать было бы трудно, попытайся Маринетт вспомнить каждый погром, к которому привели именно её действия. Увидеть Кагами такой пустой и усталой было… страшно. Словно и не она это была, уверенная в себе и чуточку дерзкая Кагами Цуруги, на губах которой красовалась не только едва заметная помада, но и изящная усмешка. В праве ли была Маринетт управлять её чувствами? Разумеется, нет. Единственное, что она могла дать Кагами в этот момент её жизни, так это нового друга. Выберет ли Цуруги продлевать это общение или разорвёт его так и не начав — это будет её решение. В конце концов, соединить два одиночества — что было бы логичнее? Маринетт Дюпэн-Чэн давала шанс отпустить прошлое для себя, а для других — обрести что-то важное в жизни без её ошибок. Оставалось лишь дождаться этой встречи на крыше. И она честно хотела досмотреть всё до конца, но в этом плане был один маленький изъян. И касался он сломанной ступеньке у второго подъёма на крышу. Стоило лишь скрипнуть этой треклятой ступенечкой, стоило лишь обернуться и не устоять на полусогнутых от волнения ногах. С тихим вскриком сваливаясь назад и отбрасывая руки в разные стороны в нелепой попытке зацепиться хоть за что-нибудь. Не слететь вниз в кустарник удалось лишь благодаря Феликсу Фатому. Тому самому, который продолжал на неё взирать так, словно и не было в этой встрече чего-то особенного. Всякий раз, когда их взгляды сплетались в тугой, какой-то невыносимо прочный узел, ей становилось душно. Не хватало то ли здравого смысла, то ли умения успокаиваться быстрее, чем человек перед ней выдаст какую-то новую колкость и ещё больше её дезориентирует. Вопреки ожиданиям, он не казался ей грубым и ненавистным. И что самое приятное — он не казался кем-то другим. Даже если это означало показывать не самые прелестные черты своего характера. Это просто было в нём, словно мираж, тонкой вуалью окутывающий тело. Маринетт даже казалось, что бледная кожа Феликса Фатома способна светиться, излучать нежное мерцание даже в самую мрачную и холодную погоду. Смотря в очередной раз в эти сверкающие зелёные глаза, она с тихим выходом сказала: — Никогда не знаешь, какую проблему можешь создать для других, — Маринетт поморщилась, а затем, подняв голову, вымученно улыбнулась. — Прости, Феликс. Из-за неё были одни проблемы и травмы в последнее время. Нужно было как-то сосредоточиться. Осторожно отстранившись и, обретя наконец-то подобие равновесия после падения, Маринетт принялась отряхиваться и поправлять смятую чёрную рубашку. Ей было стыдно за свою неловкость. Сколько можно быть спасаемой другими? Это проклятье падений, столкновений и ударов тела в тело должно прекратиться, в конце-то концов! За собственными самобичеваниями Маринетт не заметила изменений в обстановке вокруг. Между ними оставалась не только некая недосказанность, но и тяжёлое, резкое дыхание. Словно тучи сгустились именно над их двумя головами. Разве что маленькие молнии не сверкали рядышком. Маринетт подняла голову и столкнулась с вопросом, на который Феликс не стал давать ответ. Плечи его напряглись, выдавая какое-то непонятное и необъяснённое Маринетт недовольство. — Ты извиняешься? — глаза его недобро сверкнули. Нахмурившись, она кивнула. — Я же буквально только что это и сказала. — Ты извиняешься за то, что едва не сломала себе шею и я чудом тебя удержал? Я правильно понимаю? — каждое слово он выплёвывал. И поскольку поток слов тихо лился сквозь почти что сомкнутые зубы, походило это всё на змеиное шипение. Резкая смена настроения озадачивала. Ответов по-прежнему не было. — Я извиняюсь за то, что так резко на тебя налетела и вынужденно коснулась, — Маринетт склонила голову набок, пожимая плечами. Она не понимала ярости в этих сверкающих злобой глазах. — Извиняюсь за ошибку. — То есть, если бы тебя не поймали — не сожалела бы? Вместо быстрого ответа Маринетт призадумалась. А правда, сожалела бы она, если бы таки сломала себе что-то при падении? Она столько раз это делала, столько травм получала. Под рубашкой до сих пор оставались шрамы, которые