У меня нет даже тени : Другая история

мы чужие люди. и неважно, что уже который год стал самым самим собой я.

***

      Слёзы вытекают из краснеющих глаз, отчего картина становится более мутной и расплывчатой. Из горла вырывается лишь хриплый кашель и мольбы о помощи. Тело дрожит, будто бы от лютого мороза. В ушах стоит невыносимый звон и эхом повторяющийся голос мучителя.       Кольцо чужих рук обхватывает шею и сильнее сдавливает, не дав вдохнуть. Она не сдавалась — пыталась найти выход из своего положения, но затуманенный страхом разум не выдавал никаких идей.       Казалось, что через пару секунд девушка погибнет, потеряет способность к дыханию и жизни в целом. Она дёргается, бьётся руками и ногами, но даже это бесполезно. Невольно прикрыв глаза, она не придумала ничего лучше, чем повторять свою наивную просьбу отпустить по - хорошему.       Голос повторял её имя, специально растягивая буквы. Сжимает намного крепче — слишком больно.       — Фриск? — ощущая на себе чужие прикосновения, она моментально просыпается.       Это всего сон. До жути странный и больной во всех смыслах сон. Она тяжело вздыхает и нервно осматривается, как бы проверяя наличие приобретённых синяков. К счастью, они не были обнаружены.       Как знал — следовало заглянуть. Но прекрасно ощущать тяжёлое состояние — проклятие то ещё.       — Всё в порядке? Ты просто так дёргалась.       Фриск не отвечает — ей стоило бы отдышаться, словно в последний раз. Впрочем, полукровка никуда не торопится.              — Кошмары снятся?       — К сожалению. — она глубоко вздыхает. — знал бы, как я их ненавижу.       — И как давно?       Она пожимает плечами. Дрожит — ведь холодно и страшно.       — Точно не первый год.       И неохотно отвечает — не хотелось сразу открываться и показывать слабости.       В конце концов, ведь прошло чуть меньше недели с их знакомства. Но встречи ежедневные — объяснялось тем, что за едой всегда необходимо приглядывать, прежде чем употреблять. Фриск считает это отвратительным и бесчеловечным.       Полукровка не спешит продолжать разговор. Лишь наблюдает, про себя отмечая бледность чужой кожи. Неудивительно — ведь света не видит.

Чем - то его самого напоминает. Отчасти.

      Молчит. Фриск даже на него не смотрит — её голова опущена. По телу выступают мелкие мурашки.       — Ты до сих пор боишься?       Вопрос глупый и наивный — Чара осознаёт это не сразу. Моментально краснеет и отворачивается, прикрывая лицо ладонью.       Ведь правда лежит на поверхности — после кошмаров не бывает спокойствия. Сплошная тревога, медленно поедающая внутренности. В какой - то степени походит на вирус.       — Не отвечай. Мне не стоило этого говорить. — он вздыхает, краем глаза подмечая чужое движение.       Фриск прижимается к холодной стене — вздыхает глубоко. Дрожащими руками сжимает зону живота — на один вопрос стало меньше.       Никаких лишних слов — не до этого.       — Ты не обязана скрываться. — Чара протягивает той небольшой шоколадный батончик, который любезно отдала Ноэль ещё за завтраком. Будто знала, что пригодится.       Фриск неловко оглядывает сладость, запечатанную в цветную фольгу. Ощущение неловкости и стыда ловко хватают за плечи, слегка потрясывая.       — Бояться не стоит. Так ведь станет получше, верно?       Она лишь коротко кивает.       И даже ответить не успела — батончик уже сжимали её длинные пальцы, поверх которых некоторое время находились чужие. Фриск не думала, что испугается частей собственного тела.       — Спасибо?       Её голос дрожит. В действительности неловко — показать свои слабости в присутствии того, кто никто не видел живого человека. А уж такого слабого — тем более.       Чара кивает, прежде чем отвести взгляд. Наверняка считает, что Фриск медлит неспроста.       — Я могу выйти, если тебе некомфортно.       — Останься. Всё нормально.       После этого батончик открывается. Сделан первый укус — на языке отчётливо чувствуется привкус кокоса. И ей это нравится больше голода.       С души словно бы свалился огромный булыжник. Всё - таки это непривычно — переживать за кого - то, помимо себя.

Но чувство действительно приятное.

      Фриск справляется достаточно быстро — и минуты не прошло, как от сладости остался лишь фантик и еле ощутимый запах шоколада и кокосовой стружки.       И пока вопросов не задаёт — ей нужно дать время. Действовать осторожно, ненавязчиво, чтобы не спугнуть.       Дело понятное — одним батончиком явно голод не утолить. А значит, придётся добыть что - то получше.

***

      Интересно, существует ли она, параллельная вселенная? Наверное, в ней жилось бы лучше, чем в настоящем мире, состоящем из насилия, жестокости и боли. Он давно надоел ей. Неужели люди настолько глупы, что не могут решать конфликты мирным путём? Без драк, истерик и даже убийств.       Они развлекаются тем, что портят здоровье – пьют противный алкоголь, курят дешёвые сигареты и вкалывают в себя долю мерзких наркотиков. К сожалению, отчасти, Фриск входила в эту категорию. Её лёгкие давно привыкли к никотину, хоть девушка и ограничивала себя, пытаясь курить как можно реже.       Ломка – чудовищное явление, разъедающее изнутри и приказывающее вновь вкусить этот запретный плод.       Девушка прекрасно осознавала, что сворачивает не туда, но не знает как вернутся назад.

