Не наши звёзды погаснут

      Миша вынимает пистолет, направляя его в темноту дома. Осторожно заходит внутрь, ища рукой выключатель на стене, и это решение превращается в ошибку. Из руки тут же выбивают оружие, а в район солнечного сплетения приходит чёткий и сильный удар коленом. Миша сгибается пополам, пытаясь сориентироваться в полумраке. Впрочем, окна занавешены настолько плотными шторами, что единственным источником света становится открытая дверь. Только Миша успевает подумать об этом, как дверь с грохотом захлопывают.       Раздаётся щелчок пистолета. Миша понимает, что он направлен в его затылок, но хватит ли жестокости человеку, чтобы выстрелить? Конечно, он всегда показывал себя, как лучшего убийцу среди всех своих соперников, хотя соперников у него было не так много. Миша знает лишь одного, и тот сейчас разгибается, пытаясь восстановить дыхание.       Он разворачивается, наощупь и на удачу устремляя кулак куда-то перед собой и чуть-чуть левее. Не попадает, но хватает противника за плечо. Тот бьёт рукояткой пистолета в висок, однако Миша знает этот приём и уворачивается. Удар вскользь задевает лишь затылок. При этом, Миша успевает, наконец-то, дотронуться свободной рукой до выключателя. Свет вспыхивает ярко и резко, противник морщится, прикрывая глаза, и это даёт Мише шанс вывернуть ему руку, прислонив грудью к стене. Раздаётся усмешка, а потом Миша чувствует, как в коленную чашечку со всего размаха прилетает жёсткой подошвой чужого ботинка.       Противник тут же разворачивается, наносит удар в скулу, а потом ещё серию ударов, куда придётся, лишь бы сильно. Миша задыхается, отшатывается назад, спотыкаясь об собственный пистолет на полу. Оружие отлетает в сторону, и противник мгновенно поднимает его, придерживая двумя пальцами за скобу. Свой пистолет всё ещё держит крепко в руке, направляя на Мишу.       — Всё, сдался? — опять усмешка, как и всегда в таких ситуациях. Впрочем, в отношении Миши он никогда не проявлял больше двух эмоций: либо презрение, как сейчас, либо снисхождение, но это было давно, ещё в детстве, наверное. Миша помнит плохо, потому что другие воспоминания перекрывают всё остальное.       — Я поговорить с тобой пришёл, — с перерывами выдыхает Миша.       — У меня нет желания разговаривать со всякими слабаками.       Противник подходит медленно, наступая всей стопой на пол. Миша показывает, что делать ничего не намерен. Он изначально не собирался устраивать эти разборки, просто знал, что неизбежно придётся в них участвовать, поэтому заранее подготовил оружие. А теперь он хочет просто поговорить. Приветственные побои кончились, и всем надо успокоиться. Однако человек напротив так не думает. Он убирает Мишин пистолет в карман клетчатых домашних штанов, а затем бьёт его в подбородок с явным намерением сломать челюсть, но лишь разбивает губу. В последний момент изменяет силу удара, какое снисхождение! Наверное, таким образом он решил показать, что к Мише можно испытывать лишь жалость, мерзкую жалость, в которой ярче всего читается любимая фраза: «Я не хочу знать такого слабака, как ты».       — Пошли на кухню, — кивает он Мише.       Тот вытирает кровь с губы, но знает, что сейчас набежит новая. Идёт, немного хромая, потому что колено всё ещё простреливает болью, может быть, там даже трещина.       — Держи, — в Мишу летит аптечка, вытащенная из какого-то шкафа, и тот успевает её перехватить, пока коробка с грохотом не рухнула на пол, рассыпав все бинты, пластыри, упаковки таблеток и баночки с разными заживляющими жидкостями. — Виски будешь? Мне недавно привезли двадцатилетний.       У них так было практически всегда. Сначала драки, а потом все эти разговоры и выпивка, будто ничего не произошло. Миша никогда не понимал своего брата в этом отношении. Зачем? Почему? Какая цель? Александр не отличался многословием, считая, что слова — лишь пустой звук, куда важнее реальное действие. Он не пояснял ни единого поступка, предоставляя другим разбираться самостоятельно и строить версии. Человек-загадка, человек-недосказанность, чтоб его. Мишу это раздражает, но он молчит, потому что знает, что своими предъявлениями ничего не добьётся. Александра уже не переделаешь.       Миша обрабатывает губу, знает, что на скуле через пару часов образуется огромный синяк, трогает ещё раз колено, надеясь, что пройдёт как-нибудь само. Могло быть и хуже — в последний раз, когда он виделся с братом, тот ему нож в ладонь вогнал. До сих пор есть бледный шрам. Иногда Миша его рассматривает долго, проводит большим пальцем по неровности кожи, надавливает, будто хочет почувствовать боль того дня. Вплоть до сегодняшней встречи, это было его единственным вещественным воспоминанием об Александре. Такой своеобразный сувенир на память, потому что Кержаков-старший точно знал, что увидятся они в следующий раз очень нескоро, если увидятся вообще.       Перед Мишей ставится стакан, наполненный виски. Александр свой тут же выпивает, наливает новую порцию.       — Действительно хорош. Попробуй, — говорит он.       Миша чувствует на языке нотки мёда и приятное тепло, окутывающее горло. Брат облокачивается на столешницу кухонного островка, разделяющего их. Кристальные голубые глаза не выражают ничего, собственно, как и всегда. Зато у Миши глаза — те самые зеркала души. Посмотришь в них и сразу всё прочтёшь. Миша и не стремился никогда скрывать свои эмоции. Другое дело, что у него их практически нет. Да, иногда он радуется, как при встрече с Артёмом, да, может погрустить, может разозлиться, но основную часть времени Миша испытывает одинаковое безразличие, словно ему банально лень как-то реагировать на окружающие события. Возможно, это действительно так. Не стоит тратить мгновения на всякие бесполезные улыбки и смех, когда лучше заняться делом. Впрочем, до сегодняшнего дня дело у Миши, по сути, было одно, и вот он, наконец-то, приблизился к его завершению.       — Ну, давай, рассказывай, — произносит Александр. — Где был, на кого работал.       — Хотел бы потом взаимного ответа. Я, знаешь, почти пятнадцать лет угробил на то, чтобы просто сейчас стоять здесь.       — Молодец, целеустремлённый. Я говорил тебе, что всё это принесёт большую пользу.       Чуть менее пятнадцати лет назад Александр и Миша встали на путь преступности. Родившись в Ленинградской области, в непосредственной близости к Петербургу, такое желание было вполне логичным и закономерным. Заявление старшего из братьев Кержаковых не произвело на родственников никакого впечатления, ну, может быть, бабушка за сердце схватилась. Здесь преступность была такой же обыкновенной профессией, как и врачи, учителя, пожарные. Миша просто решил пойти вслед за братом. Конечно, разница в пять лет помешала ему немедленно отправиться в ту же областную группировку, где работал Александр, но, выждав необходимое время, он всё-таки попросил брата поговорить с кем-нибудь, чтобы и его приняли. Александр тогда отказал, мол, сам пробивайся, я с тобой всю жизнь возиться не намерен. Уже тогда стало понятно, как дальше будут развиваться их отношения, какую политику выбрал Кержаков-старший.       