Бесконечное стремление к увеличению энтропии

Звонок сотового вырвал Уилла из поверхностного душного сна. Он слепо потянулся к тумбочке, нашарил «раскладушку» и попытался раскрыть ее, но тщетно — пальцы соскользнули, и телефон улетел на пол. Выругавшись, Грэм, свисая вниз головой, едва нашел закатившийся под кровать гаджет и наконец ответил на звонок. — Алло, — прохрипел он в трубку. На том конце раздался истерический смешок Клинтона. — Ты там спишь, красавчик? — Голос его звучал напряженно, и Уилл сел на постели, с трудом подавляя головокружение от резкой смены положения. — Конечно, ты спишь, — продолжал Клинтон, — пока мы тут все это дерьмо разгребаем. — Уилл потер ноющее раненое плечо, этим только усиливая боль, и зашипел сквозь зубы. Напарник тяжело выдохнул в трубку: — Посмотри в газете. — Какой? — Любой, — отчеканил Клинтон и отключился. Уилл соскреб себя с постели, натянул футболку в пару к пижамным штанам и пошел в коридор проверить почту. Свежий номер ежедневной газеты нашелся сразу, и Уилл замер в изумлении. На первой полосе, огромными буквами над кровавой, частично зацензуренной фотографией красовалась надпись:

ЖЕСТОКОЕ УБИЙСТВО В ТИХОМ КВАРТАЛЕ ГОРОДА СКУЛЬПТОР ВЕРНУЛСЯ?

Ниже говорилось, что полиция обнаружила трупы матери и сына прямо перед крыльцом их дома. Автор статьи спрашивал, стоит ли снова Новому Орлеану бояться серии жертв, если вернулся так и не пойманный три года назад серийный маньяк по прозвищу «Скульптор». Уилл тяжело вздохнул и перезвонил напарнику. — Рассказывай, — первое, что он сказал, слушая в ответ расстроенного Клинтона, практически не дыша. — Мы нашли это на нашем с тобой участке вчера с Мэйсоном. Этого желторотика почти полчаса полоскало, пока дожидались криминалистов и детективов. Кто-то сдал место преступления прессе, и эти стервятники успели все сфотографировать до подкрепления. А теперь такой скандал… — Как это… что это было, опиши, — прохрипел Уилл. — Ты опять в своем стиле, придурок. Подробности ему подавай, — хохотнув, произнес напарник, но все-таки начал рассказывать. — Они сидели в кресле. Ну как они. Она сидела. Вся такая в белом балахоне с капюшоном, волосы распущены, лицо такое блаженное-блаженное. Все бы ничего, но у нее не было глаз. А сын лежал у нее на коленях, прямо поперек, но не как для порки, а вот пузом кверху. — Я знаю скульптуру², картина такая тоже есть, — прервал его Уилл. — Все-то ты знаешь. Знаток, — раздраженно буркнули в трубку. Уилл потер глаза и попросил: — Продолжай. В груди закручивалось теплое предвкушение, и Уилл совершенно не хотел думать, какого оно рода. Клинтон выдохнул и продолжил: — Он был практически обнажен, какая-то простыня на бедрах, но у него тоже не было глаз. И вот теперь начинается самое интересное. У обоих отсутствовали сердца, глаза матери вшиты в ладони сына, а сына… — В грудную клетку матери, — прервал его Уилл. — Да, блять, да! Висят на нервах как елочные игрушки. А сердца так и не нашли. Господи. — Кем они были? — Да совершенно безобидные люди. Мать-одиночка и парень подросток. Он даже учился дома. Какие-то проблемы с головой или как это… Ну, людей боялся. — Аутизм, — поправил его Грэм. — Ага. Типа того. А она за ним ухаживала, муж ее давно бросил. Короче, совершенно невинные люди. — Ее сердце было его глазами, только благодаря ей он жил. Он не мог видеть этот мир. Она была его связью с ним. — Ну, а все теперь, какая тут связь… — Он их освободил, — тяжело выдал догадку Грэм. — Кто? — Скульптор. Он освободил их из заточения. Он сделал их полезными, хотя бы после смерти… — Уилл тяжело вздохнул и потер лицо. — Если бы я был детективом, если бы меня одобрили… — Он так остро сейчас ощущал свою ущербность. — Но тебя не одобрили, — жестко прервал его напарник, и Уилл поджал губы. — А теперь, говорят, «федералы» решили вмешаться, так что у тебя никаких шансов. Мы сейчас на усилении. Увеличивают количество людей и постов, а ты все прохлаждаешься. — Месяц. И я вернусь. Но Уилл не был уверен, что он хотел бы вернуться туда, где ничем не сможет помочь. Где не сможет применить ни свои знания, ни свое чутье, ни