Не наши звёзды погаснут

Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда...

Туда-сюда — одно и то же каждый день.

Туда-сюда, туда-сюда...

С тобою ходит только заебавшаяся тень.

      Вроде бы целые сутки ничего между Артёмом и Антоном не происходило. День ушёл, запомнившись совершенно спокойным, что ужасно порадовало Игоря. Он два года мечтал уснуть в объятиях Дзюбы, ни разу не услышав перед сном что-то из серии: «Надеюсь, этим сегодня парочка кошмаров приснится». Два года. Два чёртовых года близнецов даже в организации не было, а Игорь всё равно слышал их имена. Ладно, когда их произносил Федя, это было совершенно понятно, он в них обоих влюблён до безумия и потери пульса, к тому же, переживал, что никогда больше не увидит, хотел свести счёты с жизнью, не найдя в ней смысла без двух парней с одинаковой фамилией. Но, вашу же мать, когда Артём упоминал их нисколько не реже Феди, это уже начало напрягать!       Благо, сегодня ничего подобного. Игорь даже дышит свободнее, сидит на краю кровати, прикрыв глаза в блаженстве, вздыхает мечтательно. Кто бы мог вообще представить такую картину с участием Акинфеева? Он и сам в некотором удивлении. Артём выходит из ванной, вытирая тыльной стороной ладони воду со лба.       — Игорёк, ты уснул, что ли? — спрашивает он, трогая Акинфеева за плечо. Тот лишь мотает головой и откидывается на спину. А прав был Артём, тут действительно очень мягкие матрасы, с которых никогда не захочешь вставать. — Игорёк, — тянет Дзюба, как-то хитро улыбаясь. — Тебе безумно идёт эта простыня.       Игорь смеётся от души. Такую чушь мог выдать только Артём. Зато небанально. Игорь приоткрывает один глаз, следя за перемещениями Артёма по комнате. Он выключает свет, подходит к кровати и удивительно осторожно забирается на неё, стараясь не наступить на лежащего поперёк Игоря. Если Дзюба такой тихий, значит, он что-то задумал. На секунду с лица Игоря пропадает блаженное выражение, потому что сознание подкидывает пару мыслей, которые могут сейчас вновь овладеть Артёмом. Нет-нет-нет! Только не...       — А знаешь, что тебе ещё безумно идёт? Мои колени, припухлые от поцелуев губы и громкие стоны. Иди сюда.       «Боже, какое счастье! Какое счастье!», — выдыхает Игорь, успокаиваясь. Нет, сегодня не будет ни одного постороннего имени в стенах этой комнаты. Надо будет отметить потом день в календаре, а то такой праздник пропадает.       Игорь перекидывает ногу через Артёма, придвигаясь ближе и беря его лицо в ладони. Смотрит в небесно-голубые глаза... Впрочем, в комнате достаточно темно, и Игорь сам дорисовывает картинку того, какого именно оттенка глаза у Артёма в данный момент. Он заметил, что голубой становится темнее, если Артём возбуждён, ещё на оттенок темнее, когда он злится, а вот в моменты абсолютного, почти детского счастья, безудержной радости, глаза самые светлые, и в них искрятся эмоции. Игорь наклоняется к губам Дзюбы, сначала прижимаясь своими, потом размыкая. Артём нетерпеливый, прихватывает легонько зубами нижнюю губу Игоря в ответ, тянет на себя. Руки сходятся на спине Акинфеева, прочерчивая пальцами вертикальные линии от плеч до поясницы.       Под настойчивыми, немного грубыми движениями рук Артёма Игорь выгибается, ёрзает в нетерпении, словно у них секса уже несколько лет не было. Просто в последнее время он не приносил такого удовольствия своим существованием, скорее, был чем-то необходимым по графику жизни, к тому же, всегда сопровождался упоминанием посторонних личностей до и после, будто они, блядь, как-то влияли на процесс. Игорь мотает головой из стороны в сторону, потому что знает — не должен возвращаться мыслями к этим двум. Боже, казалось бы, они занимают только Артёма, но из-за его зацикленности страдает и сознание Игоря.       Артём укладывает его на спину, губами мажет по подбородку. Левая ладонь медленно спускается к паху, сжимает через ткань спальных шорт возбуждённый член, заставляя Игоря прикусить край губы и выгнуть шею, упёршись головой в подушку. У Артёма руки такие сильные, что приятные поглаживания обязательно сменяются резкими движениями, отдающими короткими вспышками боли. Впрочем, это не настолько неприятно, как можно подумать, Игорю нравится, хотя ему всегда нравилось что-то подобное.       Он закидывает ногу на плечо Артёма, чтобы тому было удобнее его растягивать. Игорь понятия не имеет, насколько хороша звукоизоляция в питерском небоскрёбе, так как дома, в Москве, она была просто никакой. Слава богу, что не было слышно чужих разговоров, но вот стоны и другие характерные звуки никогда не оставались в секрете. Что ж, сейчас у Игоря есть возможность проверить, чем отличаются стены здесь и отличаются ли вообще. Он не сдерживается, вообще не привык думать об этом в такие моменты, к тому же, у Артёма просто крышу сносит от голоса Игоря, чуть хриплого, но звонкого, когда толкаются до конца. Иногда Артём прерывает стон, закрывая губы Игоря своими, и в этом есть своя особенность, придуманная Дзюбой.       Игорь знает, что утром найдёт на боках синяки от пальцев Артёма, сжимающих сильно для контраста, бордовое пятно, а может быть и заметный кровоподтёк на плече, в которое Артём вгрызается, увеличивая темп до максимально возможного. А ещё Игорь будет откашливаться перед каждой фразой, потому что голос обязательно посадит. Главное, чтобы не напрочь.       Внутри тепло и приятно, но до исступления пусто, когда Артём выходит. Игорь чувствует, что ему мало. Хочется ещё раз и ещё. Он снова тянет Артёма на себя, прижимается близко-близко, когда шепчет своё пожелание, ощущая липкие капли спермы на животе. Хрен с ней, потом в душ сходит, пусть и будет это уже под утро.       Артём шутит что-то о том, что уже не молод, поэтому, если Игорю так хочется, то придётся забраться сверху самому. И плевать, что Акинфеев так-то старше, а шутки про возраст вообще окружают в их коллективе только Федю и изредка Сашу. Игорь устраивается на бёдрах Артёма, помогает себе рукой и делает резкий рывок вниз, заставляя даже самого Дзюбу удивлённо охнуть. Это было неожиданно, но, чёрт возьми, очень приятно, когда вдруг вокруг члена становится так жарко и плотно. Артём сжимает ягодицы Игоря, оставляя новые отпечатки на его коже. Сначала тот двигается неспешно, чему и сам будто бы не рад, но всё сделано специально, чтобы Артём не вытерпел и толкнулся сам. Возраст там или нет, но Игорь хочет, чтобы его, а не он. Хотя бы в постели можно побыть целиком в чужой власти?       План срабатывает. Собственно, как и всегда. Артём цокает языком, приподнимает Игоря, прекрасно следующего за траекторией рук, нисколько не упираясь, и начинает двигаться быстрее. Игорь руками прислоняется к стене над кроватью, ногтями чуть-чуть царапает бежевую краску...       А утром просыпается от постороннего шума. Артём стоит в прихожей, пытаясь быстро попасть ногой в тапок.       — Что случилось? — сонно трёт глаза Игорь и думает, что не надо было так резко подскакивать с кровати, потому что в спину, которую вчера выгибал до хруста, неприятно отдаёт.       — Одинаковые орут друг на друга, пойду послушаю. Только что разбили какую-то хрень, — весело отвечает Артём и уже вылетает за дверь, хлопая ею о стену.       Игорь сжимает челюсти до желваков. Радость длилась недолго, всю вчерашнюю ночь можно забыть к чёрту, потому что Артём смог её перечеркнуть. Будто и не было ничего, никакого мимолётного ощущения спокойствия и прошлой жизни.       Подумаешь, событие! Кто-то с кем-то ругается и ломает вещи! Как будто никогда прежде такого не случалось у них в организации... Впрочем, нет, не случалось. Не было повода, потому что никто ни с кем не общался теснее, чем для дружбы. Да, был Федя со своим потоком напарников, но они просто спали раза два, а потом те либо погибали на задании, либо расходились со Смоловым, потому что даже не думали делать их связь чем-то значительным. Близнецы стали первыми, кто пришёл в «Ригель», состоя в отношениях, да ещё и друг с другом.       Может, Артём и прав, эти двое всё портят. Например, то, что между Игорем и Артёмом. Акинфеев понимает, что заводится, и ещё немного, сам пойдёт к Миранчукам и настучит каждому по голове. Надо успокоиться. Когда Игорь испытывает стресс, он начинает делать уборку. Вот и теперь он берётся за пылесос.       Артём возвращается через полтора часа, которые простоял под дверью в соседнюю комнату, слушая крики и ругань, а потом его чуть этой дверью не пришибли, но, благо, даже не обратили внимания, потому что были заняты исключительно своим конфликтом. Кстати, кроме Артёма ещё двое человек стали случайными слушателями. Данил, живущий в комнате напротив миранчуковской, выглядел очень настороженно и даже вздрагивал непроизвольно, когда чей-то голос за дверью повышался. Из конца коридора пришёл Миша, поинтересовался у Артёма о времени, потому что у него часы в телефоне сбились, а настенные в комнате остановились ещё до их приезда в Питер, судя по всему. Артём отмахнулся, не до времени было. Миша прислушался к чужому скандалу, но остался равнодушным. Не его это дело. А ругаться вечно невозможно, когда-нибудь конфликт изживёт сам себя.       Так вот, Артём возвращается довольным. Разругавшиеся в пух и прах Миранчуки — это лучшее, что могло ему подготовить утро. Почему? Да потому, что они поодиночке из себя мало что представляют, не такие смелые и наглые. А ещё будут погружены в себя и свои проблемы, скорее всего, значит, не будут крутиться вокруг Феди, словно назойливые мухи. Вообще, именно из-за Смолова всё и началось. Да, Артём не любил близнецов по многим факторам, в частности, когда те пару раз осудили его поведение, а потом вообще сбежали из организации, оказавшись подосланными «Империей». Но Федя лишь добавил Артёму поводов.       Для начала именно Миранчуки чуть не довели Федю до самоубийства своим исчезновением. Конечно, тот сам решил идти на крышу, но ведь, не появись Лёша и Антон в его жизни, не было бы и этого момента. Во всяком случае, они не стали бы его причиной. Артём Федю, как друга, любил всем сердцем, пусть и не говорил об этом вслух, считая излишним. Хватит и очевидных поступков, которые могут всё сказать сами за себя. Артём Федю любил и своей жизни уже без него не представлял. А тут какие-то левые одинаковые братья, вскружившие Феде голову так, что он её регулярно и с удовольствием терял. Разумеется, Артём ревновал. Федя проводил с ними слишком много времени, да и потом, когда исчезли, в его словах через раз встречались их имена. Артём боялся, что Федя теперь окончательно повернётся на Миранчуках и перестает замечать вообще что-либо, кроме них. Артёму нужен был друг.       К тому же, по мнению Дзюбы, близнецы жизнь Смолова отравляли. Что они сделали для него хорошего? Помогли избавиться от страданий по Инге? Да, только заменили её собой, а Федя во второй раз влюбился ещё сильнее, чем в первый. Влюблённость эта ударила больнее, вдвойне, ведь и близнецов было двое. Они ушли, сказав только неприятную правду о себе настоящих, не оставив ни надежды, ни воспоминаний. Смолов, чёрт бы побрал эту вечно страдающую романтическую натуру, конечно, упал в самую крайность. И за это Миранчуков благодарить, что ли? Если они тоже были его друзьями, если были привязаны к нему настолько, насколько Федя сам считал, то могли бы и подумать о последствиях. Вот Артём всегда, с первого дня говорил, что ничего подобного нет, Феде только кажется, что они им дорожат. Близнецы всегда плевать на него хотели. Пользовались его расположением, развлекали себя тем, что проводили время в его компании, и не больше. Остальное — бурная фантазия Смолова и пресловутая влюблённая слепота.       И сейчас он им снова никуда не упёрся. А Федя бегает, как собачонка, то за одним, то за вторым. В лепёшку тут расшибиться пытается, всячески выражает свои чувства, в ответ слыша лишь оскорбления, претензии или простое молчаливое игнорирование. Артём не знает, как доказать Феде, что его старания бесполезны, что Миранчукам он не сдался ни разу. Артёму друга искренне жаль, жаль его чувства, поэтому он берёт ситуацию в свои руки. Раз уж Смолов не способен адекватно смотреть на объекты своего обожания, то это сделает Артём. Он не допустит, чтобы эти двое одинаковых приближались и снова разрушали шаткую жизнь Феди.       Артём в своих размышлениях, на которые тратит ежедневно по несколько часов, спотыкается о брошенный посреди комнаты пылесос. Он удивлённо смотрит на него, думая, с чего бы вдруг Игорь решил затеять уборку, да и, видимо, не закончить её. Акинфеев никогда ничего не оставляет на полпути. Если взялся пылесосить, то уберёт всю микроскопическую пыль в комнате, а потом уже перейдёт к чему-то другому.       — Игорёк, что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Артём, заходя в ванную, где Игорь стоит посреди трёх кучек из вещей, которые намеревается отправить в стирку. Значит, пропылесосил полкомнаты, вдруг остановился и начал заниматься стиркой. Судя по всему, выгреб всю привезённую одежду, разумеется, совершенно не грязную, и решил её освежить.       — Всё нормально, — спокойно и бесцветно отвечает Игорь, буквально с ненавистью швыряя носок в стиральную машинку. — Просто уборка по плану.       Как ему хочется кричать, как хочется ударить Артёма за то, что тот целый час и тридцать семь минут — Игорь, безусловно, засекал время — стоял под чужими дверями. Ему интересна посторонняя личная жизнь, когда собственная трещит по швам! Вдумайтесь только! Он говорит о влюблённой слепоте своего друга, когда сам не замечает очевидного, происходящего буквально под носом. Но да, люди всегда видят пылинки и игнорируют брёвна.       Нет, Игорь не какая-нибудь истеричка, которая будет сразу устраивать скандал. Он вообще ничего устраивать не станет. Нахрен надо, это бесполезно в случае с Артёмом, который всё равно будет делать только то, что ему нужно. Мнение Игоря? Пошло на хуй, никому неинтересно. Вот только терпение даже у Акинфеева не железное, и когда-нибудь эту плотину выдержки прорвёт.

