Не наши звёзды погаснут

      Вздохнуть невозможно, дышать действительно нечем, будто к лицу прислонили большой кусок ваты. Жара стоит невероятная, и на лбу тут же выступают капельки пота. После прохладного салона самолёта выйти в пекло, пахнущее резиной, пылью и почему-то тем самым вокзальным воздухом, — отвратительно. И нет, Федя не имеет ничего против этих явлений по отдельности, но вместе они создают невыносимые условия, от которых он уже успел отвыкнуть за семь лет в Москве.       Он на родине, в Краснодаре, в любимом городе, который в шутку называет своим селом. Здесь прошла значительная часть Фединой жизни, но он не может сказать, что лучшая. Впрочем, если сравнить события, Краснодар хранит гораздо больше приятных воспоминаний. Правда, концовка была явно подпорчена.       В пятнадцатом году Федя расстался с Ингой, которая вскоре уехала покорять столицу. Он же просидел месяц здесь, дождавшись развала своей организации. Не будь обстоятельства столь критичными, а жизнь жестокой, не заставь она Федю в срочном порядке искать себе новое место во имя безопасности, вряд ли Смолов отправился бы в Москву — остался бы где-нибудь тут. Да, может быть, пришлось бы войти в средненькую группировку, но всё равно дома... Однако между домом и любовью для Феди выбор был очевиден. Тогда он всё ещё лелеял надежду случайно встретить свою бывшую возлюбленную, чтобы начать всё заново, если, конечно, ситуация будет к этому располагать.       Иронично получается, что теперь он делает этот выбор ещё раз. Москва стала для Феди вторым домом, но, как только появилась возможность увидеть тех, к кому теперь у него вполне понятные чувства, Смолов тут же сорвался и погнался за этой возможностью. Снова впереди лишь неизвестность, пугающее чувство провала, а внешние обстоятельства, вроде приказа Дениса, как когда-то страх быть убитым и полная незащищённость перед преступным миром, так же давят, усиливая желание найти необходимых людей. Федя думает, что он всю жизнь за кем-то бегает, и плохо, что пока безуспешно.       Денис дал ему две недели, которые следует потратить на уговоры близнецов, но Федя не может приняться за исполнение приказа мгновенно. Это же Федя, когда он вообще делал что-нибудь с первого раза? Сначала ему надо в полной мере прочувствовать ностальгию, нужно походить по улицам своего беззаботного прошлого, посмотреть, как изменился город, а потом можно отправляться в непонятное село, которое, может быть, и не существует вовсе. Денис, конечно, молодец, решил, будто Федя на сто процентов уверен, где искать близнецов, а тот ведь советовал им, опираясь исключительно на слухи многолетней давности, бродившие по Краснодару. Кстати, слухи утверждали, что в селе невозможно задержаться дольше, чем на два месяца. Вроде, только какой-то мужик умудрился пробыть год, но в эту легенду практически никто не верил. Тем не менее, прошло два года. Если Денис уверен, что Федя может найти близнецов, то они должны быть до сих пор в селе. Как им удалось уговорить местных? Как скрыли, что они из преступности? Федя не понимает, не верит, поэтому ещё меньше предчувствует успех. Собственно, тогда нет смысла соваться в село... Но нет, надо проверить.       Краснодар изменился до неузнаваемости. Федя чуть ли не с открытым ртом рассматривает новые набережные, мосты, парки. А как поменялась архитектура! Где эти низкие одноэтажные дома из частного сектора? Остались только на задворках города. В центре сплошные отели, бизнес-центры и другие прелести жизни, напоминающие Москву. Странно, но Федя не слишком восхищён. Во-первых, так теперь, наверное, практически везде. Во-вторых, город будто чужой совсем. Это не тот Краснодар, родное село, который знал Федя. Предчувствие, что и люди здесь теперь другие. Ладно, в центре остались всё те же памятники и соборы. Впрочем, пройдя ещё несколько улиц, Федя начинает находить намёки на город своей юности, кое-где даже дома стоят с того времени, правда, со всех сторон на них напирают прогрессивные многоэтажные махины из бетона и стекла. Слава богу, хоть не небоскрёбы.       