эмпатию. Он надеялся, что резюме Ганнибала поможет ему наконец получить корочку детектива, но преследующее его острое разочарование от собственной бесполезности не давало покоя. Все оставшееся утро он не выходил из квартиры, даже не позавтракал, только сварил кофе и изучил всевозможные статьи про двойное убийство в сети. Фотографий не было. Но они были не нужны — он уже все явственно себе представил. Уилл нашел фото той самой скульптуры, которую воплотил «Скульптор», и рассматривал её, стараясь запомнить каждую деталь. Уилл закрыл глаза и вместо прекрасного мраморного лица Пьеты Микеланджело увидел окровавленное лицо матери, держащей на своих коленях мертвого сына… Уилл рисовал в своем воображении картину места преступления и ощущал, как разочарование сменяется теплом где-то пониже пупка — Грэм испуганно распахнул глаза. Перед глазами все еще стоял образ воссозданной из бездыханного тела девы Марии. «Скульптор» все-таки вернулся, и все, что он делал, было по-прежнему безумно красиво. И как же сильно Уилл хотел увидеть хоть раз его творения вживую.

***

— Расскажите, что вы чувствовали, когда это произошло. — Голос Ганнибала был размеренным и проникновенным. Они разговаривали о случившемся около десяти минут, и Уилл старался описать последовательность событий, произошедших на Дюмейн-стрит, со своей точки зрения, не давая при этом личностной оценки событиям. Он говорил сдержанно, как в своё время на комиссии; сухо и подробно, описывая каждый свой жест и движение. Но Ганнибала, судя по всему, ознакомившегося с произошедшим заранее, волновало не это. Уилл прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Он привык воспринимать произошедшее со стороны, но теперь снова приходилось проникнуть глубже, погрузиться в собственную голову, чтобы наконец разобраться. Грэм прикусил нижнюю губу и задышал поверхностно и загнанно. Ганнибал с любопытством наблюдал за ним, отмечая каждое изменение — Уилл как будто погрузился внутрь своего сознания. Это чем-то напоминало самогипноз: он ввел себя в это состояние, чтобы добраться до всех малейших изменений, оставленных внутри него этим инцидентом. Ганнибал предвкушающе приоткрыл рот, чувствуя, как собственное учащенное дыхание опаляет чуть влажные губы. Он рефлекторно облизнулся и прикипел взглядом к напряженному лицу Уилла, за прикрытыми веками которого бешено двигались глазные яблоки — Уилл вспоминал. Крики были слышны еще с улицы. Страдальческие болезненные крики испуганной женщины. Здание было двухэтажным, крики доносились откуда-то сверху. Когда Уилл поднялся по ветхой лестнице, в коридоре, рядом с дверью, уже скопились жильцы: чернокожие, латиносы и одна старая азиатка. Больше всего было женщин; одна из них, полная, но симпатичная, вытирала опухшее от слёз лицо подолом светлой футболки. Она шептала что-то на испанском и рвалась к двери, но её держали под руки, не давая приблизиться. Уилл ощущал стойкий привкус горя и страдания, исходящий от нее. «Только приблизитесь, и я ее убью», — прокричали из-за двери с мексиканским акцентом, и женщина сильнее разразилась рыданиями. Уилл показал знак Клинтону прикрывать ему спину и дал отмашку. Дверь оказалась хлипче, чем они предполагали: один пинок — и она слетела с петель. Грэм ворвался внутрь, чувствуя, как его захлестнули чужие эмоции: паника, первобытный страх и дикое, ни с чем не сравнимое удовольствие от чужой боли. Весь этот коктейль будто оглушил его, и вместо того, чтобы нажать на спусковой крючок и подстрелить схватившегося за нож мужчину, Уилл опустил пистолет и сделал шаг назад, закрывая обзор для Клинтона. Небольшого роста, лысеющий, весь в татуировках преступник, заметив перед собой замешкавшегося копа, не растерялся, схватил сидевшую на полу девушку и, прижав спиной к себе, приставил нож к ее горлу. Ворвавшийся напарник отодвинул плечом Уилла и нацелил пистолет на мужчину. Для Грэма время как будто замерло. Преступник что-то истошно кричал, девушка плакала, а Клинтон не переставая повторял: «Опусти нож, я буду стрелять». Уилла накрывало волной: шум прекратился, какофония эмоций стала