***

      Антон переворачивается с живота на спину, с трудом раскрывая глаза. Он в своей комнате? Надо же, после того, что вчера с ним приключилось, это казалось невозможным. Он болтался чуть ли не по всему городу, был на каких-то непонятных улицах, даже столкнулся с одной бандой, но, вроде, в конфликты не вступал. Помнит дождь, переросший в грозовой ливень. Помнит Неву, шумящую под ногами, и холодную воду в ней, которая обжигала пальцы. Помнит, как остановился у фонаря и долго смотрел на него, пока кто-то из прохожих не толкнул случайно. И как он потом нашёл путь до небоскрёба? Судя по всему, таскался-то по центру, а вот здание «Регула» вообще на другом острове... Господи, откуда он это всё знает, если в городе всего лишь пару дней? Ладно, дошёл и дошёл, и на том спасибо.       — Где ты был? — спрашивает Лёша, стоя у противоположной стены со скрещёнными на груди руками. У него такой спокойный голос и совершенно отсутствующий взгляд, что есть чувство, будто на брата и не смотрит, а разговаривает вообще сам с собой.       Антон садится на кровати, моргает несколько раз, осознавая вопрос. Он понятия не имеет, где был, кроме гостиницы Ведрана, но Лёше об этом знать не нужно.       — Ну, там меня уже нет, — решает выдать хоть что-то.       — Ты пришёл в половине шестого утра, — продолжает Лёша. — Какое счастье, что мы не закрываем дверь, и я не спал. Впрочем, не спал, потому что тебя ждал...       — Ты меня в чём-то обвиняешь? — прерывает Антон.       И вот тут на Лёшином лице мелькает первая эмоция. Кажется, он думал, что сможет выразить все свои мысли, а только потом получить какой-либо комментарий. Лёша опускает взгляд на пол, что-то там рассматривая, поднимает его обратно, и теперь видно, что смотрит именно на Антона, а не сквозь него. И что-то не так в этом взгляде. Он действительно не похож на обвиняющий, но всё равно как-то не по себе.       — Я просто хотел знать.       — Боюсь, это не стоит твоего внимания. А у нас нет воды поблизости?       — На кухню сходи.       Антону не нравится, что каждое его действие прослеживается настолько пристально, будто ждут какой-то ошибки. Он старается не обращать внимание, а когда возвращается с кухни вместе со стаканом воды, то Лёша находится всё в том же положении, словно статуя, предмет интерьера. Даже вписывается со своим выражением лица. Такое же никакое, как и обстановка в комнате.       — Тоша, что с тобой происходит?       — М-м-м, ничего? — предполагает Антон, усаживаясь на край кровати. — Всё хорошо. А у тебя, как?       — Нормально.       — Ну да, грех жаловаться.       — Ты о чём? — настораживается Лёша. Брат усмехается. Значит, попал куда нужно. Ладно, братик, давай выясним, кому сейчас тут лучше.       — Мало ли, о чём. Знаешь, каждый день происходит что-то плохое и что-то хорошее. Вот у меня, например, со вторым кое-какие проблемы, а у тебя, вижу, наоборот, всё прекрасно. Да, Лёша? Можешь не отвечать, я ответ уже знаю.       — Я тебя не понимаю.       — Не ври. Сейчас у тебя не очень получается. Обычно куда лучше, — Антон ставит стакан на пол. — С Розой было вообще прекрасно, но, мне кажется, с ней ты не особо старался. То ли дело со мной...       Лёша хмурится, наклоняя голову вбок. Он действительно не понимает, к чему Антон вспомнил Розу, при чём тут какое-то враньё. Лёша никому не врал, если этого не требовала обстановка или к этому не обязывали. То есть Антон считает, что Лёша ему врёт?       — И в чём же я, по-твоему, вру?       — Во всём. Хотя тебе лучше знать, правда? Ты — гениальный человек, Лёша. Превзошёл самого Кокорина, браво! Восемь лет вранья, а? Не каждый сможет столько вытерпеть, большинству надоело бы через год. Вообще, хотелось бы узнать, у вас с Федей там, как, надолго? Или для тебя это менее интересно, чем со мной? Ох, бедный Смолов, надо же было так вляпаться в очередной раз. Ну, ничего, может быть, следующая депрессия всё же закончится самоубийством.       — Выходит, ты уже в курсе про меня и Федю?       — Ещё бы! В первом ряду сидел. Всё-всё увидел. Честно скажу, не слишком интересно получилось, быстро ушёл. Ничего не упустил?       — Я собирался поговорить с тобой об этом ещё вчера, но тебя не было, — удивительно, как Лёша может сохранять спокойствие даже в такой ситуации. Впрочем, Антона это мало удивляет. Нет, его брат точно лучше Кокорина, талантливее.       — И о чём тут говорить? Серьёзно, Лёша, ты бы хоть сначала меня кинул, а потом к Феде ушёл. Это было бы честнее, что ли.       — Я никого не собирался кидать и ни к кому уходить не планирую. Да, я люблю Федю. Да, возможно, все два года я его любил. Только тебя я тоже люблю ничуть не меньше, чем раньше. Бывает так, что одинаково сильно любишь обоих, и ничего с этим не сделать.       Антон невозмутимо пьёт воду, старательно пытаясь показать, что все оправдания его не интересуют. А он уверен, что Лёша пытается оправдаться. Любить обоих? Господи, ну и бред. Невозможно любить одинаково двоих людей сразу, кто-то обязательно в пролёте. Очевидно, раньше это был Федя, а теперь пришла очередь Антона. Вот только Антон не планирует жить дальше таким образом. Он прекрасно представляет, как это всё будет выглядеть. Сейчас Лёша увлечётся Смоловым, потом ему надоест, он вернётся к брату, потом снова к Феде и так до бесконечности, пока, может быть, не полюбит кого-то третьего. Нет, а что? Любить двоих мы можем, а троих — это уже сложно?       — Ну-ну, и как же ты планируешь разрываться? Сегодня со мной, завтра с ним? Хотя погоди, у меня есть вариант получше. Давайте сядем и составим график! Определимся, когда кому удобнее, чтобы не ссориться. Мне, вот, четверг нравится. Передай Феде, что я занимаю четверг.       — Тоша, прекрати. Я потому и хотел с тобой поговорить об этом, чтобы не возникало непонимания.       — Да что тут понимать? Ты любишь Федю, я люблю тебя. Чуть-чуть не сходится, да?       — Тоша, я тебя тоже люблю.       — Ну, давай вот без этого, — отмахивается Антон. — Кстати говоря, Лёшенька, а как ты вообще вдруг сошёлся с Федей, если, дай бог памяти, несколько недель назад ныл мне тут, что не можешь с ним даже в магазин спокойно сходить? Воспоминания там всякие мучают, ощущения с пятнадцатого числа, да и вообще тебе, видите ли, страшно, что может повториться то самое. И тут, о чудо, всё как-то быстро пропало! Нам уже целоваться не страшно, обнимаемся спокойно, я мог бы продолжить, но надеюсь, что хоть спать вы ещё не начали. Хотя, учитывая, что все твои предыдущие слова были, очевидно, полной хуйнёй, может, мне поздно надеяться? Ну, просто прекрасно. Значит, столько лет ты парил мне мозг своими закидонами, якобы какими-то травмами, а на деле ничего не было? — Антон подходит близко, размахивает стаканом прямо перед Лёшиным лицом.       — Ты сам всё рассказал Феде. Он всё знает, и он всё понимает. Из-за этого я и не...       — О, понимающий Смолов! Да, точняк, он же такой заботливый, так переживает. Больше, чем я, правда?       — С Федей не страшно.       — А со мной, значит, страшно?!       Антон в очередной раз взмахивает рукой, в которой держит стакан, и Лёша из соображений самозащиты отталкивает его руку. Стакан летит на пол, разбиваясь о паркет с громким звуком. Наверное, в ближайших комнатах услышали. Впрочем, там уже давно должны были слышать чужие крики.       Близнецы смотрят на остатки стакана. Лёша вздрагивает, но молчит, как и Антон, что-то усиленно соображающий. Казалось бы, ссора может изжить себя прямо сейчас, но нет, Лёша вдруг собирается с силами:       — Ты тут вообще ни при чём, Антон!       — Конечно, я и не сомневался! Я хоть раз за эти восемь лет вообще был при чём?       — Я не понимаю, чего ты добиваешься. Я вообще тебя не понимаю.       — А ты и не пытался никогда!       — Ты мне ничего не рассказывал. Никогда. Выясняется, что я за двадцать семь лет про своего брата ничего, кроме имени, и не знаю.       — А что ты хочешь знать?! — вскрикивает Антон. — Думаешь, я просто так молчу? Да я ради тебя, блядь, стараюсь, не хочу грузить своими проблемами, потому что у тебя своих хватает! Только у тебя всегда что-то происходит! Только ты у нас кошмарами мучаешься! А я, сука, всегда сплю спокойно. Хочешь знать, что я вчера делал?! Я был у Ведрана в гостинице. Отдавал ему долг. Да, задолжал ему дохерищу бабла, спасибо, что он до пятисот снизил! А знаешь, что нам с тобой дали эти деньги?! Нормальную квартиру, машину, путёвку в светлое будущее, блядь! Ты же тогда разорался, что мы живём в гадюжнике. Вот, Лёшенька, пожалуйста! Я сделал, что ты хотел. Какая разница, чего мне это стоило? Главное же, чтобы ты, мой дорогой, был счастлив. Думаешь, я мог найти деньги как-то иначе? Мог, конечно, мог. Паша с удовольствием бы мне нашёл кого-нибудь, кто захотел бы мне заплатить! Кстати, о Паше, раз у нас с тобой день откровений. Мы с ним спали. Паша меня любил и очень ревновал к тебе, а я боялся сказать ему «нет», потому что, хрен его знает, чем бы нам с тобой это вышло. Паша же совсем на мне повернулся, он мог и тебя как-нибудь с пути убрать. А кто я без тебя?! Никто! Хотя я по жизни никто!       Лёша осторожно отодвигается в сторону. Он боится смотреть на Антона, не знает, что тот выкинет в следующее мгновение. Снова молчат, впрочем, недолго.       — И вообще, блядь, мразь себя не застрелила! Это я её убил! Я! Потому что иначе он бы продолжил делать это с нами. Он мог рано или поздно догадаться, что я — это не ты. Знаешь, что было бы с тобой, Лёша?! — Антон хватает его за руку, тянет на себя.       Лёша знает, он всё давно уже знал. И про убийство, и про Пашу, и даже про долг Ведрану. Он возмущён не самим фактом, а тем, что Антон пытался это скрыть и столько лет молчал. Лёша считал, что между ними никогда не будет секретов, что они доверяют друг другу. Да, Антон его оберегал, не хотел лишний раз заострять внимание на неприятном, но он хранил это всё в себе, страдал сам, упорно отказываясь от помощи. Лёша бы выслушал, помог, придумал бы что-то. Они ведь братья, у них особая связь, они друг друга любят, в конце концов... любили, впрочем.       Смотрят глаза в глаза. У Антона они снова похожи на бездонные омуты, которые могут утопить в себе любого, однако сейчас это может грозить смертью. Хотя все, кто был очарован Антоном, уже мертвы, только Лёше и Феде повезло, да Ведрану, что вовремя исчез за границей.       — Мне больно, — говорит Лёша, выдёргивая руку. На ней красные пятна от пальцев Антона.       — Да пошёл ты к чёрту.       — Я уйду...       — Уходи.       — Когда ты успокоишься...       — Я не успокоюсь, можешь не возвращаться. Вали к своему Феде, вам вдвоём куда лучше.       — Тоша, я...       — А я нет!       У Лёши глаза на мокром месте, он облизывает губы нервно, трогает руку, всё ещё побаливающую. Он ждёт, что брат одумается, отменит свои последние слова. Это ведь неправда? Это только эмоции, злость и обида? На самом деле, Антон так не думает, нет. Он не может... да? Молчит. Смотрит и даже не пытается как-то всё исправить.       — Антон, разберись сначала в своей жизни, а потом лезь в мою.       Он выходит в коридор, чуть не прихлопнув дверью Артёма, не замечает Мишу, проходит мимо изумлённого Данила. Тот вздрагивает, когда видит стоящего посреди комнаты Антона, совершенно одного, смотрящего в его сторону.       «Разберись в своей жизни, а потом лезь в мою». А раньше у них всё было общее, даже жизнь и судьба. Навсегда связанные, переплетённые. Какая же чушь, какой бред, как же далёк был от реальности чёртов Газинский со своими речами! Нет больше ничего общего. Есть только своё и чужое.