***

      — Вижу, чувство голода всё - таки крепко вцепилось в твой разум.       В этот раз повезло — тошнота не напала. С чего бы ей быть такой милосердной? Фриск и не думала получать что - то в ответ.

Наконец - то она дождалась этого.

      Приятный шоколадный привкус надолго осел на языке. Стоило лишь откусить небольшой кусочек, как открылось второе дыхание.       Ей, безусловно, нравятся кокосы. К шоколаду ненависти не питает — ест его крайне редко, иногда и забывая о существовании подобной сладости.       Она переводит взгляд на собственную руку — конечность длинная и бледная, скрывающая запястье грязными бинтами. Их бы стоило поменять.       Пальцы дрожат — это нормальное явление. Фриск игнорирует его — давно привыкла.       — Покалывает.       И это тоже привычно. Чего ж ожидать можно от слабого организма, который даже под действием таблеток не желает приобретать силу?       Врачи говорили, что в этом нет ничего страшного. С возрастом пройдёт. Она ещё ребёнок.

За шестнадцать лет ничего не изменилось.

      Как боли посещали — так посещают и до сих пор. Но Фриск не может ничего изменить. Сейчас она бессильна. От этого чувства начинает тошнить.

***

      Терпеть он не мог шоколад — слишком приторная сладость. В качестве добавки ещё не так мерзко, но явно не как самостоятельная сладкая масса.

И ведь несчастный брусочек шоколада смог спасти человеческую жизнь.

      И вдруг в голове всплывает чужой облик — она явно выглядела неважно. Чара не глупец — прекрасно всё понимает. Ей стоило бы менять режим.       Этот вопрос стоило бы обговорить с Ноэль — сам полукровка не всегда сможет быть рядом. И чувство стыда за это отдаётся неприятной болью в висках.

Он ведь хотел просто научиться общаться со сверстниками, а по итогу медленно, но верно начал привязываться к ней.

      Чара не считал себя хозяином, а её – слугой, готовой дать свою кровь в любое время, лишь бы удовлетворить мерзкие потребности вампирского рода, к которому он не имеет никакого отношения.       Он до сих пор помнит этот мерзкий привкус железа на языке. И каждый раз перед глазами проскальзывает вид худощавой руки — алые капли крови падают на пол, пачкая ещё сильнее.       Она была чужой среди них – её человеческий запах сводил чистокровных с ума, пока те давились слюнями.       Фриск провозгласили личной игрушкой или домашним животным, когда она не походила и на то, ни на другое.       — Человек. Вот кем ты являешься. – размышляет вслух полукровка, вздыхая. – Интересно, а твои родители пытаются ли найти тебя? Помнят ли тебя твои друзья?       Лунный свет мягко попадает в комнату, раскидывая беспорядочные тени от каждого предмета.

Один лишь полукровка не имел её.

      По телу пробежал непривычный холод, заставляющий ойкнуть. В голове лишь мысли о человеке, об этой девчонке, которую специально выкрали для него, забитого в дальний угол полукровки.

И всё ради пробуждения вымирающих генов.

       Иногда он считал себя неродным, таким же чужим и ненужным, ибо как можно объяснить его ненависть к жестокости и кровопролитию? По крови они родня, но по образу жизни – абсолютно разные существа.       — А ведь тебе, наверное, сейчас очень тяжело.       Чара всегда считал, что люди – иные создания, придумывающие море ненужных законов, которые они сами не соблюдают.       Если смотреть на них через мимолётные комментарии Фриск, то можно сделать вывод о том, что люди – конченые ублюдки, прошмадовки и алчные существа, готовые убить тебя из - за пары сотен бумажек, которые они называют деньгами. И как она, живя в таком гнилом обществе ещё не погрязла в этой грязи?        Получается, что Фриск – звезда на ночном небосводе.       — Солнце? – это первое, что пришло на ум. – Да, солнце.       Мягкое, в какой - то степени ласковое слово вертелось на языке, требуя его повторять снова и снова.

И это смущает.

      В горле застревает неестественный комок, который проглатывается через силу.        Фриск была права – это не просто точки, а нечто большее. Она, вроде бы, что - то говорила про Маяковского?       Единственный поэт среди человеческого рода, который понравился полукровке. И, судя по всему, девушке он тоже не был безразличен.       — Ведь, если звезды зажигают, значит — это кому-нибудь нужно?       С языка срывается короткая усмешка. Лицо вновь заливается лихорадочным румянцем. Чара не реагирует на него. Зачем, какой смысл прятать то, что никому не видно? То же самое, что не дышать при других — такая же глупость.        Он закатал рукава ночной рубашки и осмотрев свои руки со всех сторон, вздыхает. В голове вновь вырисовываются чужие запястья — уж больно тонкие, с выпирающей костью.       Фриск об этом навряд ли расскажет — они и знакомы чуть меньше недели. Уровень доверия слишком низкий для того, чтобы делится личными переживаниями.       И есть лишь один выход — быть рядом и покорно ждать.