однотонной и до боли ясной, затопляя сознание красной пеленой. Он сам не сразу осознал, как подлетел к стоящей напротив паре, уловив в глазах девушки решимость, и одновременно с ее ударом ногой ублюдку в пах оглушил его рукояткой пистолета в висок. Мужчина пошатнулся и немного расслабил руки. Скользящее движение вбок и вперед — и Грэм держит его поперек тела, приставляя нож к горлу. — Ну как тебе, нравится? — прошептал он скулящему в его хватке мужчине. — Уилл, я держу его на мушке, Уилл, отпусти его! — Голос Клинтона звучал словно издалека. Уилл слышал его как через вату своего удовольствия: он наслаждался, как его рука давит на рукоять ножа, как мужчина перед ним дрожит от отчаяния и страха. Ощутив металлический запах крови, Грэм еще сильнее надавил лезвием. — Грэм, отпусти его, все! — голосил Клинтон, но у Уилла кровавая пелена встала перед глазами. Он посмотрел в сторону девушки. Та вся съежилась на полу, плакала, глотая слезы, но продолжала смотреть на Грэма, который все еще сжимал ее обидчика в своих беспощадных объятиях. Девушка была красивая, с четкими чертами лица, явно метиска. Она смотрела на него так, будто он Бог, решающий судьбу. Лицо ее было в синяках и кровоподтеках разной степени давности, правый глаз заплыл, на шее следы от чужих пальцев — старые, почти истаявшие отметины удушения. Уилла накрыло волной ненависти к отвратительному существу в его руках. К тому, что он, почувствовав силу Грэма, как слабое животное чует сильного, скулил и просил о пощаде. Какофония сирен, криков и этих отвратительных стенаний слилась в единый монотонных гул. Уилл больше ничего не слышал, кроме тихих всхлипов девушки и собственного замедляющегося сердцебиения. Тук-тук-тук — надавить сильнее на лезвие, вырывая из грязной глотки очередной всхлип отчаяния; тук-тук-тук — отвести локоть с оттяжкой в сторону; тук-тук-тук — приготовиться… «Бах» — оглушающий звук, отдающийся звоном в ушах, и разрывающая боль в плече. Рука повисла плетью. Уилл смотрел, как из ладони выпал окровавленный нож, и перевел растерянный взгляд на преступника, которого повалили на пол и сковывали наручниками. Рывок за шиворот и крик Клинтон прямо в лицо вывели Уилла из ступора. — Ты что, с катушек съехал, Грэм?! — Лицо старшего покраснело, в глазах читалось бешенство, смешанное с растерянностью; он все кричал и кричал, тряс за грудки так, что зубы Уилла стучали друг об друга. Грэм только тогда осознал — он чуть не убил человека. Это подтверждал и напарник:  — Ты должен был его арестовать, слышишь, сержант, арестовать, а не убивать, черт бы тебя побрал! Уилл снова перевел взгляд на укутанную в одеяло девушку, которую обнимала та самая полная рыдающая женщина. Но девушка все смотрела и смотрела на него долгим взглядом, — и в нем не было ни капли страха и отчаяния, которые были минутами раньше, — в темных ореховых радужках горел восторг и восхищение. И Грэм поглощал их с удовольствием впервые поцеловавшегося подростка. — Что вы чувствовали? — повторил Ганнибал, когда Уилл наконец открыл глаза. — Растерянность, боль, страх, ненависть. — Монотонно. — Вы сейчас говорите о тех эмоциях окружающих вас людей, которые уловили ваши зеркальные нейроны. Что вы сами чувствовали? — Мы изучаем мое расстройство эмпатии или нечто другое? — иронично улыбнулся Грэм. — Мы ничего не изучаем, Уилл. Вы познаете себя. Я всего лишь ваш проводник. Что вы чувствовали, когда приставили нож к горлу того человека? Уилл сглотнул и поднял почти пустой взгляд на Ганнибала. Этот взгляд был обращен вовнутрь; Уилл ощупывал свое подсознание — еще робко, но уже безбоязно. И вновь его глаза приобрели осмысленность. В них больше не было боли и испуга, в них кружилась гамма эмоций, от которой у Ганнибала сперло дыхание: он почти физически ощутил внутреннюю силу, что исходила от Уилла. Слова, которые он произнес одними губами, прозвучали в небольшом кабинете громче звона колоколов: — Я чувствовал власть. И эти колокола — прощальная песня по внутренней свободе Ганнибала. Уилл как будто приковал его к себе, сам еще того не понимая. И Лектер совершенно не желал вырываться.

