Без права на отказ

На третий день после инцидента в библиотеке, когда слухи распространяются уже по всему дворцу, а Назара успевают достать с вопросами его самые смелые жители (а именно Мирон, Мамай и Охра, которых, впрочем, приходится оставить без конкретного ответа за неимением иных вариантов и послать к черту), Антон неожиданно приглашает его и Анну к себе после утренней трапезы. Во всяком случае для Назара это становится своего рода внезапностью, потому что он лишь догадывается, чего от него хотят, в то время как Анна, кажется, прекрасно знает, в чем дело. — Он ведь глава духовенства, — пожимает она плечами, пока они идут на второй этаж, где и живёт Антон, предварительно отправив Рому на занятие с его учителем, — Разумеется, он не мог проигнорировать такое. Ты по легенде вступил во внебрачную связь, а я нарушила траур. За подобное полагается наказание, даже если с точки зрения закона никто не пострадал. — Если Антон попытается хоть как-то наказать тебя, я быстро ему напомню, по чьей милости он оказался во главе духовенства, — фыркает Назар, — Ещё не хватало, чтобы духовной матери моего сына устраивали показательную порку. — Как ни крути, он будет прав, если решит наказать меня, — отзывается Анна, — Я ведь действительно все ещё держу траур, но при этом же позволила себе вступить во внебрачную связь, как считают все. Осуждение, вызванное моим поступком, вполне оправданное, так что Его Высокопреосвященство поступает верно с точки зрения закона. — Чер-та с два, — отбривает Назар, — Я сказал — никак наказывать он тебя не посмеет. — Он имеет на это право. — Только если ему позволить. Мой тебе совет, держи язык за зубами и не говори ничего лишнего. Я сам все решу. Анна было открывает рот, чтобы возразить, но Назар награждает ее выразительным взглядом, и она упрямо поджимает губы, так и не рискнув ничего сказать. Весь дальнейший путь до точки назначения они преодолевают молча. Уже у дверей Назар, испытывая некоторую тревогу за итог (касающийся именно Анны, потому что за себя волноваться как-то не приходится), делает глубокий вдох и стучится. С той стороны разрешают войти. — Снова здравствуйте, граф Вотяков, — с улыбкой приветствует его Антон, едва он переступает порог, — И вам доброго дня, госпожа Змейкина. Проходите, не стойте. Они, бегло переглянувшись, опускаются на явно заранее подготовленные стулья напротив Антона, тот садится тоже и, сложив руки на столе в замок, смотрит на них пока ещё без всякой претензии. Голос его тоже звучит спокойно. — Не желаете воды или вина? — вполне дружелюбно спрашивает он, — Может, эля? — Не стоит, Ваше Высокопреосвященство, — качает головой Назар, поняв ещё по приветствию, что в присутствии Анны ему необходимо соблюдать формальности и обращаться по статусу, — Вы что-то хотели? У меня, признаться честно, не так много времени, поэтому я бы предпочел сразу перейти к делу. Госпожа Змейкина, думаю, солидарна со мной. — Да, я хотел поговорить с вами, — подтверждает Антон, перестав ходить вокруг да около, но так и не отбросив в сторону осторожность в словах и действиях, — Дело в том, что в последние несколько дней по дворцу гуляет новость, будто вас, граф Вотяков, и вас, госпожа Змейкина, видели вместе в довольно неоднозначной обстановке в королевской библиотеке. Все придворные обсуждают это без умолку, и мне, признаться честно, не было до этого никакого дела, потому что я не любитель лезть в частную жизнь эльфов, если бы не один маленький нюанс. Насколько мне известно, вы, госпожа Змейкина, держите траур по погибшим мужу и сыну. Я ведь прав? — Да, Ваше Высокопреосвященство, — негромко отзывается Анна, по впечатлению будто бы вжавшись в стул, — Они погибли чуть больше года назад во время войны. — Я соболезную вашей утрате, — вполне искренне говорит Антон, — И я понимаю, что такая большая боль нуждается в утешении, которого в одиночку не отыскать, однако вы должны понимать, что траур — это не просто ярлык, надеваемый на вдову и мать, потерявшую ребенка. Траур подразумевает под собой скорбь по погибшим и путь очищения души, во время которого вы должны отречься от всего земного, чтобы отдать себя учению Творца и молитвам за тех, по кому вы горюете. Вы ведь понимаете это? — Само собой, — кивает Анна, — И мне очень жаль, что… — Ваше Высокопреосвященство, к чему вы клоните? — перебивает ее Назар, не дав ей признать свою вину раньше времени. Чер-та с два он позволит сейчас наказать ее за то, чего она вообще-то не делала, и даже если ему придется пойти против принципов Антона, плевать. У Назара есть свои, и они гласят, что тех, кем он дорожит, он будет защищать от всего. Даже, черт возьми, от праведной кары и законов, — Раз уж вы пригласили нас обоих, будьте так добры прямо говорить, чего вы хотите от нас. — Не будь вы главой Легиона, ваша прямолинейность в высшем свете приравнивалась бы к бестактности, — внезапно заявляет Антон с непрочной улыбкой, замершей на его губах, — Но я наслышан о вашей нелюбви к двойным смыслам и играм. В глобальных масштабах конкретно от вас я ничего не хочу, но, поскольку по воле Его Величества я возглавил духовенство и взял на себя смелость быть посредником между народом и Творцом, я не могу закрыть глаза на этот… Инцидент. Все при дворе только и говорят о том, что вас застукали в библиотеке, а это, при условии того, что госпожа Змейкина держит траур, недопустимо. Я обязан отреагировать на подобные новости и принять определенные меры, как бы мне не хотелось просто закрыть глаза на случившееся. Анна по боку тяжело вздыхает, будто говоря беззвучно, что подобное она предполагала, и снова открывает было рот, чтобы, по всей видимости, признать свою вину, наивно полагая, что это смягчит ее наказание, но Назар несильно наступает ей на ногу, призывая молчать, и принимается быстро думать. Собственно говоря, быстро думать он действительно умеет, потому что на поле боя ему часто приходилось принимать решение за долю секунды, дабы предотвратить непоправимое, и сейчас у него тоже неплохо получается. Потому он быстро прокручивает в голове услышанное, там же воскрешает тот вечер в библиотеке и внезапно приходит к выводу, что лица Анны никто не видел. Она стояла спиной к двери и к тем трем придворным курицам, что их заметили, а значит, доказательств того, что это была именно она, нет. Назар чувствует, что эту битву они ещё не проиграли. Значит, у них есть все шансы выиграть и войну тоже. — Я понимаю ваше негодование и недовольство, — кивает он, — Случившееся действительно не отличается нравственностью. Но я не понимаю, причем тут госпожа Змейкина. — Прошу прощения? — вопросительно изгибает бровь Антон, — Но ведь вас двоих видели в библиотеке, и теперь все об этом безустанно толкуют. — Видели меня, — поправляет его Назар, прекрасно понимая, что бродит сейчас по очень тонкому льду, — И, если так можно выразиться, мою спутницу. Внешне она чем-то действительно похожа на госпожу Змейкину, потому, вероятно, их и спутали между собой. Госпожи Змейкиной же рядом со мной в тот вечер не было, хоть она и находилась в библиотеке, чтобы найти книгу сказок для моего сына. — Вот как, — тянет Антон, вздернув брови. Он поворачивается лицом к Анне и спрашивает, — Госпожа Змейкина, это правда? — Да, — немного помедлив, отвечает она, а затем, расправив плечи, куда увереннее добавляет, — Да, это правда. Я действительно находилась в тот вечер в библиотеке, чтобы найти книгу для Ромы. — И вы не видели графа Вотякова? — Видела, — внезапно заявляет Анна. Настрой лгать до последнего, судя по всему, передается ей от Назара, потому она решает подыгрывать ему и сочинять на пару с ним вслух события того вечера, — Я случайно застала его с той дамой и подождала, пока она выйдет, чтобы уже вместе с графом Вотяковым покинуть библиотеку. Мне было необходимо поговорить с ним касательно Ромы и его занятий с учителем. — Возможно, ещё и поэтому все сочли, будто это была именно госпожа Змейкина, — подхватывает Назар, мысленно восхищаясь и ее умению быстро шевелить мозгами, — Мы вместе покинули библиотеку и направились в наше крыло, из-за чего кто-то мог подумать, что она и была моей спутницей. На самом же деле все обстояло несколько иначе. Когда он замолкает, он ловит на себе внимательный взгляд Антона и отвечает ему не менее пристальным, не пряча глаз и не пытаясь отвернуться. Да, ложь грязная, наглая и беспринципная, но что забавно, она не совсем далека от истины, потому что в библиотеке Назар в самом деле был не с Анной. Видели его, конечно, с ней, однако стоял то он изначально с Марком, и пусть на темноволосую даму тот тянет едва ли, правда остаётся правдой. У них с Анной, прости Творец, поцелуя то не было, все было заменено касанием пальца к губам, потому ни о каком нарушении закона и речи быть не может. Только вот Антон, к сожалению, в это, кажется, не совсем верит. — Прошу прощения за бестактность, граф Вотяков, но с кем вы тогда были в библиотеке? — любопытствует он, — И почему все говорят о том, что вашей спутницей была все же госпожа Змейкина, а не какая-то другая эльфийка? — Имени я вам не назову, — качает головой Назар, — Можете хоть в тюрьму бросить, но спускать всех собак на эту женщину при всем моем уважении я не позволю даже вам, насколько бы законными не были ваши действия. А вот почему все говорят, будто со мной была госпожа Змейкина, спросить будет лучше у тех, кто запустил все эти слухи. Разумеется, они не совсем безосновательны, но касаются они исключительно моей персоны. Госпожа Змейкина здесь совершенно не причем, она всего лишь попала под горячую руку сплетников и пустомель. — Надо все же быть откровенными, это тоже случилось не просто так, — вздыхает Анна. Назар напрягается, ожидая, что она сейчас, ведомая муками совести и своим желанием быть честной, возьмёт и испортит весь его гениальный план, но она лишь делает его лучше своими последующими словами, — Та женщина, с которой я застала графа Вотякова… Она не из простых эльфиек. Порочить ее репутацию нельзя ни в коем случае, потому я позволила поставить под удар свою, когда решила выйти из библиотеки в сопровождении графа Вотякова. Это позволило всем подумать, будто я и была его спутницей, из-за чего по дворцу и поползли слухи. Пресекать их ни я, ни граф Вотяков не стали, поскольку это бы повлекло за собой разбирательство, в ходе которого правда могла всплыть наружу. А это, как вы понимаете, Ваше Высокопреосвященство, все же недопустимо. — Вы хотите мне сказать, что вы прикрыли графа Вотякова и его даму ценой своей репутации? — уточняет Антон, — И что для вас эта по сути своей жертва ничего не стоила? Вас ведь теперь считают грешницей за то, что вы нарушили траур, а такое, если вы не знали, тоже карается законом. Быть может, не так строго, как убийство или измена, но все же карается. — Если бы госпожа Змейкина нарушила закон, то вы бы действительно могли говорить о наказании, — подмечает Назар, — Но поскольку единственной ее виной является то, что она помогла мне скрыть правду, одной, так сказать, профилактической беседы будет более, чем достаточно. Уж если кого и наказывать по всей строгости закона, то только меня. И за ложь, и за дерзость, и за запретную связь, вызвавшую такой резонанс. Я, что бы вы не думали, избегать ответственности не намерен, потому вы можете избрать для меня меру пресечения. Так, наверное, даже будет честнее, чем продолжать порочить репутацию госпожи Змейкиной. — А вас ваша репутация, я погляжу, не беспокоит вовсе, — мягко усмехается Антон. — Вы говорите с бывшим наемным убийцей, — улыбается Назар, хотя, наверное, все же больше скалится, чего и сам за собой не особо замечает, — Моя репутация хуже стать уже не может. Точно не после того, как по моему приказу во время двух войн была убита половина населения нашей страны. Антон ему ничего не отвечает. Он принимает задумчивое выражение лица, блуждая взглядом между Анной и Назаром, и смотрит на них без всякого подозрения, но все равно становится ясно, что он не поверил ни единому слову. Только вот плевать — половина сказанного была, как ни странно, правдивой, а вторая часть, пусть и стала выдумкой, вышла достаточно убедительной. Или недостаточно, Назар не может сказать наверняка, однако он уверен, что настаивать будет на своем, чего бы ему это не стоило, лишь бы Анна не понесла совершенно незаслуженного наказания. Она ведь ни в чем не виновата, а значит, должна быть оправдана хотя бы в глазах Антона. Если он не станет ее порицать, то и все остальные рано или поздно успокоятся. Во всяком случае Назар в это очень хочет верить. — Если все действительно так, как вы говорите, то я не вижу больше смысла задерживать госпожу Змейкину, — объявляет Антон, — Благодарю вас за честность. Конечно, ваше решение было не самым разумным, но за него наказывать вас никто не имеет права. — Благодарю, Ваше Высокопреосвященство, — кивает Анна, неуверенно поднимаясь со стула, — Мне действительно жаль, что все вышло так. — Ничего страшного. Мы все порой допускаем ошибки. В вашем случае она не стала критичной. — Я рада это слышать. Получив разрешение уйти, Анна тем не менее не спешит покинуть покои и почему-то остаётся стоять. Она смотрит на Назара вопросительно и несколько взволнованно, мол, не будет ли лучше мне остаться и как-то помочь тебе, но он лишь едва заметно качает головой и указывает ею на дверь. Ещё на секунду заупрямившись, Анна все же сдается, отвешивает реверанс Антону и, приняв нейтральное выражение лица, выходит. Когда Назар с Антоном остаются одни, последний, отбросив формальности, тихо смеётся, протирая лицо одной ладонью. — Тебе не армией управлять надо, а книги писать, — говорит он, — Желательно, сказки. Получается у тебя превосходно, можешь не сомневаться. — Я бы послал тебя к черту, если бы ты не был Старейшиной, — лениво отбрыкивается Назар, — Мог бы хотя бы приличия ради сделать вид, что поверил мне. Я вообще-то в половине своей легенды был честен. — Ага, как же, — хмыкает Антон, успокоившись, — Честен ты был. Нет, конечно, звучали вы оба крайне убедительно, но я не такой наивный дурак, чтобы верить каждому слову. Поначалу я, разумеется, засомневался, точно ли тут нет ошибки, но потом я понял, что ты просто врешь, а госпожа Змейкина потакает твоей лжи. Одно мне неясно, зачем вам все это нужно. Ты ведь превосходный стратег и эльф с огромной властью в руках, которая давно уже должна была научить тебя быть осторожным. Я ни в коем случае не одобряю нарушение траура, но даже если так вышло, можно было не допускать раскрытия тайны ещё и таким образом. Вот как мне