Как Трандуил на Торина в суд подал, и что из этого вышло

Бард не стал бы отнекиваться — первой его мыслью было желание отправить Леголаса с письмом к Торину. Но на эльфа он долго злиться не мог, а вот пройдохе досталось. — Когда, говоришь, ты последний раз ходил в патруль? Горлум съежился, переговорил сам с собой и ответил: — Вчера, моя прелесть. — Что-то я тебя на улицах не видел. Горлум поскреб когтями нагрудник, потом посмотрел ласково: — Так мы в Тенях были. Наблюдали. Мерзские людишки. Мерзские. — Поговори мне тут, — Бард тихонько постучал ладонью по столу. Горлум опять съежился, выглянул исподлобья: — Зачем кричишь, моя прелесть? Мы работали. Все ноги стерли, башмаки попортили. Кошку спасли. Съели. Гномы ворчат, тролли бурчат, жизнь, моя прелесть, катится по склону. С Горлумом было тяжело. У него бывали просто дни и плохие дни. В просто дни он промышлял мелким воровством, пугал скупщиков, бродил по городу, напевая странные песенки, и искал сочувствия у окружающих. В просто дни он приходил в кабинет Барда, залезал на подоконник, водил пальцами по стеклу и рассказывал о реках, зеленых лугах, домах, вырытых в земле, круглых дверях и приглашениях на чай. В плохие дни Горлум щерился, показывая острые зубы, бурчал себе под нос, злился, рыскал по городу или забивался в угол, где сидел, покачиваясь и споря с самим собой. Никто кроме Барда не считал Горлума человеком. Предлагали разные варианты, один неправдоподобней другого. Бард же думал, что Горлуму пришлось пережить нечто столь жуткое, что повредило тело и душу. Тело искривилось, а душа распалась на две половинки. Горлум жил в городе уже лет десять, побирался на помойках, гонялся за крысами, пока его не поймали и не приволокли в участок. В ту ночь они потеряли одного из своих, и Фред, выпроводив горожан, требовавших суда и справедливости — веревку и мыло — всунул в руки Горлуму кружку вина и попросил помянуть хорошего человека. А потом они оставили его ночевать. И дневать. И насовсем. — Не кричи, моя прелесть, — Горлум подобрался к столу, пристроил подбородок на сложенные ладони и посмотрел в глаза. — Эльфа кусай. Я не причем. — Ладно, — Бард вздохнул. — Пиши рапорт, что в Тенях слышал, видел. — Много слышал, много видел. Все напишу. Заняв Горлума делом и велев Фреду за ним приглядывать, Бард объявил, что по поручению Витинари должен ехать в Эребор... — Пап. Паап. Проснись. Бард не хотел просыпаться. Ему было хорошо — тепло, Тильда под боком кукол баюкает, сквозь сон слышно, как Баин с мальчишками на улице играет. — Пап. Леголас пришел. Коня тебе привел. Пап? Бард вздохнул. — Он красивый. Бард в ужасе распахнул глаза: — Красивый? Кто красивый? Конь? — О, вот ты и проснулся, — Сигрид поцеловала отца в щеку и вышла из комнаты. Выскочив за ней следом, Бард увидел Леголаса. Стервец улыбался, но даже взгляда не отвел, хотя наверняка все слышал. Пригрозив ему кулаком, Бард пошел на кухню умыться, и так гремел ведром и ковшиком, заглушая бурчание: «Ишь-ты, четыреста лет, а туда же, девкам душу баламутить», что Сигрид прибежала спросить, что случилось. — Я коня привел. Вернувшись в комнату, Бард хмуро посмотрел на Леголаса. — До Эребора путь долгий. Бард кивнул: — Спасибо. Потом поглядел на Сигрид, на Тильду, прижимавшую к груди куклу. На эльфа: — Смотрите у меня тут. Не шалите.