Психотрия: чернила и кровь

— Любовь — это… тревога, — сказал он. — Хочешь доставить радость и боишься, что тебя увидят таким, каков ты есть. В то же время хочешь, чтобы тебя знали. Иными словами… ты наг, стонешь во тьме, теряешь всякую гордость… Я хотел, чтобы она видела меня и любила, хотя знала как облупленного, а я знал её. Теперь её рядом нет, и моё знание неполно. Целыми днями пытаюсь представить, чем она занимается, что говорит, с кем общается, как выглядит. Стараюсь восполнить потерянные часы, но чем дольше разлука, тем это труднее — неизвестность множится. Приходится додумывать. На самом деле, я просто не знаю. Ничего больше не знаю.

Одри Ниффенеггер, «Соразмерный образ мой»

С силой пнув подушку, словно та была центром всех её мучений, сосредоточением личной боли и вообще — лучше бы оной тут не бывало никогда, Маринетт нервно дёрнулась. О, она прекрасно знала это чудовищное, просто-таки отвратительное состояние, странную смесь бессилия и апатии с панической тревогой. Маринетт чувствовала весь спектр недовольства и каждой клеточкой своего тела буйствовала. Часы на стене своим монотонным позвякиванием были безразличны к её страданиям. И каждый «звяк» словно становился громче и громче. Секунда за секундой. Тик-так. И волна гнева где-то под кожей с силой бьёт по груди. Уже пожалев, что отпинала подушку с кровати, Маринетт мрачно уставилась в стену. — Нужно было целиться не на пол, — бормотала она. — А в стену, в стену. Часы снова не реагировали. Разве что звон в ушах становился громче. А тревога внутри росла, подбиралась комом к горлу. Дышать становилось труднее. Это чертово чувство, когда кажется, что смертельно устал и хочешь спать, а стоит лечь — и сон не идёт, в голову лезут всякие страсти, и если даже удаётся на несколько минут задремать, обязательно приснится какая-нибудь гадость. И Маринетт искренно не могла понять: какая гадость будет в этот раз? Какой враг угодит ей ударом прямо под дых в самый неожиданный момент? Никаких сомнений в том, что удар будет действительно подлым и быстрым в самый неожиданный момент… не было. Ни на мгновение. Она правда пыталась вспомнить, кто и когда шесть лет назад был её врагом, кто нападал и в каком порядке, кто был сильнее и слабее. Но само возвращение во времени не то что выбивало из зоны комфорта, оно в принципе этот комфорт сместило куда-то на уровень мусорного бака. Чертовски огромного бака, куда пришлось запихнуть не только криво лежащее, косо стоящее. Туда полетели старые привычки, старая комната, уютное гнездо рядом с родителями. Кое-какие надежды тоже копились в зоне «на однозначную утилизацию». Но даже отдельное жильё не могло дать Маринетт желаемого покоя и сосредоточения на главной миссии мирской — спасении горожан. Она не могла вспомнить личность того, кто атакует их в этот раз. По этой же причине какой-либо более продуманный и детальный план и даже распорядок дня составлять было глупо. Точнее, совсем проблематично. А время утекало сквозь пальцы, оставляя какой-то склизкий след из нервозности и превышенных ожиданий на вспотевших ладонях. День за днём руки дрожали сильнее. Воспалившееся воображение подкидывало вереницу возможных врагов и ни один из них не был правильным ответом. Вот в этом Маринетт точно была уверена. Кого она забыла, вот кого? Взгляд лениво скользнул по стене, едва освещённой светом уличных фонариков под домом. Чуть выше голову поднимать не следовало, это было бы прямой провокацией на продление собственных страданий. Проклятые часы. Она точно снимет их отсюда. Но это будет утром, это будет завтра. Поворачавшись ещё около получаса, Маринетт заснула с единственной мыслью: кто бы ни напал на город, она будет зла и готова сразиться в тот же миг. А если желает быть таковой, следовало бы хотя бы раз выспаться.