теперь реагировать на все это безобразие? Мне не хочется наказывать госпожу Змейкину, она и так в непростом положении теперь, но я, как глава духовенства, не могу проигнорировать подобную дерзость. Мне придется принять хоть какие-то меры, чтобы другим было неповадно. И делать для нее исключение, только потому что она духовная мать сына главы Легиона, я не имею права. Ты понимаешь это? — Понимаю, — кивает Назар, — А ты понимаешь, что спускать на нее всех собак я не позволю? Между нами все равно ничего нет, а случившееся в библиотеке — не более, чем глупая случайность, из-за которой ее теперь кличут падшей женщиной. Я не отрицаю, что допускать подобного не стоило, как не отрицаю своей вины, но я не считаю, что госпожу Змейкину нужно наказывать. Она все ещё честно держит траур по мужу и сыну, война отняла у нее все, что было можно, и если сейчас ей устроят показательную порку, она не выдержит. Можешь назвать при всех грешником меня и заставить покаяться на глаза у придворных, но трогать ее я не дам. Даже если это будет стоить мне остатков моей репутации. Едва он замолкает, в голову его врывается вопрос, какой тактики придерживаться дальше. Разумеется, говорить всю правду нельзя, Антон не должен знать про Марка, потому что неясно, что за собой повлекут подобные откровения. Однако и врать дальше не кажется хорошей затеей, потому что сочиненная легенда все равно не выглядит правдоподобной, невзирая на то, что в ней даже таилась истина. Вот и получается, что либо брать всю вину на себя и выгораживать Анну всеми возможными способами, либо позволить Антону осудить ее поведение и поведение Назара, тем самым расплодив кучу сложностей в дальнейшем. Действуя из соображений выгоды, Назар решает, что сам будет за все отвечать. В конце концов, это его ошибка, так что и ему нести за нее ответственность. Хотя… — Наказывать госпожу Змейкину будет и впрямь жестоко, — вновь подает голос Антон. Он немного ещё молчит, будто обдумывая что-то, а затем, словно прочитав мысли Назара, подаётся ближе и чуть тише продолжает, — Однако она может избежать порицаний, если вашу легенду выпустить в мир. Скажем, все узнают, что я пригласил вас побеседовать, вы возмутились подобным обвинениям и потребовали преподнести доказательства вашего проступка. Поскольку я выступаю как самый беспристрастный участник этого дела, я начну опрашивать придворных, чтобы выяснить, кто именно вас видел, дабы эти эльфы предстали перед судом в лице меня и свидетельствовали против вас с госпожой Змейкиной. Вы, разумеется, будете утверждать, что там была не она, а другая женщина, а ты в частности будешь настаивать на том, чтобы свидетели обязательно в деталях рассказали, кого они видели и как все было. Конечно, на фоне всех этих разбирательств сплетен станет ещё больше, но госпоже Змейкиной это позволит избежать как наказания, так и порицаний. Тебя мне придется немного обругать, и ты покаянно будешь молиться два раза в день в тронном зале на глазах у всех придворных. Хотя бы неделю или две, чтобы все поверили в эту историю. Такой план сойдёт? — А где гарантия, что свидетели не заявятся к тебе с показаниями? — любопытствует Назар, — Или ты предлагаешь мне врать, не краснея, как сейчас? Для меня это, конечно, не составит труда, но если хоть кто-то будет убежден, что все это — ложь, весь дворец будет сомневаться, а точно ли я говорю правду. — Назови мне хоть одного эльфа, кроме Его Величества, четы Логвиновых и герцога Залмансона, который рискнёт свидетельствовать против тебя, — усмехается Антон, — Некоторым особо впечатлительным придворным достаточно одного твоего взгляда, чтобы замолкнуть и попытаться поскорее скрыться с твоих глаз. А если уж речь идёт о женщинах, а я не сомневаюсь, что вас видели именно женщины, то тебе и вовсе нечего опасаться. Я в ходе разбирательств потребую свидетелей явиться ко мне, и даже если я гарантирую им анонимность, они все равно не придут и ничего не расскажут. Потому что твоя, как ты сказал, репутация бывшего наёмного убийцы все сделает за тебя. Против тебя никто не посмеет пойти. — А если кто-то все же посмеет? — Ты так вдохновенно лгал мне, что я уверен — у тебя есть основания полагать, что личность Анны не была раскрыта. Или я что-то неправильно понял? Назар едва заметно улыбается. Да, у него есть основание считать, что личность Анны не была раскрыта, и даже если кто-то из свидетелей действительно придет дать показания, это обернется для них осознанием того, что лица они не видели. Они могли видеть спину, волосы, платье, но все это настолько туманное и неконкретное, что даже как-то глупо выдвигать обвинения первой попавшейся женщине, соответствующей описанию. А если кто-то и скажет, что Анна выходила с Назаром из библиотеки, он запросто соврет, что встретил ее чуть позже и вел себя с ней очень прилично, потому что так оно и было на самом деле. План грозится реализоваться вполне успешно. Но есть одна маленькая загвоздка, и заключается она в том, что даже если все сработает, Антон должен будет выдвинуть обвинения в конечном итоге не только Назару, но и той женщине, с которой он был в библиотеке, ведь в противном случае наказание лишь для одного фигуранта дела вызовет массу вопросов у придворных и других членов совета Старейшин. И это не было бы проблемой, если бы мифическая женщина существовала, но ее не было и нет, и как быть, Назар пока, если честно, не знает. Одно он осознает точно — раз уж есть шанс каким-то образом выгородить Анну, он им воспользуется однозначно. Чего он не понимает, так этого того, с какого перепугу Анотон, ныне главный Старейшина Верхнего Города помогает ему и потакает его беспринципной лжи. — Допустим, я не против придерживаться твоего плана, — кивает Назар, — Но почему ты вообще согласился поддержать мою легенду? Разве ты не должен был уличить меня в обмане и наказать по всей строгости закона? Или на главу Легиона правила не распространяются? — На главу Легиона не распространяются, — без доли иронии в голосе подтверждает Антон, — Но не в том плане, в котором ты привык думать. Я не боюсь твоей мести и твоих солдат, меня не пугает твой авторитет, и в любом другом случае я бы настаивал на признании вины, но сейчас слишком беспокойные времена, чтобы давиться принципами. — И что это должно значить? Антон со вздохом встаёт со стула, проходится до шкафа у стены, достает из него пенсне, которое тут же натягивает на нос, и книгу и вместе с ней опускается обратно на свое место, принимаясь листать страницы. — Ныне покойный прадед Его Величества понес шестерых детей, трое из которых скончались ещё во младенчестве, — говорит он, читая какие-то записи, — Каждый раз в период родов на территории Верхнего Города разгорались беспорядки, и народ, опасаясь смерти короля, заочно вставал на сторону одного из наследников, а особо активные граждане наводили смуту, которую подавлять приходилось силами армии. Дед Его Величества, да упокоит Творец его душу, тоже становился отцом шесть раз, однако мальчика родил лишь одного. Бунтов внутри страны за время его правления было немало, но шесть из них как раз пришлись на период родов. Отцу Его Величества, королю Вадиму, повезло чуть больше, но только потому что он не был из плодоносящих. А вот наш нынешний король — да. И он, как уже знают многие, носит под сердцем сразу двоих детей, а значит, риск скончаться во время родов в два раза выше. Понимаешь? — Пока не совсем, — честно признается Назар, — Как связана моя ошибка и грядущие роды Его Величества? — Напрямую, — просто отвечает Антон, сняв с себя пенсне и положив его вместе с книгой на стол, — Если я сейчас накажу госпожу Змейкину, ее начнут порицать пуще прежнего, и она, как ты выразился, не выдержит такого давления. Поскольку она духовная мать твоего сына, она наверняка успела привязаться к нему, а он — к ней. Это значит, что ты не решишься найти другую няню, как не решишься нынешнюю отослать куда-нибудь, где ей будет спокойнее. Единственным выходом для тебя станет увезти из дворца и Рому, и госпожу Змейкину, но при таком раскладе тебе самому будет тревожно, потому что ты привык держать сына рядом. Это естественное желание любого родителя — быть подле своих детей. Если забрать у тебя даже из благих намерений твоего ребенка и отправить его подальше от столицы, ты потеряешь всякий покой и будешь не заниматься безопасность страны и короны, а постоянно переживать за Рому. Твоя душа будет не на месте, а любой эльф, лишенный покоя, даже имея огромную власть в своих руках, становится уязвимым. Тебя делать уязвимым ни сейчас, ни потом нельзя. Потому что через несколько месяцев, а то и раньше, стране нужен будет глава Легиона, способный в случае чего навести порядок и успокоить граждан силой, если слова и призывы не подействуют. Так понятнее? — Вполне, — кивает Назар, мысленно удивляясь подобной дальновидности и связи между, казалось бы, абсолютно полярными явлениями, — Ты боишься, что в стране во время родов Его Величества начнутся бунты, которые подавлять придется при помощи Легиона, а поскольку я стою в его главе, на меня и будут возлагаться надежды. Но если я из-за тревог за сына не буду в полной боевой готовности, то безопасность короны станет по угрозу. Такая твоя логика? — Очень простая, между прочим, — улыбается Антон, — Разве нет? — Вполне. Но ты упускаешь из внимания кое-кого. — Кого именно? — Графа Федора Логвинова. — Нет, его я как раз держу в уме, — возражает Антон, — Как того эльфа, которому ты действительно доверяешь. Когда в стране начинаются мятежи, в первую очередь охрана усиливается при дворе, потому что риск нападения становится высоким. Чтобы избежать того, что уже было однажды во время войны с Савченко, во дворце должны будут остаться самые лучшие солдаты и тот, кто будет ими управлять. И это будет никто иной, как граф Федор Логвинов, потому что, во-первых, он так же, как и ты, стоит во главе Легиона, а во-вторых, только ему ты доверишь жизнь короля, его детей и своего сына. В противном случае ты не покинешь дворец, пока не будешь уверен, что им всем ничего не грозит. Граф Федор Логвинов — гарант безопасности в стенах дворца, ты — та сила, которая подавит мятежи. И даже если предположим, что вы поменяетесь местами, суть останется прежняя. Один из вас будет защищать столицу, другой — разбираться с бунтами. И если в этом слаженном механизме из строя выйдет хоть одна деталь, все полетит в бездну, из которой мы благодаря Его Величеству кое-как выбрались. Логика Антона на скромный взгляд Назара делает какие-то безумные скачки от наказания за нарушение траура до подавления мятежей во время родов Марка, потому на секунду даже становится неясно, в какой точке ее разбивать, есть ли эта точка вообще и имеет ли смысл её разбивать вовсе. Но Назар, собирая в своей голове все по кускам и ошметкам, признает все же чужую правоту, потому что отрицать ее не видит причин. Если Анна будет вынуждена уехать, если Ромы не будет при дворе, то до тревог, обоснованных и беспочвенных, будет рукой подать. Они в свою очередь лишат внимательности и концентрации, и Назар, невзирая на всю свою ответственность, действительно где-то да оплошает, доведенный до предела волнением за сына. Его можно избежать одним путем — держать Рому подле себя, а для этого нужно, чтобы и Анна была поблизости. Поблизости она будет лишь в том случае, если жизнь во дворце не будет ее тяготить, а тяготить она ее не станет, если придворные захлопнут свои рты и перестанут называть ее падшей женщиной. Идя от обратного и распутывая клубок с другой стороны, Назар понимает, что именно до него доносил Антон, и кивает. — Твои слова не лишены правды. — Я знаю, — с улыбкой отзывается Антон, — Я успел увидеть достаточно, чтобы понять, насколько ты привязан к своим солдатам, бывшим и нынешним, и к своим детям, земным и духовным. Да и не к своим, в принципе, тоже. Поэтому будет проще позволить тебе один раз нарушить правила и помочь вам с госпожой Змейкиной вылезти из всей этой истории, чем обрушить на бедную женщину гнев придворных и поставить тебя в уязвимое положение. Время родов приближается с каждым днём, запросто могут начаться беспокойные времена, и порядок в стране сможет навести только Легион, а Легион пойдет туда, куда пойдешь ты. Поэтому ты нужен в добром здравии и ясном уме, и никак иначе. Лишь из-за этого я поддерживаю твою ложь, но имей ввиду — это исключение. Больше подобного не повторится. — Я понимаю, — вздыхает Назар, — Больше подобного я и сам не допущу. Когда ты хочешь начать опрос придворных и поиск свидетелей? — Думаю, с завтрашнего дня. Этого времени тебе будет достаточно, чтобы решить все вопросы? — Более чем. Антон снова улыбается и поднимается на ноги, давая понять, что разговор окончен, Назар тоже встаёт со стула и, протянув руку, пожимает чужую, довольно крепкую и сухую ладонь, закрепляя тем самым договоренность. Уже у двери он вдруг задаётся одним крайне важным вопросом, потому, не выдержав, все же задаёт его вслух. — Если Его Величество, не дай Творец, погибнет во время родов, кого ты видишь на троне следующим правителем? — Я лучше помолюсь за здравие Его Величества, чем буду думать о таких вещах, — морщится Антон, — И тебе советую обратиться к Творцу. Потому что если наш король умрет, он заберёт с собой весь свой свет, и нас всех будут ждать очень темные времена. Удовлетворенный и таким ответом, Назар больше ничего не спрашивает и покидает чужие покои, сразу направляясь на поиски того, кто будет по доброй воле или против нее помогать разобраться ему с возникшей проблемой, от исхода решения которой зависит теперь уже немало. И помощь он, как ни странно, действительно находит. Двухметровую такую, плечистую и невероятно довольную жизнью. Способную, подумать только, к деторождению. — Вы что-то хотели, граф Вотяков? — спрашивает Вячеслав, когда они сталкиваются в саду. — Да, — подтверждает Назар, — У меня будет к вам небольшая просьба. — Какая? Объяснить, какая именно, в двух словах не получается, потому Назару приходится, во-первых, увести Вячеслава вглубь сада, где нет свидетелей, а во-вторых, расщедриться на некоторые подробности. Он говорит, что слухи правдивы лишь частично, но все это в сущности неважно, потому что значение имеет только реакция духовенства и общественности, которая как раз рискует сломать Анну, а допускать этого нельзя. Что завтра будут опрошены свидетели, и если они действительно рискнут что-то рассказать, то им в ответ поведают о том, что это была вообще другая женщина, которой, говоря откровенно, нет вовсе, но которую, чего уж греха