Не наши звёзды погаснут

      А пока в эту дождливую пятницу Федя и Антон сидят на кухне при свете единственной свечи, Лёша увлекательно проводит время в кафе, празднуя с доброй половиной села юбилей председателя. Как это всегда бывает на сельских вечеринках, кто-то обязательно принесёт баян и станет звездой торжества. Остальные же гости рассажены по периметру зала, где ещё в четверг заблаговременно сдвинули все столы в форму буквы «П». Если честно, здесь, в селе, нет разницы между юбилеем, свадьбой, поминками и отправкой кого-нибудь в армию, потому что сценарий практически одинаковый. Состав участников тоже. Еда тем более.       Лёша сидит рядом с Розой, а она, соответственно, по правую руку от отца, поскольку является единственной и самой любимой дочерью Аркадия Петровича. Роза постоянно спрашивает у своего жениха, не хочет ли он чего-нибудь, что он вообще думает по поводу праздника, так как, по мнению девушки, это всё — скука смертная, но надо потерпеть. Аркадий Петрович принимает поздравления от всех по порядку: сначала идут ближайшие родственники, но из них только дочь, потому что Лёшу пока полноценным родственником не считают, потом кум Игнат, потом лучшие друзья и их жёны, потом все остальные желающие. На дальнем краю стола в ряд расположились женщины во главе с Катериной Ивановной, которые между каждым поздравлением затягивают какую-нибудь песню, чаще всего весёлую, от которой предполагается желание пуститься в пляс. Стоит Катерине Ивановне взять первую ноту, как тут же подключается в дело баян под управлением Павла Тимофеевича.       Постепенно наиболее торжественная часть праздника подходит к концу, и вот уже на первый план выходят всякие бытовые разговоры, доносящиеся то с одной стороны, то с другой. Кто-то интересуется начинкой в пироге, кто-то вспоминает, что на прошлый юбилей ещё был жив Борис Николаевич — лучший самогонщик на селе, а сейчас его дело перенял Павел Тимофеевич. Стоит заговорить о самогоне, и немедленно кто-то спросит, где шляется сейчас Витька Флакон. На другом конце стола, однако, про Витьку ничего не услышат, а вот на словах о самогоне поднимется кто-нибудь с желанием произнести тост.       — Лёшенька, ты ничего сказать не хочешь? — интересуется Роза, видя косые взгляды некоторых односельчан, для которых Лёшина новость о свадьбе и благословение Аркадия Петровича будут поважнее самого юбилея.       — А надо? — как бы невзначай говорит Лёша.       — Нет, я ничего не имею в виду, но мне казалось... Впрочем, дело твоё. Просто все уже поздравили папу.       — Ах, да, поздравление... Ну, сейчас песня кончится, встану, скажу.       — Тогда, пока не кончилась, Лёшенька, я всё спросить хотела, — Роза закусывает губу. — Ты почему кольцо на пальце носишь? До свадьбы ведь нельзя.       — Правда? У нас в Москве в приметы обычно не верят, а кольцо я нашёл как-то. Смотрю, красивое, почему не надеть?       — И у вас часто так делают? Разве у вас нет в кольцах какого-либо значения?       — Конечно, есть. Когда женятся, то кольца приобретают вполне конкретное значение.       — А до свадьбы, значит, нет?       — А до свадьбы, кто как хочет, — пожимает плечами Лёша.       Песня длинная, и он успевает сочинить какую-то слишком правдоподобную историю о том, как один его московский приятель носил кольца буквально на каждом пальце, и ничего с ним не случилось, вполне нормально женился, потом развёлся, потом снова женился. Роза слушает чуть ли не с открытым ртом, и хоть история кажется ей дикой, нарушающей все существующие правила жизни, но она вполне охотно в неё верит, будучи убеждённой, что в Москве вообще все люди немного странные и склонны к неопределённым поступкам. Лёша тоже московский, как часто говорят тут: «Со столичной придурью». Однако Роза надеется после свадьбы всё это исправить.       И вот баян замолкает, слышится звон посуды, начинаются какие-то перемещения по залу, потому что многие уже наговорились со своими ближайшими соседями и пошли теперь рассказывать то же самое другим. Дверь кафе открывается, на пороге, мокрый с головы до ног, стоит Витька Флакон с бандой друзей, таких же алкашей.       — Мир этому дому! А там льёт, как из ведра, — театрально кланяясь в пояс, говорит Витька и усмехается сам себе. Конечно, он уже где-то принял несколько грамм на грудь, но пока ещё сохраняет остатки трезвого мышления.       — Аркаш, а бандитов этих разве звали? — спрашивает Кристина Николаевна, брезгливо морщась в сторону пришедших.       — Пусть, — отмахивается председатель. — Юбилей у меня или нет? Пусть всё село сегодня гуляет!       — Всё, да не всё, — хмыкает Витька. — Вон, московский своего брата не привёл. А ведь у них ещё один в доме ошивается. Что это они наши традиции не уважают?       — Тебе-то какое до них дело? Сел бы молча, выпил бы со всеми.       — Да мне-то придурь столичная по боку. Другое дело, что вам, Аркадий Петрович, родниться с ними придётся. А надо ли, спрашивается? Кровь только зря портить.       — За тебя выходить, что ли? — усмехается Роза, а Лёша, тем временем, встаёт из-за стола.       — Раз о родстве речь, то хотелось бы вставить своё слово, — говорит Миранчук, держа в руке рюмку с водкой. — Наверное, все уже знают, что несколько дней назад я кое-что сказал Розочке, и каждый из вас теперь ждёт этого знаменательного события...       — Давно пора бы уж, — перебивает Катерина Ивановна.       — Да, может быть. Но у нас в Москве не принято с такими важными вещами торопиться. Вот и сейчас я не стану этого делать, успеем ещё поговорить. В первую очередь, мне хотелось бы поздравить дорогого Аркадия Петровича с юбилеем. Как возлюбленный вашей дочери и, очевидно, ваш будущий зять, я должен быть с вами искренним и честным. Я думаю, между нами нет места никаким тайнам. Но вы, Аркадий Петрович, тем не менее, ещё и представляете собой всё наше село, а значит, перед ними у меня тоже секретов быть не может.       — Ну, прорезался, — фыркает Витька. — Сейчас будет до второго пришествия заливать. Серый, пододвинь пузырь! От этого тоста хрен дождёшься.       — Все знают, что две недели назад к нам с Антоном приехал в гости друг из Москвы.       — Да слышали-слышали, — поторапливает Катерина Ивановна. — Чёрт с ним, давай к делу.       — А знает ли кто-нибудь из вас саратовского отморозка?       В зале наступает мёртвая тишина. Все поднимают заинтересованные взгляды на Лёшу, а Витька даже давится водкой, разражаясь громким кашлем. В селе запрещено говорить о преступности и называть имена кого-либо, к ней относящегося. Конечно, многие за ситуацией так или иначе следят, и никто не удивлён тому, что Аркадий Петрович произносит мрачно:       — Слышали. Местная преступная легенда. А тебе откуда о нём известно?       — Понимаете, дорогой Аркадий Петрович, жизнь сложилась таким невероятным образом, что наш московский друг и саратовский отморозок — это один и тот же человек.       — Батюшки! — вскрикивает Кристина Николаевна и тут же крестится несколько раз.       — Это, получается, вот уже две недели в моём селе живёт преступник, и ты, будущий муж моей дочери, его покрываешь? — в голосе Аркадия Петровича слышатся стальные нотки, его рука сжимается в кулак.       — Нет, простите, мы с Антоном никого не покрываем. Мы целенаправленно его у себя держим. Вы знаете, за чем он сюда приехал? За нами. Да, жизнь — штука непредсказуемая, Аркадий Петрович. Мы с Антоном тоже, своего рода, преступники, просто обстоятельства вынудили нас покинуть Москву. Однако сейчас ситуация улеглась, и, скорее всего, мы вернёмся обратно. Тут-то нам вообще делать нечего.       — Лёша... Лёшенька, как же?.. А свадьба? — лепечет Роза, и в уголках её глаз собираются слёзы.       — Свадьба? Не думаю, что тебе интересна свадьба с преступником. Нет, если хочешь, можешь поехать со мной в Москву. Я буду работать на «Ригель», а ты... Ну, найдёшь, чем заняться.       — Да ты понимаешь, что несёшь, полоумный?! — встаёт, громко отодвигая стул, Аркадий Петрович.       — Прекрасно понимаю, иначе не нёс бы. Кстати, сама идея свадьбы была изначально обречена на провал. Понимаете, очень трудно жениться на такой прекрасной девушке, как Роза, когда уже восемь лет со своим братом... ну, вы догадываетесь, — Лёша поднимает руку с кольцом, обводя ею зал.       Павел Тимофеевич даже выпускает из рук баян, и тот с протяжным гудящим звуком на одну половину сваливается на пол. Из-за стола поднимается Витька и делает сигнал своим друзьям. Катерина Ивановна вместе с Кристиной Николаевной синхронно прижимают сложенные ладони к груди, шепча обращения к Богу. Кто-то хмыкает, кто-то удручённо качает головой. Библиотекарь Таня, которую также пригласили на праздник и усадили рядом с поющими женщинами, пытается сдержать слёзы. У неё дрожит нижняя губа, и девушка часто моргает, отворачиваясь к стене.       — Пошёл вон, — ровным и от того особенно устрашающим тоном произносит Аркадий Петрович.       — Ну, за ваше здоровье, — поднимает рюмку Лёша, опустошает её и спешит уйти из кафе.       Проходя мимо Витьки Флакона и его банды, он оборачивается, смотря на них вопросительно. Витька шипит что-то о том, чтобы ни Лёша, ни Антон теперь на улице ему не попадались. Но Лёша только усмехается, говоря:       — Посмотрим, как жизнь сложится.       На улице продолжает лить дождь. Капли холодные, частые, бьют по лицу, словно стараясь поцарапать его, иссечь в кровь. Лёша запрокидывает голову, зажмуривая глаза. Какая невероятная лёгкость на душе, какое спокойствие. С плеч явно упал огромный валун. Лёшу не волнует, что будет дальше, потому что он сделал самое главное в данный момент своей жизни. Он улыбается, смеётся громко, чтобы слышала вся улица, чтобы услышали сидящие в кафе, откуда до сих пор ни одного звука не доносится, чтобы всё село знало, как же он теперь счастлив.       Ему хочется прийти домой, обнять Антона, поцеловать его и ничего-ничего не говорить, а только улыбаться. В доме темно, только горит свеча на обеденном столе, и брат сидит вместе с Федей. Оба молчат тяжело и задумчиво. Лёша громко хлопает входной дверью, заставляя обоих вздрогнуть и тут же засуетиться, будто делали что-то запретное. Антон идёт быстрыми шагами в прихожую, не обращая внимания на упавший с плеч плед. Федя перемещается на диван, делает самый отрешённый вид, а когда Лёша заходит в помещение, то приветствует его и хочет спросить о празднике, но Лёша отмахивается, обещая рассказать позже. Говорит, что устал, что на улице холодно, что... И так вздыхает безмятежно, вспоминая, что, вообще-то, говорить ни о чём не собирался. По лестнице буквально взлетает, перепрыгивая через ступеньку.       — Что-то случилось? — спрашивает Антон, заходя в спальню. — Ты слишком радостный для человека, которому сегодня надо было получить благословение.       Лёша кидает куда-то мокрую насквозь рубашку, подходит к брату, беря его лицо в ладони, и целует долго. Отрывается на считанные секунды и снова целует, целует, целует. В щёки, в губы, в нос. Быстро и много.       — Я так... так сильно тебя люблю, — шепчет, прислоняясь лбом ко лбу.