она получила на тренировках в Китае. Поэтому, стоило ли бы волноваться о сломанной руке или ноге? Волшебная мазь для сращивания костей теплилась в трёх баночках дома и вполне бы справилась со всеми её проблемами за вечер-другой. Да, это больно. Чертовски больно. Зато быстро и без всяких проблем с восстановлением. Если травмы были получены после чудесного превращения, то с этим ещё проще — всё исправлялось после очищения акумы. А в этом случае ещё и без шрамов. Маринетт потёрла затёкшие плечи и сказала: — Не сожалела бы, чего сожалеть? — её недоумённое выражение лица выглядело так искренно и даже по-детски. Феликс впервые ощутил столь великое и удушающее раздражение. Эта особа перед ним либо вообще о себе заботиться не умела, либо не хотела. Он даже не знал, какой из ответов выбешивал его больше. Но ни тот, ни другой не нравились однозначно. Да что не так с этой сумасшедшей? — Ты… — начал было он, но тут же закусил щеку. Маринетт подняла голову и в глазах её не читалось ни единого намёка на ложь. Удивительное создание. Она действительно сожалела лишь об их прикосновении? Это то ли оскорбляло, то ли удивляло. Феликс хотел шлёпнуть себя по лбу, да с такой силой, что след бы покрасовался на коже до конца вечера. Он очень хотел это сделать. Слова как-то застряли в горле, будто он не смел этого сказать. Выплеснуть в полной мере. Не придумав ничего лучше, он просто крутнулся резко в противоположную сторону и быстро зашагал прочь. Расправленные плечи, ровная осанка и быстро сунутые руки в карманы. Вот и всё, что увидела Маринетт за жалкое мгновение, пока тёрла зачесавшийся глаз. Он куда-то торопился? Пожав плечами, она принялась собирать разбросанные из сумки документы. Это ж надо было так пролететь. Уцелела только она одна. И этот момент привёл Маринетт ко второму важному воспоминанию. — Чертов мсьё Голубь, — прохрипела она, поднимая папку с бумагами. Следовало поторопиться и бежать прямо ко второму корпусу. Помнится, когда-то давно именно там она получила уйму травм из-за выбитых птицами стёкол. Именно там началось «это». То самое «это», которое разрушило их мир. Первое массовое нападение и первые столкновения. Маринетт мигом забросала всё в сумку и поспешила прочь от этой крыши, от собственных воспоминаний. Даже ни разу не обернулась. Это было настолько тяжело, насколько же и правильно. Ведь видеть Адриана, чувствовать его запах, прикосновения… это ломало в ней что-то всякий раз. А видеть, как его жесты принадлежат кому-то ещё — сложнее в разы. Но почему-то даже робкой, маленькой и единой мысли о том, что Феликс Фатом выглядит точно так же, совсем не возникло. Ни разу.

***

— Такой ценой ты меня выслушаешь? — он провел рукой по её ключице и выше, к шее. — Приятная плата? Глаза её тут же закрылись, грудь вздымалась и опадала от каждого вздоха, которые она пыталась контролировать. Вблизи он мог видеть, как её прекрасная смуглая кожа на лице словно сверкает в лучах солнца, пробивающегося сквозь огромные окна за его спиной. Он видел, как трепещут опущенные ресницы. Это смущение можно было ощутить, проведи он пальцами по её ключицам ещё раз. Как и у всякой первой и нередко нелепой истории любви, между ними была недосказанность. Она была незримой спутницей во время их диалогов днём, она была верным другом им тёмной ночью, когда слов совсем не хватало. Недосказанностью решались и многие проблемы, насущные вопросы и подавленные желания. Не упуская возможности, Нино и в этот раз мгновенно сориентировался. Он подошел ближе, понижая голос до низкого, соблазнительного мурлыкания. Словно оттачивал не только аккуратные и ловкие движения множество раз, но и тренировался говорить подобным образом, тонко и точно задевая нежные струны чужой души. Это была манипуляция — капкан, в которую Алья Сезар попала незамедлительно. — Ты чувствуешь меня? Чувствуешь моё дыхание на своей коже, мой язык? — тёмные брови приподнялись в насмешливом жесте. Нино Лейф не был из числа тех, кто соблазняет девушку одним лишь взглядом. Он не был любимцем общества и уж точно не