***

— Мне не нравится, как ты дышишь, — мелодичный голосок прозвенел прямо над ухом. Маринетт поняла, что этот треклятый звон можно было бы сравнить разве что с писком недобитого комара. Если задуматься, они и правда были похожи. Надоедливые, неугомонные и желающие испить силы Маринетт до последней капельки. — Кто бы угомонил тебя, кто бы успокоил, — тихо пробормотала она, расправляя плечи и отпихивая от себя непрошенную гостью подальше. Однако Хлоя Буржуа была настроена сегодня действительно агрессивно, почти воинственно. С небывалой прытью, она бросилась к столу, желая отыскать желанные наброски, хоть один эскиз, который она ожидала уже не первый день. В очередной раз лениво взмахнув рукой, Маринетт проскрипела: — Ну серьёзно, если ты продолжишь копошиться у меня над головой, неужели я подготовлю тебе коллекцию раньше? Ты действительно считаешь, что своим похрюкиванием и комариным повизгиванием вдохновляешь меня на создание нового шедевра? Тёмные брови приподнялись в изящном жесте. По крайней мере, Маринетт так казалось. На деле, она едва ли двинулась, поджимая губы в тоненькую, сухую полосу. Язвительного комментария в ответ не последовало, хотя вполне могло бы быть. Вместо любого доступного в арсенале крепкого словца, Хлоя решила использовать нечто более миролюбивое: — Я бы могла оскорбиться на похрюкивание, знаешь ли, — изящным наманикюренным пальчиком Хлоя постучала по спинке чужого кресла. Её выражение лица тут же переменилось на уставшее: — Но я не виновата, что когда нервничаю, издаю эти проклятые звуки! Маринетт, не поворачивая головы, тихо проворчала, продолжая чертить что-то на разбросанных по столу листах: — А ты не нервничай. Пищать перестанешь — вообще замечательно будет. Считай, тихая поэзия дня, так необходимая человеку, который должен приготовить тебе целый ряд набросков одежды по твоим же взбалмошным указаниям. Хлоя сделала шаг назад и устало осела на диван, осторожно отпихивая от себя разноцветные образцы ткани. Та разве что с потолка не падала — вот настолько много её скопилось в углу у стены небольшой комнаты. Вот уже третью неделю они пытались создать особую коллекцию одежды, точнее, разобраться хотя бы со стартовыми эскизами и основными наработками. От Хлои требовались некоторые идеи, некое вдохновение. Хотя Маринетт отказывалась внятно объяснить, почему ей понадобилась именно молодая и не особо прилежная ученица — наследница Буржуа. Не скажет же она, что в будущем, которое для неё было и которого как бы ещё не было, Хлоя сможет впечатлить мир своими революционными и весьма стильными идеями? Не скажет. Каждый заслуживал второго шанса и Буржуа должна испытать на себе его сполна. Этого она тоже, конечно же, не скажет, просто не посмеет. После таких слов Буржуа разве что покрутит пальцем у виска, глупо засмеётся и уберётся прочь восвояси, манерно постучав дорогими каблучками перед Маринетт. Хлоя отказывалась объяснить, почему так быстро согласилась на оное предложение. То ли от желания доказать себе, что способна на нечто большее, чем просиживание учебных часов в кабинетах Франсуа Дюпон, то ли от намерения превознестись в собственных глазах. Разговаривали они мало, а то, что вырывалось из рта каждой из них… едва ли можно было назвать диалогами. Скорее спором, ведущим не к согласию, нет. К самим вратам в Преисподнюю. Маринетт сетовала на собственную самоуверенность. Хлоя стучала ноготками по столу. Маринетт раздражённо разбрасывала испорченные эскизы. Хлоя манерно закатывала глаза и расхаживала по кабинету, покачивая