***

      Утром у Антона появляется какое-то странное предчувствие беды. Он долго смотрит на спящего Лёшу, и почему-то в душе зарождается страх. Ничего не должно было произойти, ничего не могло случиться, но кажется, будто именно сегодня это самое наступит. Антон ненавидит бояться чего-то неопределённого, потому что он не знает, как, в случае чего, защититься.       — Заранее предупреждаю, чтобы избежать истерик. Я взял немного кофе, — говорит Федя, помешивая ложкой в стакане тёмную жидкость.       — Мне похер, — отмахивается Антон. Он ищет сигареты в кармане куртки, но вспоминает, что вчера пачка закончилась. Надо купить новую.       — Дождь закончился, и там холодно, — продолжает Федя.       — Мне всё ещё похер, если ты не заметил. Пей кофе молча.       — Между прочим, можно было вспомнить, что живёте теперь не одни. Я хотел бы ночью спать, знаешь ли...       — Заткнись уже, а.       Федя видит, как Антон сосредоточенно проверяет наличие патронов в пистолете, который зачем-то намеревается взять с собой. Хочется узнать, что случилось, но, судя по всему, никакой ответной реакции на вопрос всё равно не поступит. Федя вздыхает и уходит обратно на кухню со своим стаканом. Он ничего подозрительного не ощущает, для него сегодняшний день вполне обыкновенен. Конечно, есть две вещи, которые заставляют Смолова чувствовать себя неуютно, но их причины вполне понятны. Во-первых, его никак не отпускает рассказ Антона. Видимо, над ним придётся много и долго думать. Во-вторых, время на выполнение задания Дениса неумолимо подходит к концу, но ничего никуда не сдвинулось. После разговора с Антоном, кстати, у Феди остаётся ещё меньше шансов убедить близнецов вернуться в Москву. Зачем идти туда, где тебе точно будет плохо? Где нет ни одного хорошего воспоминания? Где любое действие приносит гору страданий? Федя бы не вернулся.       В магазине Антона встречают неласково, но он привык, что продавщица недолюбливает его. В принципе, он даже внимание на это уже не обращает. Не обратил бы и сегодня, если бы не слова женщины:       — Пошёл вон отсюда.       — Что? — поднимает взгляд от монет на ладони Антон.       Женщина угрожающе выходит из-за прилавка и надвигается на него. Антон инстинктивно делает несколько шагов в сторону двери.       — Это из-за пятидесяти рублей тех, что ли? — спрашивает он. — Сто лет прошло, да и не я тогда их не вернул...       Но вместо внятного ответа Антона больно хватают за руку и буквально вышвыривают из магазина. Дверь тут же захлопывается перед его носом с такой силой, что звенят стёкла. Миранчук сжимает челюсти, думая, что просто так это не оставит. Он хочет вернуться и разобраться, но в этот момент мимо магазина проходит Павел Тимофеевич. Заметив Антона, он останавливается, хмурится, а потом плюёт в его сторону.       — Чтоб вы сдохли, гадины.       — Да что происходит-то, блядь? — спрашивает Антон, однако мужчина уже поворачивает в сторону своего дома.       Пожалуй, в селе есть только один человек, который всё всегда знает наверняка, и вчера у него был юбилей. Но то вчера, а сегодня он, по идее, уже должен сидеть в правлении. Антон собирается побеседовать с Аркадием Петровичем.       По дороге, правда, натыкается на библиотеку. Дверь её открыта, следовательно, Таня на месте. Антон решает сначала навестить её, чтобы, возможно, избежать встречи с председателем, с которым никогда особо не любил вступать в диалог. Таня стоит около небольшого журнального столика, вкладывая карточки под книжные обложки. Она вздрагивает, когда Антон с ней здоровается. По бегающему взгляду и нервно дёргающимся губам можно догадаться, что девушка напугана его внезапным появлением.       — Ты зачем тут? — спрашивает взволнованно Таня, хватая Антона на руку и таща в хранилище. — Тебе нельзя, понимаешь? Тебе вообще никуда нельзя!       — Вот об этом и хотелось бы узнать. Какого чёрта меня пинком под зад выкидывают из магазина, а потом ещё и плюют буквально в лицо? Что, блядь, вчера произошло на этом вашем чёртовом юбилее?       — Уходи, пожалуйста, уходи, Антон. Вообще, лучше уезжайте с братом отсюда. Так будет лучше.       — Да с какой это радости?       — Антон, пойми, вас убьют, если не уедете, — Таня всё ещё не отпускает его руку, проникновенно смотрит в глаза, пытаясь достучаться то ли до сердца, то ли до мозга. Тяжело это сделать, когда человек напротив совершенно не в курсе происходящего. — Вчера на празднике такое случилось... Вам нельзя оставаться больше. Всё село вчера думало, что с вами делать. Витька... Господи, он предложил сжечь ваш дом вместе с вами ещё ночью, но никто не согласился. Решили оставить это до сегодняшнего дня. Аркадий Петрович в правлении в двенадцать всех соберёт, снова обсуждать будут. Скорее всего, сожгут. Уходите, Антон, прошу.       — И за что нас хотят сжечь?       — Я думаю, ты сам знаешь, — отводит взгляд Таня. — Послушай, если кто-то узнает, что я тебе всё рассказала, меня ведь тоже... Уходи.       — Уйду. Только, раз уж нам с Лёшей надо валить, зарплату мне отдай.       — Я не могу... Я знаю про книги, поэтому твои деньги... Ну, это что-то вроде штрафа за порчу имущества библиотеки. По правилам я должна с тебя ещё и попросить, но я не буду.       — Если знала, почему не сказала?       — Я надеялась, что ты одумаешься, поймёшь, почему мы их храним, проникнешься идеями библиотеки.       — Зря.       Таня согласно кивает головой и отпускает руку Антона. Её миссия провалена, ничего не получилось. Не стоило верить в Антона. Он — преступник, а таким нет никакого дела до просветительских идей, до духовного развития личности, до основ воспитания. Для него библиотека была всего лишь способом заработать деньги, в отличие от Тани, которая действительно жила своей работой, отдавала ей всю себя и мечтала, чтобы нашёлся в селе хотя бы один человек, способный разделить её взгляды.       Девушка плачет, опускаясь на шатающуюся табуретку около стола, заваленного книгами, карточками и карандашами. Антон смотрит на неё пустым, совершенно ничего не выражающим взглядом. Ему и сейчас всё равно. Его никак не трогает внутренняя трагедия Тани...       