слыл дамским угодником. Но то, как сейчас он мрачно, жадно осматривал фигуру Альи — удивляло. Озадачивало её до мурашек по разгорячённой коже. Это была манипуляция. И они оба это знали. Как этот кроткий, добрый мальчишка с простодушной улыбкой и извечными беззаботными предложениями прогуляться… превратился в её ночной пожар? Кошмаром это не назвать, были здесь совершенно другие чувства и эмоции. Она облизнула губы, и руки его дёрнулись. — Этого ты хочешь? Мои руки, удерживающие твои бёдра, чтобы ты не могла двигаться, пока я сделаю ещё один жест? Нино склонился к женской шее и провёл носом по мягкой, шелковистой коже. Аромат тёмного мускуса, фенхеля и амбры был довольно притягательным, чуточку мрачным. Если же все его знакомые предпочитали что-то более нежное, ванильно-шоколадное, то Алья Сезар удивляла всякий раз подбором парфюма. Это была её маленькая страсть — терпкие, запоминающиеся ароматы. И шлейф, тянущийся к ней, отыскать было не трудно в каждом из кабинетов Франсуа Дюпон. Он всегда отличался изысканностью и какой-то неприступной свежестью. Сложное сочетание, но Нино видел это именно так. — Я ненавижу тебя, — прошептала она. Слова сочились ядом, но им недоставало убедительности. Ее ладони распластались по его груди, руки напряглись, точно собираясь его оттолкнуть, но вместо этого пальцы сжали ткань его чёрной футболки, удерживая его на месте. Нино сделал глубокий вдох ещё раз, желая впитать как можно больше этого чарующего запаха. Этого волнения, исходящего от Альи Сезар. — Тебе хотелось бы меня ненавидеть, — прохрипел он ей на ухо, прикусывая мочку. Алья запрокинула голову, ударяясь затылком о стену полупустого кабинета. — Мне хотелось бы, чтобы наше общение было чуточку яснее, — выдохнула она в ответ. Это было правдой. Их встречи походили на сражение в последнее время. И всё благодаря заданию по театральному клубу, кто бы мог подумать? Сыграйте сцену отверженных влюблённых. Выберите что-то нетривиальное. Сыграйте так, словно у вас уже была горечь боли расставаний на плечах. Сыграйте так, чтобы получить чуточку больше, нежели зачёт в конце учебного семестра и жалкую печать на своих документах. Низкое рычание сорвалось с его губ, когда он провёл дрожащими пальцами по сорванной пуговичке на её рубашке. Нино даже забыл, какой должна быть его следующая реплика. Смущенно замер. Алья тихо засмеялась. — И всегда на этом моменте! Ну почему? — её глаза по-кошачьи сверкнули. Нино почти что обиженно засопел и отстранился. Вся напускная уверенность и притягательность схлынула куда-то невидимой лужицей вниз. — Мне сложно играть. Вообще эта сцена, — он неопределённо провёл рукой по воздуху, — дурацкая, пошлая. — Это сцена — единственная не занятая из всех, что оставались. Мы обязаны сыграть её до конца, да бы я получила хотя бы «удовлетворительно» на театральном показе. Или ты хочешь, чтобы доиграла я её с кем-то другим? Перспектива узреть, как Алья отдаётся, пусть и воображаемой, страсти с кем-то ещё вообще не радовала. Нино скривился: — Не хочу я, чтобы ты вообще участвовала с этой сценой. Мерзкая она. — Потрогай грудь, Нино, — строго сказала Алья, откидывая распушившиеся волосы за спину. Он нахмурился сильнее. — Нет! — в глазах Нино читался неприкрытый ужас. Всякий раз во время репетиции они застревали именно на этой сцене. А достаточно было лишь провести по ткани на женской груди. Едва коснуться. Неуверенность в его взгляде была настолько сильной, что хотелось смеяться. И Алья Сезар бы засмеялась в любой другой ситуации, но это была уже седьмая репетиция и было уже совсем не так забавно, как в первые несколько раз. — Потрогай грудь, — зашипела она, двинувшись вперёд. — Сейчас же! — Я не стану, — сухо бросил Нино, попятившись. Образ уверенного соблазнителя? Да куда уж там, ах, если бы… О таком оставалось только мечтать, воображать по ночам и хранить хрупкую надежду увидеть когда-то на лице Нино самоуверенную страсть и реальное желание. Он казался таким невинным и робким в действительности, таким нежным и понимающим. Почему-то сейчас