В окнах дома

Который день ему достается смотреть в окно. Очень интересно, с учётом того, что открывается шикарный вид на окна дома напротив. И детскую площадку с невозможно громко орущими детьми. Теперь чтобы выйти развеяться нужно приложить гораздо больше усилий чем обычно: лишний раз тревожить ноги не хочется. Приходится сидеть за столом и тупо пялиться в монитор, стену или окно. Но это гораздо лучше чем в однотонно-пресные стены больницы. Во всяком случае там ему не нужно было думать о заработке (не до этого было), а на условной "свободе" кушать надо. Надо дописать рассказ. Если, конечно, это дописывание — продолжение еле выжатого одного абзаца. Закрытые окна не спасали от шума улицы, только делали хуже, задерживая жару в квартире. Вильгельм поднялся, опираясь о стол, стул и подоконник (точно в такой последовательности для перемещения без костылей), открыл балконную дверь. Непонятно чего хотелось, тишины или все таки чьего-нибудь общества. Обычно, Вильгельм работал в шумоподавляющих наушниках — если было необходимо сконцентрироваться; когда в голове пустота и концентрироваться не на чем — вдохновение надо черпать из доступной среды. Он облокотился на перила, наблюдал за детьми. Выглядел, наверное, как маньяк: хмурый вид и пристальный взгляд делали свое дело, но он просто писатель, у которого дела идут очень сложно. С высоты третьего этажа было хорошо видно футбольный матч во дворе. Понаблюдав за детской беготней немного, Вильгельм понял, что тупое разглядывание не добавит мыслей в голову. Он опустился на кресло и вытянул ноги, прижал ладони к лицу, потёр глаза. После долгой разлуки с письмом было тяжело начать снова. Если раньше поток мыслей невозможно было собрать чтоб оформить во что-то, то сейчас невозможно зацепиться просто ни за что. Задумчиво лёжа в кресле с закрытыми глазами, разморенный теплым солнцем, он провалился в сон. В самое пекло засыпать на улице не лучшая идея: проснулся он ещё более уставший, потный и взлохмаченный — шикарный дневной отдых. Зато жара ощутимо спала, на улице можно было находиться не рискуя жизнью. Немного прояснив сознание после выматующего сна, Вильгельм услышал музыку, что странно, ведь за все время, что он жил в этом доме, среди его соседей музыкантов не было. Из последовательности звуков обычно слышались ругань и крики, ещё бывало посуда билась (именно эта симфония приучила работать в наушниках). С другой стороны чего ещё ожидать от жителей старой хрущевки — либо пенсионеры, либо проблемные родственники пенсионеров. Мелодия звучала плавная, и видно, что отточенная явно не месяцами игры, хоть снова под нее засыпай. Должно быть и гитара хорошая: глубокий, чистый звук без неприятного дребезжания прибавлял удовольствия. Наверное, сейчас Вильгельм пожалел, что игнорировал музыкальную школу. Это было безумно красиво. По телу распространялось фантомное тепло, а в голове крутилась атмосфера рассказов о посиделках у костра с гитарой возле речки или леса, где вы вечером с друзьями, промокшие и покусанные комарами, греетесь. Вильгельм никогда не жалел о своем происхождении. Но сейчас он живёт в России, восхищаясь ее культурой хочется быть ближе к ней, ведь в Германии все, конечно, по-другому. Может это тоска по родине, уж очень давно не приезжал, а может и желание лучше понять, чем живёт эта страна. Вильгельм не знал, сколько он так просидел, слушая соседа, сколько песен тот сыграл – неясно; все слилось в одну длинную, красивую мелодию. Опомнился писатель, когда солнце окончательно скрылось и зажглись фонари. Пол дня валять дурака и не написать ни строчки – верх наглости! Даже в больнице он делал небольшие наброски окружения, не позволяя себе растерять навык. Стоило только вернуться домой – почувствовал недостаток умений. Он абсолютно не имел понятия, что ещё может написать детям. Современное поколение определенно выросло из сказок о доброте и справедливости мира. Дети не читают книг кроме школьной программы, единицы этим увлечены. Может, было бы проще, напиши он что-нибудь подростковое: этой аудитории больше, да и самому понятнее, но уже подписан контракт с издательством и надо дожать последнюю книгу, ведь спрос все равно есть. Впрочем, вкусам он перестал удивляться, когда понял, что читают люди даже примитивные “постельные” романы. Его тряхнуло от воспоминаний о прочитанной из любопытства странице.