Председателя Миранчук находит во дворе правления. Он выходит из-за забора, держа в руках какие-то бумаги, очевидно, для подписей. Заметив Антона, тут же останавливается, спрашивая, не по его ли душу тот пришёл.       — Хотелось бы кое-что обсудить. Говорят, вы вчера там всем селом нашу с Лёшей судьбу решали, — произносит Антон.       — Всё верно.       — И по какому поводу нас собираются убить?       — Ну, почему сразу убить? — Аркадий Петрович даже выдавливает из себя снисходительную улыбку. — Вы точно будете изгнаны из нашего села, а вот насчёт сжигания дома и вас вместе с ним — идея Витьки Флакона. По-пьяни многие инициативу поддержали, но сегодня, вот, подписывать будем. Узнаем, кто что думает. В любом случае, убраться вам отсюда следует до шести вечера. Если не уберётесь, ну, тут уж пеняйте на себя, — председатель разводит руками. — Насчёт подробностей, мне кажется, ты должен быть в курсе.       — Сильно сомневаюсь. Ситуация мне неизвестна совершенно.       — Тогда буду краток. Один очень знакомый тебе человек наделал много переполоха. Саратовский отморозок, думаю, тебе известен, как личность, и вот...       Из здания правления выходит Роза. Она останавливается, как вкопанная, видя Антона рядом с отцом, и прижимается испуганно к железной двери. Миранчук хмурится, не понимая, почему все так от него шарахаются, если он даже ещё никому угрожать не начал.       — Преступности не место в нашем селе — основной закон, который существует здесь уже много лет, — не закончив свою предыдущую мысль, говорит Аркадий Петрович. — Что ж, ты меня услышал. В ваших общих интересах уйти самим.       Председатель первым скрывается за дверями здания, а Роза ещё какое-то время смотрит в спину Антона, крепко держась за перила крыльца.       Антон готов кого-нибудь убить. Он зол, даже нет, он невероятно взбешён, и лучше бы никому сейчас на глаза ему не попадаться. Значит, кто-то слил информацию про них с братом, значит, в селе ещё и в курсе, кто такой Федя... А кто мог всё знать о них троих, как преступниках? В селе любые разговоры об этом запрещены, выходит, что кто-то из своих. Антон даже останавливается от внезапно посетившей его мысли.       — Вот же, блядь! — шипит он. — И как я мог не догадаться?!       Быстрым шагом Антон идёт по улице, собираясь немедленно выместить всю злобу на виновнике ситуации. Однако путь ему внезапно преграждают пятеро. Витька и его банда вырастают буквально из-под земли. Ох, зря. Очень зря они сейчас тут появились.       — Предупреждали, кажется, чтобы вы по нашим улицам не ходили, — говорит Витька, его друзья засучивают рукава. — Смерть преступности! — в его руке щёлкает раскладывающийся нож.       В свою очередь Антон достаёт пистолет, и трое из пятёрки явно этого не ожидали. Один начинает причитать, что к такому они не готовы, что Витька не предупреждал.       — Да он нас сейчас грохнет прямо тут!       — Пусть попробует! — кричит Витька и уже бежит к Антону, но тот, даже не задумываясь, стреляет. На дороге, частично размытой недельными дождями, много луж, и Витька падает в одну из них прямо лицом. Тело дёргает последняя судорога, а потом оно замирает.       Его банда разбегается в разные стороны, даже не вспоминая о своём предводителе. Антон обходит Витьку, не убирая пистолет, потому что неизвестно, кто ещё захочет совершить торжество справедливости, пока он добирается до дома. Убийство Витьки, впрочем, внесло в настроение Антона немного спокойствия. Он выместил часть своей злости, но проблема всё равно не решена. Виновник до сих пор не ответил за сделанное.       — Нет, лезет и лезет! Я же сказала, чтобы ты убрался, чёртова сволочь! — громко говорит продавщица в магазине, снова выходя из-за прилавка с намерением опять выкинуть Антона на улицу.       — Сигареты мне дай, — спокойно произносит он, направляя на женщину пистолет, чтобы перестала орать и пошевелилась. У него время не резиновое, ведь к шести часам надо исчезнуть из села.       Продавщица действительно теряет дар речи, вмиг становится самой вежливой в мире, услужливо выдаёт Антону три пачки и даже не берёт с него денег, которые он настойчиво впихивает ей в руку. Даже что-то упоминает про пятьдесят рублей и обещает больше никогда ими Миранчука не попрекать, раз уж он ни при чём.       — Ты совсем охерел?! — уже дома орёт Антон на Федю, толкая того в плечо. — Любые средства хороши, да?! А я ещё думаю, какого хуя ты по всему этому блядскому селу таскаешься, ебалом своим светишь!       — Ты о чём вообще?       — Хватит стоить из себя дебила! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду! Из-за тебя, грёбаное позорище, мы с Лёшей съебать отсюда должны до шести часов, иначе местные уроды нас убьют! Два блядских года я, значит, жил в этом дерьме, существовал, как мог, пытался наконец-то всё наладить, чтобы пришла такая сука, как ты, и всё испортила?! Ты хоть бы на секунду задумался, почему я не собираюсь возвращаться в твой ёбаный «Ригель»! Как я тебя ненавижу, блядь!       — Чего? Какие шесть часов? — хмурится Федя. — Да хватит меня бить!       Но Антон уже замахивается, продолжая кричать что-то о том, насколько сильно он ненавидит Смолова, и лучше бы тот никогда не появлялся в его жизни.       За сценой наблюдает Лëша, облокотившись на перила лестницы. Он совершенно спокойно смотрит на происходящее, никак в него не вмешиваясь, и лицо его не выражает ничего, кроме безразличия.       — Братик, успокойся, — произносит Лëша, тяжело вздыхая, наконец. — Федя ни при чëм. Это я вчера на празднике всем рассказал.       Оба поворачиваются в сторону Лëши. Антон настолько растерян, что даже опускает руки.       — Зачем?       — Только так я мог заставить тебя уехать отсюда. Ты же упëртый, если что-то решил, то уже не отступишься. Но, пойми, сейчас «Ригель» — это единственная наша возможность для нормальной жизни.       