Неприкасаемый

Мадаре присылали цветы и подарочки каждый вечер после выступления, как и всем работникам и работницам этой индустрии. Даже стаффу, например, барменам или официанткам, перепадало — стоило лишь понравиться клиентам клуба. Но когда «красную корзину для красной жрицы» (а именно в этом костюме он был сегодня) принесли впервые, заохали даже дивы. Огромная такая штука, полная нереальных алых роз как на подбор. И теперь краснеющие остряки-курьеры приносили такие постоянно. Хаширама услышал в зале, как один парнишка из завсегдатаев, перекрикивая музыку, рассказывал соседу за столиком, что «эта сучка обожает алые розы». Якобы, однажды кто-то вынес ему одну прямо во время танца, и он тут же весьма неоригинально, но крайне возбуждающе использовал ее в выступлении. «Они все тащат в рот, только следи», смеялся его собеседник. Хашираме очень хотелось врезать им обоим, но тут Мадара вышел из-за кулис. На следующий день Хаширама послал одного из своих официантов в лучший цветочный в городе, чтобы не палиться, и сделал заказ на неделю вперед. А затем еще на неделю. А затем он вновь проследил за Мадарой — просто чтобы удостовериться, что с ним все будет в порядке. С того самого раза он дал себе клятву больше не быть тем самым криповым парнем из романтических комедий 90-х, но типы, которые караулили выход для сотрудников, показались ему подозрительными, и он знал, что попросту не смог бы заснуть, оставив все так, как есть. Ему было невероятно приятно видеть, как Мадара даже будто слегка прогибается под тяжестью бережно прижимаемой к груди корзины с цветами — его цветами. Ему и правда безумно шел этот цвет. Несмотря на то, что половина лица танцора была скрыта за огромными черными очками, а венчала наряд нелепая «рэперская» кепка, скрывающая под собой волосы, даже в мешковатой одежде и раздолбанных кедах он казался ангелом, упавшим по глупости в розовый куст. К тому времени «типы» уже докурили двадцатую сигарету и ушли. А Хаширама не смог оторвать взгляда от фигурки на сияющей утренней бодростью мостовой, и так он доехал до… Ближайшего цветочного. Да, Мадара носил туда его корзины, прямо с утра, чтобы они еще были свежими, а выходил с какими-никакими, но деньгами. В принципе, обычная практика в их среде — куда им самим, артистам, музыкантам и так далее, девать столько цветов? После этого Хаширама сам, не выходя из машины, позвонил в цветочный и отменил ближайшую доставку, чтобы заменить ее на более дорогой вариант. А затем еще и еще. Каждый последующий букет должен был быть дороже предыдущего. И никаких исключений. И каждое утро он дожидался Мадару и смотрел в прозрачную витрину лавки, как он с улыбкой забирает деньги, говорит что-то продавцу и идет сразу в аптеку или супермаркет. И почти всегда порывался предложить подвезти с тяжелыми сумками, но… Он боялся. Боялся, что, узнав номер его машины или его лицо, Мадара просто-напросто подаст на него заявление в полицию как на преследователя. И будет полностью прав. И он получит запрет на приближение и требования на психологическое освидетельствование, которое он непременно провалит и у него заберут его бар, брат будет смеяться, а владельцы клуба «Веер» развешают его фотку на каждом столбе по типу «вы видели этого извращенца?». И что еще хуже, он больше никогда не увидит ни Мадары, ни его танца. И хотя он корил себя за трусость, мелочность и глупость, он ничего не мог с этим поделать. Для Мадары он просто еще один мерзкий тип, сующий купюру куда придется, не более и не менее. А Мадара для него… Он не мог точно описать это чувство. Если бы его сердце было древесиной, то Мадара — это лесной пожар. Все внутри переворачивалось при виде него, неважно, как он был одет, в костюм секси-горничной у пилона или в рваные джинсы и толстовку в «варенку». Он смотрел на его ключицы и лодыжки, на тонкие губы и большие красивые руки, на выступающие позвонки и вытянутые колени, на ягодицы и соски, и все было для него единым, одинаково привлекательным. Тело Мадары было неотъемлемой частью всего Мадары, а Мадара это танец. Как музыка, извлекаемая из саксофона, и сам саксофон — нельзя любить одно и пренебрегать другим. Наверное, если между ним и обычными любителями стриптиза и обнаженки и было какое-то отличие, то это оно. И ему не хотелось обладать — так нельзя стать владельцем картины в галерее или прекрасной статуи, ведь даже купив нечто подобное, ты лишь одалживаешь на время культурное наследие всего мира, а не становишься полноправным хозяином. Так вот. Лучше быть глупым, быть трусом, чем облажаться, думая, что достанешь до