***

За неделю прослушивания музыки, мужчина понял, что на данный момент это привлекает его гораздо больше, нежели работа. Сосед играл стабильно каждый день несколько часов вечером, в это время Вильгельм выходил на балкон с чашкой кофе и слушал. Нередко музыкант пел. Низкий голос приятно сочетался с произведениями, которые он играл. Не то чтобы Вильгельм хорошо слышал тихие слова, но тембр улавливал. Становилось интересно, что за музыка. В голову пришла совершенно глупая идея – написать письмо. Почему нет? Ручку в руки он не брал давно, будет какое-то разнообразие в выражении мыслей. Сел за стол и снова впал в ступор. Пару строчек написать легко, но выглядеть будет как сухой отзыв или того хуже – просьба прекратить. Последний вариант не особо реалистичен —слова все-таки подбирает не первый год— но он и не отметался, в виду рассеянности в последние дни. Вильгельм не знал как начать. С приветствия? А дальше что? Последний раз письмо он писал примерно никогда, только если не считать то сочинение (которое именовалось letter to a dear friend) в свой первый день в русской школе. Успев за пять минут рассматривания чистого листа пройти пять стадий принятия и окончательно плюнув на планируемый размер текста, Вильгельм в три предложения уместил свой восторг. Даже весьма сносно. Теперь следующая проблема: написать то он написал, а дальше что делать — как, вернее — очевидно, что передавать записку. За секунду в голове пронеслась мысль, намекающая положить ее со своего балкона, чтоб не подниматься по лестнице. Но думая над реализацией, мужчина решил, что ещё больше травм он получить не хочет — придется лишний раз напрягаться. Что ж, в любом случае сегодня он ещё на улице не был, разберётся с бумажкой и сделает кружок по двору.

***

Как ни странно, свежий воздух абсолютно не помогал. Раньше стоило выйти из гудящей квартиры на улицу, где только шумели деревья, а дорога достаточно далеко, чтобы не слышать шума машин, становилось легче думать. Сейчас в голове перманентный писк, как от старого телевизора-коробки. Хотелось его вытряхнуть и все мысли крутились вокруг этого. Даже заставляя себя думать над планом истории, Вильгельм все равно возвращался к раздражающему звону. Он достал блокнот и ручку, которые носил в кармане для уличных случаев озарения. Составляя схему для удобства восприятия, впоследствии перечёркав весь лист из-за неудовлетворения результатом, мужчина понял, что у него нет смысловой связки действий. И что его в целом не устраивает то, что есть сейчас. Он прикрыл глаза и откинул голову на спинку лавки. Перед ним неожиданно возникла тень. Надеясь, что это очень большое облако, а не тот о ком он думает, Вильгельм не стал открывать глаза. Надежда пропала, когда облако все таки заговорило. —Вильгельм, я знаю, ты понял что это я. —С хитрецой прозвучал знакомый голос. Социальных взаимодействий писателю хватало с головой в аптеке и магазине, иногда с письменами общался. Сил вообще не было на лишнее напряжение мышц. Но тень не уходила, надо что-то сказать. Пусть даже тихое: —Рахим, отвали, —которое, конечно, не остановило молодого человека. —Что ты здесь забыл? —Тебя, вероятно. Ты не отвечаешь мне ни в одной из двух соцсетей! —Он освободил путь солнечному свету к лицу друга и уперся локтями в лавочку. —Я не отвечаю, потому что не понимаю, что ты мне присылаешь. И с какой целью. —Вильгельм наконец поднял взгляд на собеседника. Рахим сделал обречённое лицо, уже не удивляясь странной рациональности друга. —У желания общаться не обязательно есть цель. Здесь общение – цель. А у тебя его нет, вот ты и тухнешь со своими дедлайнами. Творчество это наблюдение, а ты закрылся в четырех стенах. —Извините, но дальше них мне, увы, двигаться сложно. —Мужчина начинал закипать от этого разговора. Может он бы и хотел выходить за день дальше своего двора, но одному это делать весьма неудобно. —Я не хотел упрекнуть. Пошли следить за людьми. Заодно расскажи, чем ты развлекаешь себя в своей келье. Отказываться не было смысла, Рахим ведь прав, а Вильгельм даже до магазина сегодня не дошел. Пускай с этим человеком легко, его поведение вызывало множество вопросов. Хотя бы то, чем он руководствуется. Создавалось ощущение, что сиюминутным желанием – это вгоняло Вильгельма в ступор и он просто игнорировал эту мысль. После прогулки стало гораздо легче. Эмоциональные показатели улучшились, идей не прибавилось, а нервные клетки потрачены. Один Рахим заполнял огромный пробел в общении, коего не хватало вдалеке от родины. Может и не один, к нему в комплекте шла еще половина города, с которой он здоровался по пути. В общем домой он вернулся в лучшем расположении духа, чем уходил. Даже несчастное письмо уже не огорчало. Решил для себя, что такое надо практиковать чаще, чем никогда.