это лишь злило. — Тебя научить, как это делается? — Алью было поздно останавливать, она вытянула руки вперёд и задрала мужскую футболку. — Сделаем вот так. Её руки скользнули под ткань, аккуратные ногти тут же слегка царапнули грудь. Это позволило Нино ощутить легкий укол боли, забыть о своём страхе на мгновение. А затем она едва заметно ущипнула его за соски. Нино встрепенулся и попытался убрать женские руки подальше, хватаясь за них. — Хотя бы один чертов раз, давай сделаем это! — Проклятье, Алья! Растерянность на его лице была поистине мальчишеской, такой милой и детской. Вот только во взгляде Альи Сезар не оставалось места понимаю и робости. Лишь точный расчёт. Человеку перед ней следовало хотя бы раз расслабиться, забыться, быть увереннее в себе и собственной привлекательности. Театральная сцена требовала лишь прикосновения ладони чуть ниже шеи. Алья Сезар же требовала уверенности. Нино — побега в окно, если не иначе. В конце концов, он запаниковал: — Это уже посягательство на мою девственность! Она опустила руку к пряжке на его ремне, хватаясь за застёжку. Та щелкнула. И двери в кабинет отворились. Всё здесь в единый миг наполнилась тяжёлой тишиной. Рано или поздно должно было случиться и это. А ведь Нино много раз предупреждал. — Всей душой прощу прощения, — спокойный, удивительно мягкий и понимающий женский голос звучал очень тихо. — Но здесь будет занятие… Вам бы одеться, поспешить. Маринетт отвела взгляд в сторону. Её не удивить подобной близостью или сценой, но людям перед ней явно могло быть неловко. К тому же, они её не знали. Она крепче сжала пальцы на дверной ручке и отступила в сторону. Врываясь сюда, она и не ожидала, что кто-то здесь устроит свой личный, маленький погром с привкусом страстей человеческих. Это несколько могло затормозить её план. В конце концов, это был уже пятый кабинет в её плане. Она выжидающе взглянула на растерянную пару. В глазах была холодная решимость и странная строгость. Алья резко убрала руки из-под мужской футболки и отскочила. Нино, покраснев, пробормотал что-то неразборчивое. На сборы от силы была потрачена минута. Они умчались прочь с помещения без вопросов и объяснений. Да и следовало ли это делать вообще? И так всё очевидно. Лишь когда дверь перед ними фактически закрылась, Алья ещё раз взглянула на незнакомку. Кажется, они уже встречались, представлялись друг другу? Маринетт успела вежливо кивнуть на прощание, пока дверь не скрыла её от посторонних глаз. Конечно, встречались. Знали друг друга, были лучшими друзьями. Но вслух не было ничего из этого не сказано. Устало выдохнув, она постучала пальцами по вискам. Где-то здесь должно быть нападение сегодня. Выбиты стёкла и мёртвые птицы будут разбросаны повсюду, вызывая панические атаки и неприкрытый ничем страх на лицах. Ужас. А видеть это ещё раз не хотелось. Совсем. Маринетт пару раз воровато оглянулась — нет ли на улице наблюдателей? Убедившись, что рядом никто не ходит и нет лишней пары любопытных глаз, она бросилась дёргать за оконные ручки и открывать всё, до чего можно дотянуться. Лучше узреть свору голубей на столах и стульях, устроить маленькую разруху, нежели видеть жертвы, для которых уже не вернуть время вспять. Сорвать пару занятий — не такая и великая цена за покой пернатых созданий и свой собственный. Мсьё Голубь будет недоволен, черти бы его побрали. Маринетт агрессивно дёрнула ещё одно окно, открывая то до пределов. Это давало маленькое подобие успокоения. Но… Беда была в том, что все кабинеты не откроешь, всех не спасёшь, всего не учтёшь. Слишком много переменных, на которые ты не в силах повлиять. Услышав щелчок двери, она поняла, что и сама может попасться кому-то на глаза. Не придумав ничего лучше, Маринетт посмотрела с окна вниз, прикидывая расстояние. Не так и высоко, да и действовать следовало быстро. А дверь уже начала скрипеть, предупреждая о незваном госте и возможных неприятностях. Маринетт поморщилась, тихонько выругавшись и перекидывая ноги за оконную раму. И сиганула вниз, едва послышался ещё один шорох.