бёдрами, словно уже была на желанном показе. Маринетт бралась за новую ткань, делала выкройку, прикидывала к манекену и срывала с каждым разом всё более агрессивно — ни одна из выбранных концепций не подходила. Хлоя критично осматривала новые наработки и скалилась — идея точно где-то была, они почти ухватили музу за кончик хвоста. Маринетт была уверена, что хвост этот — ворох с перьями какого-то курдупеля с крыльями, но уж никак не девы вдохновенной, что приведёт их идею в единую концепцию и даст понять, в каком направлении двинуться. Хлоя нервно похрюкивала и периодически выдавала очередное оскорбление, подстёгивающее работать быстрее. И спустя столько дней это привело их, замученных, растрёпанных и обессиленных, к пределу возможностей. — Вот оно! — Маринетт вскочила с насиженного места, опрокидывая кресло с противным скрипом. С её ног осыпалась вереница порванных листов, но это уже не было важным. Едва не задремав на диване, укрывшись какой-то розовой тканью в шипах, Хлоя вскочила в ответ: — Где? — Вот, — ткнув в заспанное, совершенно измятое лицо Буржуа листами, Маринетт гордо расправила плечи: — Мы это сделали! Брови Хлои медленно приподнялись. И чем дольше она смотрела на изображения перед собой, тем шире распахивались её глаза, выше поднимались веки, до самой рези, но ей было плевать на маленькую боль. В конце концов, она уцепилась за листы дрожащими пальцами. — Проклятье, — удивлённо прохрипела Хлоя и медленно перевела взволнованный взгляд на Маринетт: — Мы и правда это сделали. Нет, ты воплотила в жизнь всё то, что я сказала… Это невероятно. Наверное, впервые в жизни Хлои Буржуа наступил момент истинного трепета, волнения. Потери речи. И вместе это сплелось в комок ожиданий, надежд, связанных маленькой нитью мечты. Маринетт Дюпэн-Чэн изрядно за эту нить дёргала несколько недель. И ведь дошла до предела. Продолжая сжимать листы, Хлоя пыталась собрать мысли воедино. — Я больше не слышу твоего сопения. Маринетт поняла, что у неё дёргается глаз. И тем не менее, усмехнулась: — Потому что я, кажется, забыла, как дышать нормально. Обе смотрели друг на друга, ощущая прилив чего-то нежного, трепетного. Что-то такое, что не требовало резкости. Но нервничали они всё равно, а посему едкие комментарии не заставили себя долго ждать. — И слава Богу! Больше не дыши, — Хлоя расправила плечи с громким хрустом и поморщилась. — Тогда кто будет воплощать это в жизнь? Маринетт взмахнула рукой в сторону завершённых эскизов. В глазах читалось чистое превосходство. Немного злобное, немного запоздалое. Всё это время она сомневалась, что задумка сможет воплотиться в нечто чарующее. Хлоя поджала губы. Быть может, она тоже сомневалась во всём. Но не признать талант человека перед собой — просто не могла. — Твоя взяла, — выдохнула она. — Ты сотворила нечто волшебное. И пусть это только на бумаге… Я хочу увидеть венец всех венцов. Творенье всех творений. И теперь им открылась маленькая, но такая важная истина. Стало как-то подозрительно тихо. Они замерли. Это вроде как должно было их обрадовать. Но, смотря в припухшие, сонные лица друг друга, Маринетт и Хлоя ощутили единое согласие: если они не убьют друг друга до завершения пошива последнего наряда, то проломят дыру во вселенной. Последнее казалось более предпочтительным. Закашлявшись, Хлоя возвела глаза к потолку. Да поможет им годовой запас горького кофе и слепая вера в себя. Уставшую улыбку Маринетт не заметила даже она сама. Несмотря на усталость, боль в руках и резь в глазах… Всё почему-то казалось таким правильным.