***

Уилл не мог перестать думать о том, что сказал тогда Ганнибалу. Такой простой, казалось, вопрос поднял из глубины пласты подавленных эмоций. Болезненную обиду на несправедливость судебной системы, когда убийцы или насильники избегали наказания, наняв сильного адвоката. Когда большинство преступлений не раскрывалось из-за халатности полиции, а некоторые копы убивали невиновных, и это им сходило с рук. В тот день Уилл едва сам не стал убийцей. Но, удивительно, он чувствовал, что у него есть полное право на это, и ни секунды не испытывал вины. Именно в момент, когда он поднес нож к горлу того ублюдка, он ощутил себя хранителем мира и порядка. Именно тогда справедливость торжествовала, именно тогда Уилл был собой — человеком, имеющим право решать, кто достоин жить, а кто нет. Эта мысль так сильно поразила его, что он не мог заснуть почти сутки, вспоминая и прокручивая свои ощущения, упиваясь ими и понимая: он испытывал искреннее наслаждение, отнимая жизнь недостойного, по его мнению, человека. И что самое страшное — если бы обстоятельства вновь сложились подобным образом, он поступил бы так же. Ещё ему не давал покоя сам Ганнибал. Казалось бы, непроницаемый, отрешенный доктор Лектер, иной раз он приподнимал свою маску, вызывая в Уилле живой отклик и интерес. Его тягучие, практически скрытые от Уилла эмоции совершенно не раздражали, как эмоции иных окружающих людей. Они наоборот откликались в его собственных, задевая внутри невидимые струны своим низким звучанием. Уилл был заинтересован, заинтригован и невероятно впечатлен встречами с Лектером. Сама мысль о следующем сеансе с Ганнибалом вызывала в груди совершенно неуместный трепет и животное предвкушение.

