Геройские монологи

      Первое его воспоминание о сияющем свете. Белое с едва различимым золотом, пульсирующее теплом — оно касается обнажённой кожи, искрами разбегается по рукам и ногам и останавливается у основания крыльев. Он моргает, с непониманием, интересом, недоверием и лёгким испугом осматриваясь по сторонам.       Первое его воспоминание о величественном Драконе. Золотая гладкая чешуя, блестящая на свету; гибкое, текучее, изящное тело. Вытянутая острая морда, тонкие золотые усы; суровый холодный взгляд. Он смотрит на создание перед собой, и у создания внутри всё сжимается в тугой комок. Оно ещё не знает, что это такое, но почему-то становится очень неуютно и больно; и ему хочется приблизиться, спрятаться в сени тонких изящных крыльев, найти утешение и покой.       Он делает шаг и протягивает руки. И первое слово срывается с губ полувопросом-полуутверждением.       «Папа»       Первое его воспоминание о горечи разочарования. Его голос был тих и чист, а в единственном слове была надежда и доверчивость. Папа — ведь ты создал меня. Привёл в этот прекрасный дивный мир. Дал мне тело, дал крылья; дал имя и наполнил моё существование смыслом. Сделал из меня своё дитя, первое и неповторимое. Так почему же твой взор так холоден и жесток?       Папа?       Свет в золотых глазницах опаляет. Обжигает равнодушием и разочарованием. Прекрасная величественная фигура отстраняется, когда дитя пытается приблизиться к ней, и отворачивается в сторону. И он слышит и не слышит холодные жестокие слова.       «Ты мне не сын»       «Не смей называть меня этим словом»       «Разочарование»       Папа отворачивается, уходит. Из прекрасного сияющего света вокруг он творит других детей, оставляя за своей спиной единственного ребёнка. Первенца, которого он сам величает неудачным. И брошенное дитя стоит в растерянности, не понимая, что сделало оно не так? Чем обидело родителя? Что оно должно сделать, чтобы всё исправить?       Но свет отворачивается от него. Оно смотрит перед собой, наблюдает, как трепетно и заботливо папа собирает вокруг себя других детей. Прекрасных и идеальных, таких же, как он сам — и в золотых глазницах его свет греет тёплым мёдом, согревая бледную кожу крепчающих тел. И лишь одно дитя так никогда и не удостоится такой великой милости.       Папа...       «Разочарование»       Папа, пожалуйста...       «Не смей называть меня этим словом»       Папа, пожалуйста, скажи мне...       «Ты мне не сын»       За что ты так возненавидел меня, сияющий Эльрат?       Белкет закрывает глаза. Внутри него с самого первого мгновения существования — глубокая кровоточащая рана. Дыра и пустота, которую он тщетно пытается заполнить. Пытается, изо всех сил пытается — но собратья смотрят на него свысока, а отец как всегда молчит, игнорируя его существование. И как родитель, и как божество. И руки Белкета медленно опускаются, а наружу рвутся тихие всхлипы отчаяния без слёз.       Он старается свыкнуться с мыслью, что Эльрат — Бог-Дракон, божественный покровитель и начальник. Никакой не отец, а Белкет — всего лишь один из верующих, посвящающих себя божеству. Он старается, но почему-то от этого внутри становится ещё более тошно и больно, и что-то трещит, ломаясь, снова и снова, и снова...       Он с завистью смотрит на других. Других ангелов, другие малые народы, даже безликих. Ведь безликие зовут маму, и она всегда откликается. Младшие народы зовут своих родителей, и они приходят на их зов. Другие ангелы обращаются к папе, и он тоже не игнорирует их. Чем же Белкет хуже них?!       Папа...       О папа...       Мне так больно...       Он в отчаянии, боли и одиночестве тоже зовёт его. Честно пытается перестать считать Эльрата отцом, но не может. Покинутый отвергнутый ребёнок — он из последних сил зовёт папу, потому что он больше не может. Но папа как всегда глух к его мольбам и слеп к его страданиям.       «Не смей называть меня этим словом»       «Ты мне не сын»       «Кто угодно, но только не ты» — Почему? — его голос так же тих, как в самое первое мгновение. — Чем я так сильно провинился перед тобой? — горячие прозрачные слёзы стекают по вискам запрокинутой головы, когда он сгорает в огне и возрождается вновь.       Чёрный траур скорбной вуалью тянется за печальной одинокой фигурой. Отвергнутый отцом и собратьями, он потерял семью, которой и без того никогда не имел. Лишний и ненужный, осколок мозаики, для которого не было места в целостной картине — теперь он окончательно был сам по себе. Брёл по пескам пустыни, по таким же осколкам собирая себя. Кровоточащими пальцами возводил из них стены, обрезая связи и пытаясь забыть.       Ангелы — это ангелы. Он больше не один из них.       Эльрат — это Эльрат. Один из Богов-Драконов, к которому взывают ангелы и жрецы Света.       Пустота внутри него расползается шире, но это та дыра, которую не залатать ничем. У Белкета нет для этого сил, и всё, что он может — отгородиться усталым равнодушием. У него нет и никогда не было отца, ведь самого Белкета никогда не существовало для него. Есть лишь Эльрат — божество, достойное уважения, как любой из его братьев или сестёр — не больше и не меньше.       Крылья ребёнка поникают, опускается в искренней печали голова. Он разворачивается и уходит оттуда, где для него нет места и где ему никто не рад. Оставляет за спиной голоса и смех и удаляется во тьму, отверженный и одинокий, пытающийся найти своё место и свой дом.       И в момент наибольшей боли и отчаяния, когда дети зовут родителя, чтобы он утешил и успокоил, ему некого звать. И тогда он зовёт Смерть, и она единственная отзывается на тихий надломленный голос, даруя свои холодные утешающие объятия, забирающие всю боль уставшего отвергнутого ребёнка.