***

Визг смешался с перьями, а паника — с толпой. Поднятая вверх пыль, листы и разбросанная одежда лишь дополняла всеобщий бардак в половине одного из корпусов Франсуа Дюпон. Голуби были повсюду. Они яростно клокотали, бросались на людей и трепали за волосы. Словно насмехаясь над новыми прическами молодых девушек, птицы с боевым кличем бросались на самые приметные. Как специально, что ли, удивлённо подумал Адриан, лавируя между растерянными и кричащими людьми. В целом, ничего критичного — просто огромная свора птиц норовила обгадить каждый уголок и растрепать в лохмотья особо вызывающих личностей. Это не разрушенные стены, не кровавая бойня и не массовая гибель пернатых. И на том спасибо. Обогнув толпу рыдающих девиц, Адриан столкнулся взглядом с Нино. Легкий кивок и никаких вопросов. Прикрытие будет обеспечено. Вот в чём различие между напускной дружбой и настоящим её проявлением. Они понимали с Лейфом друг друга без слов, хватало полувзгляда, полвздоха. Всегда. И этот раз не был исключением. Адриан благодарно кивнул повторно — обсудить этот красочный день можно будет и потом. Смуглолицый брюнет повел плечом, края его губ едва заметно дрогнули. Как бы невзначай он сделал шаг вперёд, перекрывая взор Кагами. Нино не спрашивал зачем другу прикрытие, а Адриан не стремился объясниться. Это даже не было для них проблемой. В который раз подавив раздражение, Адриан осторожно двинулся прочь. Кагами Цуруги… Ей не следовало попадаться на глаза, вообще сталкиваться с ней не следовало. Она была слишком проницательной и внимательной. Этот холодный и чёткий взор пробирал до костей, до самого естества. Она будто препарировала тебя на столе, как мёртвую и ничего не значащую лягушку. Слишком пристально вглядывалась в каждую мелочь. Поэтому, следовало ли ей видеть за день ещё одного зеленоглазого блондина с аллергией на голубиные перья с разрывом в каких-то пару часов? Определённо, нет. Адриан Агрест не собирался приближаться к Кагами Цуруги. Кот Нуар определённо не пожелает узреть её вновь. Это ведь надёжный и простой план, верно? Определённо, сомнений в этом не было. Но почему-то взгляд его ещё раз отыскал эту одинокую фигуру в толпе — никого не ожидающую, безразлично смотрящую в открытое окно. Да, это надёжный план. Прикрыв покрасневшее лицо ладонью, он тихо чихнул. Протянутый к лицу платок был очень кстати. Адриан поднял голову и тут же нахмурился. Человек, стоящий перед ним, сунув руки в карманы, в благодарностях точно не нуждался. Феликс безразлично смотрел куда-то в сторону, периодически едва заметно морщась. — Здесь так воняет, — наконец проскрипел Феликс, зажимая нос пальцами. — Как ты так спокойно выдерживаешь эти… ароматы? Задавать подобный вопрос человеку с аллергией, серьёзно? Адриан поджал губы, бросив в ответ скупое: — На тебя смотрю и все горечи и тягости как рукой снимает, — он театрально взмахнул платком. И почти сожалел, что не успел скрыться в другом кабинете вовремя. У него были весьма важные планы на этот вечер. У него, Леди Баг и мсьё Голубя, чтоб он провалился. На удивление, привычного и весьма язвительного ответа не последовало. Феликс продолжал всматриваться куда-то в самую даль коридора. Что-то манило его туда, мрачной поволокой притягивало. — Ну-ка, пойдём, пройдёмся, — бросил Феликс наконец, продвигаясь вперёд. — Здесь ты, полагаю, уже достаточно надышался благоухающим обществом. Тебе бы умыться.