***

В вечернем патруле привычно было расхаживать по краям здания, манерно восседать у изящных горгулий, покачиваться на ветру возле пиков старых крыш и позволять ветру трепать свои волосы. Словно тебя кто-то видел и тебе необходимо было создать особый геройский образ сию секунду. Даже самой себе Маринетт было противно признать, что когда-то она правда так делала. Выбирала более изящную позу, красиво садилась у самого краюшка крыш и ожидала лучшего своего фото с пёстрым заголовком на главной полосе утренних газет. Конечно же, якобы случайного и неожиданного. Но точно всегда привлекательного. Боже, она годами тренировалась делать прекрасную, чуть невинную позу и лёгкую улыбку — вдруг тоже кто-то увидит? Она желала лучшего своего фото и всякий раз получала их. Но это было в том самом закинутом в мусорный бак «когда-то». Ведь это самое «когда-то» было в прошлом — будущем, которое она когда-то прожила. Шесть лет не является таким уж большим сроком, но это время было чертовски богатым на события. И все эти события отмотались назад. Всякий раз думая об этом, становилось как-то зябко, жутко. По крайней мере, должно было бы так быть. — Сколько раз я буду вступать в это дерьмо на крыше… — она закатила глаза. О некоторых вещах не было принято говорить, но как же давно ей хотелось прокричать это на весь мир! Уставшая, совершенно сонная Маринетт с опухшими веками негромко закашляла. Она сидела на очередном самом краю крыши и медленно раскачивала ногой со стороны в сторону. Лениво почёсывая живот, вторую ногу подтянула к себе. Ощутив, что так совершенно неудобно, Маринетт снова почесала живот и, зевая, села на корточки. Удивлённо приподняв брови, она хмыкнула. Так было гораздо удобнее, костюм натянулся и живот перестал чесаться. Оперев руки о колени, они уставилась вниз. Навещать это место было так же привычно, как и спать за столом. Она медленно потянулась, откидывая спину чуть назад и не без удовольствия прикрыла глаза. На улице всё ещё было тепло, а её недомогание в последнее время достигло своего пика и, кажется, остановилось. Через дорогу, в самом начале парка развернулась весьма печальная картина: полицейский грозно указывал неудачливому незнакомцу на грязь вокруг скамьи. Маринетт сощурилась. Что-то было в этом знакомое. До боли. — Сегодня такой прекрасный день! Почему же вы так? — незнакомец печально улыбнулся, глядя на хмурое лицо полицейского. — Птиц кормить здесь нельзя, это запрещено. Если везде их кормить, они везде будут гадить! — мужчина в форме вырвал из рук незнакомца пакетик с кормом. Маринетт ощутила, как её терзают смутные сомнения. Расставив ноги шире и, не отрывая пяток в своём неэстетичном присяде, она наклонилась вперёд. Полицейский тем временем прошел к углу скамьи и бросил отобранный пакетик в урну. — Но кто же будет кормить бедных голубей? — голос незнакомца прямо звенел в ушах. Как же это было ей знакомо…. Что же это было? — Послушайте, вас гоняют смотрители всех парков, мсьё Рамье. Вот и я сейчас вызову полицию! — мужчина грозно посмотрел на несчастного и, выждав паузу, продолжил: — Хотя постойте. Я и есть полиция. Уходите отсюда, будьте добры. Сгорбившись, опозоренный мужчина печально прошествовал мимо правоохранителя. Маринетт закусила губу и отвернулась. Может, это уже было с ней в прошлом? — Печальное зрелище. Мне его правда жалко, он ведь всего лишь хотел накормить птиц, которых так любит. И если бы она знала, что уже через несколько минут возненавидит незнакомца, то явно бы не поверила в случившееся. Однако у судьбы всегда свои планы. Как и у мсьё Голубя. Парочка голубей довольно курлыкнула, околачиваясь прямо у ног Маринетт, восседающей на манер воришек в неблагополучных районах, желающих отобрать кошелёчек или сумочку у проходящих мимо дам. Вот только сидеть на краю многоэтажного здания в подобной позе… Как знать, к чему это приведёт.