таить, нужно где-то достать. Потому что если эта самая женщина перестанет быть мифической, а в идеале вообще покинет дворец по доброй воле, не объяснив своего решения, все сочтут, что Назар не лгал, и оставят Анну в покое. Он рассказывает все это совершенно безэмоционально, не опасаясь, что его слова уйдут дальше, потому что успел убедиться в том, что Вячеславу отчасти можно доверять, и под конец озвучивает все же свою просьбу. — Мне нужна темная женщина, чем-то похожая на госпожу Змейкину со спины, которая покинет дворец по собственному желанию, — говорит он, — По-хорошему — уже завтра вечером, но в крайнем случае она может уехать и дня через два. И, разумеется, она должна будет знать, во что ее втягивают, чтобы в дальнейшем с ее стороны не было претензий и чтобы ее репутации не был нанесен вред. У вас нет такой на примете? — Вы безумец, граф Вотяков, — глядя на него почему-то сияющими глазами, заявляет Вячеслав, — И тот ещё мастер закулисных игр. Как вам только в голову пришло сочинить нечто подобное? — Воздержитесь от комментариев, граф Федоров, будьте так добры, — цедит сквозь зубы Назар, — И скажите мне сразу, можете ли вы помочь мне. Если нет, то я не стану более отвлекать вас и обращусь к кому-нибудь другому. — Ну что же вы так категорично? — спрашивает Вячеслав, усаживаясь прямо на скамейке в беседке, где они остановились поговорить, — Разумеется, я постараюсь вам помочь. К тому же вам несказанно просто везёт, так что вы можете считать, что дело в шляпе. С такой удачливостью я бы даже посоветовал вам сыграть в карты на деньги сегодня вечером. Будьте уверены, победа уже у вас в кармане. — Я польщён вашей готовностью помочь мне, но было неплохо, если бы вы говорили чуть конкретнее, о чем идёт речь. У вас есть на примете кто-то из придворных дам, не так ли? — О, нет-нет. Пока я не буду убеждён, что мой план действительно сработает, я ничего не стану вам говорить. Но не переживайте, я более, чем уверен, что все получится. — Творец всемогущий, чем я занимаюсь, — вздыхает Назар, вскинув глаза к небу, — Ладно, черт с вами. Если вы действительно сможете мне помочь, то в долгу я не останусь. — Не сомневаюсь, — кивает Вячеслав, поднимаясь на ноги. Он поправляет полы камзола, оборачивается через плечо и с улыбкой добавляет, — Помяните мое слово, граф Вотяков, нас ждут очень интересные дни. Назар не знает, интересные ли их ждут дни, но в том, что они к тому же будут нервными и трудными, он почему-то не сомневается. Причиной тому, разумеется, становится внезапное осознание, что необходимо ввести в курс дела Марка, который ещё неясно как отреагирует на подобные новости, но поскольку выбора нет, вечером, уложив Рому спать и заверив Анну, что он все решил, Назар по привычке отправляется в королевские покои и выясняет, что там уже обо всем знают и без него. — Вячеслав подходил ко мне до вечерней трапезы и попросил разрешения использовать мое имя в некоторых сплетнях, — объявляет Марк, опустившись на тахту, — Так что можешь не распинаться, я уже в курсе. И я рад, что ты смог найти решение этой проблеме. Когда до меня донесли, что именно говорят об Анне, мне стало не по себе, и я уже хотел сам пойти к Мишенину и попросить его о помощи. Все же она совершенно не заслужила, чтобы из-за моей опрометчивости ее порицали и судили ни за что. — А ты то тут причем? — не понимает Назар, присаживаясь рядом, — Почему твое имя должно фигурировать в слухах? — Потому что все решения государственной важности обязательно принимаются не без участия короля. Не дав толком ничего спросить, Марк бесцеремонно складывает ноги на чужих коленях, прижимается к плечу Назара и целует его в край рта. И тому бы возразить, добиться подробностей, потребовать объяснений, поступить, черт побери, разумно, но он только прикрывает глаза и приглаживает одной ладонью светлые волосы на макушке, про себя подметив, что они стали удивительно мягкими. Вопросом, что в итоге предпринял Вячеслав и как в этом всем замешан Марк, он не задается ровно два дня, пока, придя с Анной и Ромой на утреннюю молитву, не узнает кое-что, о чем ранее не слышал из-за постоянного пребывания в штабе. — По дворцу пополз слушок, что Его Высокопреосвященство стал опрашивать придворных, видел ли кто своими глазами графа Вотякова и госпожу Змейкину в тот вечер в библиотеке, — вполголоса сообщает Андрей, пока народ собирается в тронном зале, — И что если есть такие эльфы, они немедленно должны явиться к нему и рассказать, как все было, поскольку только на основании их слов можно принять решение о наказании за нарушение закона. Его Высокопреосвященство обещал анонимность свидетелям, дабы уберечь их от незаслуженного осуждения. — А ещё поговаривают, что граф Вотяков вместе с госпожой Змейкиной уже были у Его Высокопреосвященства и рассказали, что это вовсе не она была, а совсем другая женщина, — подхватывает Федор, прижав одно ухо сидящего на его руках Гриши к своему плечу, а второе закрыв свободной ладонью, — И что граф Вотяков пришел в ярость из-за того, что на духовную мать его сына клевещут злые языки, и если у них нет доказательств, то он их сам всех накажет по всей строгости закона. Мол, своей вины он, конечно, не отрицает, но поливать грязью госпожу Змейкину он не позволит никому. — Но Его Высокопреосвященство, разумеется, остался беспристрастен, поскольку он принимает решения, лишь опираясь на закон, — продолжает Андрей, — Только вот случилась оказия, и никто к нему так и не пришел и не рассказал, что же было в библиотеке в тот вечер, несмотря на то, что даже сам Его Величество попросил его разобраться во всем как можно скорее. — Интересно выходит, — хмыкает Назар, протирая подбородок ладонью. Он отвлекается на мгновение, когда Рома стучит ему по колену и указывает рукой в сторону Инны, кивает, разрешая пойти пока к друзьям, и вновь подает голос, — Спасибо, конечно, Его Высокопреосвященству, что он попытался во всем разобраться, но Его Величеству впутываться во все это безобразие было вовсе необязательно. — Так даже эффективнее, — хмыкает Федор, — Когда и король, и глава Легиона, и глава духовенства берутся за общее дело, оно решается в разы быстрее. — К тому же это не все, — неожиданно заявляет Андрей, — Настоящей причиной недовольства, помимо опороченной слухами репутации, является то, что граф Вотяков подумывал жениться на одной маркизе из выгодных для страны соображений, даже, поверить сложно, успел заключить с ней помолвку, но та после инцидента в библиотеке разорвала все договоренности и покинула дворец. — Чего? — хмурится Назар, — Что за бред? Да я никогда бы… — Тихо ты, — перебивает его Федор, — Не кричи так. И посмотри на всю эту ситуацию с другой стороны. Маркиза, с которой ты был помолвлен, по слухам как раз и являлась той, с кем ты был в библиотеке. Она покинула дворец, потому что побоялась осуждения, и, подозревая, что разрешения на брак от духовенства после случившегося все равно не получит, приняла решение просто уехать. — Но это же бред, — не унимается Назар, — Кому вообще в голову придет, что я мог бы женить… Договорить ему не дают и на этот раз, Гриша, отняв голову от плеча Федора, подаётся вперёд и кладет указательный палец ему на губы. Он ещё и смотрит строго, мол, помолчи ты уже, наконец, чем вызывает у всех смех. — Даже Гриша тебе уже намекает, что не надо спорить и возмущаться, — говорит Андрей, забирая сына у Федора, — Так что прими во внимание новости и пойми, что так будет лучше для всех. — Во всяком случае никто ведь никогда не полезет проверять, правдивы ли эти слухи, — осторожно подаёт голос Анна, — А те дамы, что были в библиотеке, ни за что не свете теперь уже не осмелятся заявить, что что-то видели, поскольку из-за их разговоров ты был вынужден разорвать помолвку. — Это, конечно, хорошо, но ложь приобрела какие-то небывалые масштабы, — ворчит Назар, — И я так и не понял, о какой маркизе шла речь и причем тут Его Величество. — Как причем? Все ведь удивительно просто, — улыбается Андрей, — Этот брак был выгоден и ему тоже, потому, когда появилась угроза, что он не будет заключен, Его Величество потребовал немедленно во всем разобраться. Он ожидал, что свидетели заявятся к Его Высокопреосвященству и расскажут, кого на самом деле они видели в библиотеке и тем самым исправят ситуацию, однако все вышло наоборот. Твоя невеста, испугавшись последствий и поняв, что свадьбы не будет, если кто-то действительно доложит на вас с ней, сбежала, тем самым подтвердив слухи о вашей связи. Потому и в показаниях свидетелей пропала необходимость, ведь всем и так ясно, кто был с тобой в библиотеке. — Что же касательно ее личности, то это была маркиза Елизавета Корнилова, — вполголоса сообщает Федор, — Она развелась четыре года назад и никак не могла найти нового мужа, поскольку сама же и отметала все варианты. Ходили слухи, что она и не хочет вступать в брак снова, но, как мы видим, она была все же готова пойти к алтарю, пока вас не застукали в библиотеке. Теперь она, само собой, ни о какой свадьбе даже не заикается. Назар чуть воздухом не давится, когда его сознания достигает смысл услышанных слов, и смотрит на стоящего чуть поодаль Вячеслава с некоторым возмущением, которое граничит с истерическим хохотом, застрявшим в груди. Такая реакция возникает, разумеется, не на пустом месте. Маркиза Елизавета Корнилова, в девичестве Мирошина, славилась тем, что, во-первых, была баснословно богата, а во-вторых, всеми правдами и неправдами избегала второго брака, к которому ее подталкивал брат, желающий вычеркнуть ее из наследства и сплавить на содержание будущему мужу. С первым супругом она развелась через суд, когда тот обвинил ее в прелюбодеянии, и после этого ещё три года, как это называлось, отмаливала грехи свои, каясь в содеянном. Когда срок ее условного наказания подошёл к концу, ее брат добился того, чтобы она была призвана ко двору, дабы там ей нашли мужа. Он настолько сильно хотел скинуть ее со своей шеи, несмотря на то, что был по-настоящему богат, что даже сумел засунуть бедную Елизавету во дворец, лишь бы она точно заключила брак. Вот только вышла осечка — прошел год, а у алтаря она так и не оказалась. Она даже несколько раз сбегала из Пальмиры, но брат находил ее и возвращал обратно в столицу, на рынок невест, где она, несмотря на развод за плечами, была довольно востребована из-за щедрого приданого. Елизавету сватали нескольким известным дворянам, но каждый раз дальше помолвки почему-то не заходило, и все задавались вопросом, почему. Ясно было одно — замуж она не хочет. То ли так на нее подействовал первый брак, в котором она по всей видимости была несчастна, то ли она просто не была создана для семейной жизни, но расклад оставался прежний — брат пытался ее отдать хоть за кого-то, а Елизавета предпринимала все, чтобы этого не случилось. Сама по себе она, кстати, была далеко не глупой женщиной. Поскольку в ее распоряжении была какая-то часть средств, оставшихся в наследство от покойных родителей, она вкладывалась в благотворительность, финансировала школы и приюты и помогала домам милосердия. Конечно, какую-то часть своих денег она тратила на себя, скупая платья и украшения, но судить ее за это было нельзя, поскольку распоряжаться своими же финансами она могла так, как считала нужным. В общем и целом Елизавета Корнилова была довольно праздной и ветреной, но определенно смышленой и вполне себе забавной эльфийкой. Ей совершенно не подходила роль жены и матери, однако плохой она от этого не становилась, потому что у каждого был свой путь, и если ее собственный не пролегал к созданию семьи, то чем-то совсем уж неправильным считать это было нельзя. Назар, к примеру, зная ее историю и немного информации о ней, не думает, что она делала или делает что-то неверно. Более того, он даже в некоторой степени удовлетворен тем, что она приняла решение никогда не связывать себя узами брака, поскольку только сейчас понимает, насколько это выгодно для него. Вероятно, Вячеслав, зная о том, что Елизавета не желает выходить замуж, предложил ей помочь сбежать из дворца по вполне себе обоснованной причине, а именно используя легенду Назара, по которой их вместе видели в библиотеке. Она, догадавшись, что после такого скандала брат не сможет заставить ее вернуться в столицу, а никто из холостых дворян не рискнёт прийти свататься к бывшей невесте главы Легиона, приняла решение Вячеслава и легко согласилась втянуть себя во все это безобразие. Как все преподнесли ей, неясно, но Назар почему-то убежден, что ее вообще не волнуют никакие причинно-следственные связи. Ей дали шанс уехать из Пальмиры и на ещё какое-то время избежать замужества, а он в свою очередь получил прикрытие и подтверждение своим словам. Не самым лучшим способом, конечно, однако мораль и честь в делах такого характера не играют никакой роли. Назар чтит законы и старается не нарушать правил, но только до тех пор, пока на кону не стоит безопасность и покой тех, кем он дорожит, а та цена, которую ему пришлось заплатить за душевное равновесие Анны, не кажется ему такой уж высокой. — Я ведь правильно понимаю, что о нашей помолвке с маркизой Корниловой все уже в курсе? — вполголоса любопытствует он, — И о том, что она была разорвана в одностороннем порядке. — Разумеется, — кивает Андрей, — Весь двор в курсе, что твоя невеста сбежала, так что теперь ни у кого нет сомнений, что именно с ней ты был в тот вечер в библиотеке. Улыбнувшись ему и едва заметно кивнув в знак благодарности поймавшему его взгляд Вячеславу, Назар выдыхает с облегчением и, заметив, что в тронный зал заходит Антон, подзывает к себе Рому, дабы тот стоял рядом во время молитвы. После утренней трапезы и заседания Парламента, Марк сухо просит его задержаться в переговорной, отпуская всех остальных по своим делам. Уходящий последний Гаспаров смотрит на Назара с некоторым сочувствием, скорее всего предполагая, что король сейчас будет отчитывать его за инцидент с маркизой Корниловой, после чего исчезает в коридоре, закрыв за собой дверь. Когда его шаги стихают, Марк, бесцеремонно усевшись прямо на стол и бросив рядом с собой стопку бумаг, улыбается. — Я сейчас буду недовольно кричать, а ты должен говорить что-то в ответ, — объявляет он, — Надеюсь, Федор с Андреем уже ввели тебя в курс дела. — Да, они рассказали мне все, — подтверждает Назар, вставая напротив, — А кричать ты будешь, потому что за дверью ошивается кто-то из придворных? — Вячеслав уже подстроил все так, чтобы они там обязательно были, — кивает Марк, — Не принимай мои слова близко к