А жара становится всё нестерпимее, и Федя думает, что пора трогаться с места. Он, конечно, выбрал, во что одеться, собираясь на юг. Выглядит, наверное, как главный идиот Кубани в этом своём рабочем чёрном костюме. Вообще-то, он привык уже ходить в нём везде, ибо из здания «Ригеля» выбирался только по поручениям, в магазин да на свои сборища, причём, обычно совмещая два каких-нибудь дела. В целом, у Феди за последние семь лет остались существовать лишь два типа одежды — рабочая и домашние штаны. Даже на свои наркоманские тусовки он ходил при параде, всего-то убирая из образа пиджак. Девушкам нравятся мужчины в костюмах, в рубашках и всём таком официальном. Это добавляет важности, статуса, заинтересованности.       — Сука, — шипит Федя, когда его чемодан цепляется за какую-то неровность дороги, сворачивая себе одно колёсико. — Лучше бы дороги сделали, а не домин понастроили.       Он не мастер в починке чемоданов, поэтому приходится тащить тот, как получается, а получается, честно говоря, не очень. Впрочем, Федя знает, что до автовокзала осталось недалеко, там он уже сядет на автобус до ближайшего к селу населённого пункта, и чемодан уйдёт на очень задний план.       Как гласят легенды кубанской преступности, между двумя посёлками — Афипским и Ахтырским, что неподалёку от Краснодара, существует некое село, где никто никогда не останавливается. Автобусы и маршрутки категорично проезжают мимо, и только местные знают, где именно лучше выйти. Водитель Фединого автобуса советует выйти в Афипском. На самом деле, село настолько небольшое, что его иногда даже приписывают то к одному, то к другому посёлку, и жители, естественно, возмущаются, как могут. Им бы привлечь побольше людей к себе, чтобы, наконец-то, получить новый статус и отметиться на карте, но этот упёртый народ не хочет развиваться. Их, в целом, всё устраивает. Кроме, пожалуй, засилья преступности вокруг. И они пытаются с ней бороться, правда, понимают, что могут только на своей территории. Пусть так, главное, чтобы в селе всё осталось по-прежнему.       По сравнению с Краснодаром, Афипский выглядит, как жалкая пародия на небольшой городок. Тут всё буквально остановилось во времени, потому что Федя точно может узнать черты городов из своего детства и юности. Началом двухтысячных сквозит повсюду, даже люди будто бы выпали из тех годов.       Из автобуса Федю буквально выпихивают. Уж больно всякие женщины с корзинками хотят оказаться дома. Как назло, то, что называется центром посёлка, находится в совершенно другом конце от остановки. Придётся идти через всё поселение со сломанным чемоданом. А по дороге Федя ещё решает купить бутылку воды в ближайшем магазине, но тут же обнаруживает проблему, не решившуюся в Афипском с того времени, как он был здесь в последний раз. Тут до сих пор всё надо оплачивать наличными, потому что карта — это какое-то ужасно сложное устройство, от которого здесь открещиваются, будто от Дьявола. Ну, Федя, конечно, преувеличивает. Впрочем, что ему ещё делать, если в пунктах мысленного плана появляется внезапное посещение банка?       Федя был в Афипском где-то раза два или три, когда ещё числился в своей краснодарской организации. Сюда их засылали для решения проблем с местными бандами, создававшимися тогда довольно активно. Обычно все вопросы улаживались словесно, и банды даже становились частью, своеобразными филиалами, Фединой организации. Иногда, конечно, ситуация могла выйти из-под контроля, и в таком случае приходилось браться за оружие. Но как бы там ни было, Федя никогда не задерживался в Афипском более, чем на два дня, а тут ему надо проторчать здесь две недели, при этом постоянно посещая чёртово мифическое село.       Из банка он выходит через два с половиной часа, потому что очередь. Эти знаменитые бесконечные очереди к банку, ползущие вдоль улицы! Зато, на Федину удачу, неподалёку от банка, всего лишь в тридцати минутах ходьбы, обнаруживается гостиница. Судя по всему, лучшая в посёлке и единственная на ближайшие несколько километров.       — Саратовский отморозок, ты ли это? — вдруг слышится из-за спины какой-то совсем незнакомый голос, но Федя оборачивается.       Лицо, впрочем, кого-то напоминает, хотя Смолов всё равно распознать говорящего не может. Вообще, у него не самая хорошая память на лица, потому что за всю жизнь повидал столько разнообразных и бесполезных в дальнейшем, что попросту разучился запоминать их.       — Да, ладно, как так? Ну, в одной организации столько лет были! — тем временем продолжает мужчина, слишком по-дружески хлопая Федю по плечу. — Тарасов Димон вообще ни о чём не говорит?       — Твою мать, Тара, ты? Я ж тебя семь лет не видел, конечно, забыл.       — Предатель. Кинул нас всех, в Москву умотал, ещё и не помнишь, — Тарасов широко улыбается, продолжая держать ладонь на плече некогда товарища и коллеги. — Какими судьбами в нашем ауле оказался?       — Могу задать аналогичный вопрос. Что-то я не помню, чтобы Афипский тебе когда-то нравился.       — Много воды утекло с тех пор, Федечка... Слушай, а пойдём выпьем за встречу?       — Я только с дороги, хотел вещи кинуть. Да и некогда мне расхаживать, я ведь по делу приехал.       — Вот и расскажешь, что за дело, насколько приехал, — Тарасов подталкивает Федю в противоположную сторону от гостиницы, и тому ничего не остаётся, как согласиться. Время, в целом, ещё есть. Подумаешь, посидит пару часов со старым приятелем, а завтра обязательно отправится в село.       Кафе, в которое притаскивает его Дима, больше напоминает какой-нибудь кабак из девяностых. Небольшое пространство, столы в строгом порядке вдоль стен, скатерти свисают до пола, массивные золотистые пыльные шторы на окнах, и работает один официант на весь зал. Впрочем, как работает? Стоит рядом с барной стойкой и болтает с барменом, обсуждая свои личные дела. Его ещё и жестом подзывать к себе надо, чтобы иметь хоть какие-то шансы на обслуживание. Ко всему прочему, играет та самая музыка из былых времён, звуча из старого магнитофона, прибитого на стену при входе. Да уж, совсем ничего не изменилось, и Феде это тоже не нравится.       Тарасов сам что-то выбирает, заказывает, общается с официантом так же по-братски, как с Федей. Попутно Дима успевает рассказать несколько шуток и снова хлопнуть Смолова по плечу, что уже начинает немного раздражать.       Когда-то они действительно были в одной организации, даже ходили в паре на задания. Это были времена Фединой славы, когда он действительно считался одним из лучших, из-за чего всегда получал серьёзные поручения, а работая с кем-то в паре или группе, всегда брал на себя роль лидера. Многие Феде завидовали, потому что только он умел выходить из обречённого положения, вроде той же саратовской «стрелы», невредимым, совершенно неясно, каким образом выкручиваясь. Завидовал и Тарасов. Несколько раз он пытался подставить Федю, но, по сути, ни разу так и не смог. Да, доставил неприятностей, добился того, чтобы Смолова немного понизили, подпортил репутацию, но ничего существенного не совершил.       Несмотря ни на что, Федя старался поддерживать с Тарасовым приятельские отношения, но, вполне естественно, что тут же забыл о нём, как только уехал в Москву. О чём вообще речь? Может быть, ещё по Кокорину надо было скучать?       — А ты в Москве где именно работаешь? — интересуется Дима после первого тоста «За встречу».       — В «Ригеле». Слышал, наверное?       Тарасов вмиг мрачнеет, берёт с блюдца огурец и угрюмо его разжёвывает, даже не смотря на Федю.       — Да уж, слышал... Разошлись наши с тобой дорожки всё-таки. Ты поосторожней тогда, отморозок.       — В каком плане?       — Ну, не стоит на каждом углу орать, откуда ты, и, может быть, дольше протянешь, — Дима с намёком кивает в сторону официанта, наверняка, развесившего уши. — Понимаешь, не любят тут «Ригель». Тут вообще московских не очень, но твоих особенно. Конечно, радостно, что после вашей «стрелы» преступность вновь воскресла, но здесь, на Кубани, по сути, она и не умирала.       — А как же разваленные организации в Красе?       — Бывает, — просто пожимает плечами Тарасов. — Группировки-то остались, банды всякие, пристроиться можно было.       — Выходит, ты здесь, в Афипском, в какую-то группировку записался? — догадывается Федя.       — Конечно, жить-то хочется. Как вошёл в наш «Афипс», так и до сих пор с ними.       