***

      На всю кухню играет музыка из магнитофона Далера, который тот водрузил прямо посреди стола. Антон с ненавистью слушает «Гранитный камушек», будто специально повторяемый раз за разом, лишь бы добить только-только начавшийся день. Где шляется Лёша, Антон не знает и знать не хочет, пусть вообще пропадёт, ему наплевать.       — Боже, переключи, а? — стонет Андрей. — Ну в третий раз подряд!       — Да, что-то странное, — соглашается Далер, но другую радиостанцию искать, видимо, не собирается. Мостовой тянется рукой к кнопке, и его мгновенно опережает ладонь всё того же Далера. — Нет, когда-нибудь прекратят.       — Я состариться успею, пока это случится. Выключи вообще тогда. Ты даже не слушаешь! Уткнулся в свой журнал, а все страдать должны.       — Музыка создаёт необходимый фон. Уж лучше в третий раз «Гранитный камушек», чем ваша болтовня и звуки пережёвывания пищи, — на последних словах Далер брезгливо морщится, и его даже передёргивает.       — Свали к себе в комнату и там читай в тишине, — мрачно бурчит Антон.       Дзюба, весело насвистывающий себе что-то под нос, достаёт из микроволновки курицу в томатном соусе. Начинает подпевать раздающейся из магнитофона композиции, да так громко и фальшиво, наверное, специально, чтобы Антон буквально скрипел зубами. Нет, ещё чуть-чуть, хотя бы маленькое раздражающее действие со стороны кого бы то ни было, и он за себя не отвечает. Плевать хотел на все эти коллективы и дружественную атмосферу. В голове снова всплывает предложение Ведрана. Может, действительно стоит уйти вместе с ним? Хуже уже не будет.       Ужасно хочется курить. Никогда прежде Антон не испытывал такой потребности в никотине, но, видимо, злость и переживания сделали своё дело, довели. Он громко отодвигает свой стул, от чего сидящий рядом Данил вздрагивает испуганно, как будто ему угрожают этим звуком.       — Вы куда? — осторожно спрашивает он у Антона, но тот никак не реагирует. — Нам через десять минут надо быть у Дениса Дмитриевича! — пытается сообщить Данил, но поздно.       Антон, всё-таки цепляясь за последнюю фразу, неожиданно с кем-то сталкивается. Этим кем-то оказывается Артём, более того, совершенно не планировавший столкновения. Он пел «Гранитный камушек», тихо радовался удачному началу дня, хотя и переживал по поводу Игоря, нёс свою курицу к барной стойке... Внезапный Миранчук превращает мысли в кашу, сбивает песню, а заодно и курицу. Она скользит по тарелке, чуть-чуть задерживается на краю и со шлепком падает на пол.       Всё происходит, словно в замедленной съёмке. Слава вскакивает из-за стола, гневно смотря на устроенный беспорядок, ведь он только вчера мыл полы по графику. Далер заинтересованно откладывает журнал в сторону, а Андрей с Данилом одновременно поворачиваются на характерный звук свалившейся еды. Головин давится чаем, показывает на спину, чтобы Александр постучал. В центре всего двое — Артём и Антон. Один вмиг становится взбешённым донельзя, другой запоздало понимает произошедшее.       Звон посуды. От бортика тарелки откалывается маленький кусочек, но и этого хватает для увеличения градуса атмосферы до максимума. Артём пинает кинутую тарелку куда-то в сторону, чтобы схватить Антона за ворот футболки. Уже заносит над ним кулак, чувствуя, как в ответ чужие ногти впиваются в кожу плеча, царапая до крови. И откуда у этой твари столько силы? Годами учился изощрённо калечить людей, что ли?       — Да отъебись ты от него! — слышится грозный голос Игоря со стороны двери. Из-за этого резкого появления Артём мажет удар и только чуть-чуть задевает щёку Антона, умудряясь ещё и в ответ получить ногой в живот. Отшатывается в сторону, тут же напарываясь на Акинфеева. — Ты заебал, Артём! Сколько можно к нему цепляться?!       Слава садится обратно. Чёрт с ним, с полом, потом уберут. Столкнуться взглядом со злым Игорем куда страшнее. Головин вмиг перестаёт кашлять, хватает Александра за руку. Он всегда боялся Игоря в такие моменты, но даже спустя годы это не стало менее опасным. Сколько бы тебе ни было лет, к раздражённому Игорю лучше не приближаться на километр. А вообще, надо бы из города сваливать в минуты его гнева.       — Ты посмотри, что эта сука сделала с моим завтраком! — указывает на пол Артём. — Я это оставить без внимания должен? Он в край охуел!       — Это ты, блядь, в край охуел! Сука, два года мозги мне ебёшь этими одинаковыми! Два сраных года! Каждый блядский день я слышу их грёбаные имена в нашей комнате, утром и вечером, вместо приветов и прощаний! Что они тебе сделали, что ты жить не можешь без них?!       Игорь не хочет, правда, не хочет всё это говорить, тем более, сейчас, когда на кухне собрались чуть ли не все. Только Дениса с Юрием Валентиновичем не хватает для полной картины. Абсурд. Театр абсурда, но Игорь уже не может остановиться, как и не может больше терпеть. Оказывается, ненадолго хватает его хвалёной выдержки. Дзюба умудрился и здесь статистику попортить.       — Так это всё от ненависти, — оправдывается Артём. — Как мне ещё относиться к предателям, которые мне чуть друга не угробили и продолжают это делать?       — А это автоматически предполагает думать о них круглосуточно?! Меня бы так ненавидел, блядь! Всё, Артём, меня это заебало в конец. Я терпел два года, думал, ты поймёшь, наконец, что мир, сука, не вертится вокруг грёбаных Миранчуков, будь они прокляты. Нет, тебе было совершенно похуй. Антон то! Антон это! А Лёша! Лёша — это, блядь, вообще! Вот здесь они мне, понял?! — Игорь показывает ладонью на собственное горло. — Такое чувство, будто я живу с вами тремя, нахуй! Раз тебе так не наплевать на них, Артём, вали на хер. Вали к одинаковым и что хочешь с ними делай.       Лёша и Федя застывают в коридоре в полном непонимании. Игорь оборачивается, взмахивает руками:       — Вот, второй явился! Только тебя, блядь, и ждали! Поздравляю, Артём, у тебя праздник.       — Игорёк... — пытается остановить этот бесконечный поток мысли и возмущений Дзюба.       — Заткнись нахуй! Строй дальше планы мести, бей их, убивай, а меня не трогай. Я не хочу больше тебя знать!       — Господи, да как же вы все заебали! — поднимая глаза к потолку, шепчет Антон. — Ну, сколько можно? Что я вам всем сделал?! — выкрикивает на всю кухню.       Он прикладывает ладонь к щеке, зажмуривается. В голове опять слова Ведрана: «Ты несчастлив. Уходи. У нас будет всё, что пожелаешь». Всё больше и больше Антону кажется, что Чорлука предчувствовал это, хотел предостеречь и его, да только Антон знаки всегда понимал слишком поздно.       — Что случилось? — обеспокоенно спрашивает Федя, догоняя Антона в коридоре.       — На хуй иди! Только тебя мне не хватало. Какая вообще разница? Ты всё равно ничего не сделаешь.       — Неправда.       — Правда! Ты никогда ничего не делаешь! Иди утешай Артёма, уговаривай Игоря, спрашивай Лёшу! Я тебе зачем?!       — Потому что я не понимаю, что происходит...       — Я тоже многое не понимаю, это кого-то ебёт? Нет! Вот и твоё непонимание тоже никому не усралось.       Федя успевает взять Антона за запястье. Он действительно понятия не имеет, что происходит, ведь час назад нашёл убитого переживаниями Лёшу, который ничего вообще не смог внятно объяснить, только всё пытался не разреветься. Потом ещё эта внезапная ссора Игоря с Артёмом, казалось бы, на ровном месте, но почему-то в ней винили близнецов. Федя хочет понять, что не так, почему всё резко пошло по наклонной в их жизни. Антон, как ему кажется, единственный, кто знает это.       — Я, правда, переживаю, я не хочу, чтобы... — начинает Смолов.       — А я тебя ненавижу вообще!       Федя настолько шокирован, что даже отпускает руку Антона. Ему послышалось? Что это было? Но ответа он уже не получит. Миранчук ушёл и, возможно, для него теперь навсегда. Странное ощущение полного провала вмиг накрывает с головой, как огромная волна цунами, способная похоронить под собой целые города. Где-то в районе кухни снова что-то разбивают, слышится громкий мат Артёма, и кто-то хлопает со всей силы дверью дальше по коридору.       Чья-то рука осторожно касается предплечья Антона, когда тот стоит на балконе, докуривая очередную сигарету. Боже, а этому что тут понадобилось?       — Блядь, Андрей, свали на хер, — отмахивается от него Антон.       — Вообще-то, я Данил, — поправляет Круговой. — Нам надо к Денису Дмитриевичу, и я хотел узнать, когда вы пойдёте.       — Никогда. Нет настроения.       — Боюсь, Дениса Дмитриевича это мало интересует. Он ждёт нас с вами и вашего брата с Федей.       Антон морщится. Замечательно, сейчас бы ещё совместные задания с ними проводить. Результат будет просто нулевой. Конечно, всегда, несмотря ни на что, Антон и Лёша отбрасывали в сторону личные переживания, целиком и полностью отдаваясь приказу, но раньше между ними не происходило настолько сильных конфликтов, как сегодня. Антон уверен, что теперь не получится всё временно замять. Тем более, рядом будет крутиться Федя. Этот переживающий и обеспокоенный, блядь. Что-то раньше его мало волновало всё, касающееся проблем братьев, а тут начал лезть, куда не просили. Два года назад бы побегал, тогда, может быть, был бы какой-то толк.       — Вы четвёртую уже курите, — зачем-то говорит Данил. — Не много ли?       — Тебя забыл спросить.       — Антон, послушайте, это неправильно. Я, конечно, не знаю, как там у вас в Москве принято, но у нас работа всегда стоит на первом месте. Я понимаю, что вам тяжело, у вас что-то случилось, ещё и Артём, который почему-то вечно к вам цепляется. Да, неприятно, раздражает, но нельзя же теперь на всё забить!       Он прав. Возможно, задание поможет избавиться от всех лишних мыслей, от навалившихся снежным комом проблем. Своеобразная терапия, так сказать, смена вида деятельности. Антон глубоко вдыхает, поворачиваясь к Данилу. Тот настроен решительно и если уйдёт, то только с Антоном вместе.       Марио держит в руках несколько листов, на которых, очевидно, изложена суть задания и основные моменты. А в «Ригеле» такого не было, там сам Денис проговаривал всё нужное и ты должен был удержать это в голове. Интересно, почему? Как будто у них в организации не было принтеров.       Денис внимательно обводит взглядом присутствующих, разделившихся ровно по обеим сторонам стола. Странно, что Лёша стоит рядом с Федей, а Антон с Данилом. Марио подаёт один из листов, Денис утыкается в него, но ненадолго, быстро отдаёт обратно.       — Сделаем вот, что, — говорит он, хлопая ладонью по столу. — Я хотел вам четверым дать два задания сразу. Поясню: я решил, что надо включать в наш коллектив команду Юрия Валентиновича по максимуму, в том числе посредством общих поручений. Это поможет нам в будущем, я уверен... Тем не менее, отступлю от своего первоначального плана. Всё-таки оставим два разных задания. Первое возьмут Лёша и Федя. — Они удивлённо переглядываются, но вскоре до Смолова доходит. Денис всё понял. Ну да, с одного мимолётного взгляда почувствовал напряжённость в их небольшой компании. В целом, дело даже не в умении Дениса видеть всех насквозь, а в том, что тут любой способен заметить образовавшийся раскол. — Ваша задача состоит в том, чтобы проследить за человеком из «Рассвета». Олег Шатов, по нашим данным, будет сегодня на Долгоозёрном рынке. Это не слишком далеко отсюда. Надо узнать, что именно он там делает, куда отправится после. Марио, дай сюда лист, пожалуйста, — затем Денис протягивает его Феде. — Чтобы вы знали, как именно выглядит Шатов. И, разумеется, будьте незаметными. Хотя это очевидно. Что касается Антона и Данила, вы должны поехать в Бугры. Там сегодня очередная «стрела» между бандами Парнаса и Купчино. Говорят, один из ближайших помощников Широкова собрался принимать активное участие в ней. Вас самих «стрела» никак коснуться не должна, всё внимание на этого человека. Как утверждает Юрий Валентинович, он может быть наиболее опасен из всех, кто есть в штабе Широкова. При этом, совершенно никаких данных по этому человеку нет, и мы не знаем о нём ничего, кроме слухов. Ваша задача выяснить всё необходимое.       — Эти Бугры где-то в заднице, — недовольно произносит Антон. — Это даже не Питер вообще!       — Какие-то предложения? — интересуется Денис.       — Нет, всё понятно.       — Тогда желаю удачи.       Раньше Антона ни на какие разведки не посылали, а если и посылали, то с обязательной припиской об устранении какого-либо объекта. Он, в целом, не припомнит, чтобы Паша как-то пользовался таким методом нахождения информации, обычно всегда хватало Джикии, способного найти всё про всех. Тем более, что Пашу интересовали максимально известные личности Москвы, о которых было полно фактов, передающихся в течении нескольких лет по всему городу. А тут какие-то неизвестные подчинённые Широкова. И с чего вдруг Жирков уверен, что этот, чьё имя Антон даже не читал, может быть опасен, если никогда прежде не сталкивался с ним? Предосторожность ради предосторожности. Впрочем, логично предположить, что вокруг Широкова абы кто не собран.