сердцу, хорошо? Помни, что мы таким образом выгораживаем Анну. — Да чего уж там, — фыркает Назар, убирая с щеки Марка упавшую туда ресницу, — Кричи, сколько влезет. Я только за. Прочистив горло, Марк набирает побольше воздуха в легкие и, облизнув губы, принимается делать то, что в последние несколько месяцев у него получается лучше всего — возмущаться. Он говорит, что такое поведение — это немыслимая дерзость, и что даже если Назар стоит во главе Легиона, это не даёт ему права вот так брать и нарушать закон. Что брак (с кем именно, Марк не уточняет, дабы не уходить в конкретику, которой надо избегать, поскольку говорить вслух о Корниловой нельзя, ведь ее личность вроде как нужно оставить в тайне) должен был укрепить союз между светлыми и темными дворянами, но теперь все пошло коту под хвост, потому что кое-кто не смог сдержаться до свадьбы. Когда он замолкает, Назар было открывает рот, чтобы промямлить в ответ хоть какое-то подобие извинений, но не сдерживается и заходится беззвучным смехом. Марк, понимая, что они сейчас выдадут себя, хлопает его ладонью по плечу и сам продолжает весь этот спектакль. — Вам что, совсем нечего сказать, капитан? — спрашивает он чуть возмущённо, — А знаете, я не удивлен. Вы поступили крайне опрометчиво, и слава Творцу, что мы не успели объявить о помолвке, иначе скандал раздулся бы до небывалых масштабов. Меня радует лишь то, что хотя бы честь госпожи Змейкиной не пострадала. Вы должны быть благодарны ей за то, что она попытались спасти вашу репутацию ценой своей собственной. Для женщины в ее положении это немыслимая жертва, и хорошо, что вам хватило совести не подставлять её ещё больше. — Я в курсе, что поступил некрасиво по отношению к ней, позволив себе прикрываться ее персоной, — с нажимом говорит Назар, машинально взяв Марка за руку, — И я уже сказал, что мне искренне жаль, что все так вышло. Именно поэтому я и признался во всем Его Высокопреосвященству, но я не думал, что помолвка будет разорвана в одностороннем порядке. Такого итога не ожидал даже я, хоть мне и казалось, что ничего не сможет воспрепятствовать этому браку. — Чтобы ничего не могло воспрепятствовать браку, вам стоило вести себя благоразумнее и не допускать скандала вокруг себя и вашей невесты, — строго отвечает Марк, тем не менее сжав чужую ладно в своей, — Его Высокопреосвященство поступил по закону, когда начал опрашивать придворных и выяснять правду. Теперь вы, капитан, понесете то наказание, которое для вас будет избрано духовенством. И без возражений. — А что насчёт госпожи Змейкиной? — Она чиста перед законом, несмотря на то, что согласилась потакать вашей лжи. Ее вины в том, что она хотела помочь вам, нет, невзирая на то, что вы вынудили ее соврать. — Мне жаль, Ваше Величество, — повторяет Назар, едва сдерживая широкую улыбку, — Впредь ничего подобного не повторится, будьте уверены. — Я прощаю вас, капитан, — устало вздыхает Марк, резко сменив гнев на равнодушие, будто вся эта постановочная ругань его и впрямь утомила, — Не потому что считаю, что вы правы, а потому что вы слишком много сделали для страны в целом и для меня в частности. Но имейте ввиду, что впредь вам следует быть предусмотрительнее. — Я больше не допущу такой ошибки, Ваше Величество. — И я все ещё жду от вас отчёты по проделанной работе в новых подразделениях в приграничных городах. — Они будут готовы через несколько дней. Когда выяснение отношений вроде как подходит к концу, Назар бесшумно подходит к двери, прижимается одним ухом к ней и слушает, как по коридору разносятся торопливые, удаляющиеся в сторону лестницы шаги. Эти шаги в дальнейшем, вероятно, понесут все услышанное по всему дворцу, и каждый его житель будет знать, что легенда, придуманная Назаром, правдива. От этого умозаключения ему становится немного легче, он вздыхает и, вернувшись к столу, хмурится. — Тебе правда нужны отчёты? — Да к черту их, — машет рукой Марк, — Я это для красоты ляпнул, чтобы было правдоподобно. В коридоре чисто? — Вроде ушли, — пожимает плечами Назар, — Слушай, эта маркиза Корнилова. Ей не достанется от брата, когда он узнает, почему она покинула Пальмиру? — Нет, она достаточно изворотлива, чтобы избежать его гнева, — качает головой Марк, — Он не сможет лишить ее наследства, потому что в завещании их отца было четко сказано, что ровно половина средств и активов принадлежит ей, и только в том случае, если состояние ее мужа будет больше ее собственного в два раза, все деньги смогут перейти к ее брату. В общем Корнилова защищена законом, а теперь, когда ее заподозрили в прелюбодеянии, она защищена ещё и осуждением окружающих, как бы абсурдно это не звучало. Она меньше всего хочет вступить брак, потому порицания станут ее оберегом от замужества. — А ее брат? Он не причинит ей никакого вреда за то, что она так опозорилась? — Власти Легаса знают о том, что он недоволен необходимостью делиться с сестрой, и глаз с него не спускают. Если с Елизаветой что-то случится, он станет первым подозреваемым. Вряд ли он станет рисковать, так что я не вижу поводов для беспокойства. — Немыслимо просто, — вздыхает Назар, — Никогда бы не подумал, что буду в самом центре скандала ещё и по такому поводу. Меня знали, как наемника, а теперь ещё и будут знать, как старого развратника. — Посудачат да забудут, — успокаивает его Марк, — Если ты не заметил, тебе достаточно посмотреть, и никто даже рта раскрыть не посмеет. Все же твой авторитет сильнее любых слухов, ведь все помнят о войне. Ты ее выиграл, а потому тебе спустят с рук что угодно, даже добрачную связь. Но мы, разумеется, преподнесем все чуть более невинно, так что наказания в виде замаливания грехов будет достаточно. Главное, постарайся как можно правдоподобнее сыграть в раскаяние, чтобы не подставлять Мишенина. Народ должен быть уверен, что ты считаешься с ним, чтобы никто не думал, будто главу духовенства и его слова ни во что не ставят. — Я буду молиться до беспамятства, — усмехается Назар, становясь вплотную, — Так, что в агонии забуду даже собственное имя, пока буду заглаживать свою вину. Марк, поджав губы, все же подаётся ближе и крепко обнимает его за плечи, тычась носом в сгиб шеи, Назар ведёт руками по его спине и прикрывает глаза. Он давно уже сам не понимает, что с ним происходит и почему потребность касаться возводится в абсолют, но сдержать себя все же умудряется, прекрасно помня, чем закончилась история в прошлый раз. Потому он отстраняется, для верности даже делает два шага назад и отводит взгляд в сторону. Если не смотреть, то ничего нельзя будет и увидеть, включая чужой округлившийся живот, оголившийся из-за задравшейся рубахи. Нужно просто не смотреть. — Зайди тогда к Мишенину чуть позже, — распоряжается Марк, спрыгивая на пол, — И ко мне тоже, если будет время. Но только до обеда, после у меня назначена аудиенция. — Зайду, — кивает Назар, — Но сначала я найду Вячеслава. Думаю, мне все же следует его поблагодарить за помощь. — Это было бы славно. Подхватив свои бумаги, Марк все же оставляет быстрый поцелуй на чужой щеке и, потирая одной рукой поясницу, вразвалочку выходит в коридор. Назар же, немного постояв на своем месте, раздумывает, что ему делать дальше, и пускается на поиски Вячеслава, чтобы отблагодарить его за помощь, а заодно задать ему пару вопросов. Найти его удается на абы где, а в их с Мироном покоях, где к моменту появления Назара он активно запечатывает несколько конвертов с письмами. — Доброго вам дня, граф Вотяков, — кивает он гостю, не отвлекаясь от своего занятия, — Вы по делу? — Почти, — кивает Назар, — Я скорее с благодарностью за вашу помощь. Слабо представляю, как вам удалось все провернуть подобным образом, но спасибо. В долгу я не останусь. — Мне было несложно, — машет рукой Вячеслав, поднимаясь со стула, — Тем более я убил двух зайцев одной стрелой, так что ещё неясно, кто кого должен благодарить. Ваша просьба помогла мне выполнить чужую, и в плюсе остались в итоге все. Даже я, хоть я всего лишь был посредником. — И что это значит? Вячеслав отвечает не сразу. Сначала он выглядывает в коридор, где подзывает мальчишку-слугу и отдает ему конверты, после чего закрывает дверь, усаживается на стул и, предложив Назару занять соседний, вновь подает голос. — Дело в том, что маркиза Корнилова не так давно тоже обратилась ко мне за помощью, — заявляет он, — Один барон, не стану называть его имени, принялся настойчиво звать ее замуж и никак не хотел принимать отказов. Для нее это не было бы проблемой, поскольку ранее ей много раз удавалось избегать брака, но нынче ситуация вышла из-под контроля, ведь ее поклонник оказался эльфом крайне влиятельным. Он мог запросто заставить ее пойти к алтарю, потому ей пришлось солгать ему, что она уже помолвлена, но личности своего жениха пока не может раскрыть. Барон, разумеется, не сразу поверил ей и сказал, что напишет ее брату, дабы узнать, правда ли это так. И тогда маркиза Корнилова обратилась ко мне. — К вам? — удивляется Назар, — Но почему именно к вам? Как вы могли помочь ей в сложившейся ситуации? — Я? Очень просто, — улыбается Вячеслав, — Мне достаточно что-то шепнуть на одном конце дворца, и на утро уже вся Пальмира будет знать об этом. Я ни в коем случае не хвастаюсь, но специфика моей репутации такова, что если я о чем-то заявляю, то это обязательно оказывается правдой. Поэтому маркиза Корнилова пришла ко мне. Она надеялась, что я сумею придумать для нее легенду с ее фальшивой помолвкой, которая убережёт ее от брака и позволит ей покинуть Пальмиру, пока ее обман не раскрылся. Я пообещал ей сделать все, что будет в моих силах, и вот примерно тогда появились вы. — И мне тоже нужна была фальшивая помолвка с женщиной, которая по доброй воле покинет дворец, — задумчиво тянет Назар, — Знаете, когда происходят подобные совпадения, я даже немного пугаюсь. Потому что без подвоха, как правило, не обходится, а мне очень не хочется думать, что маркизе Корниловой вся эта ситуация нанесет вред. — Ну что вы, она была только счастлива, когда узнала, что может притвориться вашей пассией, — усмехается Вячеслав, а заметив на чужом лице скепсис, исправляется, — Прошу прощения, вашей невестой. Вы не представляете, как удачно все сложилось для нее. Она и так искала способ уехать из Пальмиры, а тут ей подкинули беспроигрышный вариант, при котором вернуться ей нельзя будет с точки зрения нравственности, а выйти замуж она не сможет, потому что никто не рискнёт заключить с ней брак. Даже тот барон, когда узнал, что вы были ее женихом, сразу же передумал таскаться за ней и принял решение обратить свое внимание на кого-нибудь ещё. Вот и получается, что маркиза Корнилова в очередной раз избежала нежеланного замужества, вы сумели спасти репутацию госпожи Змейкиной, а я получил в награду приличную сумму денег и вашу благосклонность. — Вы что же, взяли с нее деньги за помощь? — Она сама решила заплатить мне. Изначально мы сошлись на том, что она профинансирует открытие двух школ-интернатов на юге Верхнего Города, откуда я родом, если все получится, но после она сама захотела наградить меня лично за мою помощь. Конечно, я попытался отказаться, но она была так настойчива, что я не сумел оказать ей сопротивление. Да и сумма, предложенная ей, оказалась ровно такой, какой не хватало для реконструкции одного из портов в Родарике, потому я не посмел идти на поводу у своей гордости. — Так вот почему он согласился втянуть себя в это, — неразборчиво бормочет Назар, внезапно поняв, как Марк решился принять участие во всем этом скандале, и, опомнившись, чуть громче говорит, — Неплохо вы это придумали. Единственное, что мне неясно, так это то, почему маркиза Корнилова не сбежала раньше. У нее ведь есть средства и связи, так что ей было вовсе необязательно оставаться при дворе, раз уж она того не хотела. Тем более после того, как за ней начал настойчиво ухаживать некий барон. — Она оставалась при дворе не просто так, — говорит Вячеслав, — Здесь, даже рискуя вновь связать себя узами брака, она все равно была в большей безопасности, чем в родном Легасе. По ее же словам ее бывший муж все три года после развода преследовал ее, потому, когда брат велел ей ехать в столицу, она согласилась, чтобы спасти собственную жизнь. Но во дворце ее поджидали бесконечные смотрины, потому и отсюда она несколько раз пыталась сбежать, однако ее всегда находили и возвращали обратно. Сейчас она направилась в Ворнос, там живет ее близкая подруга, которая готова приютить ее у себя до тех пор, пока все не уляжется. — А ее бывший муж? Он не причинит ей вреда в Ворносе? — Он скончался месяц назад от кори, так что вреда он уже никому не причинит. Когда Вячеслав замолкает, Назар задумывается, а точно ли брат Корниловой преследовал лишь цель вычеркнуть ее из наследства. Может, он сослал ее в столицу не только для того, чтобы найти ей мужа и тем самым завладеть всеми средствами, вполне вероятно, что он поступил так, чтобы спасти ее от бывшего супруга путем второго брака, в котором она будет окружена безопасностью и заботой. Конечно, плохо, что он не учел мнение сестры, но не исключено, что он просто не видел иного пути уберечь ее. Хорошим его решение от этого не становится, но объяснимым — вполне. Как и нежелание Корниловой снова выходить замуж, ведь в первый раз, судя по всему, ей не слишком то и повезло, вот она и сказала себе, что больше никогда. Кучка поломанных судеб, в который раз думается Назару, но он видит некоторое просветление в этой кромешной тьме, когда Вячеслав вновь подает голос. — Маркиза Корнилова и впрямь была рада появлению причины покинуть дворец, — доверительным тоном сообщает он, — Ее совершенно не испугала перспектива немного опорочить свою репутацию, поскольку замуж она все равно не собирается, а значит, и бояться стать невостребованной на рынке невест ей нет смысла. И, поверьте моему слову, ваше решение было ей так же выгодно, как и вам, потому для всех подобный исход можно считать благополучным. Если, разумеется, вы не думаете иначе. — Не думаю, — качает головой Назар, — Такой исход и впрямь лучший из возможных. Не знаю, как так получается, что именно вокруг вас крутятся подобные ситуации, но вы и впрямь мастер выходить сухим из воды. — Я рос там, где выживали самые изворотливые, — усмехается Вячеслав, — Мне пришлось рано понять, что мир — это большой рынок, на котором можно купить что угодно. Связи, благосклонность, авторитет, репутацию, статус, даже любовь. У всего есть своя цена, вопрос лишь в том, есть ли возможность заплатить ее. И речь не только о деньгах, потому что не всегда