Дима рассказывает, что ещё незадолго до развала организации уже начал присматривать себе новые варианты для продолжения преступной карьеры. Тарасов знал о планах Кокорина, хотя, конечно, как и все, надеялся, что пронесёт, что кто-нибудь сдаст предателя, но никто не решился соваться. Кокорин сразу обнаружил это слабое место в организации. Вроде бы, все считались единым целым, коллективом, но всё равно существовали поодиночке, не гнушаясь друг друга подставлять. Действительно, таких очень легко сломать, развалить, чем и воспользовался Кокорин.       Но Дима, в отличие от Феди, заранее подготовил себе пути к отступлению, чтобы не носиться потом в панике, куда бы податься. Тарасов нашёл тогда ещё банду с названием «Афипс», что показывало их отношение именно к посёлку Афипский. В банде не хватало несколько человек, чтобы по принципу численности стать группировкой. У Тарасова же имелось несколько друзей-приспешников, которым он предложил уйти в «Афипс» вместе. Благодаря такой помощи, Диму довольно быстро сделали одним из значительных лиц в группировке, правда, потом пошла череда неудач. Помимо того, что преступность всё-таки находилась в состоянии иррационального страха перед «Империей», угрожающей когда-нибудь подчинить все региональные объединения себе, почему-то ещё и у самого Димы постоянно всё выходило из-под контроля. Быстрый взлёт по карьерной лестнице так же быстро превратился в падение. Тем не менее, добраться до самого дна Тарасов не успел.       — Нам нужна была победа «Империи», — говорит Дима. — Здесь все готовы были выступить на её стороне.       — Но ведь Кокорин разрушил нашу организацию! А вы собирались поддерживать фактически его.       — Давай так, Кокорин лично мне, как и остальным в «Афипсе», ничего плохого не сделал, — Тарасов прикладывает руку к груди для убедительности. — Это вы с ним бабу не поделили и разосрались. В общем, что касается «Империи»... Да, действительно, сначала все думали, что она нас просто уничтожит, если победит. Но потом взглянули на ситуацию с другой стороны. Мы ведь всего лишь региональные группировки, довольно слабые и мало кому интересные. Все, кто так или иначе замахивался на нечто большее, терпели крах, иногда вообще прекращали существование. «Империя» могла сделать нас своей частью, мы бы стали носить её имя! Представь только, Федя, ещё вчера ты всего лишь член какого-то чмошного «Афипса», но уже сегодня — один из великой «Империи»! Тобой руководит сам Павел Мамаев из Москвы, да и у тебя появляются шансы попасть в его команду. Не жизнь, а сказка! — Тарасов наливает новую стопку и чокается с Федей. — А что нам дала победа «Ригеля»? Продолжение жалкого существования. Мы до сих пор на грани, практически не имеем возможности куда-то выбиться, заявить о себе. «Ригель» вернул всё на свои места, как бы разрешив преступности вновь образовываться везде, где есть желание. Но это гибель. Это смерть. Сегодня ты ещё в «Афипсе», а завтра, кто знает, может, уже на улице, никому ненужный, но под прицелами чужих стволов.       Федя слушает Диму и не понимает, как его родной край мог поверить в настолько очевидный обман. «Империя» бы никогда ничего им не дала, сделала бы своим пушечным мясом, посылая на всякие опасные мероприятия, прикрываясь их спинами. Краснодар, Кубань, все посёлки и города этой местности стали предателями в глазах Феди. Они поддерживали его врагов, они были готовы вступиться за организацию, в которой числился человек, практически уничтоживший преступность в Краснодаре. И они действительно хотели пойти за ним! Теперь же они ненавидят «Ригель», подаривший им свободу, шанс на долгую жизнь и процветание. Они не могут развиваться, им не дают! Конечно, всегда проще обвинить кого-то другого, чем попытаться сделать хоть какие-то попытки самостоятельно.       — Ладно, Федя, не будем о грустном, — говорит Тарасов, вновь хлопая его по плечу. — Давай ещё выпьем?       — Знаешь, я...       — Нет, выпьем! — и Дима наливает новую стопку, ожидая, пока Федя первым опрокинет её в себя.       Тот слишком шокирован происходящим, поэтому даже чувствует какую-то необходимость в выпивке. Наверное, так сейчас будет правильнее, ведь тяжело осознать, что ты теперь предатель для своей малой родины, хотя это она предала тебя. И Федя пьёт, скорее, с горя, чем в честь встречи с Тарасовым, как изначально планировалось.       