Антон не понимает и думает, что никогда не поймëт. Он не находит ни одного оправдания поступку брата и ставит его наравне с предательством, ведь, кажется, договаривались два года назад, принимали совместное решение начать всë заново, забыв прошлое, как страшный сон. Зачем теперь ломать то, что с такими усилиями было собрано по кусочкам, рассыпающимся в руках, кропотливо и осторожно в течении двух лет?       А Лëша ни о чëм не жалеет. Глупо теперь идти на попятную, да и за свои слова надо отвечать. Лëша прекрасно понимал, на что шëл, знал, что такой разговор придëтся как-то вынести, поэтому сейчас абсолютно спокоен. Ему даже чуть-чуть всë равно.       Говорят, будто не бывает безвыходных ситуаций, бывают лишь ситуации, выход из которых нас не устраивает. У Лëши тоже был выбор: жениться на Розе и навсегда связать свою жизнь с селом, с людьми, противными ему одним существованием, поддерживающим в его отношении нейтралитет только из-за «крыши» в виде Аркадия Петровича, либо вернуться в Москву и присоединиться к «Ригелю», раз зовут. Для Лëши всë было более, чем очевидно.       — Ты всë разрушил... Два чëртовых года я строил нашу жизнь заново, я пытался сделать еë более-менее нормальной, я хотел, чтобы мы были счастливы, — говорит Антон.       — Разве это жизнь? Больше похоже на самообман, который мы старательно поддерживали, пытаясь не замечать очевидного. Тоша, мы — люди преступности, и она никогда от нас не уйдëт. Видимо, так было заложено судьбой. Кто мы без всего этого? Никто. Мы не можем без преступности, и она, возможно, тоже не может без нас, раз Федя сюда приехал. Не спорю, что и «Ригель» может оказаться ошибкой, но лучше какое-то время пробыть там, чем просто на улице, где всегда убьют небезразличные.       — Да что хорошего ты нашëл в преступности, что так рвëшься обратно?! Зачем нужно было тратить своë время на это?! — Антон резким взмахом рук обводит помещение. — А я тебе скажу, блядь! Нихуя хорошего не было в той жизни! Только ëбаные страдания, лишения и боль! И я не понимаю, как ты, которому лучше всех известно, что приносит такая жизнь, можешь теперь так желать еë возвращения!       — Ты винишь меня в том, что я наговорил многого вчера, а сам рассказал про меня столько лишнего всем, — Лëша будто даже не слушает собственного брата. Его слова пролетели мимо, как пустой звук.       — И ты решил мне так отомстить?! Ну и тварь же ты!       — Поверь, Тоша, если бы я действительно стал кому-то мстить, то было бы куда страшнее. Я хочу нас спасти. Если судьба нас любит, а я убеждëн, что это так, то мы обязательно придëм к той жизни, о которой так долго мечтали. Но не здесь. Возможно, в Москве, в «Ригеле», хотя я могу ошибаться.       — Заткнись, господи, заткнись! Я не хочу тебя слушать!       — Успокойся, пожалуйста. Сядь и подумай, время ещë есть. Попробуй взвесить все варианты, может быть, тогда поймëшь меня.       — Да пошëл ты на хуй! Все идите! — Антон закрывает лицо ладонями и падает на диван.       Лëша смотрит на часы, стрелка которых неумолимо приближается к двенадцати. Надо собираться, если сегодня они планируют уйти куда-то, кроме того света. Лëша делает самый безразличный вид, будто никого в помещении больше нет, а Антона не существует в принципе.       — Я охуеваю с вас, ребята, — произносит Федя и решает позвонить Артëму.       Проходит около полутора часов. Где-то в правлении уже закончились бурные обсуждения судьбы близнецов. Один из друзей Витьки вломился прямо посреди собрания, чтобы сообщить, как один из Миранчуков убил товарища. Жители взбунтовались. Нет, гибель Флакона для них не играла совершенно никакой роли, ведь сами ждали из года в год, когда же он, наконец, сопьëтся, чтобы прекратил орать песни под чужими заборами. Люди просто поняли, что если сегодня Миранчук убил Витьку, то завтра он может убить кого-то другого, случайно перешедшего ему дорогу, а то и просто неудачно попавшегося под горячую руку. Вот она — преступность в самом ярком еë проявлении.       «Смерть преступности!» — под таким лозунгом толпа была готова немедленно исполнить торжество справедливости и убить всех троих неугодных. Однако Аркадий Петрович остановил это беззаконие, предложив всë-таки сначала проголосовать, каким именно способом будут избавляться от врагов. Все единогласно выбрали сожжение дома и преступников вместе с ним. Решили пойти к четырём часам, а не в шесть, чтобы точно никто не успел уйти.       Антон продолжает сидеть на диване, не шевелясь. Только руки от лица отнимает и откидывается на спинку, чтобы теперь пустым взглядом смотреть в стену напротив. Ему совершенно плевать на суету вокруг, на разговоры Лëши и Феди. Они думают, как лучше добираться до Москвы. Смолов предлагает обойти стороной Афипский и, следовательно, Краснодар, где можно столкнуться с людьми из «Афипса», что создаст дополнительные проблемы, которые никому сейчас не нужны. Лëша, впрочем, особой проблемы не видит, ведь для него куда хуже мысль о том, чтобы добираться окольными путями, тратя время на лишние перемещения по стране, пока где-то в Москве Денис назначил конкретные сроки для возвращения и ждëт троицу к определëнному числу, а никак не позже.       — Ты хоть что-то делать собираешься? — спрашивает Федя у Антона.       — Да. Собираюсь здесь сдохнуть. Пусть сжигают, пусть убивают.       — Федя, оставь его в покое, — говорит Лëша, открывая шкафы.       Он знает Антона всю свою жизнь и теперь прекрасно видит, что тот уже обо всëм подумал, всë для себя решил, просто для сохранения достоинства продолжает упираться. Антон ведь не дурак, он прекрасно осознаëт их общее положение, но да, обижаться будет долго, возможно, никогда не простит до конца. Лëша, впрочем, и к этому относительно готов.       С улицы доносятся какие-то голоса и приближающийся шум. Из окна ничего не видно, поэтому приходится попросить Федю выйти из дома, чтобы узнать, что случилось.       — Не хочу вас расстраивать, — говорит он по возвращении, — но местные там в кучу собрались. Кажется, намереваются идти сюда. Будут жечь дом.       — А планировали в шесть. Чëрт, надо было учитывать их враньë. Им же нужна наша смерть, — произносит Лëша, с отчаянием хлопая себя по лбу.       