именно они играют роль. Когда я осознал это, я научился пользоваться этим знанием во благо себе и своим ближним. Как видите, у меня неплохо получается. — Склонен с вами согласиться, но не во всем, — отзывается Назар, — Я прожил больше половины своей жизни среди нищеты и грязи, но даже там нельзя было купить любовь. Можно было заставить сыграть в нее, но купить — едва ли. Потому что даже самые бедные эльфы не были способны взрастить в себе чувства за монету. — Любовь покупается не деньгами, — заявляет Вячеслав, — Ее можно приобрести за кое-что другое. — Например? — По ситуации. За защиту, за верность, за заботу. Чью-то любовь можно купить за красоту, кто-то отдаст ее за стабильность. Вот вас, к примеру, не любят в народе в чувственном понимании, но любят за безопасность, которую вы можете обеспечить стране. — Это не любовь, — возражает Назар, — Это уважение. — А разве любовь живёт без уважения? — вопросительно гнет бровь Вячеслав, — Я думаю, что нет. Просто эльфы привыкли воспринимать это чувство как инстинкт, который приведет к созданию семьи и потомства, я же считаю, что оно бывает разным. И выражаться оно может по-разному, необязательно клятвой у алтаря и обещанием умереть в один день. У любви много форм, и почти любая из них покупается. Никогда — деньгами, почти всегда — чем-то, что может быть дано в ответ. Это тоже своего рода рынок, и на нем могут обмануть, а могут щедро наградить. Кому как повезет. — Если придерживаться вашей логики, то, как вы считаете, какова цена вашей любви? — Большой нос, невыносимый снобизм и паршивый характер. Увы, но я продался за бесценок. Рассмеявшись, Назар качает головой на такие слова, все продолжая мысленно удивляться подобному откровению, и поднимается на ноги, понимая, что оставаться здесь нет смысла. Он уже услышал все, что ему нужно, и даже немного больше, потому благодарит за помощь и за любопытную беседу ещё раз, отходит к двери, но, не дойдя до нее, замирает, когда Вячеслав окликает его. — А что насчёт вас? — спрашивает он, кинув внимательный взгляд, — За что можно купить вашу любовь? Задумавшись, Назар на мгновение даже теряется, не зная, что ему ответить. Его любовь на самом деле ничего не стоит, ведь она никогда не несёт за собой блага, потому проще доплатить, чтобы ее не было, чем отдать что-то, чтобы она была. От нее лучше прятаться, ее саму лучше прятать к черту, ведь всегда, абсолютно всегда за свои чувства Назар был вынужден каяться на могилах, пластаясь перед Творцом как последний грешник. Он и сейчас пластается, но не перед старым дураком в небесном городе, а перед призраками тех, кого не уберег. Лишь в своей голове, разумеется, даже не вознося молитв, однако неся за собой груз вины из года в год и обещая самому себе — больше никогда. Больше никогда его любовь не причинит никому вреда, а если появится риск, он сам ее в себе убьет. Сам похоронит со всеми почестями, потому что так будет легче. Это не самосожжение — это рационализм, работающий во имя безопасности, и только он в крайнем случае сумеет спасти. Назар в этом уверен. Он успел убедиться — целее остаются те, кто его не любит. Они, конечно, тоже умирают, но совсем по другим причинам, к которым он отношения не имеет, потому лишний грех на душу ему брать не приходится. Не то, чтобы она у него есть. Не то, чтобы он не хранит ее остатки ради своих детей. Все до безобразия просто — пока он действует не только из чувств, но и из долга, шанс на благополучие выше. И не в этом ли заключается цена его любви? Назару почему-то кажется, что да. — Думаю, за шанс любить так, чтобы это не обернулось бедой, — все же отвечает он. И ключевое здесь всё-таки «кажется». — Чтобы это не обернулось бедой для вас? — уточняет Вячеслав. — Для других, — отзывается Назар, — Потому что по сей день моим единственным талантом остаётся навык не умирать. Не ожидая ответа, он покидает чужие покои и, пока идёт к Антону, чтобы узнать, какое его ждёт наказание, думает о том, что, наверное, Вячеслав отчасти прав, и у всего есть своя цена. С той лишь поправкой, что порою она слишком высокая и платить ее по-хорошему не следует никому. Следующие две недели проходят для Назара абсурдно — он, поверить сложно, кается. Показательно, по наставлению Антона, чтобы видели все придворные, дважды день в тронном зале у алтаря, делая очень одухотворенное и виноватое лицо, которое Андрей почему-то называет наглой бандитской рожей, на которой сожаления не наблюдается вовсе. Но Назару на его комментарии, если уж честно, плевать, он очень старательно отыгрывает свою роль замаливающего грехи, и это, подумать только, срабатывает. Разговоры вокруг Анны действительно стихают, на нее больше никто не косится, и никто не шепчется у нее за спиной, все камни летят на Назара, но не добираются до него, натыкаясь на преграду в виде его авторитета. Его, черт побери, не столько осуждают, сколько жалеют из-за случившегося, потому что по задумке Вячеслава постановочную ругань с Марком в переговорной разносят по всему дворцу, и это действует как заземление. Мол, графу Вотякову и так ведь досталось, чего зря теперь его линчевать, если он и сам осознает свою ошибку. И он делает вид, что правда осознает, и ему вроде как все верят. Все, не включая тех, кто хорошо его знает. — Доброго вечера, капитан, — первая здоровается с ним Лия, пришедшая в тронный зал перед сном, вставая рядом у алтаря, — Я не помешала вам? — Ни капли, — качает головой Назар, смаргивая слезы, набежавшие на глаза из-за дыма свечей, — Ты чего тут? — Да так, — уклончиво отвечает Лия, поправляя платок на плечах, — Пришла посмотреть, как вы играете в раскаяние. Никогда бы не подумала, что вы такой хороший симулянт. — Я не притворяюсь. — Ну да, конечно. Едва заметно ухмыльнувшись, Назар тут же принимает равнодушное выражение лица, смотрит на Лию сверху вниз и так, чтобы никто не мог его услышать, шепчет. — Можешь смеяться, сколько влезет, но выдавать меня не смей. Я и так стараюсь, как могу, и не дай Творец кто-то поймет, что я все это не от чистого сердца. — Я сохраню ваш секрет и унесу его с собой в могилу, — обещает Лия, лукаво сверкнув глазами, и, подавшись ближе, добавляет, — Но вам нужно постараться сделать куда более виноватый вид. Пока все выглядит так, будто вас сюда заставили прийти. — Так оно и есть, — вздыхает Назар, — И как мне сделать более виноватый вид? — Подумайте о чем-то очень грустном, — советует Лия, — И сожмите челюсти так, чтобы у вас задрожали губы. Это создаст впечатление, будто вас распирает от эмоций во время молитвы, потому ни у кого не возникнет сомнений в вашем раскаянии. — Никогда бы не подумал, что моя духовная дочь будет учить меня изображать раскаяние, — усмехается Назар, — Но я приму к сведению. Спасибо. — Да было бы за что, — улыбается Лия, — Раз уж решили играть, играйте по правилам, даже когда мухлюете. Подмигнув к нему, она отходит в сторону и, снова поправив платок, обнимает себя за плечи, вскинув глаза к потолку. Наблюдая за ней, Назар вдруг ловит себя на мысли, что она пришла на вечернюю молитву не просто так, и ощущает легкую тревогу по этому поводу. Впрочем, закрепиться в его голове она не успевает, Лия, вздохнув, разворачивается вскоре к двери и покидает тронный зал, что-то едва слышно бормоча себе под нос. Назар возвращается к игре по правилам, которые старательно и очень незаметно нарушает. К исходу третьей недели он ее, наконец, завершает. Антон говорит ему, что дальнейший спектакль не так уж обязателен, лишь для подкрепления результата можно ещё немного походить по дворцу с отстраненным выражением лица, и с этим Назар справляется на ура без всяких фальшивых наказаний. У него в принципе не возникает проблем с тем, чтобы сделать мрачную рожу, потому что она при нем всегда, и теперь ее даже воспринимают не за паршивый характер, а за раскаяние, чем он активно пользуется, не испытывая мук совести. Напротив, совесть его успокаивается, когда он убеждается, что смог вытащить Анну из болота, в которое сам же ее и затащил, и все постепенно как-то приходит в равновесие. Временное затишье наступает внезапно, и Назар, будучи уверенным, что за ним обязательно начнется буря, все равно мысленно радуется штилю, дабы совсем уж не утопать в своем гнилом реализме.

***

Каждый раз, когда Назар не ждёт никакого блага, в дурной манере предполагая, что новые проблемы не за горами, все обычно складывается таким образом, что беды действительно настигают. Но закономерности на то закономерности, что, как ни странно, допускают исключения, которые поначалу вызывают подозрения и лишь спустя определенное количество времени позволяют немного выдохнуть. Назар выдыхает тоже. Он, поверить сложно, целых три месяца живет спокойно и получает только радостные вести со всех сторон. Например, что Илья перебрался в Пальмиру и набрал себе отряд разведки, который будет готовить к полноценной службе; что Эдда родила ещё одну дочь, которую нарекли Симой в честь матери Дарио; что Миша после долгих уговоров открыл всё-таки свою лавку, где теперь торгует корзинками, которые плетет на заказ; что подразделения Легиона в Родарике и Яноре, наконец-то, полностью укомплектованы, и солдаты в них стерегут границы денно и нощно, предотвращая тем самым любое незаконное проникновение на территорию страны. В последнем Назар убеждается лично, ведь не привык полагаться на одни только отчёты, потому почти три недели он и тратит на поверку, как организована работа, а когда преисполняется уверенностью, что все идёт по плану, возвращается в Пальмиру. Во дворце правда благо заканчивается, достигает предела, и на голову падает не то, чтобы новая проблема, но очевидная сложность, ведь стоит Назару войти в королевские покои, чтобы отчитаться о своем прибытии, он застаёт Марка, настрой которого явно оставляет желать лучшего, сидящего на тахте с абсолютно отсутствующим выражением лица. Это настораживает. — Что стряслось? — вместо приветствия спрашивает Назар, присев на корточки напротив тахты, — Ты снова не смог остановиться и съел всю чернику в радиусе метра? Если да, то не переживай, я уточнил этот вопрос у Евгении, и она сказала, что черника не вредна для тебя. — Меня отстранили от встречи с графом Черняевым, — пустым голосом сообщает Марк, глядя куда-то в пустоту, — Мирон сказал, что они с Мамаем сами побеседуют с ним, и настоял на том, что в моем присутствии нет необходимости. Он дал понять, что мое положение… Не располагает к аудиенциям. — Что, прости? — удивляется Назар, — С какого перепугу тебя отстранили от встречи, на которой ты сам же и настоял? — Будто ты сам не понимаешь. Со вздохом Марк, успевший наполовину лечь на тахту, садится прямо, а затем и вовсе встаёт, направляясь в сторону зеркала. Назар же, заняв его освободившееся место, хмурится, не догадываясь даже, а что он должен то понимать, и глубоко задумывается над прозвучавшими словами. Правда мысли его никак не связываются во что-то складное, потому что он ненароком замечает, как Марк, задрав полы рубахи, разглядывает свое отражение, и выпадает из реальности на неопределенное количество времени. Это стало своего рода открытием — увидеть в беременности что-то чарующе красивое. Назар вообще не умеет видеть красоту в мелочах, он не эстет и уж тем более не тонкая натура, но по мере того, как приближается момент появления детей на свет, он становится все более уязвимым, и причиной тому служит, как ни странно, внешний вид Марка. Удивительно признавать, но, будучи беременным, он стал чрезвычайно притягательным, и Назар был бы идиотом, если бы отрицал это для самого себя. Но он не был идиотом, потому он и видит в изменениях, коснувшихся тела Марка, что-то необыкновенное. Что именно это такое, он не знает сам, а только лишь испытывает непонятное чувство в груди, которое определить или хоть как-то назвать ему не под силу. И оно возникает каждый раз, когда Назар смотрит, вызывая незнакомый доселе трепет. Именно поэтому он очень старается не смотреть в лишний раз. Не потому что ему неприятно то, что открывается взору, напротив. Потому что он немного даже, черт, пугается собственной реакции, не зная наверняка, к чему она в итоге может привести. Назар поэтому и сейчас усилием воли отводит взгляд и возвращается мысленно к словам Марка. Он должен что-то понимать, но что именно? Помоги ему Творец. — Что ж, ладно, Мирон не так уж и не прав, — вздыхает Марк, одернув полы рубахи, — Мой вид действительно не располагает к деловой беседе. — С чего ты взял? — хмурится Назар, все ещё глядя исключительно себе под ноги, — Нормальный у тебя вид, вполне здоровый. Не понимаю, почему Мирон решил, что тебя стоит отстранять от аудиенции. — Да брось, — машет рукой Марк, опускаясь на край кровати, — Я выгляжу, как бочка, и скоро вовсе перестану вмещаться в дверные проемы. С моей нелепостью и неповоротливостью неудивительно, что на официальных встречах мое присутствие считают не совсем уместным. — Ты в положении, Марк, — напоминает Назар, — Ты носишь под сердцем сразу двух детей. То, что ты набрал вес, это абсолютно нормально. Да и не стал ты неповоротливым, не надо наговаривать на себя. У тебя вполне сносный вид для беременного эльфа. — Но не для короля. Назар морщится, клича мысленно себя дураком, потому что и правда не осознает сути проблемы. Вся страна в курсе, что король в положении, потому вряд ли кого-то можно удивить, напугать или оттолкнуть его внешним видом, который вполне себе соответствуют сроку его беременности. У него вырос живот, он сам увеличился в размерах, стал немного рассеянным и неповоротливым, но это же не приговор, черт побери. Родит, расходится и станет прежним, а если и не станет, его тело все равно изменится и будет вновь похоже на то, какое было раньше. Во всяком случае Назар в этом уверен, потому он отчаянно не понимает, с какого перепугу Марка отстранили от аудиенции, а он сам видит для того какую-то весомую причину. Да, кажется, до безумия уже рукой подать. — Не понимаю, к чему ты клонишь, — тяжело вздыхает Назар, поднимаясь на ноги, — Король ты или нет, ты всё ещё носишь под сердцем двух детей и выглядишь так, как должен выглядеть беременный эльф. Даже мне это ясно, как день, а я в целительстве не разбираюсь вовсе. — Да дело не в целительстве, — отмахивается Марк, опуская одну ладонь на живот, — Я просто стал каким-то… Не таким. Все, на что меня хватает за день, это поесть, пройтись по саду, уложить Надю и, дай Творец, провести хотя бы одну встречу или заседание Парламента. И то мне очень помогают Лия с Иданом, ведь если бы не они, я бы засыпал даже стоя. А