***

Почти что наслаждаясь умиротворенным состоянием и едва ощутимыми порывами ветра, Адриан лениво откинулся на спинку стула. Солнце уже не слепило глаза, как прежде, а холод не сковывал его тело, как долгие месяцы ранее. Это мгновение хотелось продлить как можно дольше, ведь только во время обеденного перерыва он мог спокойно отдохнуть. Сквозь стиснутые зубы и придушенную гордость стальными тисками, Адриан вёл свой спектакль столь тонко, что иногда и сам в него верил. Но этот день был особым, этот день от так хорошо знал, так изящно отрепетировал. Он был готов ко всему. Помнится, впервые услышав от мастера Фу о существовании некой Чудесной Леди Баг, он даже обрадовался. Потому что понадеялся на помощь, на верного напарника. Человека, который, обладая силой созидания, поможет избавить город от врага и его последователей. И с каждым её взглядом хотелось продлить тесный контакт, улыбнуться шире. Ему даже хотелось говорить без устали. — Адриан, — мягкое прикосновение к волосам, изящный жест рукой и приторный аромат женских духов. Он даже не нахмурился. И пусть ему не хотелось разрывать приятный миг тишины и покоя, всё должно было течь своим чередом. Этот день не должен сойти с единого правильного русла. Однако прищуренные глаза продолжали прожигать его нетерпеливым взглядом, ожидая незамедлительного ответа. Как и всегда. — Как хорошо, что ты помнишь моё имя, — на губы тут же прилепилась мягкая, чувственная улыбка. — Хлоя, что-то случилось? Хлоя в ответ одарила молодого человека взглядом, подобным тому, как смотрят на ребёнка уставшие родители. — Я принесла нам обед, — она поставила коробочки на стол. — Тот самый, который ты просил пару минут назад. Взгляд её стал чуть более подозрительным. Не витает ли Адриан Агрест в каких-то беспричинных облаках? Рассеянность была ему не свойственна. И следовало бы подумать об этом, вот только сегодня у мисс Буржуа был более важный план дня — наесться так, чтоб резинка на штанах натянулась с треском. И чтоб все мысли сумбурные из головы выдуло ветром сытости и приторным вкусом сладости. Адриан перевёл взгляд на Хлою, заинтересованно рассматривающую не группы учеников, словно искавшую кого-то, а исключительно пожирающую взглядом огромный поднос с едой. Поперхнувшись, он посмотрел на девушку ещё раз. Не ошибся ли? Но молодая наследница семьи Буржуа самозабвенно облизывала пальцы, доедая уже третье пирожное и запивая оные сладким напитком. Довольно ворча что-то о свободе бытия и проклятом неудобном диване, Хлоя то и дело причмокивала между поглощением еды. Кажется, Адриан даже услышал имя… Дюпэн-Чэн? И этот миг, маленькой первой нитью не вписывающейся в этот день, стал точкой невозврата. Он упустил кое-что важное. То самое, к чему должен был устремиться минуту назад. Мысленно спохватившись, Адриан задрал голову к одной из крыш Франсуа Дюпон. Поднял руку и взглянул на часы. Словно в замедленной съемке, он сложил пригласительные в сумку, отказался от поставленного перед ним обеда. Не обращая внимания на осуждающий взгляд, увидел, как в его сторону летит мятая салфетка и лишь когда она медленно приземлилась прямо ему на голову, прикрыл глаза. Да, вот так было правильно. Конечно, синие волосы. Он резко поднялся и тихо сказал: — Спасибо за обед, но мне пора. Нужно успеть переговорить с директором по поводу одного мероприятия. Привыкшие к подобному поведению Адриана, сидящие за столом лишь кивнули. Достаточно было улыбки, чтобы никто ничего не заметил.

***

Маринетт оторопело уставилась на огромную стаю голубей, оказавшихся перед ней. А тревога в груди прямо-таки клокотала, вопила и трепыхалась. Какое-то воспоминание сквозь пелену пыталось пробраться к ней, добавить ясности ума. — Это ещё что за чёрт? — недовольно пробормотала Маринетт, вступив в очередную порцию голубиного помёта. Третий день это её преследует. А затем в голове что-то щёлкнуло. Она уставилась невидящим взглядом на испачканные голубями чёрные ботинки. Воспоминания болезненным ударом оборвали что-то внутри. Тогда было так… волнительно. И Маринетт зажмурилась, позволив себе пропитаться эхом прошлого. Она ухватилась за стену и сделала резкий шаг назад. Воздуха не хватало и не нужно было. Следовало лишь бежать отсюда подальше. Простой план уже созрел в её голове, лоскутками собирая воспоминания одно за другим и искажая реальность ближайшего дня.