***

      До Бугров от небоскрёба добираться можно сто лет, и тут ещё возникает на ровном месте неожиданная проблема. В «Регуле» есть свой подземный гараж с бесчисленным набором машин на все случаи жизни, вот только ни Антон, ни Данил водить не умеют. Нет, в принципе, Антон мог бы, но он в последний раз сидел за рулём ещё в девятнадцать, и тогда это закончилось немного плачевно, а именно разбитой к чертям «Maserati», одолженной у Ведрана. С тех пор Антон решил, что рисковать не будет, к тому же, у Лёши водить получалось получше. Данил же вообще никогда на права не сдавал и в ближайшее время делать этого не планировал.       — Вот Мостик уже сдал, — говорит он. — А я как-то не знаю... Не до этого немного.       — Прекрасно, и что дальше? Едем на электричке? — возмущённо спрашивает Антон. — Хотя погоди, есть один вариант.       Помощь приходит, откуда не ждали. Совершенно свободный сегодня Саша с удовольствием соглашается свозить коллег в Бугры. Конечно, не за просто так, а с условием, что ему подробно расскажут про противостояние купчинских с парнасскими. Почему Головину это вдруг стало интересно, лучше не спрашивать, ведь ему любая непонятная информация требуется, как воздух.       Всю дорогу Данил болтает о том, насколько важное событие для города эта «стрела». Дело в том, что Парнас и Купчино находятся чётко на границах Петербурга. Одни с Юга, другие с Севера. Естественно, что вся оголтелая преступность, выраженная в совершенно неуправляемых бандах, формировалась там. Гопники, маргиналы, просто отбитые на голову люди массово присоединялись к ним. К тому же, довольно удивительное совпадение, что от Парнаса до Купчино идёт прямая ветка метро, и всё началось, в принципе, именно с борьбы за главный окраинный район на этой линии.       — Вообще, есть ещё одна очень интересная «стрела», — говорит Данил. — Купчино тоже условно делится на Северное и Южное, и у них там свои тёрки.       — Прям, как наше Бутово, — усмехается Саша.       — Наверное. Южане, кстати, более ебанутые. С ними лучше вообще не связываться. Но, кстати, когда речь заходит о «стрелах» между Купчино и Парнасом, то северяне с южанами обычно объединяются. Район-то один. Так вот, это у нас главное противостояние в городе. Его обсуждают с такой же завидной регулярностью, как, ну, например, противостояние «Зенита» и «Спартака» в футболе.       Парнас образовался куда позднее, и собственных банд у них было не так много. В большинстве своём туда перебрались мелкие объединения с Просвета.       — Короче, раньше конечной на том конце города был проспект Просвещения, но все зовут его просто Просветом. На Просвете были не особенно жестокие банды, хотя сейчас всё изменилось. А когда купчинские на них начали бочку катить, то тут вообще понеслось.       Когда-то на «стрелы» этих двух районов даже приглашали зрителей в виде представителей других объединений не ниже статуса группировки. Делались ставки, выбирались фавориты, некоторые объединения подсылали своих людей в помощь той или иной стороне. В общем, всё это напоминало развлекательное мероприятие на подобие всё тех же футбольных матчей. Потом, однако, эти праздники преступной жизни запретили, решив, что устраивать зрелище из вполне серьёзных разборок — полный бред. Разумеется, любители находились до сих пор, приезжали, смотрели, переживали. Зато «стрела» вернула свой изначальный профессиональный характер.       Они устраивались каждый год, всегда в первую неделю июля. Таков был негласный закон, радостно принятый всеми преступниками города, начиная с воров и заканчивая членами организаций. В последние два раза Парнас был повержен. В качестве наказания, помимо уничтоженных трёх-четырёх банд, Парнас до конца года выплачивал Купчино кое-какую сумму.       — Ну и хрень, — качает головой Антон. — Заняться вам тут больше нечем, что ли?       — Можно подумать, будто у нас такого нет. Обязательно есть, просто нас это никогда не интересовало, — говорит Саша.       — И почему же Парнас проигрывал? — обращается Антон снова к Данилу, который, кажется, только этого вопроса и ждёт.       — О, это прозвучит, возможно, слишком громко, но всё дело в одном-единственном человеке. И, между прочим, именно за ним мы едем.       Головин от неожиданности вдавливает педаль тормоза в пол, резко останавливаясь.       — Чего, блин?!       — Ну да, Антон Зиньковский. Выходец из купчинских банд. Как гласят местные легенды, — с загадочной улыбкой начинает Данил, — когда-то давно Зиньковский столкнулся с самим Широковым. Оказался единственным выжившим в той «стреле», хотя, конечно, полноценной «стрелой» это назвать нельзя. Потому Широков и забрал его к себе. Несмотря на то, что Тоха в «Рассвете», ни одной Купчинско-Парнасской «стрелы» он пропустить не может.       — Так, стоп, — произносит Антон. — Выходит, что мы уже знаем, насколько силён этот Зиньковский, на сто процентов уверены, что он трётся около Широкова за свои преступные заслуги. На кой хрен мы тогда прёмся в Бугры?       — Во-первых, чтобы в этом точно убедиться. По сути, про «стрелу» с Широковым нигде не записано, она и называется легендарной. Хочешь верь, хочешь — нет. Во-вторых, если всё действительно так, то, наверное, нам нужно увидеть, на что Зиньковский способен, чтобы потом быть к этому готовыми. Надо знать всё о своём будущем противнике.— В салоне автомобиля повисает тяжёлое молчание. — Вы хотите сказать, что только мне очевидно, что между «Регулом» и «Рассветом» будет новая «стрела»?       — Да нет... Просто... — говорит Саша. — В общем, ты не поймёшь.       Ещё в Москве каждый прекрасно понимал, что столкновение будет, но все надеялись, что оно оттянется так же, как это было в ситуации с «Империей». Они же только-только собрались обратно в коллектив, совсем недавно познакомились с петербургской организацией-побратимом, и тут «стрела». Гром посреди ясного неба, ушат холодной воды на морозе.       Ни Саша, ни Антон против «Империи» не выступили. Оба на тот момент находились в бегах, но знали, что обычно приносят «стрелы» своим участникам. Тут всё было очевидно. А хуже всего то, что для Антона «стрелы» равнялись рейду, тогда как для Саши вообще представляли собой что-то образное, но до крайности страшное. Саша даже в Монако ни в каких противостояниях участия не принимал, да и не должен был — он ведь всего лишь грабил.       Удивительно, откуда Данил знает лучшее место для наблюдения за «стрелой», где никто никого не заметит. Саша хочет спросить об этом, уже подозревая, что Круговой не в первый раз принимает участие в подобных мероприятиях, возможно, даже был одним из любителей. Однако Головина останавливает Антон, тоже что-то чувствующий. Кроме них, на «стрелу» приехали посмотреть ещё трое человек. Данил не может назвать имена, но говорит, что это какие-то представители трёх крупных группировок: «Балтики», «Изумруда» и «Сирены». Причём, они областные.       «Стрела» равнодушными не оставляет никого. Сначала всё идёт вполне обыкновенно — затяжная перестрелка, потом небольшой перерыв, когда обе группы участников выжидают нового движения. Зато потом что-то явно выходит из-под контроля. Никогда прежде ни Антон, ни Саша не видели, чтобы на «стрелах» ходили в рукопашную, доставали холодное оружие, вроде ножей, кастетов, дубинок.       — Вот он, — указывает пальцем куда-то в толпу Головин.       Антон приглядывается, различая между всеми того самого Зиньковского, ради которого надо было ехать в Бугры. Он молод. Слишком молод для состоявшегося преступника, наверное, даже младше Данила. Это, если честно, пугает. Антон, который начал свой преступный путь в шестнадцать, никогда не считал верным практически детям соваться в эту сферу. Однако Зиньковский действительно хорош.       — Ему двадцать пять, если что, — уточняет Данил.       — Выглядит на семнадцать, — удивляется Саша.       — Да, характерная особенность.       Круговой, по мнению Антона и Саши, ведёт себя странно. Откуда ему знать, сколько Зиньковскому лет? Ладно, допустим, где-то услышал. Данил вообще слишком внимательный, запоминает каждую деталь, будто надеется, что она обязательно в будущем пригодится. И всё равно что-то с ним не так. Он смотрит на Зиньковского, вроде бы, совершенно незаинтересованно, но в то же время с какой-то необычной усмешкой на губах. Так кажется Саше. Антон готов согласиться.       «Стрела» вдруг останавливается. Все соперники сходятся в центре, начинают пересчитывать количество живых.       — Они никогда не добивают друг друга, — поясняет Данил. — Если кто-то окончательно победит, то больше «стрел» не будет, а это никому не нужно. Купчино и Парнас, может быть, только и существуют за счёт этих столкновений. А так, их банды давно разбрелись бы по районам, слились бы друг с другом или с кем-то со стороны. Поехали обратно, тут больше делать нечего.       Саша через зеркало переглядывается с Антоном, намекая на то, что тому следовало бы задать вопрос. Миранчук только поднимает брови, мол, с чего это он должен этим заниматься, если Головину интересно не меньше. В итоге, оба молчат.       — Слушай, останови тут, пожалуйста, — просит Данил, когда они подъезжают к какому-то мосту.       — Куда это ты собрался? — удивляется Антон.       — Есть кое-какое дело. Я бы с удовольствием пригласил вас, но, думаю, у вас полно других планов.       — Да нет, знаешь. Давай разберёмся с твоими.       Конечно, у Антона действительно никаких дел не было, но даже если бы были, то отпустить Данила чёрт знает куда он никак не мог. Мало ли, что это за планы, надо проследить. Вообще, Круговой сам на себя ещё с утра не похож. Куда подевалась вся робость при виде Антона? Где эти опущенные в пол взгляды? Он слишком смелый, потому Антон и перепутал его с Андреем, тем более, что и внешне они чем-то схожи.       Данил останавливается около фонтана напротив красивого здания жёлтого цвета со шпилем. Фонтан шумит, и его брызги долетают до некоторых скамеек. Только сейчас вдруг начинает чувствоваться, насколько сегодня в Петербурге жарко и душно, наверное, скоро опять ливанёт и начнётся гроза. Антон снимает с себя пиджак и вопросительно смотрит на Данила, усаживающегося на одну из скамеек в тени.       — Я люблю тут находиться, иногда специально приезжаю. Мне нравится этот фонтан, здесь хорошо думается, — очень просто отвечает Круговой.       Антон глубоко вдыхает, пытаясь сдержать негодование. Нет, он не против фонтана, ситуации в целом, привычек Данила тем более, просто... Он ждал чего-то плохого, запрещённого, преступного со стороны Кругового, а тому всего лишь захотелось подумать. Антон садится рядом, кладя локти на колени. Ладно, может быть, ему тоже стоит о чём-то подумать. Уж лучше в тени на улице, чем сейчас где-нибудь в небоскрёбе. Там больше шансов наткнуться на неприятных людей, вроде Дзюбы, или на тех, кого просто сейчас видеть не хочется. Например, на Лёшу. Или вообще на Лёшу с Федей. Интересно, вернулись ли они уже со своего задания? Что там за человек, посещающий рынки?       — У вас случилось что-то очень серьёзное? — вдруг спрашивает Данил.       — Да нет, чушь какая-то. Тебе это знать не обязательно.       — Простите. Я действительно не хочу лезть не в своё дело, просто мне... Когда кому-то плохо, то это всегда отражается на окружающих. Вот, можно сказать, что ваше настроение частично отразилось на мне.       — Хочешь сказать, что я ещё и виноват в том, что тебе херово от моего конфликта с Дзюбой?       — Нет, Антон. Я вообще не о вас и Артёме. Я, скорее, про то, что случилось с вашим братом.       — Какой ты, блядь, внимательный, я погляжу.       — Бывает. Не всем это нравится. Вот, например, Андрея раздражает, что я всегда всё помню, — говорит Данил с тёплой улыбкой, и от неё злость Антона, появившаяся как-то мгновенно, так же мгновенно рассыпается. — Кстати, почему вы утром меня назвали Андреем?       — Похожи. В целом, если ты когда-нибудь назовёшь меня Лёшей, я не удивлюсь ни разу.       — А вот вы вообще не похожи.       — В смысле?       — Ну, то есть да, внешне вы похожи, потому что близнецы, но, вообще, это не так. Вы совсем разные. Я не знаю, как это объяснить, чтобы вы меня поняли. Вы просто совершенно разные со своим братом. Это сразу бросается в глаза. Во всяком случае, мне, конечно. И смотрите вы на людей по-разному. Если бы вы сейчас стояли рядом и смотрели на меня, я бы сразу сказал, где вы, Антон, а где Алексей.       — И что же там с моим взглядом? Чем он отличается?       — Ну-у, — тянет Данил. — У вас взгляд тяжелее, но почему-то именно вам в глаза смотреть хочется. У вашего брата взгляд очень спокойный, немного грустный, как будто уставший, и, вроде бы, он приятнее, но ты посмотрел и отвернулся. Ваши глаза, кстати, темнее, а смотрите вы как будто свысока. Алексей смотрит на всех, как на равных.       — Классно, то есть по взгляду я прямо сволочь?       — Почему сволочь? Наоборот, вам очень идёт. Андрей говорит, что с такими глазами надо управлять организацией.       Антон хмыкает. Была у него возможность управлять, если бы он однажды не послал Пашу, и тот обязательно завещал бы ему «Империю». Паша тоже считал почему-то, что из двух близнецов именно Антон достойнее кресла руководителя. Сам же Антон так никогда не думал, он вообще слишком далёк от всех этих высоких должностей.       Со стороны проспекта доносится музыка. Скрипка, похоже. Надрывный звук, какой-то тревожный и напряжённый. Потом скрипка смолкает, появляется гитара, но уже откуда-то из глубины сада, в котором сидят Антон и Данил.       — В вашем городе на каждом углу что-нибудь играет?       — Ага. Музыка — это наша вторая жизнь, — загадочно отвечает Круговой. — У нас столько уличных музыкантов разного рода, что, я уверен, нигде столько нет. И это вы ещё в метро не были. Там иногда на какой-нибудь станции заходят в вагон и начинают петь. Мне нравится. По-моему, это здорово, когда музыка не только на концертах.       Наверное, сидят они около фонтана ещё долго. В основном, молчат, но иногда прерываются на посторонние разговоры о той же музыке, о городе, о погоде. Для Антона всё странное, для Данила всё родное, знакомое и очень любимое. Потом Миранчук вспоминает, что им надо отчитываться перед Денисом, ведь вряд ли это сделал Головин, который даже к заданию никакого отношения не имеет.       — Антон, — вдруг останавливает его на полпути Данил, зачем-то упираясь руками в грудь. — Послушайте, я вам сейчас скажу кое-что, и пообещайте, что никогда никому не расскажете. Это прозвучит совсем не так, как есть на самом деле. Понимаете, я знаю Зиньковского. Мы вместе с ним и Андреем в одном детдоме росли. Просто он старше, да ещё и сбежал. Честно, я ничего о нём не знаю, кроме того, как его зовут. Просто я не хочу, чтобы тот же Юрий Валентинович был в курсе, что я когда-то знал будущего подчинённого Широкова. Он не станет разбираться, решит, что я общаюсь с нашим врагом, а это не так. Пожалуйста, Антон, не говорите никому об этом.       — А зачем ты вообще мне рассказал тогда? — удивляется Антон, убирая руки Данила от себя.       — Я видел, как вы с Сашей переглядывались, я понял, что вы там думаете, и решил объяснить своё поведение. Но я клянусь, я Зиньковского сто лет не видел и никогда с ним даже не дружил. Мне просто кажется, что вы меня поймёте...       Снова тайны. Чужие, по сути, тайны, которые почему-то должен хранить Антон. С чего вдруг все вокруг уверены, что именно ему должна предназначаться подобная информация? Но, конечно же, он Данила не выдаст. Незачем. Вряд ли тот врёт. Антон, во всяком случае, лжи в его словах не видит и не чувствует, но даже если она есть, то какая, к чёрту, разница? Антона это мало касается. Ему вообще наплевать.