***

Несколько дней после очередного представления своей «скульптуры» Ганнибал чувствовал облегчение. Он насытился не только физически — мясо совершенно здоровой молодой особи бесспорно было прекрасным, — но и эмоционально. Однако голод вышло утолить временно, и Ганнибала одолевала растущая потребность высказаться. Он был уверен — его представление мало кто понял. Но все же желание вновь творить искусство было настолько же ярким, насколько иссушающим. Но он сдерживал себя: слишком рано. Тем более у него было нечто не менее интересное и интригующее. Молодой офицер Уилл Грэм. Который сидел сейчас напротив и больше не пытался «прятаться», разглядывая Ганнибала в ответ. — Что лучше всего вы запомнили из моего курса? Не сам предмет. Самое яркое впечатление? Широкие брови взмыли вверх, а голубые глаза удивленно округлились. Но растерянность на красивом лице быстро сменилась самодовольной улыбкой: — Вы нарываетесь на комплимент, доктор Лектер? — протянул Уилл. Мальчик становился более дерзким и открытым — Ганнибалу это нравилось. Грэм тонко улыбнулся, наклонив голову. — Вы, доктор, лишь намек на воспоминание. Лишь смутный образ чего-то подавляющего и вкрадчивого, — уже без улыбки произнес Грэм. Ганнибал приподнял бровь. — Нет, вы не подумайте, — Уилл махнул рукой, — сейчас я могу с точностью до деталей воспроизвести в памяти ваш образ, голос, манеры, как и любого другого человека. Моя память как зеркальная камера — воспроизводит все в точности до миллиметра. Но не всегда с той стороны есть пленка… Я стараюсь освободить свой разум от лишнего. В том числе от лишних людей. — И меня тоже постигла эта участь, — слегка разочарованно произнес Ганнибал. Уилл задумчиво на него посмотрел и, прищурившись, подтвердил: — Хм. Считайте так. Он сам чувствовал, как лукавит. Нет. Ганнибала он запомнил, но не так, как, судя по всему, тому хотелось. Аура опасности вперемешку с защищающим комфортом, нечто друг другу противоречащее — вот чем стал для него прежний Ганнибал. Сейчас он был менее прозрачен, поэтому Грэм его узнал не сразу. Лектер научился лучше себя скрывать — для Уилла был важен общий образ, включая эмоциональный фон, исходящий от человека. И то, каким стал Ганнибал за последние годы, нравилось Уиллу намного больше. — Я помню девушку… — Она лжет. — Уилл чувствовал на себе изучающий взгляд доктора Лектера, но так и не поднял на него глаза. Они смотрели через большое окно, прикрытое жалюзи, на девушку в больничной палате. Совсем юная, с бледной кожей, пшеничными длинными волосами и прозрачными серыми глазами, она сидела на больничной койке и казалась очень хрупкой и потерянной. Милый несчастный разбитый ангел. На ней была голубая больничная сорочка, гипс на правой ноге и множество синяков на теле. А еще она была как будто измазана в склизкой жиже смердящего вранья. Уилл даже отсюда чувствовал эту вонь и торжество человека, обведшего всех вокруг пальца. — Интересное наблюдение. — Голос Лектера прозвучал тихо и вкрадчиво. После осмотра пациентки их группа вновь направилась в лекционную комнату. Уилл коснулся краешка белоснежного халата и, потянув, приостановил наставника. Доктор Лектер удивленно приподнял бровь, посмотрел на пальцы Уилла, и тот резко отдернул руку. И тогда Уилл решился озвучить увиденное. Сейчас Грэм оторвался наконец от рассматривания девушки и поднял взгляд на Лектера. У них была разница всего в несколько дюймов, а Уиллу казалось — Лектер возвышался над ним так сильно, что закрывал собой весь свет. Уголки губ мужчины слегка приподнялись, а в карих глазах сверкало насмешливое любопытство. — Все повреждения соответствуют ее рассказу. Синяки от рук на горле, на остальном теле, ее били долго и планомерно. Но это был не ее отец, — объяснил наконец Уилл свое наблюдение. — А перелом? — слегка улыбнулся мужчина. — Ее не толкали. Она сама спрыгнула. — И как же вы сделали такие выводы? Я еще даже не показал вам рентгеновских снимков. — Лектер явно веселился, но в голосе проскальзывал интерес. — Я… — Уилл потер шею и вновь отвел взгляд. Как сказать о том, что Уилл вместо горя и страха девушки чувствовал… триумф? — Это был кто-то другой. И она хочет подставить отца. Ей же шестнадцать? — Через пару месяцев, — сверился с историей болезни Лектер. — Что-то есть в этом… — Уилл не мог подобрать правильных слов. — Точнее, кто-то еще. И этого