Тут поднимается с дивана Антон. Он идëт к плите, берëт с неё чайник и тащит его на чердак, откуда выносит уже вместе с коробкой. Потом складывает в неë же стаканы, некоторую посуду, салфетки, поднимается в спальню, чтобы взять оттуда две наволочки поприличнее видом и плед.       — Что ты делаешь? — интересуется Лëша.       — Если и валить отсюда, то только не с пустыми руками. Я не хочу, чтобы вещи пропали тут просто так, в пожаре. Ещë неизвестно, чем в Москве жить придëтся.       — Знаешь, без этой рухляди мы вполне смогли бы обойтись.       — В прошлый раз ты не разрешил мне забрать из квартиры гладильную доску и коврик для ванной. Не собираюсь повторять ошибок прошлого. Кстати, надо взять коврик.       Когда разъярëнная толпа доходит до дома, Федя и близнецы уже стоят на пригорке, откуда открывается прекрасный обзор на всë село и дом в особенности. На самом деле, никто, кроме Антона, не собирался тратить своё время на рассматривание пожара, да и подниматься на гору не хотелось, но Антон всё равно пошёл бы. Одного его отпускать тоже не планировали, поэтому пошли следом.       Постройка, разрушавшаяся так же медленно, как и жизнь в ней, охвачена ярким пламенем, отражающимся в глазах Антона, словно неживых, стеклянных, не имеющих ни цели, ни смысла. Огненные всполохи под дружные, торжествующие крики безумного народа, захлёбывающегося в ощущении совершившейся мести, пожирают деревянные стены шаг за шагом. Они жадно захватывают территорию, оставляя после себя только чёрный дым и горький запах гари, от которого перехватывает дыхание. Дом №13 доживает свои последние секунды, и, наверное, хорошо, что его больше нет. Для жителей села он всегда был символом несчастья, какого-то проклятия даже, и очень иронично, что именно в нём поселились преступники, для которых здесь всегда была уготована лишь смерть.       Для Антона дом — это место, в которое всегда хочется вернуться. Он не смог построить себе и брату такое место, потому что везде, где они ни были, приходилось переступать через несколько тяжёлых периодов, оставленных шрамами в памяти и даже на теле. Пожалуй, Антон хотел бы вернуться только в квартиру, где ещё жили с родителями, но и там, конечно, было мало хорошего. Родителей убили именно там, а теперь эта квартира наверняка принадлежит уже другим людям, никогда не знавшим ни Лёшу, ни Антона, ни, тем более, их историю. Значит, нет у них дома. Никогда не было и, видимо, уже не будет. Так и придётся скитаться от одного пункта на маршруте жизни до другого, нигде не задерживаясь.       — Плохие новости, — говорит Федя, когда они сидят в маршрутке, почему-то пустой, несмотря на достаточно непозднее время. — «Афипс» контролирует краснодарский аэропорт. Они всё же знают, что я жив, поэтому надеются перехватить где-то по дороге.       — Почему они не могли найти тебя в селе? Знали ведь, — спрашивает Лёша.       — Да в ваше село никто в здравом уме не сунется. Вон, среди дня сжигают.       Антон смотрит в окно на проплывающие мимо поля подсолнухов. Солнце нещадно их выжигает, но цветы продолжают стоять, гордо подняв лепестки к небу, лазурному до рези в глазах.       — Так, что мы будем делать?       — Есть вариант доехать на поезде, но это два дня пути, — хмыкает Федя невесело. — Можно, конечно, сейчас вообще перестроить наш маршрут и сесть на какой-нибудь автобус до Анапы. Там тоже есть аэропорт. Лететь где-то часа два.       Лёша утвердительно кивает головой, соглашаясь на пересмотр планов. Конечно, он хотел быстрее добраться до Москвы, но раз есть действительно реальная опасность столкнуться с «Афипсом», то лучше не рисковать. Понятное дело, что они втроём не пропадут, но вдруг там вся группировка разбросана по городу?       — Похоже, Анапа отменяется. У них нет билетов на сегодня. Остались какие-то дебильные с пересадкой, а это те же два дня пути, что и на поезде, — говорит Федя, когда они доходят по обочине до ближайшей остановки в сторону Анапы. — Но всё ещё можно поехать на поезде, пусть и через ту же Анапу. Только поезд через Краснодар пройдёт...       Антон вздыхает и садится на коробку, которую упорно тащит с собой. Он уже никуда отсюда ехать не хочет. Плевать, хоть на трассе оставаться до конца своих дней. А ведь в какой-то момент он даже был готов согласиться, что возвращение в Москву действительно стоит всех усилий. Где-то на фоне Лёша и Федя ищут более выгодный маршрут, чтобы ничего не ждать и добраться поскорее, но ничего путного не находят, ведь, как ни крути, а всё равно около двух дней придётся потратить.       — Если поезд идёт через Краснодар в любом случае, то нафига нам переться в Анапу? Проще сразу поехать в Краснодар. Так и короче, и дешевле, — подаёт голос Антон, понимая, что брат и Федя в ступоре, имеют разные мнения, но спорить друг с другом не хотят.       Так они попадают в Краснодар втроём. До вокзала решают идти пешком, потому что недалеко и нет смысла тратить деньги, к тому же, Федя, как утверждает, знает город, будто свои пять пальцев, и может указать верную дорогу по памяти. В какой-то момент он предлагает свернуть с наполненной людьми, в основном, туристического вида, улицы на менее широкую дорогу, чтобы пройти между какими-то домами, чуть-чуть сократить путь, в итоге, всё равно придя к вокзалу. Лёша сомнительно смотрит в сторону узкого переулка, куда зовёт Федя, боясь, что своими попытками срезать они могут заплутать и не дойти до пункта назначения никогда. Он переводит вопросительный взгляд на брата, как бы предлагая тому разрешить дилемму.       — Мне вообще похер, давайте через дворы, — отмахивается Антон, для которого, кажется, теперь ни одна вещь больше не имеет смысла.       В этих маленьких, витиеватых улочках между одиночными домами и целыми дворами частного сектора, действительно, практически нет людей. Однако Федя придумывает, как сократить путь ещё больше, и тащит близнецов в совсем какие-то нелюдимые места, где даже жилые участки выглядят пугающе заброшенными и позабытыми многие годы назад. На беспокойство Лёши Федя отвечает уверенным мнением, что это просто дома под снос, на месте которых скоро будут стоять высотки нового микрорайона, да и такое в Краснодаре последних лет практически постоянно случается. Мол, он сам ещё застал начало этого массового строительства, порой бесцельного и бессмысленного, нужного лишь для того, чтобы город выглядел более современно и привлекательно.       