Миша, к счастью, с детства отличался сообразительностью. В группировку к брату он не попал, но зато смог пробиться в другую, а потом, через пару лет, всё-таки пришёл к Александру. Узнав о том, что они братья, руководитель группировки немедленно сделал их напарниками, аргументируя это тем, что у них будет отличное взаимопонимание. Он, конечно, ошибся. Кержаковы задания выполняли чётко, но в каждом их действии прослеживалось явное соперничество, причём, начал это, предсказуемо, Александр. Ему хотелось, чтобы Миша продолжал тянуться за ним, чтобы превзошёл, ведь надо постоянно развиваться и совершенствоваться. Александр, будучи уже преступником с кое-каким стажем, разумеется, не подбирал методы для своей цели. Она, по его мнению, полностью оправдывала средства, и Кержаков-старший использовал любые идеи, даже самые жестокие, вроде таких спаррингов с братом, которые начинались всегда спонтанно и неизбежно приносили незначительные увечья.       Потом, однако, Александр решил, что своим стремлением вывести на новый уровень брата, он сам застрял на одном месте. Ему тоже нужен какой-то образец для роста и подражания. В группировке рядом с Мишей это было невозможно осуществить, и Александр покинул её. В Петербурге и области к этому относились совершенно спокойно. Конечно, нельзя переходить на сторону вражеских объединений, но в нейтральные или дружественные дорога была открыта. Хотя всё зависело от твоей организации, от того, что прописано в её уставе. Некоторые не допускали даже таких перемещений, считая по старым обычаям, что организацию выбираешь один раз и на всю жизнь. Короче говоря, Александру повезло, что в его группировке спокойно отпускали на вольные хлеба.       Напоследок между ним и Мишей произошла та самая последняя стычка, в результате которой Александр подарил брату шрам на ладони. После этого он закрыл за собой дверь и ушёл в неизвестном направлении, кинув непонятную фразу: «Мы ещё обязательно встретимся. Я должен увидеть, как ты вырос». Но как они встретятся, если Миша даже не знает, где дальше будет работать брат? Он думал и нашёл объяснение — видимо, Александр хочет, чтобы Миша его искал. Значит, он считает, что младшему брату нужны связи в преступном мире, ведь без них практически нереально кого-нибудь найти и узнать, чем он теперь занимается. Миша принял это, как очередное задание, новый урок, и подошёл к нему со свойственной ответственностью.       Для начала он тоже вышел из группировки и отправился в Тулу, потому что прошёл слух, будто именно там засветилось имя Кержакова-старшего. В Туле Миша познакомился с Артёмом и другими интересными личностями, которые помогли ему выяснить ещё немного о брате. Александр полгода был в Калининграде, потом перешёл в группировку из Люберец, затем какое-то время появлялся в районе Новороссийска и вообще побережья Чёрного моря, возможно, сунулся и в Краснодар, но нигде не задержался. Непонятно было, везде ли Александр вступал в какие-то группировки и организации или просто путешествовал по городам и весям в поисках чего-то определённого. В любом случае, европейскую часть страны он исколесил вдоль и поперёк. Миша только успевал брать командировки из Тулы, нанимаясь на всякие «стрелы», чтобы попытаться организовать встречу с братом. Однако тот ускользал в самый последний момент, буквально перед носом. А потом вдруг пропал совершенно, и никто не мог сказать, где его видели в последний раз, лишь ссылались на старые данные, которые Миша и так знал.       Но тульская группировка распалась из-за какого-то урода, видимо, пришедшего в неё с целью уничтожения, а Миша поймал слух, будто Александра видели в Москве. Вроде как, он там даже обосновался. Вместе с Артёмом, который, конечно, был в курсе всей Мишиной истории, что неудивительно для друзей, они рванули в столицу. Миша так и не смог разобраться, на кого же теперь работает брат. Кто-то утверждал, что на человека из «Ригеля», но, впрочем, тот давно уже не в «Ригеле», а является их врагом. Потом вообще пошли слухи, будто этот человек мёртв. Пока Миша сопоставлял и разбирался, Александр, предсказуемо, из Москвы исчез. И снова начался период затишья, когда никто ничего не знал о нём.       И вот внезапная новость о Петербурге. Поскольку этот город был практически закрыт для остального преступного мира, то выяснить подробнее хотя бы название организации или группировки не представлялось возможным. Только сам факт присутствия Александра в городе.       — Значит, «Ригель», — кивает Александр. — Отличный выбор. Попасть в самую известную организацию страны, можно сказать, в лучшую организацию среди всех существующих. Я, конечно, их не люблю, но уважаю.       — А где же теперь ты? — спрашивает Миша.       — В «Рассвете». Ещё в Москве я познакомился с таким замечательным человеком, как Роман Николаевич Широков, и вошёл в его группировку, которая боролась против вашего «Ригеля». Потом Широков, о чём, я думаю, ты прекрасно знаешь, разыграл свою смерть и с частью подчинённых перебрался сюда, в Петербург. Я был среди тех, кто поехал вместе с ним. Во-первых, родные края. Во-вторых, в Москве бы мне уже давно прострелили башку черышевские помощнички.       Широков стал для Александра как раз тем самым человеком, к уровню которого он планировал стремиться. Роман был профессионалом во всём, наверное, он мог бы спокойно возглавлять рейтинг, если бы считал нужным убивать всех самостоятельно. Он был способен выжить, даже будучи окружённым, что Александр не раз видел. Все, на кого Кержаков работал до Широкова, конечно, тоже слабаками не являлись, но Александр видел, что эти люди больше хороши своими лидерскими, управленческими качествами, а не мастерством убийц. По сути, Кержаков в этом плане даже был лучше них. А вот Широков — совершенно иной случай. До него Александру было, как до Луны, может быть, до сих пор так и осталось. Вот он и пошёл за Романом. И сейчас входил в число его ближайших помощников, так называемых «избранных».       — А хорошо ведь получилось, да? — говорит Александр, и впервые спустя много лет он улыбается брату как-то задорно. — Мы с тобой работаем на людей, являющихся врагами. Ну, впрочем, я слышал, Дмитрий Черышев уже давно умер, теперь не он — главная заноза для Широкова, а его сынок. В любом случае, раз ты здесь, то и «Ригель» ваш, видимо, тоже. Значит, между нами будет «стрела». Вот и посмотрим, кто, в итоге, стал лучше.       — Ты хочешь сказать, что...       — Очевидно же, что «стрела» станет последней для кого-то из нас. Либо я убью тебя, либо ты меня. Нет, может быть, мы грохнем друг друга перекрёстными выстрелами на поражение. Это было бы очень красиво, но глупо. Я всё же стою на том, что кто-то обязан быть лучше, и он выиграет.       Мишу, конечно, такое развитие событий нисколько не прельщает. Он не планировал убивать брата никогда в своей жизни, хотя догадывался, что их соперничество обязательно достигнет подобного уровня. Тем не менее, крупицы надежды, что они просто продолжат выяснять отношения с помощью мелких стычек, оставались, и Миша отдавал им предпочтение. Но здесь, действительно, не было шансов на другой исход. В самом деле забавно получилось, что они стали работать на вражеские организации. Наверное, всё было предопределено заранее. Какая-нибудь Вселенная или судьба изначально решила, что Кержаковы не могут существовать вдвоём в этом мире, кто-то лишний. Ближайшая «стрела» покажет, кто именно, расставит всё по своим местам, внеся баланс в мир.