так они постоянно рядом, и это спасает меня во время особенно скучных бесед. — Я все ещё не вижу проблемы. Марк, ничего не сказав, встаёт, подходит снова к зеркалу, немного покрутившись перед ним, поворачивается к Назару лицом и неожиданно спрашивает. — Скажи честно, я стал похож на толстое пугало? — Что, прости? — удивляется Назар, — Толстое пугало? Кто тебе такое сказал? — Никто, — качает головой Марк, — Я и сам все вижу. Меня стало в два раза больше, а ещё я теперь похож на барабан. Скоро тоже будут боком закатываться, а не заходить на своих ногах. Назар даже рта открыть не успевает, Марк, успев самостоятельно расстроиться своим же умозаключениям, возвращается к постели, ложится на нее спиной и накрывает лицо руками, после чего перекатывается на бок. Он весь скукоживается в огромной кровати, будто стараясь казаться меньше, и принимается громко дышать. Назар теряется. Он никогда раньше не сталкивался с подобным, в его окружении не было мужчин или женщин, считавших себя некрасивыми. В его окружении в принципе не было эльфов, для которых была важна красота, не считая госпожи Леоны, потому никто и никогда не провозглашал себя уродами. Моральными разве что, потому что преступления и грехи калечат душу, но это все же совсем другое. С таким Назар живёт сам — он все ещё считает, что если заглянуть внутрь него, то найти там можно лишь безобразие, но про то, как он выглядит снаружи, он вообще не задумывается. У него есть две руки, две ноги, голова и туловище, обыкновенный набор, и что ещё важно то? Лично ему кажется, что ничего, потому он не понимает, что заставляет Марка так переживать. Тем более он не понимает, что заставляет его считать себя пугалом, когда на деле есть только глубоко беременный эльф. Очень даже… Привлекательный. Во всяком случае Валерия сказала бы именно так, если бы была во дворце, а не в свадебном путешествии, потому что короля она считает самым красивым на земле. Назар отчасти считает тоже. — Прекрати называть себя «не таким», — просит он, присаживаясь на край кровати, — Все с тобой нормально. Я уверен, что Мирон настоял на проведении аудиенции без тебя, не потому что ты выглядишь плохо, а потому что он хочет, чтобы ты больше отдыхал. Сейчас для тебя это правда важнее, чем дела страны. — Я выгляжу, как бочка, — все сокрушается Марк, так и лёжа на боку спиной к Назару, — Огромная и тяжёлая бочка. На меня неприятно смотреть. — С чего ты взял? — Потому что я не слепой и вижу свое отражение в зеркале. Рука, протянутая к его спине, застывает в воздухе, Назар резко одергивает ее и в досаде поджимает губы, со свистом втягивая воздух. Он понятия не имеет, что ему делать. Он знает, как привести в чувство испуганного или взволнованного солдата, знает, как успокоить плачущего ребенка, знает, как говорить с настороженным стариком, но как ему быть с Марком сейчас, он не в курсе. Потому что на практике Назару ещё никого не приходилось убеждать в наличии внешней красоты, ведь она в его жизни почти что не играла роли, поскольку голоду, разбою и войне было все равно на нее. Он и сам до сих пор особо не обращает на нее внимания, считая, что она далеко не показатель чего бы то ни было, однако сейчас это будто бы необходимо. Вот только какие слова подобрать, неясно, поскольку в подобной ситуации Назар оказывается впервые и от того, наверное, теряется, чего раньше себе не позволял никогда. Он потому глубоко задумывается, подбирая правильные слова, которые подбираться почему-то не хотят вот совсем, и Марк успевает определить его молчание по-своему. — Может, мне до родов не следует выходить в свет? — неуверенно предполагает он, так и лёжа спиной к Назару, — Так, наверное, будет лучше, и никому не придется смотреть на толстого, неповоротливого короля. Чтобы все обязательно сочли, что король прячется от мира не просто так, решили, что ему нездоровится, или вообще сочинили легенду, по которой он потерял детей, но чтобы никто не узнал, занялся затворничеством, а за наследников он выдаст в итоге подменных младенцев, чтобы в народе не пошли волнения, думается Назару, но ничего из этого он, разумеется, не озвучивает вслух. Вместо слов, которые в голову так и не пришли, он тянет Марка за запястье, заставляет его подняться с кровати и ведёт к зеркалу. Что именно он собирается делать, он пока сам не в курсе, но действовать молниеносно он все же умеет, две войны научили принимать решения за долю секунды. — Я не знаю, кто вдолбил тебе в голову, что ты выглядишь плохо, но могу поклясться, что это не так, — говорит он, сжимая ладони на плечах Марка, — Посмотри на себя. Ты вынашиваешь сразу двоих детей, и это огромный труд, кто бы что не говорил. Тебе приходится тратить уйму сил, чтобы продолжать вести дела страны, поэтому нет ничего странного в том, что тебя не хватает на многое. И, поверь, ты отлично справляешься с поставленной перед тобой задачей, потому что не каждый бы так смог. А Мирон, я уверен, предложил тебе не участвовать в аудиенции, чтобы ты отдохнул, а не потому что ты вызываешь неприятное впечатление своим внешним видом. Тем более, что никакого неприятного впечатления ты не вызываешь. — Скажешь тоже, — фыркает Марк, намеренно не глядя на себя в зеркале, — Ты просто пытаешься меня успокоить. Не надо врать, что вот это можно считать сносным. Только слепой бы не увидел, что меня разнесло будь здоров. — Ты поправился, — не спорит Назар, — Но это ведь нормально. Разве когда ты вынашивал Надю, ты не прибавил в весе? — Прибавил, но намного меньше, чем сейчас. — Но сейчас ты и носишь под сердцем двух детей сразу, а не одну Надю. — Меня это не слишком утешает, — невесело усмехается Марк, в конец отворачиваясь от зеркала и скидывая с плеч чужие руки, — Ровно как и взгляды придворных. Наверное, мне и правда будет лучше реже появляться перед ними, чтобы не смущать никого своим внешним видом. Лишь усилием воли Назар сохраняет самообладание, потерять которое рискует с минуты на минуту, и, внезапно поняв, что словами ничего не добьется, хватает начавшегося уходить к кровати Марка за плечо, тянет его на себя, после чего, не дав ничего ему сказать, целует. Раз уж разумные объяснения не работают, хотя бы действия с очевидным подтекстом должны возыметь эффект, и только это удерживает Назара от того, чтобы начать биться головой о стену. Биться головой, впрочем, не приходится, энтузиазм направляется в другое русло. На то, чтобы обнять, чтобы заползти руками под полы рубахи, коснуться живота и ребер и погладить по спине, чтобы губами спуститься к шее, после — к плечам, чтобы показать без разговоров то, что успокоит Марка и не даст ему думать, будто его внешний вид может быть неприятен. Впрочем, он в привычной для себя манере перестает думать вовсе, потому, когда Назар отстраняется, прижимаясь лбом к его лбу, зачем-то задает крайне глупый вопрос. — Ты останешься на ночь? — Конечно, — кивает Назар. Он прочищает горло, чтобы голос не звучал так хрипло, и, поддавшись порыву, добавляет, — Ты отлично выглядишь. Не надо скрываться от придворных, это глупо. Пусть все видят, что ты в добром здравии и чувствуешь себя хорошо. — Ты правда думаешь, что я отлично выгляжу? — переспрашивает Марк. — Ты вынашиваешь двух моих детей, поэтому для меня ты не можешь выглядеть плохо. Наверное, именно эти слова и были нужны, потому что после них Марк странно меняется в лице, бегло смотрит на свой живот и, вскинув голову, непрочно улыбается, обнимая Назара за плечи. — Не уезжай больше, пожалуйста, — просит он, — Я без тебя очень плохо сплю. — Я постараюсь, — вздыхает Назар, заведомо зная, что ничего обещать нельзя, — Пойдем спать. Завтра мне надо будет отчитаться на заседании о проделанной работе в Родарике и Яноре. Уснуть так сразу не получается. Марк, приободренный ранее услышанными словами, уже в кровати сам лезет с поцелуями и не успокаивается, даже когда Назар напоминает ему о необходимости поспать. Тому после очередной проигнорированной просьбы приходится отступить, потому он крепче прижимает Марка к себе и засыпает лишь спустя неопределенное количество времени, уткнувшись носом в светлую макушку на своей груди. Утром после заседания Назар, дождавшись, пока все покинут переговорную, ловит выходящего последним Идана и заводит его обратно, закрыв за собой плотнее дверь. — Есть разговор, — объявляет он, — Ты заметил, что Мирон в последнее время все чаще пытается отстранить Марка от дел? — Заметил, конечно, — вздыхает Идан, опускаясь на стул, — Марка это страшно удручает, он думает, что дело в его внешнем виде, сколько бы мы с Лией и Евгенией не пытались убедить его, что это не так. — У меня будет к тебе одна просьба, — осторожно говорит Назар, — Я бы все сделал сам, но с моей стороны это будет нелогично. Поговори с Мироном на правах мужа короля. Скажи, чтобы он следил за языком и аккуратнее преподносил все новости, если он не хочет, чтобы Марк начал заниматься затворничеством. Он только вчера мне заявил, что не хочет появляться перед придворными, и я уверен, что такой настрой возник не без участия Мирона. — Я должен сказать ему, чтобы он вел себя тактичнее? — уточняет Идан, — И что его слова могут расстроить Марка, чего сейчас допускать нельзя. Я правильно вас понял? — Именно так. Справишься? Коротко кивнув, Идан даёт понять, что сделает все в лучшем виде, поднимается со своего места, догадываясь, что разговор подошёл к концу, и выглядит он вроде вполне спокойным, но удивление в его глазах читается отчётливо. Назар не оставляет это незамеченным. — Все в порядке? — Никогда бы не подумал, что вы будете столь внимательны к чувствам другого эльфа, — признается Идан, — Отцовство позитивно влияет на вас. — Если Марк запрется в своих покоях, это спровоцирует слухи, а их сейчас допускать нельзя, — пожимает плечами Назар, — Это не столько забота об его чувствах, сколько необходимая мера. Нам любой ценой нужно помочь ему до самых родов быть на виду у придворных, чтобы они видели, что с их королем все в порядке. В противном случае проблем мы все потом не оберемся. — Вы так говорите, будто плохо знаете Марка, — мягко усмехается Идан, — После того, как он потерял ребенка, он на третий день вышел к придворным, несмотря на то, что у него не было на это никаких душевных сил. И сейчас Марк даже под страхом смерти не допустил бы, чтобы в народе пошли волнения. Поэтому мне кажется, что вы все же делаете всё это не только для того, чтобы он был на виду у придворных, но и для того, чтобы ему это давалось легче. И в этом нет ничего зазорного, капитан. В конце концов, заботиться о ком-то вполне уместно, особенно если этот кто-то ждёт от вас детей. — При любом раскладе в первую очередь меня будет беспокоить стабильная обстановка в стране. — Как скажете. Мудрый не по годам Идан не ввязывается в спор и, пожелав доброго дня, выходит из переговорной. Назар в ней не задерживается тоже, ведь у него есть ещё дела на сегодня, потому и он удаляется прочь, стараясь не думать об услышанных словах. Получается у него, как ни странно, неплохо. У него вообще не остаётся времени думать, потому что довольно долгое отсутствие в Пальмире сказывается, от того и в штаб приходится наведываться чаще. В один из таких дней, взяв с собой туда Рому и Гришу, которым тоже хочется иногда выбраться куда-то из дворца, Назар невольно становится свидетелем одной приватной беседы, участники которой не замечают его из тени его укрытия. Все происходит неподалеку от стрельбища. Рома и Гриша, найдя себе друзей в лице Никиты, Богдана и Матвея, уносятся вместе с ними на полигон, Назар, едва проведя собрание с командованием и получив все необходимые отчёты, выходит на улицу и, поднявшись на небольшой пригорок, усаживается на низкую ветвь старого дуба, откуда видно всю территорию штаба. Он издалека наблюдает за тем, как Илья с Улансом и Васильев гоняют ребятню по тренировочному полю, когда буквально в нескольких ярдах от себя слышит знакомый голос. — И почему ты молчишь? — спрашивает Данила, — Может, поговорим уже? Покрутив головой, Назар замечает его, стоящего спиной, чуть поодаль, где кто-то установил мишени в виде чучел, набитых сеном, из голов которых торчат стрелы. Одну такую Диана, внезапно появившаяся в поле зрения, вынимает рывком одним движением и тут же закидывает в свой колчан, так ничего не говоря. Данила, подойдя ближе к ней, недовольно хмурится. — Диана, прекрати игнорировать меня, — просит он, встав напротив девчонки, что продолжает увлеченно собирать стрелы, — Это ты у нас обычно за словом в карман не полезешь, а тут вдруг язык проглотила. Что, закрылась фабрика по изготовлению колких ответов? Совершенно невозмутимо Диана проходит мимо него к другой мишени, делая вид, что его не существует, Назар же озирается по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не заметил, и раздумывает, как ему будет правильнее поступить. С одной стороны, подслушивать нехорошо, даже если это беседа его солдат, все же в личные дела лезть некрасиво, но с другой, уйти тихо не получится, потому что попытка слезть с дерева будет чревата звуками, которые обязательно услышат. И пока Назар, испытывая метания совести, размышляет, куда ему деться, Данила все продолжает пытаться завязать разговор. — Не веди себя, как ребенок, Творца ради, — устало вздыхает он, — Если тебе что-то не нравится, скажи прямо. Нам с тобой ещё в паре работать, и у меня нет никакого желания лицезреть на твоём лице сплошное недовольство. Наверное, женщин этому учат с детства, либо у них у всех существует такой базовый навык, как игнорирование собеседника даже в те моменты, когда это неуместно. Назар не знает точно, но своими глазами видит, как Диана, даже бровью не поведя, снимает со спины колчан и принимается флегматично пересчитывать в нем стрелы, будто Данилы рядом и нет. Тот не унимается. — Вот так, значит, — невесело усмехается он, — Ну пусть будет по-твоему. Сделав к ней шаг, он выдирает из ее рук колчан и отбрасывает его в сторону, на что реакция следует незамедлительно. Диана, все продолжая сохранять равнодушное выражение лица, вскидывает голову, отступает назад и внезапно ставит Даниле подсечку. Тот, успев увернуться, все же пошатывается на своем месте, чем даёт преимущество своей сопернице, которая, не став медлить, несильно ударяет его локтем в подбородок, после чего оказывается за его спиной и, пока он приходит в себя, валит на землю. Когда он пытается вскочить обратно на ноги, Диана прикладывает к его шее деревянный тренировочный кинжал и, присев напротив него на корточки, криво ухмыляется. — Хватит с тебя? — иронично уточняет