кого-то она защищает. Ценой свободы своего отца. — У вас потрясающая фантазия, Уилл. — Грэм передернул плечами, и Лектер наклонился ближе. Он подавлял своим присутствием так сильно, что Уилл хотел отшатнуться, но отчего-то наоборот сделал шаг вперед, всматриваясь в хищно-красивое лицо напротив. От того, как Лектер смотрел на него — внимательно, проникновенно, как будто пытаясь вскрыть его черепную коробку, — бросало в дрожь. Уилл чувствовал себя попавшим в тиски к удаву, безвольным и больше не желающим сопротивляться. Ганнибал же шепотом продолжил: — Или это не фантазия, а нечто другое? Уилл не выдержал этого темного взгляда и опустил глаза в пол. — Хорошо. — Уже совершенно с другой интонацией — деловитой и отстраненной — продолжил доктор Лектер. — Я все же поговорю со следователями. Надо сказать, я и сам сильно сомневаюсь в ее словах. Но основывался я на данных рентгена. Но вы, Уилл… — Он положил ладонь на плечо парня, и тот вздрогнул. — Вы приятно меня удивили. Надеюсь, вы останетесь на курс «Психология жертвы». Доктор Лектер развернулся и направился к выходу. Уилл последовал за ним со смутным чувством беспокойства внутри. — Да. Тоже хорошо запомнил этот случай, — спокойно произнес Ганнибал. — Полиция тогда устроила подробную проверку, проведя допрос Маргарет и ее парня. Который как раз и был тем, кто нанес побои. Он во всем признался. Но прыгала и правда она сама. Из окна своего дома, чтобы увеличить количество травм и обвинить в побоях отца. Он был против их отношений. Молодой человек был наркоманом и, надо сказать, довольно плохой партией для дочери успешного дантиста. Она убежала из дома, и через пару дней молодой человек под действием наркотиков избил ее. Но Маргарет была влюблена: она решила обелить своего любимого и избавиться от отца, обвинив его в попытке убийства, потому что, как она считала, он разрушал ее счастье. Уилл какое-то время молчал, обдумывая рассказ Ганнибала, и, усмехнувшись, произнес: — Так глупо. — Да, пожалуй. План был необдуманным. Единственное, чего бы она добилась, — ее поместили бы в приют. — Нет, я не об этом. Это стремление к человеку, который делает тебе больно. Она была готова на все, только бы остаться с ним. Что нужно чувствовать, чтобы желать быть рядом с человеком, причиняющим тебе боль? Ганнибал пожал плечами. — Причин много. Например, внутреннее чувство вины и принятие насилия как искупления. Также часто насильники внушают жертве, что она сама виновник и провокатор. Об этом вы бы узнали, если бы посетили мой курс психологии. Но вы ушли с баллами только по медицинской криминалистике. Почему? Уилл поежился, вспоминая, как понял, что раскрыл себя. Ему казалось: еще чуть-чуть — и его вновь потянут на опыты, как это делали в школе, пытаясь понять, как работает его мозг. Психологи и психиатры всегда желали изучить его получше. Единственное, что спасало юного Грэма, — они слишком часто переезжали с отцом, не давая мозгоправам довести дело до конца. Доктор Лектер показался ему слишком заинтересованным, и Уилл испугался. — Я был неосторожен и не хотел больше повторять эту ошибку. Ганнибал приподнял кончики губ. — Но сейчас вам нечего скрывать. — Голос его снова стал глубоким и проникновенным. Уилл слушал, как его сердце заходится галопом, и смотрел в темные глаза напротив, на дне которых плескался огонь. Огонь, так схожий с тем, который он в них видел в период своего студенчества. Тот огонь, которого Уилл когда-то испугался. Но сейчас он не страшил, только вызывал желание узнать, что скрывается за тем множеством слоев защиты, которую надел на себя Ганнибал Лектер.  — Теперь все карты вскрыты, — закончил Ганнибал. Он облизнулся, и Уилл невольно повторил за ним, ощущая, как теряется в глазах напротив. Как его затягивает этот малиновый жар, поднимая внутри другой — плотский, обжигающий низ живота и щеки. Из безмолвного обмена взглядами их вырвал стук в дверь. Уилл невольно вздрогнул, а Ганнибал медленно повернул голову в сторону часов и удивленно приподнял брови. Впервые с момента начала их встреч Ганнибал Лектер не уследил за сеансом: они просидели дольше на полчаса, так что пришло время нового пациента. Стук повторился. Ганнибал, сделав невозмутимое лицо, проводил Грэма до двери, и лишь легкий румянец на скулах выдавал его смущение. Покидая офис Лектера, Уилл не смог сдержать довольную улыбку.