Неровными пантомимами

— Тихо! — скомандовал Риа, лидер отряда. — Если тут «гуси», нам несдобровать. — Что за паранойя? — усмехнулся Эдзу, сидевший в засаде рядом. — Если бы «гуси» были здесь, они бы давно дали о себе знать! Они ж тупые, как пробки от сакэ! — Это ты тупой, а «гуси» разные бывают! — подал голос Мирон. — Знаешь, сколько историй бывало, когда твои «тупые гуси» следовали на «озеро» за ничего не подозревающими «лебедями», а потом перебивали всю «стаю»! — «Пацифист», тебе надо поменьше верить россказням «Клёна», — проворчал лидер. Соня улыбнулась. Да, иногда казалось, что, если бы «Клёну»-Таоцу вздумалось рассказать про чаепитие в компании инопланетян, Мирон бы поверил. Они, и еще с десяток сбежавших из места сбора крови, уже два года жили с партизанами. Или три? Иногда на войне теряешь счет времени, тем более — находясь в лесу. Так или иначе, Соне восемь. Она сама так решила — не хотелось думать, что война такая долгая, хотелось сократить ее хотя бы мысленно, хотя бы на годик. Поэтому девочка решила, что ей восемь, даже несмотря на то, что ей может быть и девять. Их с Мироном только недавно начали брать в разведку, около месяца назад. Сонин позывной — «Ушастик». С иронией, Эдзу сам придумал. А у Мирона позывной — «Пацифист». Тут уже никакой иронии — он правда никого убивать не дает, однажды даже из соседней землянки свистнул ружья, чтобы никто ни в кого не стрелял. За это его чуть из отряда не прогнали, за него тогда вступились Соня, Таоцу и еще парочка. «Снеговик» и «Перец». Настоящих их имен девочка не знала. А вообще, отбросив позывные, в отряде действовала шифровка «Гуси-Лебеди». Все просто: «Гуси» — чужаки, их внимание главное не привлекать, а если их увидишь — немедленно доложить, куда надо. Куда — Соня так и не поняла. Так что решила обо всех увиденных «гусях» сообщать Риа, то есть «Медведю». «Лебеди» — свои, их можно не бояться. У «лебедей» есть свой условный знак — моргнуть сначала одним глазом, потом вторым, потом сразу двумя. Таким образом они опознают друг друга. «Озеро» — сама территория лагеря, «двор» — вражеская территория. Во «дворе» показываться было ни за что нельзя. А «стая» — сам отряд, независимо, «гусиный» или «лебединый». В большинстве своем, партизаны были добрыми. Не все — некоторые, как Риа, показывали улыбку только в действительно исключительных случаях, вроде очередной освобожденной деревни. Понятно, такая улыбка долго не держалась; вскоре после такой новости устраивали поминки всем погибшим на операции. «Перелёт» — так партизаны называли операции на «гуселебедином» шифре. Короче, за несколько дней дети прижились в отряде, будто там и родились. Полностью осознавали весь риск положения; партизаны для чужаков представляли куда большую опасность, чем солдаты, воюющие в окопах. Наконец, Риа махнул рукой, мол, конец разведки. Счастливо выдохнув, уставшие «лебеди» отправились на «озеро». Они предвкушали перекус, серию партий шахмат, мини-концерт двух скрипачей — Сони и «Перца». И никто из них не услышал, как за их спинами хрустнула палка. *** — «Гуси»! «Гуси»! — крик «Цыпленка» разбудил весь лагерь рано утром, еще на рассвете. Спросонья человек семь похватали оружие, выбежали на улицу… И были расстреляны. Когда в каждую землянку забросили по одному трупу, стало понятно — лучше делать то, что велено. А велено было покидать землянки, оставив оружие, выстраиваться в линию, и смотреть на пятерых. На пятерых лидеров — Риа, Хици и еще троих, которых Соня не знала. Убедившись, что все там, где они должны быть, «гуси» начали издеваться над лидерами: избивать их, запихивать в рот разную дрянь, оскорблять. Тех из линии, кто отводил взгляд, выводили к лидерам и тоже издевались. Хици первым свалился замертво. Лира, его трехлетняя дочь, даже не заплакала — она даже не поняла, что папы у нее больше нет. А Мирон сжал руку Сони, будто цепляясь за неё. Как только все, над кем издевались, лежали на земле без малейшего признака жизни, всех выживших под конвоем погнали куда-то далеко. Шли около четырех часов. И пришли… То было огромное бетонное здание, окруженное колючей проволокой. От него веяло смертью и муками, а еще несло кровью и кое-чем еще за километр. От такого специфического запаха у девочки внутри все содрогнулось. Сначала их посадили в одну тесную комнату, вызывали по одному. Вызвав Соню, они задавали ей разные вопросы — кто она, откуда, знает ли что-нибудь про отряд. На все вопросы она отвечала «не знаю» — пусть лучше думают, что у нее амнезия или альцгеймер. Как ни странно, сработало. Ее провели в комнату, где ей вытатуировали на тыльной стороне правой ладони клеймо: «53141». Потом потащили через весь лагерь в помещение, где пахло перегаром, предварительно чем-то с головы до ног обмазав. Зато тут были ее «лебеди». И Мирон. Она уже успела чуть расслабиться, как вдруг пол медленно начал наклоняться. Стоящие по краям, как один, полетели в печь крематория. Поднялся дикий крик, люди цеплялись друг за друга, как могли. И вдруг пол резко стал в нормальное положение, люди перестали падать, а огонь стих. Потом зашел какой-то солдат и сказал выходить. Даже никого не обмыв от того, чем их облили перед тем, как сунуть в крематорий, их растолкали по камерам и не выпускали до следующего дня. А на следующий день жизнь Сони вновь вывернулась наизнанку. Утром, чуть ли не выбив дверь, в камеру влетели двое солдат и начали выводить взрослых одного за другим. Из потока страшных слов и словосочетаний Соня уловила только слово «расстрел». И она тут же все поняла. — Вы что?! Они же умрут! — закричала она, пытаясь вразумить солдат. Но те лишь посмеялись. Тогда девочка в сердцах крикнула. — Уроды! Гореть вам в аду! Один из них замер, что-то сказал своему коллеге, и, пока тот уводил партизан, солдат прижал Соню к стене, насильно раскрыл ей рот… Дальше она помнит только нестерпимую боль, кровь, литрами выливавшуюся у нее изо рта, и язык, оставшийся в левой руке у солдата. В правой был окровавленный нож. Еще раз сплюнув кровь, Соня с ненавистью поглядела на мучителя. На шум выглянул Мирон, увидев зрелище, он замер от ужаса. Как только солдат ушел, мальчик бросился к ней. — Соня!.. Вот ведь Иуда… И чем мы им так нагадили?!.. Потерпи, я найду кого-нибудь… — бормотал он, прижимая подругу к себе. А подруге было уже все равно. Последнее, что она запомнила прежде, чем потерять сознание — несущегося к ним совсем молодого хировца с обеспокоенным лицом, бинты у него в руках и крик Мирона: «Убери от нее лапы, урод!».