***

Решение может и хорошее, но Вильгельм снова тратит совсем не лишние нервные клетки на размышления о том, как это выглядит со стороны. Безусловно глупо. Чужая реакция беспокоит не меньше. Находясь в публичной сфере, сам он привык к отзывам любого характера (даже на почту регулярно наведывался), за других отвечать не мог. Но все таки в письмах оговаривался, что это сосед, а не маньяк. После давно минувших двадцати лет, он почти не делал странных вещей “потому что хочется”. Вильгельм тешил себя мыслями, что это для разнообразия своих занятий, получения нового опыта. Конечно, было страшно каждый раз относить письмо из-за риска получить дверью в лоб. Да и просто неожиданное столкновение с хозяином квартиры оказалось бы весьма смущающим. Но неизбежно в любом случае. Заходить в подъезд с костылями было неудобно; доставать ключи, отставлять костыли и ногой придерживать дверь, чтобы обратно взять. Рядом идущий мужчина перегнал его. Похоже им в один подъезд. Вильгельм напрягся от того, что не знал этого человека, это ощущение наталкивало на ассоциации с подъездными бабушкамм, которые знают всех жителей в лицо. Но невозможно не знать, когда живешь в одном месте десять лет! Все таки этот мужчина выглядел довольно прилично для местного контингента, а у ещё оставшихся здесь бабушек никогда не было замечено детей. Молодой человек учтиво придерживал тяжёлую дверь, несмотря на то, что расстояние для быстрого перемещения на костылях не маленькое. Возмущения не последовало, но было неловко. Наверное, лучше бы сам возился с дверью. Кое-как дохромав, бросил негромкое “Спасибо”, отошёл с прохода, а любопытство все таки взяло верх. —Простите, —Вильгельм окликнул успевшего подняться на пролет мужчину. —Я могу узнать к кому Вы? Не поймите неправильно… —Ни к кому. Переехал недавно, если Вы об этом. —Вильгельм оказался прав в подозрениях. Разоблачаться он особо не хотел, но приличия ради не мешало бы познакомиться. Не все же ему социализироваться через Рахима. —Об этом. Погодите немного, —приличие также обязывало пожимать руку при знакомстве. Опираясь на перила, как мог наспех подошёл. —Вильгельм. Немного пропустил новости о новых соседях. —Григорий. —Произвел впечатление приятного человека — рукопожатие было крепким и уверенным. —Очень приятно. —Взаимно. Толком говорить было не о чем, а, признаться, хотелось. Но точно не сейчас и точно не о том. —Четвертый этаж, слева. Если понадоблюсь. —Вильгельм кивнул, поджал губы. Он знает.

***

Очередным вечером Вильгельм сидел на балконе, правил текст. Чтобы не корить себя за безделье, он взял заказ на редактуру. Все еще лелеял надежду, что не придется расторгать контракт. В теплую погоду работать на улице было приятнее, чем в квартире. Удивительно, что по двору не бегали дети, поэтому под аккомпанемент птиц и шелест деревьев можно расслабиться, дописывая последнюю строку пояснения к правкам. Вильгельм снова почти уснул, чуть прикрыв глаза. Мелькнула тень и он было подумал, что залетела птица, но на полу лежал бумажный самолётик. Аккуратно выведено на крыле его имя. Мужчина спешно выглянул в окно, задрав голову вверх. Гриша махнул ему рукой и скрылся в квартире. Внутри бушевала непередаваемая смесь эмоций. Вроде страшно, вроде неловко и по прежнему очень и очень глупо. Вильгельм не мог найти объяснения, почему обмениваться письмами так неловко.