Неровными пантомимами

Очнувшись, Соня словила неожиданное дежавю. Снова она пришла в себя, а над ней нависло несколько людей. В том числе — Мирон. — Соня! — радостно закричал он, увидев у подруги первые признаки жизни. — Ради Бога, не пугай так больше! Это один раз тебя откачали, а это ещё не значит ничего, и вообще… Было видно, что слова путались в голове мальчика, и что он еле сдерживает себя, чтобы не затискать Соню до второго обморока за день. Остановил его чей-то голос: — Ей нельзя пока волноваться. И так натерпелась… — Да понял я, не тупой… — Мирон неожиданно схамил. — Но я вам всё ещё не доверяю. Вы, хировцы, все одинаковые… Хировец лишь хмыкнул и аккуратно раскрыл Соне рот. То был совсем молодой парень, даже младше Тады. Да ещё как младше — лет восемнадцать, не более. — Вот так, молодец, — говорил он успокаивающим тоном, вынимая изо рта девочки невесть откуда взявшуюся там вату, пропитанную… Спиртом? Ни вкуса, ни боли Соня не ощущала. Уже не ощущала. Чёрт… Сколько она тут пролежала? Хировец тем временем продолжал: — Ты сильная, правда. Не каждый столько выдержит. И дружок твой тоже сильный. Вы оба молодцы… Соня хотела было что-то спросить… Но не получилось. Язык не ощущался. В голове всплыли последние картинки во всех подробностях… Нет, нет! Быть того не может! Не могут же люди быть настолько жестокими! Так ведь?.. — Я понимаю, ты ненавидишь нас всех… — проговорил хировец, утерев слёзы. Оказывается, она ещё умеет плакать. — Но не все хировцы — садисты и мудаки. Далеко не все. В это сложно поверить, даже мне… Сквозь слёзы Соня слабо улыбнулась. Да, не все хировцы — уроды. Также, как и не все уроды — хировцы. — Меня Ашими зовут, — увидев Сонину улыбку, хировец представился. Видимо, от сердца отлегло. — А ты Соня? — получив согласный кивок, он со вздохом усмехнулся. — Чудно. А вот товарищ твой мне своё имя сообщать наотрез отказывается… — Потому что не собираюсь я со всякими козлами отпущения знакомиться! — перебил Ашими Мирон, бросив в него сухой взгляд. — Тем более, с теми, кто людей водкой лечит! Соня удивлённо поглядела на Ашими. Тот лишь горько засмеялся: — Спирта нормального не было, а рану обработать надо было позарез. Пришлось работать с тем, что есть. Не бойся, хмели от такого количества не будет. Тем более, ты ведь её не пила! — В отличии от некоторых, — Мирон ухмыльнулся, явно намекая Ашими на что-то. Тот лишь молча закатил глаза. — Но это лучше, чем ничего!.. В их дальнейшие ссоры Соня не шибко вслушивалась. Она знала, что Мирон рано или поздно проникнется к Ашими симпатией. На это просто нужно время. Что поделать — в этом весь Мирон.

***

С тех пор дни проходили… Сыро. И кроваво. Людей расстреливали, морили голодом, издевались над ними. Бывало и такое, что пленников заставляли убирать с места расстрела других пленников — по словам Мирона, «самим место преступления убирать больно стыдно, совесть грызёт». Хуже всего приходилось больным — стоило проявить хоть какие-то малейшие признаки заболевания, как тебя тут же клали на носилки и, если не случится чудо и ты не выздоровеешь в течении суток до того, как наберётся достаточно человек… В общем, больных также расстреливали. А потому Соня старалась не болеть, не привязываться к здешним и вообще быть божьим одуванчиком — вдруг за плохое поведение тоже расстреливали? А что — язык ведь вырвали. За Мирона и Ашими она хваталась, как за спасательный круг. Конечно, не буквально — если с Мироном Соня и могла проводить время, то с Ашими это было непозволительно; если кто-то не тот увидит, что хировец слишком сближается с пленником — и того, и другого — угадайте, что? Правильно — расстреляют. Медленно, но верно Мирон попривык-таки к Ашими. Конечно, он всё ещё огрызался и отрицал факт того, что постепенно привязывается к хировцу. Но постепенно, как бы мальчик не отпирался, они привязывались друг к другу. Вплоть до того, что однажды Соня услышала (если это, конечно, можно так назвать — мы-то прекрасно знаем, что девочке остаётся только читать по губам) от друга такие вот слова: — Правило нельзя назвать правилом, если в нём нет исключений. И да, этот твой хировец подобным исключением и является. Только ему не сообщай. Почему-то именно эти слова девочке врезались в память на остаток жизни. И они, как и всё, что связано с Мироном, Ашими и остальными добрыми людьми, были одними из немногих моментов, которые девочка не хотела забывать. Остальное — кровь, войну, смерти — всё это, Соня с радостью бы выкинула из памяти. Но, увы, просто так взять и забыть добрую половину жизни не получится. Хотя, может, оно и к лучшему — в конце концов, без большинства воспоминаний это не была бы уже та самая Соня, которую мы сейчас знаем. Так, в муках и очень редких счастливых моментах, прошёл ещё год. Целый год — триста шестьдесят пять дней, если не больше! Соня всё мечтала, как в один из таких дней придут их, кацукивские солдаты, с долгожданной новостью: Победа! Война закончилась! И они больше никогда-никогда не вернутся в этот концлагерь… Надо сказать, в концлагерь они и вправду больше не вернулись. Только выбрались они оттуда весьма иначе, чем в своих грёзах…