***

— Меня прокляла сама жизнь на голубиный, мать его, помёт, — удивлённо пробормотала Маринетт, разглядывая полностью испачканные штаны. Точнее с того, что от оных осталось. Жалкий клочок разодранной ткани, превращённый в длинные лоскутки, едва держался на честном слове — тонком ремешке на её талии. Положа руку на сердце, можно было бы даже признаться, что теперь этот ужас — вымазанная в дерьме кудлатая юбка. Страшная, конечно. Зато на штаны точно не похожая. — Вот дерьмо, надо же, — продолжала негодовать Маринетт, глядя на грязные ноги. Это ж надо было… Не просто свалиться под апельсиновое дерево. А свалиться прямо в кучку пернатых и очень, очень агрессивных созданий. Очевидно, голубиный заговор планировал начаться где-то отсюда. Маринетт даже отряхнуться не успела, как пернатая толпа разодрала когтями её одежду, обгадила и выпихала прочь из-под их засады в кустах и под деревом. Причём в злобно сверкающих, маленьких глазках голубей читалось явное намерение расквитаться с незадачливой нарушительницей их покоя более жестоким образом. Самым жестоким. И степень этой расправы Маринетт узнать, если честно, не хотела. Хватило и изничтоженной ткани, обгаженной до самой талии. — А запах-то, запах какой, — зажимая нос пальцами, прогнусавила она. В таком виде только перед людьми светиться. Перспектива объявиться перед манерным обществом, немало так одержимым собственным внешним видом, в подобном облике… не очень радовала. Но в текущей обстановке выбирать следовало быстро и расставить приоритеты тоже. Как раз перед глазами мелькнуло ещё одного окно на первом этаже. Маринетт быстренько осмотрелась — это уже четвертое окно, к которому удалось пролезть под кустами незамеченной. Маленький, ничем не примечательный туалет. Две закрытых кабинки, одна раковина и зеркало. Что самое важное — ни единого человека поблизости. Маринетт подкралась поближе. Глаза её одобрительно сверкнули. А вот и приоритет. Наспех отправив сообщение с мольбой о помощи Хлое, она двинулась дальше. Затем перекинула ногу и склонилась вперёд, тихонько кряхтя и выплёскивая ругательства, несколько клочков ткани на штанах зацепились за крючки у окна, предназначенных для сетки. Лезть было крайне неудобно и сложно. Одежда спуталась и трещала во всех смыслах, дорываясь до основания, ремешок уже не выдерживал этого недюжинного напора разозлившейся Маринетт. Не желая проиграть в борьбе за свободу и чистоту, она медленно взбиралась на свой личный в данный момент Эверест. Тактичное покашливание было как-то упущено. — Это же вроде мужской туалет, нет? — хриплый, чуть удивлённый голос раздался вместе с женским вскриком. — Проклятье! — только и успела бросить Маринетт, плашмя сваливаясь на холодный пол уборной. Перед глазами её было даже не мужское лицо. Точнее сказать, совсем не лицо. Несколько раз моргнув, она предпочла думать, что это ей привиделось. Очень сильно привиделось. В высокохудожественном прыжке долговязый молодой человек застегнул ширинку и кинулся к Маринетт на помощь. — Вы не ушиблись? — всё тот же удивлённый тон с ноткой хрипцы. Маринетт осторожно приоткрыла один глаз, продолжая в позе распластавшейся звезды лежать на холодном полу. — Не сломала ничего, значит всё в порядке. Осторожно протянутые к ней руки и немой вопрос во взгляде, интересующийся, можно ли её поднять в более выгодное положение для продолжения беседы выглядели даже очень мило. Если можно вообще подобным образом было оценивать ситуацию, в которой они сейчас оказались. Маринетт легонько кивнула. Она закашлялась, осторожно вставая. Ориентироваться было тяжело — основной удар пришёлся как раз головой, причём довольно внушительный. — Возможно, следовало сначала вымыть руки, — молодой человек перед ней смущённо улыбнулся. Даже покраснел. Но Маринетт лишь безразлично отмахнулась, показывая пальцем на разодранные и обгаженные голубями клочки штанов. — Чьи-то руки в мужском туалете меньшее из моих зол на сегодня, — легонько пожав плечами, она поморщилась. Голова кружилась, начинало подташнивать. — Вам плохо? — Очень, — честно призналась Маринетт и скривилась. — Но не от падения, а от нелепости данной ситуации. Если бы во мне ещё осталось в этой жизни чувство смущения, я бы сгорела со стыда, честно. У вас нет вопросов? Молодой человек отрицательно взмахнул