***

Изящные пальчики с коротко остриженными ногтями прочертили ровную линию на матовой бумаге. Серебряный браслет, висевший на девичьей руке, с глухим звуком стукнулся о поверхность приглашения. Ненавистного, явно дорогого — и оттого безликого — приглашения. Кагами придирчиво посмотрела на ничего не значащие строчки. Они были с множеством завитушек и на дневном свету мерцали золотистым оттенком, причем удивительно гармонично смотрелись на черном листе. Приём у мсьё Агреста в честь совершеннолетия сына. Должно быть, этот приём будет действительно грандиозным. Кагами и ранее слышала о празднествах, которые проходили в доме Агрестов, о безумном убранстве гостей и шикарных концертах. Попасть на модный вечер в дом Агреста-старшего мечтали многие дамы, а посетить ежегодный бал в честь дня рождения сына — жаждало бесчисленное количество юных девушек. Мама не могла не настоять на приёме. И Кагами не могла не прийти. Поджав губы, она угрюмо ссутулилась над своим подносом, который уже привычным жестом прихватила с собой на крышу. Тут мало кто бывал и точно более никто не обедал. Как хорошо, что пару дней назад она об этом месте услышала невзначай! Какая-то блондинка громко спорила, кажется, со своим дизайнером и проклиная обеды на крыше. Кагами даже радовалась этой своей пусть очевидной, но такой полезной находке. Молодая наследница дома Цуруги всегда задавала тон каждому вечеру. Но днём… днём она предпочитала зачитываться строками различных запрещённых романов. Этот кусочек свободы у неё не должны были отнять. Недовольно покосившись на приглашение, она поморщилась. Что ж, в этот раз Адриан Агрест пригласил каждого сокурсника, с которым учился. И хотя пригласительные блондин раздавал лично, Кагами была уверена — этот жест был простой банальностью, обязанностью, которую на блондина навесил строгий отец. Что ж, она могла понять и это. Все они скованные условностями, которые им навязывали родители. И слово «долг» давило на лёгкие с какой-то особой жестокостью. В очередной раз отмахнувшись от особенно настырного голубя, Кагами и не заметила, как уронила из рук салфетку. Лёгкий ветерок тут же потащил в замысловатый вихрь её за собой. Как и целую связку событий, на которую уже нельзя было оказать давление.