***

      И это был только первый день из целой недели, отмеренной Ведраном для Антона. Ссора с Лёшей, конфликт с Артёмом, потянувший за собой гнев Игоря, заставляют Миранчука серьёзно задуматься над предложением. Он даже не хотел возвращаться в «Ригель», не говоря уже о том, чтобы снова вливаться в этот коллектив, старательно делая вид, будто между ними ничего не было. Вернулся ради Лёши, а тот его бросил. Так, может быть, здесь Антона действительно совсем ничего не держит?       Конечно, слишком глупо верить такому человеку, как Ведран. Он наобещал золотых гор, счастья и радости, но всем понятно, что это были лишь красивые слова. Повестись на них Антон мог бы только в самом убитом моральном состоянии, да ещё и находясь под действием алкоголя, смешанного с какими-нибудь наркотиками. Однако, если выбирать между тем, что происходит здесь, и враньём Ведрана, то, возможно, не настолько его слова лживы. Там есть шанс начать всё с совсем чистого листа, а не как тут, с какого-то серого, чуть-чуть исписанного сбоку мелким почерком.       Последующие дни лишь больше заставляют Антона склоняться к решению о присоединении к Ведрану. В ночь первого дня Лёша не возвращается в комнату. Не то чтобы Антон его ждёт, он даже не хочет, чтобы брат появлялся, но всё-таки довольно странно, что тот даже не забрал вещи. Утром выясняется, что Лёша решил жить отдельно, в другой комнате и не в соседней, ведь надо быть подальше от близнеца. Антон же узнаëт обо всём через посторонние слухи, через болтливого Андрея. За завтраком Лёша показательно садится рядом с Федей и даже не бросает взгляд на брата.       Тот к сближению тем более не стремится. Спокойно пьёт чай, решив позавтракать лишь им. Антон умеет готовить бутерброды, у него есть для этого необходимые продукты, но кусок в горло со вчерашнего дня не лезет. Он ловит на себе обеспокоенные взгляды Данила и Саши. Головин вообще, наверное, самый шокированный человек среди всего коллектива. Большинству или плевать, или они давно были готовы к случившемуся.       На задания их разделяют. Антона упорно ставят в пару к Данилу или к кому-нибудь ещё более нейтральному, а Лёшу исключительно к Феде. Нет, это совершенно не злит Миранчука-младшего, только вызывает ядовитую усмешку. Сама судьба прямо сводит брата со Смоловым. Что ж, Лёша, как поклонник судьбы, должен быть безумно рад. Интересно, почему он не переселился к Феде? Да и кольцо с пальца до сих пор не снял по каким-то тоже непонятным для Антона причинам.       Ещё случается небольшое происшествие между Артёмом и Игорем. Очевидно, Дзюба захотел попробовать извиниться за своё поведение, но сделал это максимально криво, потому что спустя полчаса его вещи были вышвырнуты за порог комнаты, а сам Акинфеев, мешая цензурную речь с матом, прокричал, чтобы Артём не возвращался вовек. Так, Дзюба тоже стал жить в одной из оставшихся свободными комнат. Причём, в своём изгнании он опять обвинил Антона, ведь именно из-за него начались все беды этого мира. Не будь Миранчука тут, не произошла бы ссора с Игорем вчера, следовательно, сегодня никого не выставили бы за порог. Артём, в своей излюбленной манере, решает Антону мстить. Правда, на этот раз выбирает более закрытый вариант мести, без кулаков и словесных перепалок. До поры, до времени, впрочем.       У близнецов была привычка оставлять дверь в комнату открытой. Они знали, что никто к ним не сунется без стука, да и вообще обычно ни у кого не возникало желания их посещать. Разумеется, с уходом Лёши дверь не закрылась, Антон совершенно не заботился о безопасности, исключая моменты, когда должен был отсутствовать в комнате долгое время. А в среду он просыпается и не обнаруживает пачку сигарет в кармане джинсовой куртки, висящей при входе. В последние дни Антон очень много курит, и все это уже заметили, Слава попытался намекнуть, что от Антона настолько сильно пахнет табачным дымом, что он чувствует это через весь коридор. Миранчук, кажется, Грулёва послал подальше. Будет он прислушиваться к возмущениям непонятно кого, ага, разбежался!       Итак, сигарет нет на месте. Антон обыскивает всю комнату, тратит бездарно своё время, но ничего не находит. Злой, он врывается на кухню, и что же он видит? Андрей крутит в руке его пачку сигарет! Антон свои красные «Мальборо» из тысячи, нет, из миллиона узнает.       — Что это, блядь, такое?! — орёт на всю кухню Миранчук, заставляя даже невозмутимого Далера оторваться от газеты, поправить очки и вглядеться в развернувшуюся сцену.       Андрей вздрагивает, роняет пачку на пол и тут же поднимает, засовывая в карман штанов. Он паникующим взглядом пытается объяснить что-то Данилу, но и тот в ступоре, застыл на месте и боится пошевелиться. Антон даже в своём спокойном состоянии иногда доводит Кругового до дрожи и отчаянно бьющегося сердца, не говоря уже о том, что происходит сейчас.       — Какого хрена ты влез в мою комнату, прошарился по моим вещам и спёр сигареты?! Тебе жить надоело, а?!       — В-в-во-первых, — заикаясь, произносит Андрей. — Я был не один, а с Данилом. Нам Юрий Валентинович запрещает курить, но иногда так хочется, что...       — А что же ты тогда деньги у меня не взял? Купил бы побольше!       Рука Антона с силой сжимает плечо Мостового, заставляя того чуть-чуть согнуться от боли.       — Нам Артём сказал, что у вас самые лучшие, какие можно найти, — шёпотом виновато говорит Данил, кусая нижнюю губу. — Я знал, что это всё совершенно тупая идея, воровать — это низко и недостойно... Он нас убедил. Мы просто две взяли, а остальное собирались вернуть.       — Ещё раз, кто вам посоветовал воровать мои вещи? — пальцы Антон разжимаются, Андрей с облегчением выдыхает, становится за спину своего друга, чтобы больше к Миранчуку так близко не находиться. Тот, конечно, вообще психованный какой-то сегодня.       Вопрос выходит совершенно риторическим, потому что Антон прекрасно расслышал имя виновника ситуации. Он сейчас стоит, прислонившись к стене, и посмеивается. Насмехается над всеми: над взбешённым Миранчуком, над парнями, которые возомнили себя великими преступниками, а сами не смогли удержать тайны. План, хоть и был построен на чистом везении и удачном стечении обстоятельств, да и вообще не блистал логикой, тем не менее, удался, и Артёму очень понравился. Надо бы побольше таких вещей устраивать время от времени, а то можно совсем помереть от скуки.       Все хотели обойтись без крови, но в случае с Антоном без неё никуда. Слово за слово, и они с Артёмом снова сцепляются. Сначала взаимные оскорбления, Антон пытается сломать столешницу барной стойки, беспрестанно ударяя по ней со всей дури рукой, потом всё переходит в подобие драки. Андрей и Данил со страхом смотрят на это, Мостовой даже вцепляется в локоть друга и просит как-нибудь уйти отсюда, потому что так страшно ему ещё никогда не было. Далер нервно сглатывает и утыкается обратно с газету, пытаясь раствориться в помещении.       — Какого, блядь?!. — только-только Артёму удалось схватить Антона за шею. Он уже предвкушал, как придушит эту грёбаную тварь, которая портит жизнь всем, как вдруг чей-то кулак едва не выбивает Дзюбе челюсть.       Он трогает рукой пострадавшее место, радуясь, что какой-то идиот ничего не сломал и не выбил, затем, наконец, обращает всё внимание на этого самого идиота.       — В первый и последний раз предупреждаю тебя, Артём, — медленно говорит Федя. — Ещё раз увижу что-то подобное с твоей стороны в адрес Антона или Лёши, поверь, я сломаю тебе челюсть. И не только её. Хотя бы одно агрессивное движение, одно слово им в лицо или даже за глаза, — Смолов подходит к Артёму практически вплотную, хватает за ворот футболки и тянет на себя, заставляя пригнуться. Он ниже Дзюбы практически на голову, но отчего-то именно последний выглядит сейчас ничтожным карликом. Так вот, оказывается, за что Федю назвали саратовским отморозком. Антон даже рот от удивления приоткрывает и глаза распахивает шире. — Ты меня понял, Артём? Радуйся, что мы с тобой друзья, и пока что я верю в твою сознательность. Но, если ты дашь мне малейший повод в ней усомниться, мы станем врагами. Я очень сильно не хочу, чтобы ты перешёл мне дорогу, потому что именно мне потом придётся оправдываться перед Игорем и объяснять ему, куда внезапно пропал Артём.       Голос у Феди угрожающий, Антон чувствует, как по коже бегут мурашки. Он не помнит, чтобы хоть у кого-то получалось доводить его до подобного состояния. Отбитый Кокорин, вечно жаждущий крови, не производил никакого впечатления, Паша, в моменты гнева всегда становящийся слишком спокойным, лишь немного волновал Антона, и то волнение было обусловлено ожиданием последствий, всегда более страшных. Все прочие враги Антона, пытавшиеся ему угрожать, вызывали только смех или желание закатить глаза. Здесь же угроза даже не направлена в сторону Антона, но действует на него неимоверно сильно. Как ни крути, но почему-то одновременно с этим она восхищает, от неё перехватывает дыхание. Если Дзюба сейчас оттолкнёт Федю после всего сказанного, если он не внемлет его словам, то, выходит, Артём куда более ёбнутый, чем пресловутый Кокорин. Но Антон видит, что на Артёма слова Феди действуют прекрасно, доходят, видимо, до самого сознания, отпечатываясь там, как после прикосновения раскалённого металла к поверхности.       Смолов отпускает друга, в последний раз повторяя, что именно тот не должен делать. Антон ловит себя на мысли, что, кажется, чего-то подобного он хотел от Феди ещё два года назад. Впрочем, определённо, стоило ждать так долго, чтобы получить вот это. Ожиданий у Антона никаких не было, он не верил, что однажды Федя сделает хоть что-то, но даже если бы были, всё равно Федя бы их превзошёл.       А ещё он пришёл вместе с Лёшей, и тот сейчас стоит, как вкопанный, около двери. То, что восхищает Антона, всегда пугает и отталкивает его брата. И этим чем-то сейчас становится Федя.       Сколько же усилий и смелости стоит Лёше постучаться к нему в комнату в пятницу вечером, а если быть точнее, практически ночью. Дело в том, что Лёша не может жить один, пять дней, которые он кое-как протянул в пустой, совершенно чужой комнате, автоматически причисляются к великому подвигу. Но сейчас Лёше нужен кто-то рядом.       — Я могу у тебя сегодня переночевать? — спрашивает осторожно, словно боится отказа. Федя, кажется, удивлён.       — Без проблем, — пожимает он плечами, отходя в сторону.       Он пытается придумать, как им с Лёшей разместиться тут вдвоём, потому как предельно ясно, что спать рядом они не будут. Лёше вряд ли будет комфортно, а Федя ни в коем случае не хочет доставить ему неудобств. Будто опережая дальнейшие мысли, Лёша вдруг выдаёт:       — Вообще-то, мы когда-то и втроём спали, и я как-то спокойно это перенёс. Федя, не еби себе мозг, умоляю. Всё не настолько плачевно, как ты думаешь.       Тем не менее, Федя ложится с самого края, чтобы между ним и Лёшей было приличное расстояние. Это жутко неудобно, Федя думает, что посреди ночи он обязательно рухнет на пол, ещё и укрываться приходится чёртовым покрывалом, так как одеяло благородно отдал Лёше. Тот попытался что-то сказать, но понял, что это бесполезно, да и ему на самом деле так лучше. Он даже футболку снимать не стал, хотя всегда спал без неё. Просто ложиться рядом с Федей полуголым... Короче, Лёша подумал и решил, что не стоит, некомфортно пока.       Заснуть не получается. Уже из окна начинает пробираться в комнату предутренний свет, бледный и синеватый, открывающий глазам очертания некоторых предметов, а Лёша всё смотрит в полоток. Он вдруг садится, притягивая к себе колени и ладонью ударяет по матрасу:       — Нет, я не понимаю!       Федя, с трудом устроившийся и даже увидевший что-то, напоминающее сон, нехотя открывает глаза.       — Я ни хрена не понимаю! Почему, вот почему он так сказал? Вернее, почему он раньше ничего мне не сказал?       Лёша, который вообще ничего не рассказывал о подробностях своей ссоры с Антоном, вдруг начинает их безостановочно проговаривать. Он вспоминает всё, что сказал ему брат, и что тот потом получил в ответ. Лёша возмущён тем, что от него всё скрывали столько лет, что приходилось догадываться самому и делать выводы, верить слухам и отсеивать ненужное. От чего Антон его берёг? Они вместе давно уже решили бы все свои проблемы, потому что только вдвоём по-настоящему сильны. Лёша злится сам на себя за то, что не понимает поступки брата, не может найти им подходящее объяснение.       — Лёш, бывают такие ситуации, когда молчание спасает, — говорит Федя.       Он почему-то прекрасно понимает Антона, он знает, от чего тот делал всё именно так, а не иначе, хотя рядом не стоял, да и мало что слышал. Федя ужасно хочет спать, но вместо этого пытается помочь Лёше разобраться. Проходит час, может быть, даже больше, прежде чем Лёша говорит в отчаянии:       — Господи, какой я отвратительный брат, если даже тебе всё понятно с первого раза, — он закрывает лицо ладонями и качает головой. — Тогда неудивительно, почему всё закончилось так.       — Ничего не закончилось, — уверенно говорит Федя, обнимая Лёшу за плечи и целуя в лоб. — Вы обязательно помиритесь, и всё станет, как раньше.       — Да с чего вдруг?       — Потому что я в это верю.       Лëша не знает, что именно скрывается такое сильное за произнесëнными словами, но он в них верит. Обычно верить хотелось только Антону, ведь тот всегда умел подобрать подходящие выражения для вселения надежды даже в самой безысходной ситуации. Но, видимо, Федя тоже так умеет.       Он обнимает Лëшу сильнее, тот кладëт голову ему на плечо. Долго сидят, но потом Лëша начинает понемногу засыпать, наверное, от успокаивающих поглаживаний по спине. Федя, кстати, действительно очень тëплый и лежать с ним рядом уютно. Лëша чувствует себя в безопасности.