***

      Утром Миша появляется на кухне в мрачном расположении духа. Впрочем, первое, что замечают присутствующие, — это запёкшуюся корочку крови поперёк губы, синяк на скуле и небольшую хромоту. Миша со вздохом взбирается на барный стул, морщась.       — Где это ты так? Мало того, что тусовку нашу кинул, ещё и по морде отхватить успел, — удивляется Артём. — Мне бы такие приключения.       — Это легко можно организовать, — фыркает Антон, который внезапно сегодня решает самостоятельно заняться завтраком. Вообще-то, его кулинарные способности, наверное, были уже известны всем и известны в отрицательном ключе, но это не остановило желание Антона.       Артём сползает со стула, подходит к Миранчуку со спины и шипит в самое ухо:       — Ты бы за собой следил, — рука ложится на плечо, резко разворачивает лицом. Два яростных взгляда пересекаются...       — Далерка, блядь, убери это дерьмо со стола! Меня сейчас стошнит! — вдруг истошно выкрикивает Андрей.       Дело в том, что Мостового мучает похмелье, что неудивительно ни разу. Вчера, улучая любой маломальский момент, когда Слава увлекался разговором, отворачивался, начинал засыпать, ведь привык ложиться в строго определённое время, Андрей, естественно, тут же брал в руки бутылку и при помощи нескольких глотков приближал себя к более весёлому состоянию. А теперь он получает последствия. Далер же решил ему помочь справиться с неприятными симптомами и вытащил... чайный гриб. Банку с коричневой мутью и какой-то склизкой штукой, плавающей сверху. Далер растил это существо очень долго и теперь ждал от него исполнения прямых лечебных обязанностей. А чайный гриб лечит буквально всё.       — Может, реально поможет? — предполагает со смешком Данил. — Как-никак Далерка у нас человек образованный. Даже слишком. Высшее образование, докторская степень и ещё одно незаконченное высшее — это не каждому дано.       — Сколько у него образований? Это когда вообще успеть-то? — переключает своё внимание Артём, отпуская плечо Антона. Тот трёт его пальцами, до сих пор чувствуя крепкую хватку Дзюбы. Бедный Игорь, если его так же трогают, но только от большой любви и желания.       — Всё благодаря Юрию Валентиновичу и его убеждениям, — поясняет Данил. — Юрий Валентинович считает, что преступности не хватает образованности и вообще ума. По его мнению, большинство из нас мыслит однобоко. Да и нельзя всю жизнь сосредотачивать на преступности, надо заниматься чем-то ещё. Во-первых, можно сойти с ума от всех этих бесконечных убийств. Во-вторых, наш «Регул» в последнее время находился в таком шатком положении, что даже возникали идеи прикрыть всё это дело. А чем жить без преступности? Вот тут и понадобятся два высших и докторская.       — А Жирков тот ещё энтузиаст. Прямо хочет из вас специалистов по любому вопросу сделать.       — Нет, вы посмотрите, этот шибанутый ещё на пробежку выперся, — озадаченно крутит головой Андрей, смотря из окна на едва различимую фигуру Славы, оббегающего небоскрёб по кругу. Он всегда бегает по утрам. Пять обязательных кругов, в каком бы состоянии не был. Сейчас, судя по всему, начался заключительный круг.       Далер всё-таки убирает со стола чайный гриб, но напоследок улыбается банке, видимо, гордясь тем, что вырастил. Потом он куда-то уходит, и за это время Андрей успевает ещё немного поныть, Антон доделывает завтрак, а Артём узнаёт у Миши, что его побои — это нечто личное, о чём Кержаков распространяться пока не хочет. Артём, конечно, догадывается, но к Мише не лезет. Тот обычно всегда сам начинает рассказ, если считает необходимым. Может быть, тут вообще ничего серьёзного нет, подумаешь, губа и скула. Это же не перелом или отбитые органы.       Далер возвращается с магнитофоном. Из числа тех старых, с которыми было модно ходить в конце девяностых, закинув на одно плечо, и чтобы музыка орала на всю улицу. Далер что-то крутит, прибавляет громкость, а потом из магнитофона раздаются уж больно знакомые для некоторых звуки. У Антона начинает дёргаться глаз. Чёртов «Гранитный камушек», будь он проклят! Артём, конечно, замечает весь ужас на лице Миранчука. Ага, что-то с этой песней для него связано, что-то нежелательное и неприятное. Значит, следует включать её почаще, а лучше вообще выучить текст и петь это во весь голос, действуя на нервы.       Появляется Федя. В его руке какая-то книжка, взятая из библиотеки на этаже.       — Боже ты мой! — произносит Артём. — Феденька умеет читать?       — Ты совсем долбоёб? Ну да, я же в тридцать три алфавита ни разу не видел, — Федя открывает книгу, перелистывает сразу несколько десятков страниц, с которыми, видимо, уже успел ознакомиться. Артём нетерпеливо выхватывает книгу из его рук.       — Есенин... Стишки, значит, всякие. Да-а, Феденька, что-то я чувствую сопливо-романтические нотки во всём этом. С чего это тебя так размазывает?       Антон сидит за столом, даже не поднимая взгляда на Смолова. Перед ним сразу возникает картина вчерашнего вечера. Лёша и Федя на балконе. Говорят о чём-то. Лёша Федю целует. Они обнимаются... Да пошло оно! Вот ещё мусолить теперь это каждую минуту. Антон решает сосредоточиться на завтраке. Безуспешно. Мысли с его мнением не согласны, им кажется, что сейчас самый подходящий момент для своего появления. Так и не насладившись завтраком, Антон уходит, кинув вилку в тарелку. До собрания в кабинете Дениса есть ещё час. Можно начать разбирать вещи. Никогда бы Антон не подумал, что отважится на такое занятие совершенно добровольно и бескорыстно.       Вскоре кухню вообще покидают многие, кто уже успел выполнить первые утренние задачи. Остаются только Федя, Артём и Миша, но потом появляется Головин, который проспал четыре будильника подряд. Он тоже удивлённо смотрит на Федю, ведь никогда ему в голову не приходило, что тот может интересоваться поэзией или, по крайней мере, просто любить её.       — И как ты без своего ненаглядного вообще дошёл? — усмехается Артём, смотря, как Саша, ожидая сигнала микроволновки, пытается поправить торчащие в разные стороны волосы.       — Александр умывается. А я не ел.       — Вот так еда и побеждает любовь. Кстати, об этом. Феденька, раз уж ты тут решил внезапно просвещаться, зачитай-ка что-нибудь.       — С какой стати? Тебе интересно, сходи и возьми себе книгу, — отмахивается Федя.       — То есть ты отказываешь своим друзьям в удовольствии приобщения к классике? Феденька, знаешь ли ты, что так дела не делаются?       — Господи, ладно. Чтоб ты отъебался от меня, давай, говори, что хочешь услышать, прочту.       Артём долго смотрит в содержание, хмурясь. Как назло, у этого Есенина ни одного названия нет, только первые строчки. И как понять, что не фуфло? Артём решает загадать по номеру страницы, может, хоть так интуиция подскажет. Выбирает двадцать вторую, потому что у него день рождения в такое же число.       — Кто я? Что я? Лишь мечтатель, — откашлявшись, начинает Федя. — Перстень, счастья ищущий во мгле. Эту жизнь живу я словно кстати, заодно с другими на земле.       Приходит Лёша и хочет со всеми поздороваться, но вовремя осознаёт, что все заняты прослушиванием чего-то. Он только кивает головой повернувшемуся Саше и становится у раковины с намерением вымыть свою чашку из-под кофе, который пил в комнате. На тот момент на кухне было так много людей, что Лёше не захотелось сидеть в толпе, слушать кучу чужих голосов и диалогов, никак друг с другом несвязанных. Куда лучше в тишине собственной спальни, в покое чемоданов и коробок.       — Я тебя целую по привычке, потому что многих целовал, — продолжает Федя. — И, как будто зажигая спички, говорю любовные слова.       Голос у Феди вдруг из совершенно безэмоционального превращается в наполненный выражением, интонациями. Несколько мгновений назад он бубнил строчки только ради Артёма, чтобы тому не понравилось, и он отстал. А теперь будто появилась какая-то другая цель, другой слушатель, ради которого Федя готов вслух прочитать весь сборник от корки до корки.       — Блин, Федь, ты так классно читаешь, — произносит Саша. — А можно я тоже стих выберу? Пожалуйста!       И Смолов соглашается, хотя ещё не так давно упирался и не хотел совершенно ничего делать. Головин к выбору относится более вдумчиво, чем Артём. Не тыкает в первое попавшееся стихотворение, а пытается по заглавию понять его настроение и определиться, к месту ли сейчас оно будет. Слушать абы что, только ради развлечения — глупо. Надо, чтобы слова дошли до души. Саша ищет себе самое душевное на данный момент.       — Ты уверен?.. — с сомнением спрашивает Федя. Саша утвердительно кивает, заявляя, что это стихотворение чуть ли не самое любимое среди творчества Есенина для него. Федя пробегается взглядом по тексту. Умеет же Головин выбирать. Но делать нечего, он ведь уже пообещал и согласился. — Заметался пожар голубой! Позабылись родимые дали! В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить. Был я весь, как запущенный сад. Был на женщин и зелие падкий. Разонравилось пить и плясать, и терять свою жизнь без оглядки.       Саша вздыхает мечтательно и одними губами повторяет строчки вслед за Федей. Лёша медленно вытирает руки о полотенце.       — Мне бы только смотреть на тебя, видеть глаз злато-карий омут, и, чтоб прошлое не любя, ты уйти не смогла к другому. Я б навеки забыл кабаки и стихи писать бы забросил. Только б тонко касаться руки и волос твоих цветом в осень. Я б навеки пошёл за тобой, хоть в свои, хоть в чужие дали... В первый раз я запел про любовь, в первый раз отрекаюсь скандалить.       — Какая ересь, — серьёзно заявляет Артём, стоит Феде замолчать. — И надо было тратить на это время?       Он машет рукой с досадой. Не впечатлила его поэзия, особенно Есенин со своими обострёнными чувствами. Зато Саша до сих пор под впечатлением и Артёма не слушает, потому что мыслями где-то там, в своих-чужих далях. Он даже забывает про завтрак, несётся куда-то к Александру, чтобы выразить нахлынувшие эмоции. Артём тоже с кухни уходит, так как он уже всё сделал, а сидеть в тишине не собирается. Федя же больше ничего читать не будет.       — А стих и правда красивый, — говорит Лёша. — Есть в нём, знаешь, что-то...       Федя подходит к нему, заглядывая в тёплые карие глаза с искорками счастья. Лёша никогда раньше таким не был. Федя его таким не знал. А он голову ему на плечо кладёт, носом проводит по щеке. Чувствует, как Федины руки обхватывают за талию. И всё сейчас хорошо. И ничего не нужно. Вот только... Лёша знает, что всё вчерашнее осталось тайной для Антона, и вчерашнее это дальше будет только расти, полниться новыми событиями, ощущениями. Но так нельзя. Надо поговорить с братом. Искорки исчезают из глаз, голова поднимается с плеча. Федя получает мягкий поцелуй в уголок губ — это ведь не сами губы, верно? — и Лёша исчезает куда-то. Будто его тут и не было никогда.