***

Шесть лет назад: то, что было и чего не было. Тогда, предчувствуя беду, она резко встала с места и медленно ступила назад, однако не удержалась на месте и свалилась на каменное покрытие. Её рука дрогнула, и она с лёгкостью могла оказаться в совершенно невыгодном положении. Вместе с голубями перед ней оказалась знакомая спина. «Боже мой, серьезно? Голуби? Нет, голуби?», — её негодованию не было предела. Хотелось засмеяться. Что эти милые птицы могу сделать горожанам? Обгадить пол-Парижа? Однако, пошутить на эту тему ей не дал строгий голос. — Юная леди, вы не знали, что обедать на краю крыши может быть чревато последствиями? Встрепенувшись, Маринетт с недоверием взглянула на присевшего перед ней молодого человека. Он оказался совсем рядом, отгородив её собой от выступа. Его взгляд был сосредоточен на скопившемся рое птиц, а сам он ухватился за лодыжку девушки. Брови Маринетт удивленно приподнялись. Почему она не заметила приближения Нуара? Пусть она и без маски Леди, но осторожной нужно быть всегда. Попытавшись убрать цепкие пальцы со своей ноги, она едва не зашипела от боли. Стальная хватка стала ещё сильнее. Нуар тут же одернул руку, но после вернул её на место, вновь прижав девичью ножку к полу. Он медленно повернулся в сторону лица синеволосой. — Леди, вам следовало бы убраться отсюда как можно скорее. Она закатила глаза и негодующе воскликнула: — Поверь мне, я пытаюсь, — легкий взмах головы в сторону её ноги. — Но ты же сам не даешь мне уйти! Ответа не последовало. Почти. Лишь громкое «Апчхи!», убранные руки и некстати свалившееся на неё тяжелое мужское тело. Горячее дыхание Нуара обожгло её шею и заставило покрыться ту мурашками. А сама она, не удержав равновесия, как и неудачливый Кот, оказалась на самом краю крыши. Будучи придавленной молодым человеком, она едва не застонала в голос. Почему подобное происходит именно с ней? — Да, тебе определенно следовало уйти раньше, — его губы оказались всего в миллиметре от ее мочки уха. Маринетт попыталась отодвинуться, но лишь усугубила свое положение и неловко сползла вниз. — Слезь с меня, пожалуйста, — выдавила она, наконец из себя. Её пылающее лицо было выгодно скрыто за грудью Нуара, однако легче от этого факта не становилось. — Поверь мне, я пытаюсь, — с сарказмом повторил Нуар ее недавние слова. Ему было некомфортно в таком положении. Его нос безумно чесался, а самому ему неимоверно хотелось чихать. Однако встать он не мог из-за риска девушки упасть с крыши совершенно глупым образом. — Аллергия, да? Как некстати, — девушка догадалась до смешного быстро. Она слушала учащенное сердцебиение молодого человека, чувствовала прерывистое дыхание и не могла поверить в нелепость ситуации. Нетерпеливо заерзав под ним, Маринетт попыталась улучшить своё положение и найти ногами хоть какую-то точку опоры. Невинная девушка даже не догадалась, что только что натворила. Адриан закашлялся и рванул невыносимую особу на себя. Лучше бы ей не двигаться. У него и без того нет сил сдерживаться, чтобы не чихнуть ей прямо в лицо. А жар, которым она обжигала его тело, был просто невыносимым. Костюм стал тесным и неудобным. Даже больше, чем его положение. Крепкая рука стиснула её талию едва не до хруста, она возмущенно подняла голову вверх и забыла, что хотела сказать. Глаза кота блестели, а взгляд стал каким-то затравленным, почти диким. — Замри немедленно, — хриплый голос был каким-то приглушенным. И только сейчас она поняла, что их лица были фактически в нескольких сантиметрах друг от друга. Это должно было случиться, напряжение между ними достигло предела. А когда рука Маринетт чуть дернулась, задев весьма пикантную часть тела Нуара, тот не выдержал. — Проклятые голуби, — простонала синеволосая и закрыла глаза. А после дернулась вперёд и совершенно не стыдясь своих действий… вытерла мокрое лицо о черную ткань. Знаменитый Кот Нуар… чихнул ей прямо в лицо.

***

Прижимая к себе синеволосую девушку, поскользнувшуюся из-за неистово разбушевавшегося голубя, Адриан удивлённо всматривался в её лицо. Будто искал в ней столь отчаянно, столь панически что-то важное. Искал и не мог найти. Он смотрел прямо на неё и не видел. Будто лицо Кагами было полотном серым. То сочилось озадаченностью не меньше, на самом деле. — Простите, а вы кто? — он почти выдавил из себя это. — А вы? Кагами, почти свисая с края крыши, даже растерялась: с одной стороны, было очень неудобно и она потянула спину. С другой стороны, прямо над ней нависал долговязый блондин с кошачьими зелёными глазами и черным колокольчиком на шее. Крепкими руками он бережно придерживал её и не давал свалиться вниз. Мышцы на его теле словно намеренно были подчёркнуты столь тесной одеждой. Чёрный точно был его цветом. И хотя мало что можно было рассмотреть в столь нелепой позе, Кагами всё же попыталась. Дёрнув головой, она ощутила жар на своей щеке. Хриплый голос с тихим ветерком доносился к её покрасневшему уху: — Не двигайтесь, пожалуйста, леди. Кот Нуар! Она наконец-то его вспомнила! Было что-то бескомпромиссное в его тоне, что-то поглощающее-мрачное. В какой-то момент Кагами показалось: этот загадочный незнакомец дрожит от… гнева? Вспомнились все лучшие сцены из её любимых романов. Это почти что дало ей забыться. А затем… Затем — уже не такой загадочный и лучше навсегда незнакомец — Кот Нуар чихнул ей в лицо. Сильно, ярко. Неистово громко, от чего в ушах зазвенело и взгляд поплыл. В какой-то момент показалось, если бы голуби над ними могли смеяться, то так и сделали бы. Непременно. Безразлично вытерев лицо о чужую грудь, Кагами сказала: — Знаете, я тоже злюсь. Давайте больше никогда не встречаться. В этом они точно были солидарны. И только сейчас они поняли, что их лица были фактически в нескольких сантиметрах друг от друга. Это должно было случиться, напряжение между ними достигло предела. А когда рука Кагами чуть дернулась, задев весьма пикантную часть тела Нуара, тот не выдержал. Прижимаясь лбом к мокрому лбу Кагами Цуруги, он тихо, не скрывая горечи, прошептал: — Всё должно было быть не так.