День клонится к закату, в кафе заняты все столики. Шумные компании гремят посудой, кто-то разбивает тарелку, официант всё ещё в одиночку бегает между посетителями, поднося то одно, то другое. Музыка становится ритмичнее, располагает к танцам, и многие действительно начинают танцевать прямо посреди зала, так как иной площадки просто нет. А Феде обстановка не кажется уже такой отсталой, музыка не раздражает своей стариной, скорее, навевает приятную ностальгию по тем временам, когда эти места можно было называть своим домом в буквальном смысле, а не по привычке, от которой теперь, видимо, придётся отвыкать. Нет больше у Феди дома, кроме «Ригеля».       Тарасов криком подзывает к их столику официанта и спрашивает, почему в кафе нет какого-нибудь певца, указывая рукой в сторону микрофонной стойки и двух больших колонок, сдвинутых в угол и уже покрытых вековой пылью. Официант отвечает, что нет средств на певца, но иногда гости сами проявляют инициативу. Это предложение очень нравится Тарасову, и он тянет Федю за собой с намерением расшевелить это заведение, которое, впрочем, и так выглядит достаточно бодро.       — Ну, зачем? — нехотя принимает идею Смолов, получая микрофон в руки. — Я ж пою хуже, чем...       — Да всем похер, — уверяет Тарасов, обводя рукой зал. — Ты посмотри на них... Думаешь, их волнует, кто и что орёт? Давай, отморозок, как в старые-добрые.       И они действительно поют все возможные песни по порядку: «Мальчик хочет в Тамбов», «Тополиный пух», «Ночное рандеву», «Ветер с моря дул», «Чио-чио-сан»... Федя и Дима становятся звёздами вечера, посетители даже начинают просить их исполнить что-то конкретное, но репертуар двух приятелей зависит исключительно от того, что прозвучит в следующий раз из магнитофона, прибитого к стене над входом.       Все смешивается в единый поток. Лица людей становятся совершенно одинаковыми, песни кажутся какой-то цельной композицией, не имеющей ни начала, ни конца, кафе тоже превращается вдруг в огромное пространство, всё расширяющееся и расширяющееся. Федя перестаёт понимать, что говорит ему Дима, потому что слова похожи на бессвязный набор звуков. В какой-то момент Федя вдруг вспоминает о своём чемодане, который они оставили у столика, но Тарасов его успокаивает, что никто не покусится на смоловское барахло. Времена дефицита как-никак прошли давно. А зал всё вертится и вертится, реальность плывёт и плывёт...

***

      По голове будто стучат молотком, ещё и непонятные крики разносятся над самым ухом, когда Федя просыпается. На часах половина второго, в гостиничном номере, где он неизвестно, как оказался, страшная духота, как и вообще в это время везде. Федя еле поднимается с неразобранной кровати и тащится к окну — единственному источнику кислорода. Он путается в шторах, наконец-то нащупывает ручку и пытается её повернуть, но день явно не задался. Приходится приложить невероятные усилия, чтобы справиться с окном, а результат всё равно оказывается плачевным. На улице полное безветрие, только жарит чёртово солнце, неприкрытое ни одним облаком.       Тут же становится ясно, откуда удары и крики. Окна Фединого номера выходят на небольшой спортивный стадион, где какая-то команда проводит тренировку. И как они вообще могут шевелиться по такой погоде? Это же верная смерть... Впрочем, сушняк — тоже смерть.       Как бы ужасно это ни было, но приходится пить воду из-под крана. То ещё удовольствие, конечно, однако альтернатив нет. Только-только успев закончить водопой, Федя слышит настойчивый стук в дверь.       — М-да, отморозок, ну и слабак же ты, — хмыкает Тарасов, проходя в номер. — Давай собирайся, пойдём встречать этот день.       — Как я тут оказался? — спрашивает Федя, наконец-то, оглядывая комнату и не находя своего чемодана. — А где?..       — Походу, спёрли. Честно, я не в курсе. Мы с тобой петь закончили, он у стола стоял. Потом пошли покурить, вернулись — его нет. Мистика!       — Хуистика. У меня там всё было, блядь.       — Чё, и бабло?       — Ну, кроме него.       — Тогда смысл париться? Деньги при тебе — это главное, — Тарасов вновь хлопает Федю по плечу и двигает товарища в сторону выхода. — Давай, надо опохмелиться.       — Некогда. У меня дела, — сбрасывая руку Димы, говорит Смолов.       — Ты вчера так и не рассказал, что за дела. Пошли, пиво возьмём тут в кафе на первом этаже, не убежит твоё задание. Тем более, мало ли, с чем оно связано, а я здесь почти местный, могу помочь как-нибудь.       