***

      Собрание проходит в самом спокойном, штатном режиме. Никаких громких объявлений, шокирующих новых фактов о Широкове и «Рассвете». Денис просто раздаёт задания. Пары остаются прежними, только Саше достаётся в напарники Слава, а Илью отправляют искать необходимое про последние подвиги широковской команды вместе с Далером. Оба информаторы, поэтому здесь выбора не было. На Мишу Денис смотрит очень долго, пытаясь догадаться, что с ним могло произойти за день жизни тут. В итоге, отправляет его вместе с Марио, так как не уверен, что у Кержакова только с лицом проблемы.       Троица получает вполне рядовое задание. Просто уничтожить ядро небольшой банды, от которой страдают несколько группировок. Когда-то «Регул» обещал им помочь, и вот наступил момент. Предполагалось, что гибель пятерых людей, управляющих бандой, запустит процесс распада всего остального. Так это будет или нет, в принципе, уже мало кого волнует, ведь примерный план действий предложили те самые страдающие группировки. Жирков просто его принял и отложил просьбу в так называемый архив. Слишком много других, более первостепенных дел было у него тогда. Огромная команда Черышева, собственно, в какой-то мере и приехала сюда для того, чтобы их разгрести.       Даже Данил и Андрей получают персональное задание. Им, правда, никого убивать не придётся, ну, только если в совсем нестандартной ситуации. Им просто надо выследить одного человека, а потом доложить Далеру о нём.       Илья никогда не думал, что ему будет не хватать разговоров во время работы. Далер совершенно некоммуникабелен. Сидит перед монитором и даже ни одной эмоции не проявляет, полностью погружён в поручение. Илья понимает, что настолько привык к Роме, его вниманию, его затеям, что уже не может сосредоточиться без чего-то постороннего на фоне. Илья начинает настукивать пальцами ритм своего полонеза, кликая мышкой по соответствующим вкладкам.       Федя, Лёша и Антон первыми завершают своё задание. Всё было отработано чисто механически, без всяких лишних обсуждений, что немало удивило Федю. Никогда прежде он не чувствовал себя будто в совершенно чужой компании. Лёша стрелял и думал, как лучше построить диалог с Антоном, потому что обсудить ситуацию надо, но брат, скорее всего, на первых порах воспримет всё в штыки. Сам же Антон вообще старался ни о чём не думать, хотел поскорее расправиться с поручением, но не смог не отметить, что методичные нажатия спускового крючка, раздающиеся звуки стрельбы и стук пуль об асфальт его будто бы немного успокоили. Привнесли маленькую долю баланса во всё буйство эмоций внутри. Впрочем, ни на Лёшу, ни на Федю Антон за всё задание ни разу не взглянул, даже чтобы просто убедиться, что они ещё с ним, а не погибли.       Идти к Денису с отчётом вызывается Федя, аргументируя это тем, что близнецам надо бы всё же закончить с разбором вещей. У него же их не так много, в основном, всё чужое, что просто потом надо будет отдать Игорю и Артёму. На самом же деле, Федя идёт к Денису один по другой причине. Он хочет попросить у него денег взаймы, оставшиеся сто тысяч из долга Антона Ведрану. Пусть тот уже сегодня отдаст его, и вся история окончательно уйдёт в прошлое.       — А губа не треснет? — спрашивает Денис. — Федя, ты думаешь, если я руководитель, то у меня бабло лопатой гребётся?       — Да я даже не себе. Это Антону.       — Ещё лучше. Твой Антон для меня мало что значит. Сто тысяч я ему отдавать не считаю нужным. Что он сделал полезного? Ничего. Вот, задание выполнил в составе вашей команды, молодец.       — Он тебе Марио спас, — напоминает Федя, решая давить на самый главный для Дениса пункт.       — И я ему очень благодарен, конечно. Только за один этот поступок я не собираюсь заниматься благотворительностью.       — Я ведь потом отдам тебе всё. До копейки, если так принципиально.       Кое-как удаётся уговорить Дениса на пятьдесят тысяч, и то с условием, что Марио не будет против. Марио, конечно, не против. Он, может, дал бы больше, но Федя решает не настаивать, а то так можно и вообще без всего остаться. В коридоре он сталкивается с Артёмом, тоже пришедшим докладывать о выполненном задании. Они с Игорем чередуются, и сегодня очередь Дзюбы отчитываться.       — Слышал, тебе деньги нужны, — произносит Артём, придерживая Федю за локоть.       — Ну там... — Смолов хочет сказать, что деньги нужны не ему, но вовремя прикусывает язык. Пятьдесят тысяч ещё надо собрать, а Артём точно не станет помогать Антону. Но вот Феде... Надо попытаться. — Пятьдесят штук надо всего-то, а у меня не хватает.       — На что ты там опять тратиться собрался?       — По мелочи. Просто, Артём, после твоего охеренного предложения поставить на тульский «Арсенал» в Кубке, я потерял приличную сумму. Теперь на кое-что не хватает.       Дзюба задумывается и соглашается с утверждением Феди, что основная проблема в той ставке. Значит, Артём, по сути, в долгу. Он просит друга подождать немного в коридоре, пока Денис не прослушает его ужасно информативный доклад, а потом тащит в комнату.       Федя не верит своим глазам и ушам. Артём даже вопросов задавать лишних не стал, и это странно. Но, впрочем, если Дзюба действительно готов дать деньги, то остальное уже не имеет значения.       — Нет, мне только пятьдесят, — говорит Федя, видя явно много лишнего.       — Да бери двести. Мало ли не хватит, а так потом остаток вернёшь. Ну и сумму тоже там как-нибудь, по частям, с зарплаты.       Федя знает, что Артём вытащил эти двести тысяч из своих накоплений на мечту. Для него, может быть, каждая сотка дорога, но он всё равно решил помочь другу и помочь с избытком. Да, лучше перестраховаться, вдруг Ведран запросит больше. Федя благодарит Артёма, понимает, что именно ему будет возвращать сумму в первую очередь. Про Антона так ни слова и не упоминает.       Ему везёт найти Миранчука в общей гостиной. Тот рассматривает одну из картин, убрав руки в карманы. Всё было хорошо, а потом в комнату вернулся Лёша, предложивший разбирать вещи вместе. Антон ни слова не сказал и просто ушёл. Хочешь разбирать — делай это сам. Наверное, у брата осталось много вопросов, но на то Антон и рассчитывал. Пусть подумает, поволнуется, вспомнит, наконец, что Антон есть, и у него хорошее зрение, которое вполне способно разглядеть всякие встречи на балконах.       — Держи, — говорит Федя, протягивая Миранчуку пачку денег. Он был очень поражён, когда выяснил, что большинство коллег предпочитают хранить такие суммы наличными, поэтому пришлось снять с карты свои деньги, чтобы добавить в эту кучу. Потом Федя ещё аккуратно их сложил, замотал какой-то резинкой. Не давать же Антону просто россыпью. Короче, Федя старался.       — Это вообще что и зачем?       — Я ведь слышал тот твой разговор с Ведраном. Тебе нечем отдавать ему долг, а я решил помочь. Вот, тут больше, чем пятьсот, мало ли он запросит ещё.       — Ты хоть понимаешь, на что это похоже? — хмурится Антон, зло глядя на деньги. — Как будто ты мне платишь за...       — До каждого слова доёбываться теперь будешь? Если раньше тебе платили только за то, что ты там делал, это не значит, что я такой же. Я просто хочу тебе помочь. Хотя бы, как друг. Да, Антон, помнишь, мы когда-то были друзьями? Я вот, например, прекрасно помню. С ностальгией и теплотой думаю о тех временах. Ты тогда мне тоже помогал, хотя я не просил. Спас меня от депрессии, от самоубийства из-за Инги. Теперь проблемы у тебя, и я не хочу однажды услышать, как Антона Миранчука грохнули в подворотне какие-то непонятные люди этого Ведрана.       — А я не хочу потом быть тебе должен.       — Я и не требую.       — А я не возьму, — Антон отворачивается обратно к картине.       — Как хочешь, я устал тебя уговаривать, — Федя кладёт пачку на журнальный столик и уходит.       Антон косится на деньги. Ему действительно стоит побыстрее разобраться с Ведраном, чтобы тот не подкинул дополнительных проблем в самый неудачный момент. А ведь Чорлука именно так и сделает. Более того, Антон уверен, что Ведран прекрасно знает о каждом его шаге, о каждом деле, которым он занимается, наверняка, следит тщательно, так что появится тогда, когда не нужно. Антон берёт пачку, вертит её в руках. Последнее, что он хочет делать в этой жизни, — принимать подачки от Смолова. От Смолова, который целовал Лёшу. С другой стороны, жизнь научила Антона важному правилу: дают — бери. Ладно, потом кинет эту сумму Феде в лицо, чтобы не думал о себе слишком многого.       Номер Ведрана всё ещё записан в телефоне, как и номера многих людей, которые могли бы Антону когда-нибудь пригодиться. Тут до сих пор есть телефон того спонсора и даже телефон Паши. Антон стирать их не намерен, пусть и знает, что никто больше не поднимет трубку. Останутся на память.       — Ведран, диктуй адрес дыры, в какой остановился, я занесу тебе деньги, — произносит Антон, не растрачиваясь на вежливости.