***

— Нам нужно кое-что доработать в наших отношениях, — руки в чёрных перчатках сместились с растянутого ворота женской рубашки на женскую талию. Аромат вишни с мятой начал смешиваться с эвкалиптом, какой-то болезненностью. От него пахло холодом и тревогой. Она точно знала, какая та на вкус и запах. Это было так банально, что горькотой вязало на её языке, но делать с этим ничего не хотелось. — Возможно, — Маринетт фактически приложила свою ладонь к мужскому рту, задирая руку выше. Ему следовало быть тише. Вспомнив, что этот несносный человек в сантиметре от её лица не особо жалует прикосновения, не решилась двинуться дальше. Так и замерла в самом конце пути. Теперь их лица разделало лишь это препятствие. Тяжёлое мужское дыхание билось о дрожащую ладонь. Маринетт, не моргая, так и смотрела прямо перед собой. В этот раз это было больше, чем легкое касание. Между ними был неистовый удар тела к телу. Для этого достаточно было сделать одну единственную осечку в своём, казалось бы, надёжном плане побега. Пропустить одну единственную ступень, ведущую с крыши одного из корпусов Франсуа Дюпон из-за порвавшегося ремешка на ботинке. И кубарем не свалившись вниз, ухватиться за ближайшее спасение. А спасение это с паникой в зелёных глазах подхватило её незамедлительно. Феликс Фатом… — Тише, — красноречивым жестом подняв руку ещё выше, словно угрожая прикоснуться к мужскому лицу, Маринетт нахмурилась. Совсем недалеко от них происходило кое-что более важное. Что-то, что следовало в этот раз отпустить. Что-то, чего с ней уже не будет. Она даже могла слышать диалог Нуара. Горечь во рту стала сильнее. Как и паника внутри. Тяжёлый взгляд опустился на её плечи. Маринетт ощутила странную неловкость. И проклятый, проклятый жар на ладони. Разрываемая от двояких ощущений, она нервно дёрнулась. Феликс тихо засмеялся, наблюдая за необычной растерянностью на уже знакомом женском лице. Не подразнить её он просто не мог. — Тише, потому что боишься спугнуть парочку наверху? — Феликс усмехнулся, впиваясь в лицо перед собой колким, пронизывающим взором. Склонился сильнее. Однако камешки под их сплетёнными во время падения ногами не располагали к таким телодвижениям. Опора в виде самого Феликса, удерживающего девушку, рухнула. Губы мазнули по женской ладони. И фактически её же рукой шлёпнули по её же лицу. Прямо к губам. Взгляд Маринетт тут же потемнел. Получился эдакий поцелуй сквозь женскую дрожащую ладошку. Из-за своей оплошности и нервных трепыханий она заставила человека перед собой почувствовать себя некомфортно! Это была её вина. Она слишком забылась в своих переживаниях. Опомнившись, Маринетт тут же дёрнулась назад, едва не свалившись окончательно. — Прости, прости. Она сказала это так тихо, как только могла. Опустила голову и убрала руку — единственную между ними преграду. Феликс заторможено кивнул. Вся спесь с него была сбита в единый неловкий миг. И сейчас оба не были уверены, насколько далеко сплелись узлы неловких ситуаций? У них тут, внизу, под кустарником и колючим плющом с ивой у сломанной ступеньки. Или у тех двоих на крыше, где бесновались голуби. Как же неловко всё вышло. Как неловко.