Женщина, у которой Тарасов просит две бутылки пива, смотрит презрительно, что-то бубня о том, как её достали такие приезжие. Только и могут, что бухать в отпуске, ничем больше не занимаясь. Отходя к кассе, она ужасно громко стучит своими каблуками, заставляя Федю морщиться от головной боли. Он уже ненавидит эту женщину.       — В общем, меня послали от «Ригеля» кое-кого забрать, — говорит Федя, когда ему становится немного полегче. Тарасов, закинув одну руку на спинку стула, внимательно его слушает, иногда поглядывая в сторону окна. — Помнишь, у нас по Краснодару легенды ходили, будто есть какое-то село, где можно пересидеть, пока не пристроишься?       — А, ты про этот бред. Ну да, помню.       — Так его не существует?       Дима хмыкает, облизывает губы и прищуривается, выжидая положенное время для интригующей паузы.       — Существует. Тут к нему недавно даже маршрутку какую-то запустили от Афипского. Час езды, если всё нормально. А зачем тебе вдруг это село понадобилось?       Федя рассказывает, что руководитель «Ригеля» решил обновить свою команду помощников, и в селе есть кое-кто, интересующий руководителя, нужный ему. Смолов не вдаётся в подробности, не называет имён, потому что неизвестно, можно ли настолько доверять Тарасову. Всё-таки он когда-то и подставлял Федю, и теперь занимает вражескую позицию по отношению к нему. Впрочем, будь Дима настолько мудаком, вряд ли вчера стал бы по-дружески выпивать с ним, потом платить из своего кармана за номер в гостинице, да и теперь продолжать таскаться рядом. Может быть, он действительно хочет немного помочь бывшему коллеге, дать несколько полезных рекомендаций, как вчера уже предупредил о том, что «Ригель» здесь не любят. В общем, Федя решает относиться к Тарасову не так и не этак, а как-то посередине. Вроде и рассказывает почти всё, но что-то умалчивает.       — Вот оно что. Интересно, — тянет Дима. — А что за люди из села? Как ваш руководитель вообще о них узнал и почему уверен, что они ему пригодятся?       — Долгая история. Просто знает их и их способности.       — Выходит, ты там теперь одну из ведущих ролей играешь, раз тебя послали? Вот никогда не понимал, как ты, Федя, имея довольно заурядные навыки, везде пробиваешься.       — Не то чтобы прямо везде. Да и в «Ригеле» я не какую-то великую должность занимаю. В последнее время докатился даже до понижения за неудовлетворительные показатели. Вообще, меня там ценят только за то, что языком трепать умею.       — Делегат-переговорщик, значит, — с улыбкой-усмешкой произносит Тарасов. — А на заданиях как?       — Никак. Я обычно на них не хожу. Говорю же, неудовлетворительные показатели. Знаешь, скольких я своих напарников перевёл?       — Вот так и падают звёзды! — смеётся на всё полупустое помещение Дима.       — Да-да, хотя, знаешь, я же тут великое дело сделал.       — Ну-ка.       — Я Кокорина убил.       Лицо Тарасова вытягивается, он издаёт какой-то звук уважения и отмечает, что теперь годы Фединых страданий официально отомщены. Они ещё около часа сидят в кафе, а потом Федя начинает собираться, потому что действительно пора браться за дело. Если всё сложится удачно, то в селе он будет примерно в пять часов вечера. Ещё искать адрес близнецов, а потом ехать обратно. Первый день из четырнадцати и так вчера был упущен.       — Как ты планируешь-то? — спрашивает Тарасов, увязавшийся вместе с Федей на остановку.       — Ну, мне же уговорить этих людей надо. Буду, видимо, с утра пораньше приезжать в село, капать им на мозги, а потом сюда обратно. Если что, наверное, часов с шести тут уже буду.       — Тогда оставшиеся дни в гостинице сам оплачивай. Я с тобой разорюсь.       — Да, кстати, держи за вчера, — Федя протягивает Диме несколько бумажек. — Чтобы не разориться.       Маршрутка едет не конкретно в нужное село, а в целом проезжает несколько мелких населённых пунктов от Афипского до Ахтырского. Желающих поэтому достаточно много, и весь час пути Федя стоит, прижавшись к окну около двери, иногда вынужденно выходя из маршрутки, чтобы кого-нибудь выпустить. На юге темнеет рано, и к пяти вечера небо приобретает бледные оттенки, а солнце начинает скрываться за деревьями, отдавая свой последний огненный свет. В селе Федя оказывается будто практически ночью.       