***

      Есть в Петербурге ещё одно высотное здание. Небоскрёб, в котором базируется «Регул», конечно, вне конкуренции, но до его постройки самой высокой в городе считалась совершенно другая конструкция. Это здание похоже на длинный жилой дом, однако в середине возвышается башня, содержащая в себе сорок два этажа. И вот уже много лет там располагается преступная организация «Рассвет», созданная Романом Николаевичем Широковым. Все помещения, нужные непосредственно для рабочих задач, занимают исключительно территорию башни, а два отходящих от неё крыла полностью отданы для жизни членов организации. Это их квартиры и все необходимые общественные заведения, вроде магазинов, гаражей, даже поликлиники и ресторана. Здание было чем-то вроде небольшого городка, поскольку за его пределы члены «Рассвета» выходили лишь для выполнения рабочих обязанностей.       Петербург стал единственным городом, где Широков мог бы жить после своей подстроенной смерти. Тут его приняли чуть ли не распростёртыми объятиями, преступная общественность любила таких, как он. Впрочем, в Петербурге Широков далеко не последний человек, перебравшийся сюда из-за невозможности жить в остальной России. Просто никто до него не устраивал лживых смертей и не выходил с таким громом из столичной организации... Но вскоре новость улеглась, и Широков стал просто очередным преступником, пусть и с серьёзным послужным списком. Появились первые недоброжелатели, случились первые «стрелы», потом объявился на горизонте «Регул», имеющий самое прямое отношение к московскому «Ригелю». Роман Николаевич переключился на эту организацию целиком. Все остальные вообще перестали его интересовать.       Девять «стрел» — колоссальное число. Больше столкновений можно найти только среди банд, стреляющихся друг с другом чуть ли не каждую неделю. Среди преступных организаций это считается рекордом, и никто не хочет его бить. Удивителен и тот факт, что обе организации, не взирая на серьёзные потери в столкновениях, всё равно продолжают существовать и до сих пор достаточно сильны. Это вызывает уважение со стороны преступности Петербурга, хотя и не без зависти.       У «Регула» есть союзники, вернее, дружественные группировки и даже одна организация. Они никогда не помогут на «стреле», не дадут своих людей, но могут разрешить какой-нибудь спор, а также не имеют претензий к объединению, которым руководит Жирков. У «Рассвета» есть только враги. Они живут сами по себе, не стремятся находить связи среди местных преступников. В этом личность Широкова, чьи взгляды всегда шли вразрез с большинством, кто прекрасно способен справиться с проблемами один. Если кого-то что-то не устраивает, пожалуйста, объявляйте «стрелу», и там выясним, кто был на самом деле прав.       — Роман Николаевич, а, правда, что «Ригель» к нам приехал? — спрашивает парень, сидящий на столе Широкова, болтая ногами.       Он поднимает на него тяжёлый взгляд. Роман терпеть не может этого своевольного поведения, которое регулярно демонстрируется парнем.       Антон Зиньковский был выращен во дворах-колодцах Петербурга, в подворотнях и среди гаражей. Настоящее дитя улиц в свои восемнадцать наводило шорох на всё Купчино вместе со своими отбитыми дружками. Они считали себя бандой и громко заявляли, что скоро превратятся в группировку. В своём районе им действительно верили, их боялись, и немногие пытались им противостоять. Зиньковский главарём, правда, не был, но пришлось стать им, когда банда сунулась в центр города. Они вздумали поцапаться с какой-то группировкой, совершенно не думая, что в центре действительно собраны серьёзные преступники, а не просто какие-то гопники с окраин, славящиеся больше своим гонором, чем реальным делом. Банду практически полностью перебили, но оставшиеся привели новых дружков. Зиньковского выбрали главарём за то, что трепался громче всех и в мордобое жалости ни к кому не испытывал.       Когда будущий «Рассвет» приехал в Петербург и решил обосноваться в Московском районе, банда из Купчино, конечно, не могла проигнорировать такое наглое вторжение на свои территории. А банда Зиньковского считала, что весь район принадлежит им. Широков тогда долго смеялся. Разумеется, дружки Антона пали в неравном бою, а сам он умудрился остаться живым, впрочем, по милости Романа. Ему понравился этот парень, он увидел в нём потенциал и взял к себе в ученики.       Зиньковский был совершенно непохож на Пашу. В свои двадцать пять лет он выглядел на семнадцать, да и по поведению напоминал трудного подростка. Антон был наглым до скрипа широковских зубов, и никак эту наглость выбить из него не получалось. Антон был жесток. Его не пугали убийства, он не трясся от вида крови, и он отдавал предпочтение обыкновенному перочинному ножу, хотя чаще приходилось иметь дело с огнестрелом. Широков считал пистолет благородным оружием, Зиньковский фыркал и заявлял, что это всё никчёмный московский пафос. Ничто не могло заставить Антона носить официальную одежду. Исключительно рваные джинсы и растянутая футболка. В холодные времена он надевал сверху спортивную куртку отвратительных в глазах Романа зелёно-фиолетово-белых цветов. Какой-то идиотский пережиток девяностых, к которому Зиньковский относился с таким трепетом, будто он стоил миллионы.       На лицо Антон был очень милым. Добрые светлые глаза, пухлые губы, способные на обворожительную улыбку и мягкий смех. Всё это было ужасно обманчиво, а потому добавляло ещё больше жестокости образу парня. С мальчишеским задором он носился по злачным местам, втыкая нож в печень недоброжелателей. Он улыбался и нажимал на спусковой крючок. К таким представлениям Широков относился настороженно. С одной стороны, предъявить Зиньковскому было нечего, он справлялся с поручениями. С другой стороны, Роман не хотел, чтобы его новый ученик был повёрнутым на убийствах психом с детской радостью в глазах.       — Сколько раз я повторял тебе, что запрещено сидеть на моём столе? — угрожающе низким голосом спрашивает Широков, поднимаясь на ноги.       — М-м-м, думаю, что миллион, — просто отвечает Антон. — Ладно-ладно, Роман Николаевич, не сердитесь, вам не идут морщины.       Он спрыгивает со стола, скрещивает руки на груди и всё ещё ждёт ответа.       — Володька говорит, что скоро будет «стрела» с московскими подонками. А я на неё поеду?       — Во-первых, для тебя он не Володька, а Владимир Сергеевич. Во-вторых, посмотрим на твоё поведение.       Антон недовольно хмурится и в два шага оказывается прямо перед Широковым.       — Роман Николаевич, — тянет он. — Если вы не возьмёте меня на «стрелу», я всё равно ворвусь на неё. Я хочу убить парочку московских тварей.       — Они не подонки и твари, а преступная организация «Ригель», — Широков грубо хватает Антона за подбородок, поднимая его голову вверх. — Даже к врагу надо иметь уважение. Хотя ты таких слов и не слышал никогда. Выкинешь что-то подобное на собрании сегодня, я на тебе живого места не оставлю, понял?       Антон кивает, берётся за запястье Романа, желая отцепить от своего подбородка, потому что больно. Однако Широков перехватывает руку Зиньковского, заламывает её, разворачивая парня спиной.       — Точно всё понял? Может, повторить?       — Да понял я, Роман Николаевич. Что вы так? — его толкают коленом в спину, и Антон чуть не спотыкается об собственные ноги. Вот что-что, а силу он всегда понимал и уважал.       На собрании Широков такой же мрачный, как и весь сегодняшний день. Весть о приезде «Ригеля» особой радости доставить и не могла. Ещё и перед лицом эти отвратительные рожи «избранных». Не то чтобы Широков их действительно ненавидел, ведь тогда не взял бы в команду, просто знает, какие же они все тут последние мрази. Роман и сам не лучше, но он, однако, своим званием верховной мрази гордится. Заработал эту репутацию упорным трудом, кровью и умом. А эти... Иногда приходится спускать с небес на землю, а то начинают мнить из себя невесть что.       