неба. Что, устроившись охранником в музей, станешь ближе к искусству. Хаширама как-то думал купить этот дурацкий клуб, но даже если бы он продавался, это было бы форменным безумием. Сейчас Мадара вновь танцевал в восхитительном расшитом кимоно. Красном, кстати. Это скорее была похабная версия кимоно, с большим вырезом на груди и маленьким запахом, чтобы ноги было видно во всех ракурсах. Но на Мадаре любое шлюшное дерьмо выглядело… роскошно. Хашираме казалось, что выдай ему розовое боа и боди в стразах, и он все равно будет притягивать все взгляды. Утром он снова выйдет из здания клуба с роскошным букетом, прячась от новорожденного света, как ночная птица. И Хаширама снова проводит его до магазина, припарковавшись под огромным билбордом Сенджу Корпорейшн — и снова сможет удержаться, заставить себя уехать, чтобы не следить за ним до самого дома. Просто чтобы знать, что он в порядке, в том районе, где кто-то может его узнать и причинить вред. Не то, чтобы Хаширама умел драться, он скорее был пацифистом, но если придется… если придется… Иногда он думал — а что он сделает? В случае чего он, что, выбежит перед ним, принимая удар на себя? Или схватит биту из кузова, оставленную давно кем-то из посетителей? Или еще хуже? И ответа не находил. Его попросту не было. Но что он знал твердо, так это то, что, если бы вдруг внезапно случился апокалипсис, и все цветочные лавки в одночасье закрылись, он бы все равно оставлял букеты. Сам приносил бы и стучал в дверь, а затем убегал бы. Алые розы для алой гейши… или как-то так. Каждый раз Мадара улыбался все заметнее, принюхиваясь или присматриваясь к букету, пока нес его на продажу. Его руки бережно обнимали корзины и ящики с цветами. И Хаширама не хотел знать, почему именно — хотя наверняка это было лишь предвкушение новой, более высокой цены, и желание донести товар в целости. А еще он не хотел давать ему деньги лично. Это было как-то… неправильно. И ему почему-то казалось, что Мадара тоже это понимает. Он бы наверняка взял деньги. И отработал бы их честно. Ну или просто взял бы как подарок от фаната. Но все же… Это были бы грязные деньги. Хаширама не хотел даже мысли допустить, что «купил» хоть какую-то частичку Мадары. Когда платишь после выступления, за танец, среди прочих, это как будто другое. Вроде как баш на баш, честный обмен. А вот так… Непонятно. Гаденько на душе. Не сможет же он вот так регулярно давать ему деньги просто так. Наверное. Это будет очень странная ситуация. А сказать, что знает про то, зачем Мадаре деньги — все равно, что прийти в клуб голышом. Нет, даже не так, еще хуже. И Мадара этого тоже не заслуживает. Этого чувства. Он и так работает изо всех сил. Продает свое тело, словно холст, и движения как краски на нем. Разве самопожертвование — не неотъемлемая часть искусства? Именно так Хаширама видел положение Мадары. Самопожертвенный. Где еще двум одиноким братьям из бедного района взять денег? И почему политики год за годом, век за веком вещают со своих экранов, предвыборных трибун, но подобные ситуации по-прежнему существуют? Черт. Как же это достало. Как же достало… Хашираме повезло. Его семья никогда не была бедной. Можно сказать, он стремился к этому изо всех сил, но даже у него не вышло. Он в каком-то роде отщепенец. Его брат стал главным наследником бизнеса отца после его ухода в «сраные бармены». Но Хаширама ни о чем не жалел. Он хотел лишь почувствовать свой путь. Стать кем-то кроме старшего сына Сенджу. Быть просто Хаширамой и не оглядываться на семью. И вот что странно. Родители восприняли его решение заняться чем-то с нуля с пониманием, но Тобирама… Его словно не отпускало то, как брат «растрачивает свои таланты» зря. Легко слыть «талантливым» ребенком, когда тебя с детства опекают и развивают. Хаширама ни в чем особенно не блистал, хотя занимался во всех возможных кружках подряд, но все вокруг были просто в восторге от любого его действия. Может быть, поэтому безусловный, очевидный талант Мадары так привлек его внимание. Словно бриллиант и его отражение в витрине. Да, красивое, но пустое. Так он отчасти чувствовал себя, глядя на него поначалу — восторженно и отрешенно. Но затем в его танце начал проступать смысл, внутренний смысл для самого Хаширамы. Как будто заиграла музыка, под которую и был поставлен каждый поворот, каждый выпад, взмах или падение. А до этого он смотрел в тишине. Но, пожалуй, теперь ему не обязательно смотреть. Можно просто слушать, прикрыв глаза. А движения понятны уже без пояснений. Только какой безумец будет приходить на стриптиз, чтобы послушать? Наверное, только Хаширама. ***