Разбивается оконное стекло в одном из домов. Близнецы дёргаются и быстро скрываются за каким-то каменным забором, Федя уходит в противоположную сторону за стену дома. На улице показываются четыре человека, и Антон с Лёшей, которым, к счастью, открыт видимый обзор на Смолова, спрашивают одним взглядом у него, что это такое сейчас было.       — Сука, «Афипс», — сквозь зубы шипит Федя, а потом смотрит на брошенные прямо посреди дороги вещи: две сумки, чемодан и чёртову коробку с барахлом. Прекрасно, теперь ещё и этот хлам будет мешаться под ногами.       Разборок не избежать. Члены группировки, возглавляемые Тарасовым, сейчас внимательно осматривающим территорию, живым Федю не отпустят. Как неудачно во всей заварухе оказались близнецы, и Смолову действительно внезапно становится ужасно стыдно за то, что вмешал их в свои проблемы. Им и без них сейчас довольно непросто, хотя им по жизни непросто, а тут ещё перестрелка, к которой никто не готовился. Федя видит, как Антон вытаскивает пистолет, который всё это время, оказывается, зачем-то продолжал таскать с собой. Предусмотрительно, однако. Впрочем, его брат повторяет аналогичное движение, и оба перекидываются взглядами, ведя этот непередаваемый диалог, посредством телепатии, подвластной только им двоим.       Вот они, те самые Миранчуки, занимающие не один год первую строчку рейтинга, всегда готовые вступить в бой, всегда уверенные в своих силах. Неважно, что было несколько минут назад, какие эмоции и переживания владели каждым из них. Всё это мгновенно отбрасывается в сторону, потому что сейчас важно убрать помеху с пути любыми средствами и способами. Потом, после перестрелки, Антон снова обидится на весь мир, Лёша будет нервничать, волноваться и чувствовать за собой неискупимую вину перед братом, а Федя... Федя, как обычно, попытается разобраться в таких сложных близнецах, но, скорее всего, снова потерпит поражение. Они никогда не перестанут быть для него загадкой.       Четверо на троих — ещё куда ни шло, Смолов был уверен, что «Афипс» нападёт толпой, соберёт ради него одного человек десять минимум. Видимо, они не считают его настолько опасным, а его смерть сыграет слишком ничтожную роль для преступного мира, чтобы настолько заморачиваться и тратить ресурсы. Что ж, их проблемы. Федя, может, не настолько хорош, может, убийство Кокорина было единственным серьёзным достижением в его карьере, но ведь рядом есть близнецы. Что «Афипс» будет делать, столкнувшись с ними?       Ничего. По приказу Тарасова один из его команды отходит чуть в сторону, чтобы рассмотреть ближайший закоулок. Кажется, профессионализма в группировке мало, ведь первое правило любого преступника — не поворачивайся спиной, пока не будешь уверен, что сзади никого нет. Этот же недоумок расслабленно разворачивается и идёт по своим делам, будто на прогулке. В секунду Лёша высовывается из-за своего укрытия и направляет два чётких выстрела, отточенных годами, чуть в сторону от левой лопатки. Тарасовский прихвостень падает на сырой асфальт, а следом за этим раздаётся череда других выстрелов. «Афипс» пытается попасть в стрелявшего. Как глупо! Лёша уже давно прижался спиной к забору. Он смотрит на Федю, как бы спрашивая, будет ли тот что-нибудь делать, или всё ложится на их с Антоном плечи. Конечно, они могли бы справиться, не раз подобное проходили, но хотелось бы немного справедливости. Они не обязаны решать Федины проблемы.       Смолов перебегает из-за стены одного дома к стене другого, успевая несколько раз нажать на спусковой крючок, впрочем, не попадая ни в кого из «Афипса». Зато защитился, самого пулями не задело. Надо просто подобраться чуть-чуть поближе, чтобы точно не промахнуться. Вот только Тарасов и компания теперь знают, где он, и пойдут туда толпой. Трое на одного — уже не самый выгодный баланс, и Федя надеется, что близнецы догадаются, и в момент, когда противник массово побежит убивать Смолова, выйдут из своего укрытия и нападут со спины. Говорят, будто это самый отвратительный, подлый и нечестный вид борьбы, но есть ли тут хоть кому-то дело до чести, когда надо спасать собственные жизни? К тому же, в голову Феди приходят слова Антона о том, что он свою честь потерял очень давно, значит, вряд ли будет задумываться теперь о справедливости и равенстве.       — Что за?.. — спрашивает Тарасов, когда последние двое из его группы поддержки валятся на землю, как подкошенные. Он разворачивается и видит перед собой близнецов, направляющих оружие, но не стреляющих. В это же время за спиной слышится характерный щелчок, говорящий о местоположении Феди. Тарасов окружён, но не сломлен. — Так вот, в чём была суть твоего задания. Этих одинаковых искал, — шипит он, обращаясь к Смолову.       — А это останется тайной, — следом раздаётся два выстрела.       Антон мог бы не встревать, но за «этих одинаковых» надо было ответить. Никто не смеет так пренебрежительно отзываться о нём и Лёше, кроме, пожалуй, Артёма, которого просто нельзя было убить, так как работали в одной организации. Да и потом, надо признать, даже чёртов Дзюба не вкладывал в эти два слова столько презрения и яда, хотя, наверняка, стремился к такому уровню. Что ж, у него был бы достойный учитель, если бы Федя и Антон не были бы настолько категоричны в своих решениях.       — Я правильно понимаю, что мы столкнулись с частью «Афипса»? — спрашивает Лёша, поднимая с дороги вещи, которые, кстати, кое-кто умудрился испинать в процессе своих забегов до Смолова.       — Да. Возможно, нам повезло, и это была лучшая их часть...       — Вот я знал, что вся эта блядская поездка обернётся подобным дерьмом! — восклицает Антон. Похоже, перестрелка пробудила в нём некоторые эмоции, по которым Федя успел даже соскучиться. — Скажи мне сразу, чёртово позорище, сколько ещё проблем нас ждёт дальше?       Федя только разводит руками.