Вот, например, по правую руку сидит Владимир Быстров, он же Володька. Совершенно отвратительная личность. Считает себя чуть ли не правителем мира за одно то, что работает «шестёркой» у самого Широкова. Причём, с ним Роман знаком ещё с Москвы. Владимир работал в «Ригеле», был одним из тех, кто привёл Широкову Пашу. С тех пор и возомнил себя самым незаменимым и при удобном случае всегда напоминает, что́ именно он сделал для своего руководителя. Быстров ценен лишь тем, что умеет находить подобных себе, таких же «шестёрок», с которых потом трясёт информацию. При этом, рот у него не закрывается, а говорит он вообще всё, что только придёт на скудный ум.       По левую руку сидит Александр Кержаков. Этот вызывает у Широкова больше приязни, однако тоже имеет ряд существенных недостатков. Для начала у него есть брат, и брат работает на «Ригель», как уже донёс Быстров. С братом у Кержакова какие-то слишком сложные отношения, и всё это не волнует Широкова совершенно, лишь бы работе не мешало. Бесит, что Александр, определённо, нашёл в Романе какой-то личный идол, поэтому во всём пытается ему подражать. Он, видите ли, так растёт и совершенствуется. Повёрнутый на прогрессе, берущийся только за те задания, которые считает достойными себя, которые помогут ему поднять уровень. Дебилизм, который Широков никогда не поймёт.       Рядом с Быстровым — Ромка Павлюченко. Иногда кажется, будто он слабоумный. Широкову кажется, впрочем. Ромка и Володька — это незаменимый дуэт «Рассвета». В целом, Павлюченко особо ничем не отличается от серой массы преступников, разве что своей заторможенностью. Иногда ему приходится по сто раз разжёвывать, и если Быстрова это нисколько не напрягает, потому что ему нравится трепать языком по поводу и без, то Широков иногда еле сдерживается. Долго осознавая задание, Ромка, в принципе, по итогу выполняет его в рекордные сроки, а иногда и перевыполняет.       Есть ещё такая личность, как Игорь Денисов. Этот просто готов дать в морду любому. К счастью, его неуравновешенность и неконтролируемая агрессия приносят пользу, но Роман никогда не забудет, когда после одного из собраний Денисов швырнул в него гранитной статуэткой в виде Медного всадника. Разбил стекло на столе, чуть не покалечил Широкова, и тот не пристрелил его лишь по единственной причине — хотел отправить на рейд. Роман ставил задачи организации выше любых других задач. Честно признаться, надеялся, что Денисова на рейде грохнут, но этого и лопатой не убьёшь. Игорь с задания вернулся один, гордо заявив, что перебил там всех. И это действительно оказалось правдой. Но Широков ему зарплату не повысил, хотя именно с неё и начался конфликт, в котором задействовали статуэтку.       Помимо столь ярких представителей «Рассвета», в число «избранных» входили: Павел Погребняк, Олег Шатов, Дмитрий Сычёв и Денис Глушаков. Выделить их нечем. Есть и есть. Просто на фоне остальных членов организации выглядят сильнее и достойнее, а Глушаков и Сычёв вообще с Широковым были ещё в «Ригеле» и пошли вслед за ним дальше, не приняв идеи Черышева-старшего. Да, они все тоже раздражают Романа в той или иной степени, время от времени, как говорится.       Смотря на них, Широков понимает, что Зиньковский ещё очень даже ничего. Пожалуй, поприятнее некоторых. Кстати, он никогда не сидит за столом со всеми. Единственный, кому разрешено стоять рядом с Романом, кому можно шататься по кабинету при условии полного послушания. Это бесит практически всех «избранных». Быстров даже придумал тысячу слухов о том, почему же Зиньковскому отдаются такие привилегии. Ни один из них не был правдой.       — Кто именно приехал вместе с черышевским сынком? — спрашивает Роман, оборачиваясь к Быстрову, ведь кто ещё мог быть осведомлён лучше остальных.       — Маркуся пока ничего не сказал, но вместе с Ромкой мы уже кое-чего добились. К нам пожаловали лучшие, — значительно заявляет Владимир. — Во-первых, разумеется, сам Черышев-младший. Во-вторых, наш с вами любимый Игорёк Акинфеев. В серьёзного мужика вырос. Я тут справочки наводил, говорят, он в Москве бордель собственный держит. Видимо, ригелевских денег мало. Ещё есть легенда всего Краснодарского края — Фёдор Смолов.       — Саратовский отморозок? Слышал про него в Новороссийске, — говорит Кержаков. — Слухи про него ходят разные, впрочем. Кто-то утверждает, что его фигура настолько раздута, что дальше некуда. На самом же деле, он будто бы вообще ничего из себя не представляет.       — Бесполезных в «Ригель» никогда не брали, — хмыкает Глушаков. — По-любому, он не может быть совсем ни о чём.       — Рты закрыли, — Широков хлопает ладонью по столу. Он ненавидит, когда во время собраний начинается подобный базар. — Дальше.       — Есть такой человек, как Артём Дзюба. Известен тем, что его терпеть не может руководитель «Южной», Валерий Георгиевич. Я Валеру знаю, мы с ним перетирали пару раз за Дзюбу. Чем тот опасен, сказать трудно. В рейтинге мы с Ромкой его не нашли, видимо, где-то в районе дна сидит, — Быстров задумывается. — Кто ещё? А, как можно было забыть! Легендарный Монстр. Вернее, то, что от него осталось. Ваш Пашка, Роман Николаевич, ведь его до психушки довёл. Впрочем, на «стреле» против Пашиной организации его видели, говорили, что будто восстановил силы. Из великих ещё назову этих... блядь, первые сейчас в рейтинге.       — Алексей и Антон Миранчуки, — подсказывает Погребняк, как знаток рейтинга, следивший за любыми изменениями в первых тридцати строчках.       — Кроме того, не забывайте про моего брата Михаила, — добавляет Кержаков. — Виделся с ним буквально вчера. Не то чтобы он станет для нас огромной проблемой.       — В любом случае, сборище серьёзное, — произносит Широков.       — Но и мы не пальцем деланные, Роман Николаевич, — подходит к нему Зиньковский, кладя ладонь на плечо. Быстров что-то бормочет одними губами и Павлюченко с Шатовым усмехаются. Антон хмурится и вмиг оказывается рядом с Владимиром. — Володька, ты что-то существенное сказать хочешь? Может, послушаем все вместе? — щёлкает перочинный нож, который тут же прислоняется к горлу Быстрова.       Широков сцену не останавливает. Иногда он задумывается о том, что если бы Зиньковский прирезал Быстрова, то ничего страшного не случилось бы. Даже легче стало бы, наверное. Тем не менее, учитывая количество людей из «Ригеля», которых удалось опознать, а ведь это точно не все, лучше сейчас не жертвовать ни одной тварью из «Рассвета».       — Антон, — спокойно произносит Широков, но сколько же власти в этой интонации. — Что я говорил тебе о поведении на собраниях?       — Роман Николаевич, эта сука ваше имя порочит. Как я могу проигнорировать?       — Сейчас есть более важные проблемы, чем длинный язык кого бы то ни было. А что он там про меня говорил, ты мне дома расскажешь.       Зиньковский фыркает, убирая нож от горла Быстрова. Напоследок шипит что-то, вроде «считай, что пока повезло».       Да, Роман и его ученик живут в одной квартире, и она находится не в здании «Рассвета». Дело в том, что Широков, как руководитель, не считает нужным жить нос к носу со своими подчинёнными. Собственно, Кержаков, видя в этом тоже какой-то определённый уровень, ради подражания и купил себе тоже отдельное жильё.       Изначально Антон поселился с Романом, потому что квартиру в здании содержать не мог, денег у него практически не было. Потом, когда появилась первая настоящая зарплата члена преступной организации, Широков уже самостоятельно оставил Антона у себя, аргументируя это тем, что его надо контролировать. Веры Зиньковскому особой никогда не было, слишком уж тот своевольный. Роман надеялся его исправить, переделать под свои идеалы, а сделать это проще в непосредственной близости, чем на расстоянии. Как-то дальше само пошло. Привыкли так жить. Антон нисколько не исправился. Роман зато к нему привязался. Надо же было с кем-то делиться проблемами, надо было на кого-то орать из-за плохого настроения, тем более, Зиньковскому это, похоже, нравилось.       — Роман Николаевич, а почему вы организацию назвали «Рассвет»? — Антон сидит на диване в зале, подогнув под себя одну ногу. — Вот я уже так долго с вами, а до сих пор не знаю, почему.       — Потому что звёзды исчезают на рассвете.