головой. — Ни единого, — он чуть улыбнулся с ноткой понимания во взгляде. А затем указал на огромное пятно на своих штанах: — Голуби. Дальше пояснений не требовалось. Тёмные брови Маринетт тут же приподнялись. Так вот что он тут делал! Отмывал следы пернатой атаки на… причинное место. А не то, что она подумала. Совсем не то. Чувство облегчения скрасило ситуацию, даже дышать как-то легче стало. — Умеют же эти сволочи целиться, — удивлённо пробормотала Маринетт. Тишина слегка затянулась, пока она принялась стаскивать с себя клочки оставшейся ткани. Почесав затылок, молодой человек отвернулся, дабы не создать ещё более неловкое положение. Затем он осторожно поинтересовался: — Это, конечно, не совсем уместно, но… — он чуть запнулся, — могу ли я узнать ваше имя? Маринетт улыбнулась. Сегодня вообще уместного ничего не было. Но не оставаться же ей в гадких во всех смыслах штанах. Агрессивно срывая с себя клочки грязи и одежды, она медленно процедила: — Маринетт Дюпэн-Чэн. Посещаю занятия двух факультетов в индивидуальном графике. — Лука Куффен, случайный гость в творческом бардаке Франсуа Дюпон. Забирал сестру вот, — он засмеялся, опуская плечи. — Не забрал. И имя это было причиной её спокойствия в текущей ситуации. Был бы это кто-то другой, то она бы предпочла свалиться из уборной обратно в голубиный помёт, лишь бы не сталкиваться вообще с кем-либо. Но Лука Куффен… Лука Куффен — вечное исключение любого списка. Извечно понимающий, прощающий и никогда не осуждающий. Даже если бы она залезла бы сюда с бубнами и голая. Поэтому никакого смущения не было. Пусть сейчас он её и не знал, зато она прекрасно помнила его. Каждую черточку его характера и манеры. Маринетт больно колол данный факт под рёбрами, но сосредоточиться на моменте сожаления было тяжело из-за отвратительного запаха, исходящего от её одежды. Поэтому стащить с себя ошмётки было важнее. — Надеюсь, Лука Куффен, я не слишком испугала тебя своим появлением, — пропыхтела Маринетт, кое как добравшись до пряжки на ремне. — Удивила, — поправил Лука, не поворачивая голову. — Озадачила. Но не испугала. Я и сам здесь стою не в лучшем виде. Очевидно, это было причиной тому, почему вежливый и аккуратный Лука Куффен не поспешил оставить её здесь одну. В кабинке скрыться Маринетт ему не предлагала, да и не хотелось как-то показаться ещё более грубой. За окном уже шумели птицы, очевидно нападения продолжались. Но усмирить их причину можно было лишь после превращения. А для этого было бы хорошо выпутаться с треклятого капкана, собранного из собственной одежды. Следовало торопиться более усердно. Маринетт снова безуспешно потрясла пряжку. Та не поддавалась никаким уговорам, стукам и трепыханиям. Практически потеряв терпение, она прошипела: — Лука, обернись, пожалуйста. Здесь понадобится не одна пара рук. С сомнением, но он подчинился. На лице отчётливо было смущение. — Ремень? — только и спросил тихо он. Обречённо посмотрев в лицо молодого человека, Маринетт устало кивнула. — Давай только быстро. Срывай его к чертям, там что-то зацепилось, а я со своего положения не могу понять, что именно. Понимаю, это очень неловко, и ты можешь отказаться, — она вздохнула. — Но я буду действительно признательна, если меня освободят из этого тканевого ужасного капкана. — Хорошо… — прозвучало неуверенно, но Лука двинулся вперёд. Осторожно опускаясь перед Маринетт на колени, он практически лбом уткнулся в женский живот. Прохладные пальцы медленно провели рукой по ремешку и пряжке с застрявшей в ней кусочками ткани. Осторожно, щелчок за щелчком, Лука выуживал всё ненужное из-под застёжки. И чем дольше это длилось, тем ближе было его лицо и крепче хватка на женской талии. Приходилось изрядно напрячься. — Ну что там? — нетерпеливо бросила она спустя несколько минут. — Проще разрезать всё, — нахмурившись, Лука потёр чёрную ткань между покрасневшими пальцами. — Очень много остаётся с внутренней стороны, никак не могу вытащить ткань отсюда. Маринетт возвела глаза к потолку. А чем резать? Ни ножа, ни ножниц при себе не было. Она тут же покосилась на тёмную макушку у своего живота. — Я не маньяк и не художник, не имею привычки с собой носить нож или ножницы. Сощурившись, Маринетт тихонько сказала: — Словно мысли читаешь. Лука пожал плечами: — Просто разделяю твоё желание