Неровными пантомимами

Всё начиналось как обычно. Ну, день так начинался — пленников разбудили невесть во сколько, послали на каторгу, парочку расстреляли. В отличии от Мирона, за год прибывания здесь Соня уже смирилась с тем, что нужно быть паинькой ради спасения своей жизни, и не пытаться спасти других. И Мирона заставляла не вмешиваться, когда какого-нибудь несчастного вели на допрос, откуда он, к сожалению, уже не вернётся. Мальчик, сквозь зубы и прикладывая огромные усилия, не лез. Потом узников вывели во двор. Это называлось «вызовником» — суть этого мероприятия была в том, что заключённые должны были стоять на одном месте по нескольку часов, тех, кто не выдерживал — сильно калечили, иногда даже до смерти. Нередко перед теми, кому не посчастливилось оказаться на «вызовнике» не в то время, издевались над провинившимися, партизанами или предателями, причём в этих случаях все живыми уходили редко. Соня научилась сама и научила Мирона не реагировать на чужую боль — по крайней мере, внешне. В действительности же очень хотелось хоть чем-то помочь всем пострадавшим. Но ребята не понаслышке знали, на что способны некоторые солдаты. Конечно, не все — несмотря на отношение Мирона к Ашими, последний был хорошим человеком — просто родился не в той стране не в то время, без права выбора. Собственно, во время одного из таких «вызовников» всё и началось. В этот раз, к счастью, над людьми не издевались — просто мучительное стояние под открытым небом. Вдруг где-то прозвучал громкий хлопок, и откуда-то издалека повалил дым. Кажется, что-то ещё рухнуло. Вскоре на горизонте показались несколько солдат, среди которых был и Ашими. Они выглядели испуганно, и во весь голос кричали: «Бомбят! Лагерь бомбят!». Что тут началось! Наблюдающие за «вызовником» подскочили и открыли огонь, казалось, во все стороны сразу — перед ними было две цели: защитить лагерь и убить как можно больше пленников. Желательно при этом ещё и сохранить собственную жизнь. Вскоре заорали сирены тревоги, зазвенели более старые колокола. А потом бомба упала уже в другой участок. А потом ещё, и ещё… И пришли кацукиевские солдаты. Завязалась огромная перестрелка, в которой одни пытались убить чужих, другие — защитить своих. Часть этих самых своих, бывшие узники, пустились бежать. Среди них были и Соня с Мироном. И Ашими. — Бегите, — крикнул он. — Я вас прикрою! — Ашими! Ты с ума сошёл?! — другие солдаты, заметившие действия парня, не могли оставить их без внимания. — Ты что творишь?! Но Ашими не слушал. Отстреливаясь от недоброжелателей, он спасал чужие жизни. При этом он умудрялся никого не убивать — так, то стрельнёт в плечо, то пробьёт колено. Вскоре заключённые оказались за оставшимся куском стены. Кажется, раньше это был один из бараков. Ашими, сев рядом с Соней и Мироном, вздохнул: — Чёрт… Либо мне удастся убежать, либо меня казнят, — он слабо улыбнулся. — Хотя какая разница — что стоит моя жизнь по сравнению с кучей других? — Ну уж нет! — воскликнул Мирон с раздражением. — Ты убежишь с нами, или я тебе этого не прощу! Ашими на это лишь горько рассмеялся: — Прости, дружок. Но мне надо помочь не только вам — в этом лагере больше тысячи заключённых… — Ты это сейчас серьёзно?! — Мирон почти кричал. — Тебе ведь точно не выжить, идиота кусок! — И что это меняет? Я всегда мечтал спасать жизни. Увы, война полностью этому противоречит… — он бросил быстрый взгляд на Соню, которая этого, впрочем, не заметила — она закрыла глаза, чтобы окончательно отключиться от ужасающей реальности — как ни странно, у глухоты были свои плюсы. — Так я лучше умру, чем буду убивать. — Ты что такое говоришь… — в ужасе прошептал Мирон. — Правду, — хмыкнул молодой солдат. — Ты ведь тоже так считаешь, признай. Нет ничего ценнее чужой жизни, особенно — человеческой. Ранить — пожалуйста. Но не убивать. Ашими вздохнул и вдруг поднялся с места. Мирон схватил его за штанину, чтобы тот не смел уйти. Солдат усмехнулся, и вдруг снял свою фуражку: — Вот, возьми. Не знаю, как ты относишься к хировской форме, но я не хочу, чтобы ты обо мне забывал. — Придурок! Да я тебя всю оставшуюся жизнь помнить буду! — от неожиданности Мирон отпустил его, и Ашими незамедлительно обездвижил его — аккуратно, чтобы ничего не повредить, и чтобы кацукиевец при этом не смог вырваться и побежать за ним, положил его руку между кирпичей стены. Осознав всю безысходность своего положения, по лицу мальчика покатились слёзы. — Такого идиота, как ты, хрен забудешь! Кретин! Ненавижу тебя! Если умрёшь, я тебя из-под земли достану, понял, чертила?!.. Мирон ещё что-то кричал вслед, но хировец уже не слушал. Он тоже плакал, но тихо — он прекрасно понимал, что видит этих детей в последний раз в жизни. Не думал он, что настолько к ним привяжется…

***

Спустя сутки там уже было тихо. Некоторые места даже заросли травой — даже не скажешь, что тут совсем недавно разгоралась кровавая битва. Ни одного живого человека не наблюдалось — только мертвецы. Среди которых был и совсем ещё молодой парнишка, которому с огромной натяжкой можно было дать двадцать лет. В отличии от остальных своих «коллег», на нём не было форменной фуражки хировской армии. А из виска у него ручьём вытекала кровь, из небольшой дырки, проделанной бронзовой пулей. На пуле значилось: «Сделано специально для хировской армии», — значилось на металле. Ашими пережил битву — она, кстати, завершилась без победителей. В ожидании спасательного транспорта, солдаты решили не медлить — предательство в Хире каралось очень жестоко. Бедняге Ашими даже последнего слова сказать не дали… Но умер он с улыбкой на лице — ведь он спас столько жизней… И Соня с Мироном всё же смогли сбежать!.. А вышеупомянутые Соня с Мироном, как и ещё восемь человек, двое из которых — дети, в это время пробирались через высокую траву, какая бывает только в полях. Вскоре они наткнулись на небольшую деревянную постройку, вокруг которой то тут, то там располагались окопы. Тамошние солдаты приняли их, хоть и не совсем понимали, что с ними делать. Но вскоре они извлекли пользу из всего, даже из глухонемой девочки, которая с года на год станет подростком. К примеру, она, даже в силу своей особенности, оказалась настоящим мастером игры на скрипке. А что — на войне должны быть свои радости. Не только же радио слушать!..