***

      Антон останавливается перед гостиницей, в которой, судя по словам Ведрана, тот снял номер. Место оказывается достаточно дорогим, и на Антона недоверчиво смотрит девушка за стойкой регистрации, потому что, видимо, Миранчук не особенно соответствует обстановке. Ещё и видеть кого-то вознамерился. Девушка, презрительно поджав губы, через силу произносит, на каком этаже нужный номер. Советует подниматься на лифте. Зачем-то указывает, что именно называется здесь лифтом, будто Антон вообще из деревни приехал и ничего подобного не видел. Конечно, можно было бы сейчас достать пистолет, прихваченный с собой на всякий случай, чтобы кое-кто понял, с кем имеет дело, но Антон решает, что лучше не задерживаться здесь.       Ведран встречает его радостно. Предлагает присесть, выпить, покурить.       — Деньги свои возьми, и я пойду, — отвечает на это предложение Антон, доставая пачку. Кидает её на кровать, потому что на пол было бы совсем неуважительно, а они с Чорлукой всё-таки когда-то были друзьями. Впрочем, к чёрту таких друзей. — Здесь больше, чем просил.       — Решил навсегда от меня отвязаться? Разумно, — Ведран вальяжно располагается на красном кожаном диване в винтажном стиле. Вообще, Антон замечает, что вся комната сделана под старину и вся в красно-бордовых оттенках. Неприятные воспоминания встают перед глазами. Антон видел много подобных комнат, и что ему в них только не приходилось делать.       — На этом прощаемся, — машет рукой Миранчук и дёргает ручку двери, но та оказывается заперта.       — Ну, не так же быстро, Тошенька, — с улыбкой произносит Ведран. — Мы с тобой давно не виделись. Не посидели ни разу, как друзья. Я же тебе предлагаю, смотри, что, — он указывает рукой на столик перед собой.       — Мне в организацию надо.       — Пара часов погоды не сделают. А я хочу поговорить.       — А я как-то не очень.       — Клянусь, этот разговор тебе понравится.       Антон понимает, что отпускать его отсюда не станут. Даже если он сейчас начнёт угрожать Ведрану, тот ответит тем же. Кроме того, Чорлука, определённо, владеет ситуацией.       — Ладно, давай разговаривать, — Антон садится в кресло.       — Нет, сначала надо выпить за встречу. Так это делается у вас, в России?       Антон запрокидывает голову, вздыхая. Вот надо же было влезть в это. Он берёт со столика бокал, наполненный вином... И почему все считают, что его надо поить именно вином? Красным полусладким вином. Кто решил, что ему нравится? Вот Лёша просто слюни на него пускает, а Антон... Антону вообще больше шампанское интересно.       Он чокается с Ведраном, опустошает половину бокала. Ведран почему-то улыбается, предлагает самокрутку. Антон берёт и её, потому что знает, что иначе Чорлука не отвяжется. Кажется, такие же Федя делал. И к чему в голове эта информация? Антон медленно курит, кивая Ведрану, чтобы начинал свой разговор.       — Я знаю, зачем сюда приехал «Ригель». У вас будет «стрела» с широковским «Рассветом». Уж не возьмусь делать ставки, кто победит, может, проиграют все. Такое бывает. В любом случае, зрелище получится интересным. Я ведь, как ты знаешь, больше по дилерству, но ваши дела высшей преступности меня немало беспокоят. Наблюдать за вами — это как смотреть долгоиграющий сериал. Вроде надоедает, но ты не можешь оторваться, потому что уже прикипел к этим героям, к этой истории. Но куда интереснее на эту историю влиять. Сталкивать каких-то персонажей, заставлять говорить их то, чего они, может быть, не хотят, спрашивать у некоторых, что же будет дальше. Короче говоря, вмешиваться в этот сериал, делая сюжет ещё более запутанным и острым. И тогда он уже не надоедает совершенно.       Антон выгибает бровь, вообще не понимая, к чему ведёт Ведран.       — Когда-то мы с тобой, Тошенька, неплохо ладили. Я был с тобой во всех клубах, которые ты решался посетить, я давал тебе свою машину, я покупал тебе номера в гостиницах для всяких девиц. Ты потом обещал всё вернуть сполна. Это было весёленькое времечко, и я часто скучал по нему в Испании, в Монако. Я думал о том, что было бы неплохо его вернуть.       — Сорян, но сейчас мне не до клубов и девок, — говорит Антон, отпивая ещё из бокала.       — Я заметил. Ты очень изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Не могу сказать, что мне это не нравится. Ты стал серьёзнее, взрослее, уже можешь отвечать за свои поступки, не прикрываешься братом или кем-нибудь ещё. Кстати говоря, Лёша в курсе, что именно на мои деньги ты купил вам нормальную квартиру, машину и прожил какое-то время, ни о чём не беспокоясь? Ладно, считай, это мой тебе подарок за годы дружбы.       Ведран встаёт, подходит к Антону, тянет к нему руку, но тот уворачивается. Что ж, значит, вино и самокрутка ещё недостаточно подействовали на него.       — Тошенька — ты тоже лицо сериала, за которым я наблюдаю. Более того, ты — мой самый любимый герой, а я люблю хэппи-энды. Знаешь, если главный герой умрёт, это будет просто ужасно.       — Я типа главный герой?       — Для меня — безусловно. Я хочу предложить тебе стать таким же зрителем, как и я. Мы будем вместе наблюдать за всей этой Санта-Барбарой, будем смеяться над ними и плакать, будем иногда двигать сюжет в ту сторону, в которую захотим.       Руки Ведрана ложатся на плечи, чуть сжимая. Антон начинает понимать, что ему предлагают. Это звучит безумно, что ли? Он не знает, но точно пока не видит ничего потрясающего в идее Чорлуки. Зато ясно, почему он помогал Головину и его Александру, почему продолжал поддерживать связь с Денисом, спустя много лет, почему Антона не забыл.       — И нахрена мне это нужно? Смотри свой сериал, сколько влезет, — спрашивает Миранчук.       — Разве тебе не надоела преступность? Разве тебя не тошнит от неё? Ты хочешь спокойной жизни, хочешь обрести дом — место, в которое станешь возвращаться раз за разом. Это прекрасные мечты, Тошенька.       — Откуда ты знаешь?.. — нервно сглатывает Антон и начинает понемногу чувствовать, что у него кружится голова, а голос Ведрана становится таким обволакивающим, успокаивающим.       — Кто-то очень болтлив, когда пьян. Начинает рассказывать всякие забавные истории, делиться своими тайнами. И, да, конечно же, говорить о своём ненаглядном братике Лёшеньке.       Ведран ласково проводит ладонью по волосам Антона, улыбается в ответ на его обеспокоенный взгляд. Какие же у него потрясающие глаза! Какое необыкновенное сочетание тепла и холода, добра и зла. Ведран уверен, что душа у Антона такая же неопределившаяся, мятущаяся. И потому ей легко управлять. Только надо подобрать нужные слова.       — Разве преступность доставляет тебе радость? Может быть, ты счастлив? Я вижу, что нет. Тошенька, каждый день одно и то же, правда? Убийства, переходы из организации в организацию, ты, наверное, очень устал. Если ты пойдёшь со мной, я обещаю тебе, клянусь, что сделаю всё, чтобы ты был счастлив. У нас будет всё!       — Что именно? — тихо спрашивает Антон, чувствуя себя слишком расслабленно. Мотает головой из стороны в сторону, пытаясь собрать мысли.       — Что захочешь. Я дам тебе дом. Ты больше не будешь убивать. У нас будет много денег, я буду давать тебе их совершенно безвозмездно. Сколько попросишь, столько и будет. Ты был за границей? А мы станем жить в Монако. Будем ездить по остальной Европе. Я покажу тебе лучшие места. Я сделаю так, что тебе никогда не будет грустно. Знаешь, сейчас у тебя такой печальный, уставший взгляд. Мне это не нравится. Я помню Тошеньку совершенно другим. Весёлым, беззаботным, смелым, на всё готовым.       — Я не могу... У меня Лёша...       — Ах, вот оно что, — улыбается Ведран. Он берёт руку Антона в свою, рассматривая кольцо на безымянном пальце. — Сколько уже?       — Восемь лет.       — И вам не надоело? Впрочем, уверен ли ты в этом, Тошенька? Ты много говорил о своём дорогом брате. Судя по всему, он идеален. А ты? Ты не идеален, Тошенька, как бы печально это ни было. Нужен ли ты своему Лёше на самом деле? Тошенька, может быть, он любит кого-то другого, а с тобой только по привычке? К тому же, говорят, ты хорош в постели. Это иногда многое решает в отношениях. С другой стороны, этот твой так называемый опыт... Многим было бы противно спать восемь лет с человеком, который раздвигает ноги перед всеми, кто просит. Лёша не из этой категории? Он мог не говорить тебе, потому что ты его брат.       Слова Ведрана бьют больно, но Антон ничего не может с этим сделать. Почему-то он слушает Чорлуку и задумывается. А вдруг тот прав? А вдруг Лёша действительно так думает о нём? Вдруг просто терпит, потому что уж лучше Антон, чем вообще ничего? Если бы Антон не чувствовал скрывающуюся за этими словами правду, не улавливал бы мысли, которые не раз посещали его самого, то точно не стал бы слушать.       — Да, ты повзрослел, но всё ещё такой же доверчивый, Тошенька. Хотя, как ты мог не верить собственному брату?       А ведь Лёша прекрасно врёт, может отлично сыграть, что угодно. Он так талантливо изображал свои отношения с Розой, что Антон действительно иногда начинал верить. Что, если с ним Лёша играл так же?       — Правда — это тяжело. Мне жаль, Тошенька. Но ещё не поздно всё исправить. Надо вырвать этот лист, сжечь его и начать новую страницу заново. Новая страница будет прекрасной, я обещаю. Я сделаю всё, чтобы она такой стала. А все эти... пусть горят в собственном пламени. Они не понимают тебя, Тошенька, им это и не нужно. Они думали, что тобой легко помыкать, что тобой легко пользоваться. Ты сильный, смелый, Тошенька. Ты достоин большего.       Ведран наклоняется к его уху и шепчет последние слова. У Антона взгляд растерянный, в голове какая-то каша. Перед глазами всё плывёт, а предметы в комнате будто становятся живыми, какими-то тоже плывущими и изгибающимися. Антон моргает несколько раз, прогоняя видение.       — Я не знаю, — бормочет он. — Почему я должен тебе верить?       — Потому что я говорю только то, что вижу. А вижу я очень многое, — тёмно-серые глаза Ведрана отдают странным блеском. Антону кажется, что взгляд пронзает его насквозь, протыкает грудную клетку, словно копьём, и выходит из спины вместе с кровью. Антон зажмуривает глаза, тяжело дыша.       Рука Ведрана ложится на затылок, пальцы чуть сжимают кожу. Так приятно...       — Я понимаю, что тебе надо подумать, — голос у Ведрана тихий и вкрадчивый. Каждое слово пролезает в мозг, оставаясь там надолго, отмахнуться от них не получается. — Я дам тебе неделю. Подумай, Тошенька. Подумай, зачем тебе такая жизнь, если есть вариант куда лучше.       Улица обдаёт холодом, хотя нельзя сказать, что в Петербурге сыро. Антона ослепляет какой-то фонарь, он прикрывает глаза ладонью, вглядываясь в темноту. Куда идти? Он не видит дороги. Почему толпы людей спокойно ходят, несмотря на непроглядную темень? Как они находят дорогу? Антона толкают в одно плечо, в другое, кто-то ему что-то гневно кричит, но его голос слишком далёк, поэтому слова не достигают уха, в отличие от слов Ведрана. «Ты достоин большего».       Антон понятия не имеет, достоин ли он хоть чего-нибудь. Он несчастный, уставший от жизни человек. Он не сделал ничего хорошего за все свои двадцать семь лет, он даже родного брата защитить не смог. Но, ладно бы, только в этом он оступился. Судьба дала ему шанс искупить свою вину, провела через тысячи испытаний, но он всё равно только и мог, что портить наладившуюся жизнь. Люби Лёшу и радуйся! Нет, надо спать с Пашей, надо заставлять брата жить в раздолбанной квартире, а самому шляться по клубам и барам, проводя время в компании каких-то людей на одну ночь, влезая в долги. Лёша всегда всё прощал, говорил, что любит... Даже его терпению обязательно пришёл бы конец.       И вот он наступил. Разве то, что было между ним и Федей на балконе, — не конец? Лёша тоже устал. Правильно говорит Ведран, Антон всегда прячется за чужими спинами, пытается прикрыться кем-то от проблем. А Лёша хочет жить, как нормальный человек, хочет, чтобы его любили. Наверное, Федя может ему это дать, а Антон, к сожалению, нет. Всё, что он может дать... Антон истерически смеётся, запрокинув голову. С неба на лицо капают первые капли очередного дождя, и люди, проходящие мимо, открывают зонты. Антон смеётся. Смеётся страшно и обречённо, стоя под дождём, заставляя окружающих странно на него коситься, мрачно отворачиваться и идти дальше по своим делам.       Он один. Всегда был совершенно один. Даже родному брату не нужен. И правильно. Такой, как Антон, вообще непонятно для чего родился. Хорошая версия Кокорина, да? А Кокорин был одиночкой, был последней мразью и тоже не приносил никакой пользы для общества, только вред. Вот, оказывается, что Паша имел в виду под теми словами. Как всегда прав.       Антон добирается до какого-то спуска к Неве. Чуть не подсказывается на последней гранитной ступени. Нева плещется, рябит от падающих капель. Они с шумом стукаются о воду, оставляя расходящиеся круги. Антон садится на колени, тянется рукой к воде. Холодная. Тут же отдёргивает пальцы, будто обжёгся. Где-то вдалеке раздаётся раскат грома и слышатся звуки музыки.

Ведь сложность заключается лишь в том,

Что ты не можешь дать ответ

На тот вопрос, который задаёшь:

Зачем тебе одно и то же каждый день?

Задумайся о том, зачем живёшь!