***

      С билетами на поезда тоже оказывается негусто, поэтому приходится соглашаться на какой-то вечерний, прибывающий в одиннадцатом часу ночи и делающий длительную пересадку во Владимире. Поездка из-за этого увеличивается на несколько часов, но лучше так, чем оставаться ещё на сутки в Краснодаре, в котором периодически возникают всякие люди из «Афипса». Согласно билету, в 10:30 послезавтра они уже будут в Москве на Курском вокзале. Лёша прикидывает, что потом ещё часа три ехать до района небоскрёбов. Да уж, выматывающее путешествие.       Как только они заходят в своё купе, в котором остаётся ещё одно свободное место, но Федя успевает вовремя договориться с проводницей, чтобы к ним никого не подселяли, Антон тут же забирается на верхнюю полку, с которой не собирается слезать до самой пересадки во Владимире. Повозмущавшись немного после перестрелки, он снова умолк и ни слова не произнёс до сих пор. Не то чтобы Федю это как-то пугало, скорее, заставляло задуматься. Он и не представлял, что близнецы способны так сильно поругаться, хотя повод, конечно, был очень существенный. Удивительно, почему Лёша, прекрасно понимающий, что происходит, совершенно не пытается изменить ситуацию. Неужели он действительно уверен, что Антону скоро надоест обижаться? Федя, например, как-то не слишком уверен, потому что конкретно на него Антон обиделся ещё два года назад и до конца не простил до сих пор, да и вряд ли вообще хоть чуть-чуть простил.       В пути Лёша интересуется делами в «Ригеле». Ему важно понимать, как и чем там теперь живут бывшие коллеги, вроде Игоря, Артёма, Марио. Федя с удовольствием принимается рассказывать, потому что ему приятно, что Лёшу волнует жизнь в организации, это даёт шанс, что он снова там обживётся и захочет остаться. Конечно, это касается и Антона, но с ним диалог пока совершенно не складывается.       Несмотря на выматывающий день, разговор затягивается до глубокой ночи. В четыре утра поезд делает длительную остановку в Ростове, и только тогда Антон слезает с полки. Недовольным взглядом рассматривает стол с едой и чаем, которыми так заняты его попутчики, и говорит:       — Ещё сильнее ложками долбите, вы же тут одни, блядь.       Он выходит на станцию, чтобы получить немного свежего прохладного воздуха и покурить. Лёша после слов брата вытаскивает ложку из стакана, откладывая её в сторону на салфетку.       — Послушай, тебе не кажется, что... — начинает Федя, думая как-то выяснить, почему Лёша ничего не делает, но тот прерывает.       — Интересно, в Ростове тоже дождь был?       Отворачивается к окну, надеясь увидеть там Антона, но из-за темноты попытка изначально обречена на провал. Лёша зевает, трёт глаза и говорит, что уже ляжет спать. Просит Федю тоже особо долго не сидеть, в конце концов, можно полдня проспать и упустить пересадку во Владимире. Смолов напоминает, что она аж в три ночи следующего дня, так что, точно не проспят.       — Тогда спокойной ночи, — Лёше хочется обратиться к нему по имени, но в последний момент он передумывает и просто накрывается пододеяльником до самых ушей.       Федя тоже решает выйти на улицу. Он находит Антона практически сразу. Тот сидит на низком железном заборчике, рядом с урной, и курит, по привычке запрокинув голову к тёмному небу над собой. Вышел без куртки и сейчас мёрзнет, потому что ночи на юге довольно холодные, да и периодически откуда-то доносится лёгкое дуновение ветра. Федя встаёт рядом, тоже поднимая взгляд к небу.       — Чё выперся?       — Просто так.       — А другого места для «просто так» не нашлось?       — Сам разберусь, где мне стоять.       Разговор начинается совершенно непроизвольно и, удивительно, по инициативе Антона. Он просто вдруг говорит, что столько времени пытался отвязаться от преступности, а сегодня всё равно убил троих человек, считая Витьку.       — Знаешь, мне иногда кажется, что это может перерасти в какую-то зависимость, как у Кокорина. В один прекрасный день я пойму, что не могу не убивать, и для того, чтобы нормально просуществовать ближайшую неделю, мне потребуется кого-нибудь грохнуть. Это отвратительно и страшно. Ладно, забей. Тебе-то вообще никакого дела нет до моих проблем.       — Ты неправ.       — Ой, боже, давай, начни ездить мне по ушам, как сильно ты озабочен всем, что со мной и Лёшей происходит. Тебе всегда поебать было.       — С чего ты взял?       — Когда Дзюба постоянно возникал на наш счёт, когда при всех насмехался, когда придумывал всякую хуйню и распространял её по всему «Ригелю», ты ни разу рот не открыл и не сказал ему хоть что-нибудь. Тут два варианта: или ты был с ним согласен, или тебе было всё равно.       — Я просто не хотел обострять конфликт между вами. Артём — мой друг, и я очень ценю нашу дружбу. Если бы я встал на вашу сторону, то он бы стал моим врагом, скорее всего...       — Дружбу ценишь, да? Ну, я в этом убедился. Если у тебя дружба такая, то, спасибо, не надо. А если только нам так повезло, то иди ты к чёрту, Федя.       — Да, такая, потому что не дружба. На тот момент уже не дружба была.       Антон со злостью кидает окурок на землю, притаптывая его ногой. Время остановки подходит к концу.       — Для меня дом — это место, куда хочется вернуться. А в «Ригель» я возвращаться особо не хочу, — говорит зачем-то Антон, уходя в сторону поезда.       — Дом — это ещё и место, где о тебе думают, — отвечает Федя, но его, кажется, уже никто не слушает.       Через полтора дня они стоят, смотря на такой знакомый небоскрёб золотистого цвета, переливающийся под лучами московского солнца. Лёша кусает губу, не решаясь сделать шаг вперёд. Впрочем, они ждут, пока Федя докурит свою сигарету. Тот хочет попасть ею с расстояния в полметра в урну, но промахивается.       — Боже, какое позорище, — шепчет Антон, вздыхая.       — Ой, подумаешь, промахнулся.       — Да ты здесь вообще при чём? Я про себя говорю. Слишком позорно возвращаться вот так.       Знакомый холл, знакомый лифт с бесконечным количеством кнопок, в которых легко можно запутаться и уехать на чужой этаж. Не менее знакомый длинный коридор с рядом одинаковых дверей под цифрами. Там, впереди, будет кухня, откуда уже доносится бодрый голос Головина, а кто-то смеётся.       С кучей вещей и коробкой близнецы и Федя идут именно туда. Саша сидит на стуле, откинувшись спиной на стену, и рассказывает какой-то невероятно интересный случай, произошедший с ним в Монако. Артём, стоящий около чайника, посмеивается над теми эмоциональными выражениями лица, которые производит Головин. Несмотря на свою категоричную позицию по отношению к побегу Саши, за неделю и ещё несколько дней Артём всё-таки смягчился, и всё снова встало на свои места. Сашу приняли, как родного. Он и был всегда родным, всегда был в «Ригеле».       Рядом с Артёмом стоит Игорь, скрестивший руки на груди. Даже он чуть-чуть улыбается краем губ, потому что атмосфера слишком расслабленная, и тут не стоит держать лицо. Илья и Рома по традиции отсутствуют, только они не в компьютерной, а в комнате Кутепова, которая уже два года как стала их общей жилплощадью. Отсутствует и Александр, который сейчас беседует о чём-то с Денисом, уже начавшим плодотворную работу, направленную на подготовку к важнейшему делу, ради которого, собственно, они все теперь снова собрались.       Марио сидит за столом, подперев щёку кулаком, и он становится первым среди всех, кто замечает близнецов, скромно вставших в дверном проёме, не решаясь зайти дальше. Им неловко находиться здесь, неудобно вламываться посреди рассказа, нарушая своим присутствием всю атмосферу. Немедленно воцаряется молчание, и Марио приподнимается с места, желая поприветствовать близнецов, однако его опережает Головин. Чуть ли не опрокидывая стул, он несётся к ним и заключает обоих в крепкие объятия.       — Лёша, Антон, ну, наконец-то! — говорит так, будто действительно ждал и скучал.       Саша своё место около Миранчуков упускать на намерен, поэтому Марио приходится обнять всех троих. Кажется, он тоже ждал их...

      Так, может быть, дом — это, в самом деле, место, где о нас думают?