***

      Спать одному для Антона так же тяжело. В первые несколько дней он засыпал либо от горы негативных эмоций, либо от усталости. Теперь же до него понемногу начинает доходить факт, что Лëша вряд ли вернëтся.       Посреди ночи Антона вырывает из сна, кстати, довольно неприятного, резкая боль. С ним это бывало и раньше, он даже говорил с Юрием Палычем, который назвал такие внезапные вспышки фантомными болями. Они появлялись обычно всегда ночью, изредка в светлое время суток, заставляя Антона буквально выть и корчиться. Этого только не хватало!       Его и сейчас переламывает, заставляет сползти с кровати, обхватив себя руками. Раньше всегда успокаивал Лëша, хотя Антон старательно пытался не показывать ему свою боль. До стиснутых зубов и слëз терпел, лишь бы не пугать брата. Теперь его даже нет рядом, и Антон точно один. Ни этого ли он хотел каждый раз на протяжении многих лет?       Когда чуть-чуть отпускает, Антон решает сходить на кухню, может быть, выпить чашку чая какого-нибудь травяного, который Илья привëз с собой из Москвы. Вернее, его Рома настоятельно положил в чемодан, говоря, что такой чай успокаивает, помогает заснуть и ещë что-то. Антону, в целом, плевать на целебные свойства напитка, лишь бы боль снова не вернулась.       В это время Артëм проводит время в комнате у Миши. Можно сказать, что он вообще поселился у него, ведь уже второй день ночует на кресле, которое оказалось раскладным. С другом всегда лучше, чем одному. Артëм может с Мишей говорить долго, вспоминая всë, что случилось с ним за десять последних лет. Они смеются, задумчиво молчат на не самых весëлых историях, а потом Артëм вдруг предлагает Мише съесть мороженое, которое Дзюба заприметил в холодильнике ещë в день приезда.       — Оно ведь не наше, — говорит Миша.       — Да кого это волнует? Питерские выдумали слишком много правил, а я вообще не склонен их выполнять. К тому же, это мороженое явно никому не нужно.       Миша пожимает плечами. Ему, в целом, всë равно, просто не хочется ко всем существующим конфликтам добавлять ещë один. Конечно, Миша прекрасно знает, что происходило в команде Дениса на этой неделе. До него дошли разговоры Головина, быстро пересказывающего Александру в гостиной причины ссоры близнецов. Откуда только узнал? Ну, а всë, что касалось Артëма, или где он непосредственно присутствовал, Дзюба рассказал и сам прямо сейчас.       Пока Артëм предвкушает приятное продолжение дружеского вечера с мороженым, Антон, наконец-то, находит упаковку чая. Илья додумался поставить еë в самый дальний угол одного из кухонных шкафов, как, видимо, делал ещë в Москве, по старой привычке.       Упаковка представляет собой небольшую банку из бересты или чего-то близкого к ней. Очень красиво, между прочим, если бы не один существенный минус — крышку никак не удаëтся открутить. Внезапно она отлетает, чай частично просыпается на пол, и Антон только и может, что смотреть на него, как дурак.       Грудь пронзает очередная волна боли, словно копьëм проткнули, и у Антона слëзы наворачиваются на глаза. Он даже откидывает куда-то банку чая, которая скользит по столешнице к стене. Когда боль постепенно отпускает, на её место приходит вещь ничуть не лучше.       У Антона начинается истерика. Такая глупая, на ровном месте, но такая настоящая, когда эмоции сами собой лезут наружу и приходится закрывать себе рот ладонью, чтобы ни одного стона, ни одного всхлипа. Он зажмуривает глаза, надеясь веками перекрыть этот бесконечный поток солëной воды из карих омутов, способных свести с ума любого, даже самого Антона.       Ему больно. По-настоящему больно где-то внутри, под кожей и костями. И это не какая-то новая фантомная боль. Антон чувствует, что с каждым новым приступом тупого отчаяния и безысходности собственного положения что-то там лопается, громким звуком оповещая о скором конце своего существования.       Всë плохо. Всë так плохо, как не было никогда, и Антон не знает, что с этим делать. Его захлëстывают новые волны безысходности и страха, топя всего целиком, но тут же отступая, зачем-то снова позволяя дышать и чувствовать.       Выхода нет. Есть только бетонная стена, о которую Антон упорно бьëтся своим телом, рассекая его в кровь. Стена с надписью, такой неровной, прерывающейся, но слишком яркой, потому что кровь Антона — еë краска.       «Безысходность». Это тупик, это край, но за ним не пропасть-бездна, тëмным омутом, под стать глазам Антона, затягивающая в свои владения, а... Ничего. Просто ничего, потому что Антон не знает, что вообще там может быть. И ему страшно, действительно страшно, когда-то оказаться там, где ничего уже нет.       Он не может. Стон вырывается сам собой, а слëзы стекают по щекам к подбородку и ниже. Он дрожит, пытается обхватить себя руками, будто это может спасти, но ничего не помогает. Ему уже ничего не поможет.       Хоть бы никто не услышал, хоть бы не прибежали и не увидели таким ничтожным и слабым. Раздавленным. Растоптанным. Всë-таки сломленным. Вот, сейчас-сейчас, осталось чуть-чуть, и последний кусок с треском упадëт на пол, а вместе с ним и Антон.       Артëм появляется на кухне так обычно и буднично, потому что сам шëл сюда именно с этими мыслями. До безумия простое, банальное желание взять из холодильника мороженое, потому что захотелось внезапно. Он даже не сразу замечает Антона около барной стойки, из последних сил держащегося на ногах, переживающего очередную ментальную смерть, подобную той, что когда-то случилась в кабинете у Паши во время оглашения приговора. Артëму всë равно, он занят своими простыми человеческими мыслями, слишком приземлëнными в сравнении со страданиями Антона.       Но Артëма вырывают из пелены обывательских мечтаний чужой всхлип и задушенный в груди крик. Он смотрит на Антона долго и непонятно, неожиданно осторожно для себя подходя ближе с вытянутой вперëд рукой. Как будто Антон — дикий зверь в клетке, которого погладить хочется, но он в ответ всегда готов выпустить свою природную агрессию и откусить твою доброжелательную руку.       — Ты чего ревëшь? — интересуется Артëм, откашливаясь, потому что голос от неожиданности и неподготовленности к происходящему теряет всю свою силу, становится хриплым и тусклым.       Антон не отвечает. Что он может ответить? Только замирает испуганно, боясь поднять блестящие, почерневшие до темноты глаза, потому что понимает — самое худшее случилось. Он не хотел, чтобы его видел хоть кто-то, даже родной брат, а тут... Артëм. Что может быть ужаснее?       Сейчас будет смотреть, посмеиваясь внутри над чужой слабостью, а может быть, скажет всë в лицо, добьëт и расколет окончательно. Что ж, настал его момент триумфа над ненавистным Миранчуком, которому приписывал все грехи этого мира. Пусть! Пусть смеëтся и добивает! Пусть доломает его, растопчет в пыль, а потом ещë станцует на его останках! Антон не боится, Антон хочет, чтобы с ним поступили именно так.       Бездонные омуты, от одного взгляда в которые кружится голова, встречаются с кристально-чистыми озëрами, в которых слышится сильный шум морских волн. Чернота сталкивается с ясностью. Тьма со светом, будто бы зло с добром. Вот только никто из них не является одной гранью, оба давно смешали в себе два полюса. И, может быть, тьма гораздо добрее света, а свет куда злее тьмы.       Антон ничего не понимает, когда огромные руки Артëма обхватывают его всего, буквально затапливая своим телом. Дзюба всегда был огромным таким, монолитным, как небоскрëб, но сейчас всë это только усиливается, и Антон ощущает себя иголкой в стоге сена. Почему Артëм его обнимает, если мечтал придушить?       — Ну, тише-тише, ты не один, — шепчет, будто волны накатывают на берег, и это так приятно, что не верится.       Не один. Да, их двое на кухне, но смысл не в этом. Артëм действительно пытается убедить, что способен помочь любому, даже такому, как Антон, если потребуется.       Только Антона отпускает особенно нетипично. Он отталкивает Артëма, хватая со столешницы нож, кем-то оставленный с ужина. Нож дрожит в руке, но всë равно держится крепко.       Антону страшно. Он не понимает. Он снова не понимает.       — Что ты?.. — на полноценный вопрос не способен, да и этот выдавливает из себя мёртвым шëпотом.       — Я ж не совсем мразь. Вижу, что человеку плохо до трясучки, почему бы не попытаться успокоить, если больше некому. Нож убери, я тебе ничего не сделаю. Не та ситуация.       И Антон почему-то верит, откладывает нож в сторону. Ему столько раз говорили, что нельзя поддаваться чужим увещеваниям, какими бы искренними они ни были, но он не может думать. Верит, потому что сердце верит.       Артëм вновь приближается, обнимает, гладит по затылку, чувствуя чужое неровное дыхание в районе груди. Антон кажется совсем маленьким и беззащитным. Таким он никогда не был. Всегда ведь шёл упорно, твердо, голову гордо задирал к небу. Огрызался всем и даже судьбе, говоря, мол, выкуси, не сломаешь, потому что я сильнее, я всех сильнее. И это, казалось бы, хвастовство Артëма выбешивало. Он считал, что Миранчуку просто везёт по жизни, что так удачно складываются обстоятельства, и у него получается везде быть победителем и лучшим. Но всë это напускное.       И вдруг сломался, треснул где-то, начал распадаться на части, а рядом никого, кто мог бы склеить. Артëм знает, как ужасно быть одному в такие моменты. Он понимает, что вся эта гордыня через край, ядовитость надуманная и хорошо выученная, злость природная — это у Антона щит такой от внешнего мира, а теперь кто-то кинул в этот щит очередной камень, и он оказался решающим для того, чтобы щит рухнул.       Артëм гладит Антона по затылку, шепча банальные слова поддержки, потому что, как ни крути, а работают безотказно. Главное — знать, как их произнести. Антон прижимается ближе, безмолвно прося никуда не уходить, не исчезать внезапно, как появился, потому что это будет самой большой ошибкой для обоих.       «А ты, оказывается, хрупкий», — проносится в голове у Артëма, и с этих слов он больше не может смотреть на Антона как-то иначе.