Ничего лучше, чем обратиться к первой попавшейся на пути женщине, выходящей из магазина, Федя не придумывает. Он прямо спрашивает у неё, где живут Лёша и Антон Миранчуки, если живут здесь вообще. Женщина окидывает Смолова сомнительным взглядом, наверняка, делая акцент на том, как он выглядит в этом своём костюме, ставшим теперь единственным предметом гардероба из-за украденного чемодана.       — Видишь пригорок? — она указывает пальцем вдаль. — Там улица заканчивается, сразу упирается в дом №13.       — Тринадцать? Какое-то несчастливое число.       — Так, до Миранчуков этот дом никто и не покупал из-за него. Как бывший хозяин помер, никому больше дом был не нужен. А тут эти, странные, из Москвы. И ведь ещё около Гальки дом пустой стоял, около Любки, а они, вон, на край самый упёрлись, — женщина вдруг замолкает. — Ты зачем вообще интересуешься?       — Да, я же друг их. Тоже из Москвы приехал. Захотел увидеться.       Женщина не сразу, но понимающе кивает головой, отпуская, наконец, Федю из своего общества. А он направляется к виднеющемуся вдалеке пригорку прямо по улице, рассматривая сельские здания. Довольно неплохие, между прочим. Федя всегда считал, что должно быть хуже.       Впрочем, вскоре его представления оправдываются. Дом №13 оказывается тем самым из разряда «хуже». Что-то старое, деревянное, но с двумя этажами и облезшей краской на шиферной крыше. Кривой забор, кстати, не докрашенный, с вечно открытой калиткой, по причине того, что никакого замка на ней никогда не было. Хотя, говорят, что в сёлах и деревнях даже двери не закрывают, тут, вроде, все всем доверяют, да и лишний раз пытаются показать своё гостеприимство. Феде кажется, что близнецы вряд ли настолько гостеприимны, как прочие жители села.

***

      В половине пятого Лёша возвращается домой, находя брата за довольно типичным для них в последние два года занятием — рассматриванием каких-то книг, которые потом понесёт на рынок продавать.       — Это с прошлого раза или новые? — интересуется Лёша, проходя мимо стола, и открывает воду в кране. Тут же отдёргивает руки, не успев коснуться мутной ржавой жидкости, полившейся из труб. Вряд ли у них в третий раз за месяц проблемы с водоснабжением, просто надо немного подождать.       — Две с прошлого, а эту сегодня забрал, — говорит Антон, откладывая все книги на край стола. — Как работа? Про пятницу ничего не слышно?       — Нет, всё так же. Мне с девяти до двенадцати, тебе в шесть.       Отказавшись от преступной жизни, близнецы теперь вели вполне обыкновенное существование, занимаясь тем, чем все люди в селе. Лёша устроился работать официантом в единственное кафе поселения, хозяином которого являлся сам председатель. Антон в этом же кафе каждую пятницу пел... Ну, как пел? У него никогда не было особых вокальных способностей, но подвыпившие посетители оставались им вполне довольны, заказывая одни и те же песни. Про «Гранитный камушек» Антон уже слышать не мог, но этот гимн всех девушек и женщин, испытывающих проблемы в личной жизни, регулярно приходилось исполнять. Что особенно было ужасно, за самые популярные песни приходилось делать скидку, и «Гранитный камушек» в конце концов стал стоить всего лишь триста пятьдесят... Хотелось бы сказать тысяч, но, к сожалению, просто рублей.       Разумеется, нормально жить и содержать разваливающийся дом на скромную зарплату официанта и совсем уж неприличный гонорар сельского певца было практически невозможно, поэтому Антон каждую среду подрабатывал в библиотеке. Просто таскал коробки с книгами, расставлял их по полкам, и если по какой-то причине отсутствовала его напарница, по совместительству старшая библиотекарь, Таня, то приходилось даже обслуживать посетителей. У Антона это получалось не слишком хорошо, потому что он понятия не имел, что кому посоветовать, сам в книгах разбирался на уровне «Я знаю, в каком шкафу она стоит», а ещё всегда испытывал некоторую неприязнь к односельчанам. Особенно к тем, кого встречал в кафе по пятницам и для кого пел «Гранитный камушек».       