она, вздернув одну бровь, — А теперь слушай меня внимательно. То, что я твоя напарница, не даёт тебе никакого права шутить надо мной. Ещё один такой раз, и, поверь, деревянный кинжал в моих руках сменится на настоящий. Это ясно? — Так тебя обидела шутка? — удивляется Данила, глядя на нее снизу вверх, — Черт побери, ты не могла раньше сказать, что тебе это неприятно? Я ведь спрашивал несколько раз, все ли хорошо, а ты просто промолчала! — А по моему лицу не было заметно, что мне не смешно? — фыркает Диана, — Я тебе все сказала: либо следи за языком, либо не удивляйся, когда я его тебе отрежу. — Прости. Диана, смерив его сложным взглядом, кривит губы в пренебрежении и поднимается на ноги, пряча кинжал в сапог. Она возвращается к своему колчану, Данила же, вскочив с земли, вновь оказывается возле нее и пытается взять ее за руку. — Эй, ну посмотри на меня, — просит он, когда его попытки не увенчиваются успехом, — Диана, пожалуйста. Мне правда жаль, что тебя обидела моя шутка. Если бы я знал, что тебе неприятно, я бы не стал так говорить. Прости меня. Обещаю, что впредь не повторится. — Руки убери, — огрызается Диана, закидывая колчан на спину, — И на будущее: следи за словами. Иначе так и придется бегать и просить прощения. — Но мне правда жаль, — не сдается Данила, — Я не хотел тебя обидеть. Как я могу загладить свою вину? — Никак. — Диана, пожалуйста… — Оставь меня в покое уже. Раздражённо дёрнув плечами, Диана резко крутится на пятках и уходит прочь, оставив Данилу растерянно топтаться на месте. Назар, ставший случайно свидетелем всей этой сцены, невольно улыбается. С характером, однако, девчонка, и впрямь зубастая. Неясно, конечно, что за шутка ее так задела, но себя в обиду она явно не даст. Вот вроде чуть меньше года в Легионе, а уже научилась стоять на своем. Впрочем, в ней это было и до, просто в армии навык защищать саму себя укрепился, и плюсов в этом определенно больше, чем минусов, даже невзирая на ослиное и не всегда оправданное упрямство. В этом Назар отчасти видит себя. Хотя и положение Данилы ему теперь знакомо, потому что часто приходится просить прощения и ходить на цыпочках даже тогда, когда никакой вины нет в помине. Вынужденная мера. Данила, недолго постояв, собирается было уйти, но Назар, зазевавшись, соскальзывает с ветки и падает на землю. Даже не падает, а опускается, потому что успевает правильно сгруппироваться и приземляется почти бесшумно на обе ноги, лишь сломав стопой ветку, лежащую в траве. На этот звук Данила и реагирует. — Граф Вотяков? — удивляется он, выпрямляя спину, — Откуда вы… Не договорив, он вскидывает голову и рассматривает дерево, с которого Назар и свалился, затем глядит на него самого и вопросительно гнет бровь. Назар, прочистив горло, складывает руки за спиной, панически выдумывая оправдание. В голову, черт возьми, ничего не приходит. — Это вышло случайно, — честно признается он, решив все же не лгать, — Я уже сидел на дереве, когда пришли вы, и не успел уйти так, чтобы вы не заметили. Момент был упущен. — Я слышу в вашем голосе сожаление? — усмехается Данила, — Мне казалось, что глава Легиона не обязан оправдываться перед рядовым солдатом ни при каких условиях. — Подслушивать, пусть и невольно, частную беседу — это не, на что я имею право, — пожимает плечами Назар, — Даже если я — глава Легиона, а вы — мои солдаты. Везде важна мера, и мне жаль, что я услышал ваш разговор. Исправить этого нельзя, но могу пообещать, что дальше меня ничего не уйдет. Вскинув брови в удивлении, Данила медленно кивает, будто соглашаясь с прозвучавшими словами, и собирается было отдать честь и уйти, но почему-то замирает с растерянным выражением лица. Наблюдая за ним, Назар ждёт каких-то действий, пока ещё не понимая, к чему все клонится, а когда было распахивает рот, тут же закрывает его обратно, потому что Данила все же подаёт голос. — Давайте вы сделаете вид, что не видели, как она повалила меня на землю, — предлагает он, — Тем более, что я поддался. — Как скажешь, — усмехается Назар, — Но мы ведь оба понимаем, что ты не поддавался ей. Диана одолела тебя в честной борьбе. — Я знаю, — кивает Данила, — Она иногда и правда проворнее меня. Но падать в грязь лицом перед командованием не слишком престижно. — Уметь принимать поражение — это не стыдно. Даже если твой соперник на первый взгляд кажется слабее, чем ты. — Мне не стыдно проиграть ей. — Тогда в чем дело? Вздохнув, Данила отводит взгляд в сторону, принимает задумчивое выражение лица и, немного помолчав, пожимает плечами. — Ни в чем, я думаю, — говорит он, — Мне просто надо научиться не выводить ее из себя и понимать, что может ее задеть, а на что она не обратит внимания. Иногда это сложно, но, как я успел заметить, если она шутит и острит в ответ, значит, все в порядке, а если молчит и говорит со мной сухо, то мне стоит закрыть рот. Как видите, я не всегда успеваю среагировать, поэтому порой рискую остаться без языка. — Я не знаю, что именно задело Эссе на этот раз, но тебе стоит прислушаться к ней, — осторожно советует Назар. Он в таких делах совсем не помощник, но проигнорировать признание не может, это будет кощунством все же по отношению к Даниле, что решил раскрыться хоть немного, — Она ведь четко дала понять, что ей не понравилось твоя шутка. Значит, тебе лучше принять это во внимание и не повторять впредь подобных ошибок, если ты и впрямь не хочешь остаться без языка. — Думаете, это мне поможет? — Скорее всего ближайшую неделю она будет смотреть на тебя, как на врага народа, но потом она остынет, и ты сможешь попытаться исправить свою оплошность. Главное, не нарывайся. — Женщины ужасно сложные создания, — вздыхает Данила, — Диана отличная напарница, но иногда мне страшно хочется придушить ее за то, что она столь невыносима. — Если хочешь, я могу поменять тебе напарника. Замерев, Данила поджимает губы, будто жалея о сказанных словах, склоняет голову вбок и, снова вздохнув, отказывается. — Не стоит. Я уже сработался с ней, так что менять напарника нет необходимости. Оценив принятое решение, Назар решает его никак не комментировать и уже было собирается пойти за Ромой и Гришей, чтобы занять их чем-то полезным, но задерживается на пару мгновений и все же говорит. — Научись видеть не только ее реакции, но и их причину. Ничего не бывает просто так, а значит, и Эссе ведёт себя подобным образом неспроста. Как посмотришь на все это с другой стороны, сразу станет проще. — Если бы я знал, в чем причина, я бы не допускал ее обид. — Сделай так, чтобы она рассказала тебе о них сама. Вызови у нее доверие, раз уж решил идти до конца. Не дав Даниле ничего ответить, чтобы не слушать всяких там отговорок вроде «да мы же просто напарники», Назар разворачивается и уходит прочь. До вечерней трапезы у него ещё есть время, а поскольку собрание он уже провел, то действительно можно найти Рому и Гришу, чтоб время их пребывания в штабе не прошло впустую. Не только ведь бегать да резвиться, в конце концов, Назар глава Легиона, а значит, обязан учить чему-то важному всех своих сыновей, не придавая значения тому, земные они или духовные. Так пролетает ещё месяц. К его исходу в столицу из свадебного путешествия возвращается окрылённая, воздушная и неимоверно счастливая Валерия в сопровождении своего теперь уже мужа. Она привозит во дворец вместе с собой неосязаемый свет, увидеть который невозможно так же, как и игнорировать, и Назар сам чувствует его на каких-то незнакомых ему доселе частотах, когда встречает ее в саду. Он как раз гуляет с Надей, наряженной в лёгкое льняное платье и чепчик, спасающий ее крохотную голову от зноя, и именно тогда натыкается на Валерию. — Граф Вотяков, доброго вам дня, — задорно приветствует она его, подходя ближе, — И вам, Ваше Высочество. Какой у вас чудный наряд! — Доброго дня, маркиза Озерова, — улыбается Назар, — Как прошло ваше свадебное путешествие? — Ой, не спрашивайте даже, — отмахивается Валерия, раскрывая свой веер, — Я так устала, это просто уму непостижимо! Степе взбрело в голову посетить все города в стране, где у него живут друзья, потому под конец я уже даже стала думать, что мы никогда не вернёмся в Пальмиру. Нет, конечно, я рада, что мы столько всего увидели, но моего утомления это не отменяет, потому я рада, что наше путешествие завершилось. — Рад слышать, что все прошло хорошо. — Даже более, чем хорошо. Мы попутно успели выкупить у одного господина почти за бесценок огромный амбар в Ворносе, так что теперь Стёпа сможет расширить свое дело. — А вы времени зря не теряли, — смеётся Назар, подхватывая Надю на руки, когда та замедляется, давая понять, что устала ходить сама, — Что ж, поздравляю вас с успешным заключением сделки. Вы явно умеете вести дела. — Это все Стёпа, я просто была подле него, — пожимает плечами Валерия, — И хоть мне все понравилось, я все же рада вернуться в столицу. Оказывается, так много всего произошло за время нашего отсутствия! Мне даже как-то не верится, что за столь короткий период могло случиться столько всего. — В самом деле? Я даже как-то не заметил, чтобы произошло что-то из ряда вон выходящее. — Вы и впрямь считаете, что ничего такого не случилось? Назар отвечает ей не сразу. Во-первых, он понимает, к чему она клонит, и не очень сильно хочет обсуждать легенду о его сорвавшейся помолвке, а во-вторых, его отвлекает Надя. Она вдруг хлопает его по плечу, привлекая к себе внимание, а затем указывает рукой на фляжку, висящую у него не поясе. Назар вопросительно гнет бровь. — Воды? — Да, — немного подумав, кивает Надя, — Пить. Опустив ее на землю, Назар присаживается перед ней на корточки, снимает с пояса фляжку и помогает ей утолить жажду. Надя, напившись вдоволь, вытирает рот тыльной стороной ладони, а затем, покрутив головой, просится обратно на руки. Сегодня она ведёт себя удивительно тихо, по всей видимости, не выспалась ночью, вот и не особо хочет капризничать и баловаться. Назару, если уж честно, это даже выгодно, потому он сажает ее к себе на предплечье, проверяет, чтобы ей было удобно, коротко целует в светлую макушку, прикрытую белым чепчиком, и смотрит на Валерию. Та почему-то улыбается. — А знаете, маркиза Корнилова та ещё дура, — заявляет она, — Я бы на ее месте ни за что на свете не отказалась от брака с таким эльфом, как вы. Даже несмотря на слухи, потому что они рано или поздно сходят на нет, а вот счастливое замужество может случиться всего раз в жизни. Уж я то знаю, о чем говорю. — Я не такой завидный жених, как вам кажется, — качает головой Назар, — Да и маркизу Корнилову можно понять. Она не особо горела желанием выходить замуж, а уж после произошедшего и вовсе была вынуждена покинуть дворец. Мне жаль, что так вышло, но не из-за разорванной помолвки, а из-за того, что этот инцидент поставил ее в довольно уязвимое положение. Будь моя воля, я бы все изменил и не стал бы соглашаться на этот союз изначально, но Его Величество был непреклонен. А идти против его воли, как вы понимаете, никто не имеет права. — Кто не ошибается, тот не живёт, — важно изрекает Валерия, — Впрочем, вам не о чем волноваться. Я послушала, что говорят придворные, и поняла, что никто ни в чем не винит ни вас, ни маркизу Корнилову. Вам скорее даже сочувствуют. Его Величество был очень зол, не так ли? От мысли о том, что Марк разыграл весь этот спектакль, улыбаясь и едва не смеясь, Назар поджимает губы, лишь бы самому не расхохотаться, и скупо кивает. — Ему не понравилось произошедшее, — подтверждает он, — Но Его Величество отходчив, так что мне не сильно досталось. Да и мои мнимые заслуги, как ни крути, перекрыли мои проступки. — Никакие они не мнимые, — возражает Валерия, — А очень даже большие и важные. Я нисколько не удивлена, что Его Величество не стал таить на вас обиды. Вы правда немало сделали для страны, чего один глупый инцидент никак не может перекрыть. Даже если вы оступились, это не значит, что вы стали плохим. — Я никогда не был хорошим. — Но вы определенно лучше, чем привыкли о себе думать. Не став спорить, Назар лишь молча разводит руками и переводит свой взгляд на Надю. Она, по привычке устроив голову на его плече, что-то очень тихо бормочет себе под нос и шевелит пухлыми губами, играя с завязками своего чепчика. Заметив, что на нее обратили внимание, она вдруг кладет одну ладонь на щеку Назара, подаётся вперёд и звонко целует его в нос, а затем отстраняется и смотрит с ожиданием. Назар улыбается и, перехватив ее удобнее, тычется носом в ее макушку. Валерия все увиденное тактично решает никак не комментировать. Так недели и сменяют друг друга. Днём Назар гоняет новобранцев, наблюдает за работой всех подразделений Легиона и иногда помогает Андрею с его задачами, ночами же он почти не спит, потому что Марка внезапно начинают мучить кошмары, и приходится, почти не смыкая глаз, следить за его состоянием. Беспокойство взращивается тем быстрее, чем ближе становится момент родов, но Марк убеждает, что у него все под контролем, и отказывается уходить на заслуженный отдых, продолжая круглые сутки заниматься делами страны. Назар, не выдержав, прибегает к крайней мере и оказывается в кабинете Евгении. — Заставь его все бросить и начать отдыхать, — заявляет он без предисловий, когда до рождения детей остаётся всего месяц, — Я скоро с ума сойду, если он не перестанет как сайгак носиться по дворцу. — Если бы мои слова были эффективны, — вздыхает Евгения, — Он меня не слушает и считает, что без него вам всем не справиться. С ним уже говорили Идан и Мирон, но это ничего не дало. Марк убежден, что он все осилит. — Пригрози ему, что запрешь его в покоях, — не унимается Назар, — Я прошу тебя, сделай хоть что-нибудь. Скоро от его ночных кошмаров безумцем станет не он, а я, если так продолжится. Прикажи ему уйти на отдых. — Я правда постараюсь, — обещает Евгения, — Хочешь, я дам тебе отвар из ромашки? Он хорошо успокаивает, возможно, тебе станет чуть легче. Назар, разумеется, не отказывается. И не потому что верит, что отвар из ромашки поможет ему, а потому что согласен уже на что угодно, лишь бы нервы не походили на стальные канаты, что могут лопнуть в любой момент. Он чувствует себя на пределе, и то ли ему передается состояние Марка, то ли он сам правда сходит с ума, осознавая тот факт, что чем ближе роды, тем выше риск страшных последствий, но в один момент он не выдерживает и на тренировке, превращая свое беспокойство в ярость, при демонстрации техники дуэли валит Уланса с ног, приставляя деревянный меч к его горлу. Васильев, наблюдающий за ними со стороны вместе со своим отрядом, присвистывает. — А