освободиться от данного плена — он ткнул пальцем в пуговицу на её штанах и поморщился. — Уж очень оно… попахивает. Маринетт тут же вспыхнула, раскраснелась. — Я знаю, — прошипела она, обиженно засопев. — Поэтому рви быстрее, пожалуйста. — Оно застряло, — повторил Лука, хмурясь. Ремень трещал, звенел, но не поддавался. В какой-то момент пряжка шлёпнула его по носу, оставляя красный след. Этот же нос упёрся в женский живот, пару раз мазнув по голой коже. — Тогда тяни! Лука поднял голову с довольно красноречивым выражением на изящном лице. Очень красноречивым. То так и намекало на то, что он сейчас думает. — Если я потяну ещё сильнее, ты просто упадёшь, но мы никак не решим твою проблему. — Может ткань подтянуть пилочкой? — Для ногтей? А у тебя есть? — спросил Лука с некой надеждой. Это бы упростило задачу. Маринетт посмотрела на свои обрезанные ногти без единого намёка на маникюр. Затем посмотрела на изящные руки молодого человека, выпаливая: — А у тебя? Он незамедлительно щелкнул пальцами прямо по пупку Маринетт. — Эй, — встрепенулась она, нервно дёрнувшись. — Щекотно же. Лука пожал плечами и проговорил: — Ну что я могу сказать, — его глаза сверкнули. — Держи себя в штанах? Да, Лука Куффен безмерно понимающий и вежливый. Манерный и прекрасный. Однако есть в нём ещё одна важная черта — неумолимая любовь к саркастическим и хлёстким ответам. Маринетт оскалилась и зашипела. Какое чудное выходит знакомство. Оставался ещё один вариант. Зубами. Если подцепить застрявшую ткань зубами и потянуть, после будет чем зацепиться пальцами. Они пришли к данному выводу одновременно и посмотрели друг на друга. — Мы не настолько в близких отношениях, — заметил Лука, чуть нервно улыбнувшись. — Ну пожалуйста, — жалобно протянул Маринетт, состроив просящую мордашку. И это почти что подействовало, ведь Лука горестно вздохнул. Хуже уже ведь быть не могло, ведь так? Не могло ведь? Он склонился к животу Маринетт, осмотрев пряжку с тканью в последний раз. Было бы почти неловко, если бы они чуточку больше знали друг друга. Были друг другу кем-то более близким. В голове Маринетт стучало одно: нужно торопиться. Дверь с грохотом распахнулась, звонкий топот со скрежетом каблучков разрезал тишину слишком резко: — Маринетт Дюпэн-Чэн, клянусь своими туфлями, если я пробиралась с твоей спортивной утварью сюда зазря… Хлоя резко замерла, уронив пакет с одеждой на пол. Картина перед ней была не просто двусмысленной, а очень-очень двусмысленной. — Я могу всё объяснить, — поспешила Маринетт, отодвигая от себя голову Луки. Посмотрела на его красное лицо. Вздохнула: — Ладно, не могу. То есть, могу, но не всё. Выразительно посмотрев на двоих людей перед собой, Хлоя упёрла руки в бока: — Я заслуживаю детальные объяснения. Это дорогого стоит, — она манерно поморщилась и задрала носик повыше. Осторожно осмотревшись, Хлоя оценила обстановку. Здесь всяко было чище, спокойнее и тише, нежели в коридоре с погромом от голубей. Она облегчённо выдохнула. Быть может, и не зря сюда проделала такой долгий путь. Перья с волос вычесать надо было, как минимум. Привести себя в порядок и в какой-никакой приличный вид перед выходом за пределы Франсуа Дюпон, вдруг кто фото сделает? А видеть её копошение никто не должен. Резко крутнувшись на каблучках, Хлоя подавила внутренний крик. И она была единственной, кто захлопнул дверь в помещение сегодня вовремя, словно замыкая какой-то порочный круг этого сумбурного дня. Услышав шорох за спиной, она с прыткостью рыси бросилась в сторону, откуда только что пришла, и загородила проход. — Это что, единственная мужская уборная в округе? Молодые люди, справляйте нужду в другом месте. Хлоя Буржуа с легкой, удивительно невинной и весьма красноречивой улыбкой закрыла двери прямо перед носом Адриана Агреста и Феликса Фатома. Закрыла незамедлительно в тот самый миг, когда они оба углядели знакомую им особу с иссиня-темными волосами и бросились вперёд. И что хуже — мужскую фигуру у её голых, ничем неприкрытых ног, они тоже увидели. Повернувшись обратно, Хлоя со всей строгостью сказала: — А теперь, дорогие дамы и господа, извольте объясниться… Это не чертов любовный роман, в конце-то концов! Лука посмотрел на Маринетт, а та уставилась на него. Оба тихонько засмеялись. И правда, это уж точно не любовный роман.