Но работа в библиотеке для Антона на всём перечисленном не заканчивалась. Поскольку должности особой у него не было, то и платили по принципу, сколько останется, что также не окупало их с Лёшей жизнь, пусть и довольно скромную. Антон воровал книги. Нет, не совсем уж откровенно воровал, но просто брал из хранилища те, что уже много лет никто не просил, о которых, наверное, и не знал толком никто.       Каждый четверг в селе работал рынок, и там Антон продавал эти книги. Почему-то они сразу становились для всех нужными и интересными. В целом, Антона совершенно не волновало, в чём именно причина такой популярности, ведь у него были другие задачи. В частности, не попадаться на воровстве.       — Надо завтра в магазин сходить, — говорит Лёша, дожидаясь всё же нормальной воды. — Хлеб закончился.       — Схожу.       — Сегодня, кстати, Аркадий Петрович заходил. Знаешь, о чём спрашивал?       — Догадываюсь, — мрачно отвечает Антон, вызывая у Лёши улыбку.       — Да-да, о Розочке.       — Хорош, блядь, её так звать.       — Прости. Ты же знаешь, что мне приходится это делать.       Аркадий Петрович был председателем села и хозяином кафе, в котором работал Лёша. Роза — его единственная, а потому ужасно любимая дочь, которая так же работала официанткой. Вот уже два года Лёша и Роза как бы встречались. Вернее, отношения происходили лишь с одной стороны, Лёша же просто талантливо изображал чувства к председательской дочке, чем безумно раздражал Антона, но это были необходимые меры.       Если бы не Лёшин роман, они не смогли бы задержаться в селе на два года. Их выгнали бы через месяц, если не раньше, точно начали бы узнавать, не из преступности ли они. Но Роза стала гарантом безобидности Миранчуков, ведь не может же дочь самого председателя встречаться с врагом? Конечно, нет, потому что она свято следует общесельским законам. Да и начать отношения с кем-то, у кого есть неблагополучные родственники, Роза тоже не могла. Поэтому Лёша и Антон никаких подозрений не вызывали.       Наверное, по отношению к самой Розе всё это было нечестно. Она ведь действительно красивая и довольно приятная девушка, все сельские парни о ней только мечтали, а она прямо на их глазах выбрала себе какого-то Лёшу из Москвы. Причём, красота и приятность Розы измерялись не какими-то особыми сельскими характеристиками, а вполне обычными представлениями. Лёша даже думал, что в другой жизни мог бы влюбиться в неё. Да, мог бы... Но у него уже есть Антон и кольцо на пальце, которое не снимает восемь лет и снимать не планирует.       Лёша обвивает руками шею брата, прижимаясь к его щеке. Тот вопросительно поднимает брови.       — Тош, ты же знаешь, что я только тебя люблю.       — Ой, отстань.       — Ну, подумай, зачем мне эта Роза?       — Может, я тебе наконец-то надоел, вот и всё.       — Эх, если бы, — Лёша целует Антона в висок, в щёку, хочет в шею, но тот начинает уворачиваться, смеясь.       И вдруг громкий стук в дверь. Был бы на ней звонок, наверное, позвонили бы. Близнецы тут же настораживаются, ведь к ним никогда не заходят. Односельчане предпочитают решать все вопросы, пересекаясь с ними на улице, в кафе, библиотеке, магазине, на рынке. К дому №13 никто ходить не любит, считая его чуть ли не проклятым из-за дурацкого числа. Собственно, потому Лёша с Антоном его и выбрали, им лишние глаза и уши не нужны, а в селе все слухи распространяются со скоростью света.       Антон подходит к комоду в прихожей, достаёт из верхнего ящика пистолет, спрятанный под горой каких-то платков и тряпок, оставшихся ещё со времён прошлых жильцов дома.       — Погоди, может, Роза, — накрывает руку брата Лёша.       — Тогда тем более. Нехер шляться к нам в дом.       Но Лёша укоризненно качает головой и идёт открывать дверь. Антон продолжает сжимать пистолет в руке, готовясь в любой момент защищаться. В целом, за два года жизни в селе не было ни одного дня, когда он не думал о том, что рано или поздно их может кто-то найти. К тому же, они до сих пор не знали, чем завершилась «стрела» между «Империей» и «Ригелем», ведь здесь любые разговоры о преступности были запрещены, а все, кто проявлял интерес, сразу же попадали под подозрение.       За дверью, на пороге, стоит Федя. Видя пистолет, он тут же поднимает руки, говоря:       — Спокойно, я с миром.