вы, граф Вотяков, в неплохой форме для ваших лет, — беззлобно усмехается он, — Пока ещё можете дать фору молодняку. — Хотите пригласить меня на дуэль, барон Васильев? — флегматично уточняет Назар, подавая руку Улансу и помогая ему подняться, — Говоря откровенно, не советую этого делать. С мечом я на «ты». — Не мне с вами тягаться, — отзывается Васильев, указывая на свою хромую ногу, — Но вот тот молодой господин явно может составить вам конкуренцию. Илья, к которому были обращены эти слова, прекращает расставлять мишени для тренировки по стрельбе, вскидывает голову и хмурится. — Я не буду принимать участие в дуэли с капитаном, — качает он головой, — Проиграю — поставлю под сомнение свои навыки, выиграю — не смогу себе того простить. Как-нибудь без меня. — Испугались? — ухмыляется Васильев, — Или слабо? Илью нельзя брать на слабо, это знает каждый опытный солдат и командующий из старого состава. Потому что и сейчас он меняется в лице, смотрит на Васильева с долей недовольства и, бросив мишени, подходит ближе. — Убедили, — хмыкает он, а затем обращается к Назару, швыряя на землю носовой платок из кармана штанов и тем самым вызывая на дуэль — Окажете честь, капитан? — Потом не обижайся, — усмехается Назар, кидая ему деревянный меч, поданный Улансом, — И помни, что поражение — это путь к совершенству. Подобные заявления Илью не воодушевляют. Он, поймав меч, выжидает пару секунд и бросается в атаку, стараясь взять верх своей физической силой. Только вот он забывает, что чистая кровь темных ему не помощник, потому что, во-первых, всем этим техникам его учил сам Назар, а во-вторых, скорость играет бо́льшую роль в дуэлях такого плана. Потому он постоянно не успевает, упускает каких-то пару мгновений до сокрушительного удара, вертится, как уж на сковороде, и все равно опаздывает. Назар же, особо даже не напрягаясь, кружит вокруг, изматывает его, отражает все выпады, а в какой-то момент, устав заниматься глупостями, делает неожиданно Илье подсечку, кладет его на лопатки и приставляет меч к его груди. — Ноги, — коротко бросает он вслух, отступая назад, — Не забывай про свои ноги. Они — самое уязвимое место, когда твои руки заняты. — На стрельбище я вас уделаю, капитан, — обещает Илья, мигом вскакивая на ноги, и смеётся, — Но в дуэли вам точно никогда не будет равных. — Я бы не был в этом так уверен. Обернувшись через плечо, Назар видит держащего на руках Рому Федора и улыбается. А вот это уже соперник посерьёзнее. — Вызываете меня на дуэль, граф Логвинов? — Хвастунов надо ставить на место, — пожимает плечами Федор, отдавая Рому в руки Уланса, — Посмотрим, на сколько тебя хватит в ближнем бое со мной. Происходит рокировка, Илья уступает место Федору, тот забирает у него меч, подкатывает рукава своей рубахи, подтягивает штаны и, размяв шею, встаёт в пяти шагах от Назара. Васильев, по-прежнему с любопытством наблюдающий за всем со стороны, как за представлением, весело гогочет. — Даже страшно представить, господа, что будет, если один из вас проиграет! — Мордобой, — улыбается Назар, — Потому что там, где граф Логвинов не может принять поражение, он начинает махать кулаками. — Или резня, — парирует Федор с ухмылкой, — Потому что там, где граф Вотяков не в состоянии признать проигрыш, он принимается орудовать кинжалом. — Только не убейте друг друга, я вас заклинаю, — подаёт голос Уланс, — Если оба отца графа Вотякова-младшего погибнут в дуэли, он останется круглой сиротой. — У него есть духовная мать, — говорит Назар, делая шаг назад, — А вот то, что он останется без духовного отца, это, конечно, печально. Произнесенные вслух слова срабатывают, как провокация и сигнал, Федор тут же кидается на него и почти сразу чуть не сносит с ног за счёт своей силы, но Назар успевает увернуться и умудряется сохранить вертикальное положение. Он даже меч не теряет, потому вторую атаку все же отражает, несмотря на то, что даётся ему это с ощутимым трудом по многим причинам. Говоря честно, он ненавидит бороться с Федором во всех планах. Потому что Федор выносливее, потому что Федор будто бы родился с мечом в руках, а ещё потому что Федор знает все его техники и уловки, от чего и не ведётся на них. А ещё ему неудобно противостоять морально, ведь он всегда бьёт по самым больным местам во благо, силясь помочь, и этим доставляет массу неприятностей, заключающихся в том, что Назар снова начинает думать о том, что он в себе, как ему казалось, похоронил давно. Потому он уже много лет старается быть с Федором всегда заодно, ведь истина такова, что будь Федор врагом, вероятнее всего Назар был бы мертв уже не первый год, поскольку не смог бы идти против настолько крепкого и, по правде говоря, опасного соперника, который был бы несокрушим, если бы обратил свою силу во зло. Но он жив, и сейчас он тоже не сдается так просто, все продолжая уворачиваться и не давать свалить себя с ног. Федор правда не отстаёт и тоже не отступает так быстро, он, напротив, ускоряется, изматывает, подбирается все ближе и в один момент даже заносит меч над головой, готовясь совершить сокрушительный удар, однако не успевает. Его движение вызывает у Ромы, судя по всему, испуг, тот вскрикивает на все тренировочное поле, и Назар, услышав его голос, внезапно открывает в себе второе дыхание и буквально на морально-волевых кидается вперёд, роняет растерявшегося на секунду Федора на землю и ногой выбивает меч из его рук. Повисает тишина. Ее прерывает Васильев, он вдруг принимается аплодировать, качая головой, и как-то странно улыбается. — Я всегда говорил, что хорошая мотивация — половина успеха, — заявляет он, — Поздравляю вас, граф Вотяков. Вы и правда непобедимы в дуэли. — Не стоит преувеличивать, — отмахивается Назар, помогая Федору подняться на ноги, — У меня тоже есть уязвимые места. — Которые делают тебя только сильнее, — вздыхает Федор, отряхивая свою одежду. Он выпрямляется, окидывает взглядом небольшую толпу и распоряжается, — Раз уж с представлением мы закончили, то марш по своим делам. Время обеда уже, так что нечего прохлаждаться. Когда все, и впрямь последовав указанию, разбредаются, а Рома увязывается в столовую вместе с едва подошедшей Дианой, которая без всяких вопросов уводит его за собой на дневную трапезу, Федор, заставив Назара задержаться, заглядывает ему в глаза и гнет бровь в вопросе. — Полегчало? — Едва ли, — честно признается Назар, вытирая пот со лба, — Извини. Я не должен был так накидываться на тебя. — Ерунда, — отмахивается Федор, — Показательные дуэли бывают даже полезны, молодняк должен видеть, что мы с тобой в хорошей форме. Но я всё равно жду хоть каких-то объяснений. Что с тобой, Назар? Ты будто сам не свой в последние недели, и это начинает беспокоить. Назар кривит губы в ухмылке. Действительно, черт возьми, что же с ним? — А то ты сам не знаешь, — усмехается он, — Да мы буквально в шаге от того, как все рискует взлететь в воздухе. Меня поражает оптимизм Парламента, будто никаких угроз нет вовсе, но я не настолько обезумел, чтобы не понимать, что они есть. И я не знаю, что мы будем делать, если последствия окажутся плачевными для всех. — Работать с тем, что есть, — просто отвечает Федор, — Но перед этим хотя бы надеяться на лучшее и готовиться к худшему. Мы не можем предугадать, как все развернется в итоге, однако это не повод сходить с ума. Когда Андрей ждал дитя, у меня тоже не было гарантий, что я не потеряю и его, и Гришу. Все, что я мог, это верить в благополучный исход и не волноваться на пустом месте. Тебе советую поступить так же, поскольку иных вариантов нет и не будет. — Как я могу верить в благополучный исход без гарантий? — цедит сквозь зубы Назар, — Это как дать ребенку нож и надеяться, что он не порежется им. Может, он и не навредит себе, но далеко не факт, что он не решит проверить, насколько острый металл в его руках. — Твой пессимизм порой раздражает, — ворчит Федор. Он вздыхает, глядя с долей сочувствия, прочищает горло и принимается объяснять все, словно ребенку, на пальцах — Давай начнем с того, что это не первые роды, а раз предыдущие прошли успешно, то велик шанс того, что и теперь все закончится благополучно. Даже если допустить тот факт, что что-то пойдет не по плану, кто-то один из троих точно выживет, а это уже немало как для тебя, так и для страны в целом. Если это будет наследник, то трон будет, кому занять, и мы сможем избежать мятежей, если это будет король, то со временем он оправится и постарается вновь понести дитя. В самом крайнем случае, если вдруг погибнут все, в чем я крайне сомневаюсь, у нас есть принцесса. Мы коронуем ее, назначим ей регента в лице Идана и не дадим вспыхнуть бунтам. И ты будешь самым первым, кто поддержит ее и позаботиться о ней, потому что в этом будет заключаться твоя главная задача. Ты меня понял? — Но что… — Без но, — перебивает его Федор, — Каким бы не был исход, ты примешь его смиренно ради благополучия всех своих детей, чего бы тебе это не стоило. Если тебе так проще, то воспринимай происходящее за своего рода войну. Ты именно тот, кто определяет, на чьей стороне будет победа, и если ты сейчас не возьмёшь себя в руки и не начнёшь рассуждать трезво, нас всех вздернут на виселице как предателей и преступников. Этого ты хочешь для Нади, Ромы и Гриши? Беспроглядной тьмы, из которой мы чудом выбрались? — Конечно, нет, — вздыхает Назар, — И, разумеется, я сделаю все, что будет нужно, лишь бы они были в безопасности и в стране не начались мятежи. — Тогда чего ты так боишься? Раз уж ты уверен, что путь отступления есть в любом случае, почему ты считаешь, что мы гуляем над пропастью? — Потому что я не знаю, что я буду делать, если Марк умрет. Когда Назар уже озвучивает эти слова, он мигом начинает жалеть, что вообще открыл рот, ведь это именно то, в чем он боялся признаться даже самому себе. Он знает, что он будет делать, если умрет король. Он встанет на сторону любого из живых наследников, будь это Надя или кто-то из пока ещё не рождённых детей, поможет удержать власть силами Легиона и своим авторитетом и успокоит народ. Ещё он знает, что он будет делать, если погибнут сами дети. Он останется подле Марка, утешит его так, как сможет, поддержит и подставит свое плечо, чтобы боль этого испытания однажды утихла, и затем они попробуют ещё раз во благо всех, кто верит в них и им. Чего он не знает, так это того, что он будет делать, если умрет Марк, и умрет не как король, а как он сам, оставив лишь долг заботиться об их дочери и защищать ее от всех опасностей. Назар не знает, что будет с ним, если вдруг он потеряет того, кого… Успел подпустить к себе достаточно близко, чтобы скорбеть по нему и не понимать, как жить дальше. Назар не знает, как ему быть, если вдруг ему снова придется отдать смерти того, кто ему дорог. — Вот мы и добрались до сути, — говорит Федор, — Тебя пугает не риск мятежей на фоне смерти короля, а то, что ты можешь потерять его. Я ведь прав? — Чего ты от меня хочешь? — устало спрашивает Назар, — Чего ты добиваешься, скажи мне? — Ничего, — качает головой Федор. Немного помолчав, он добавляет, — Знаешь, что помогло мне, когда Андрей ждал дитя, а за дверью наших покоев была война? — Молитвы? — Нет. То, что я знал — как бы все не обернулось в итоге, я сделаю все, чтобы Андрею не было страшно. — Ты сделал, — пожимает плечами Назар, — Ты выиграл войну и избавил его хотя бы от какой-то доли страхов. — Дело не в войне, — возражает Федор, — А в том, что я наплевал на свои опасения, потому что у Андрея их было в разы больше, и был рядом с ним столько, сколько мог, чтобы он не проходил через это испытание один. И, знаешь, если бы он умер во время родов, мне бы было чуть менее больно, потому что я бы был уверен, что дал ему все, что у меня было. Я отдал ему все свои силы, чтобы он справился, и отдал ему свою душу, чтобы его собственную Творец не забрал слишком рано. Меня не было рядом во время родов, но я все равно был с ним. И именно это помогло ему. Я был с ним от начала и до конца, даже когда носился по Верхнему Городу, как умалишённый, и искал Савченко. Если бы у меня был шанс ещё и дать ему свое физическое присутствие, я бы, не раздумывая, дал ему его. Потому что это все, что можно было сделать, чтобы Андрею было немного легче. Договорив, он не ждёт ответа и, поправив ворот рубахи, хлопает по плечу, после чего ковыляет к главному зданию штаба. Назар, глядя ему вслед, раздумывает над его словами какое-то время, а затем, наплевав на все, идёт в столовую, чтобы забрать Рому, когда тот закончит с трапезой, и уехать с ним во дворец. Наставления и советы Федора тем не менее оказывают некоторое влияние, потому Назар приходит к выводу, что, наверное, для того, чтобы тревоги не довели его до паранойи, ему стоит рассуждать логически, а ещё делать все, что в его силах, не только для поддержания порядка в стране, но и для спокойствия Марка, которому и предстоит родить аж двух детей сразу. С того момента, как Евгения ужесточила правила и запретила ему заниматься делами страны в полном объеме, он стал ещё более встревоженным, что от Назара, разумеется, не скрывается. Более того, это вскрывается с каждым днём всё больше, и в частности — по ночам, когда силы Марка к концу дня оказываются на исходе. — Я вчера неожиданно вспомнил, как однажды свалился с дерева, когда воровал яблоки у одного эльфа, — говорит он, расположившись на тахте и положив на свой живот тарелку с нарезанными персиками, — Мне было семь лет, и Тимур, один из сыновей подруги моей матери, у которой я жил, предложил мне нарвать яблок на окраине Интериуса. Пока он следил, чтобы хозяин нас не увидел, я забрался сначала на забор, а потом и на яблоню, чтобы сорвать побольше яблок. В один момент Тимур неожиданно закричал, чтобы я спускался, а я от испуга соскользнул с ветки и свалился на землю. — Было высоко? — уточняет Назар, кинжалом разрезая очередной персик на куски, — Ты не поранился? — Нет, я удивительным образом смог правильно сгруппироваться и упасть на бок, — качает головой Марк, — Тимур помог мне встать, и мы вместе удрали оттуда, пока хозяин кричал нам в спину, что если увидит нас ещё раз, то обязательно выпорет. Яблоки, кстати, были и правда вкусные, хоть и половину мы потеряли, пока убегали. — Повезло, что хозяин вас не поймал. И что ты не сломал себе ничего. — Мы были детьми, нам все было нипочем. Один раз я с Владом, уже другим сыном Розалии, прыгнул с моста в реку, когда за нами гнались королевские солдаты. Влад вытащил на рынке из кармана одной торговки деньги, она это заметила и подняла шум. Я не понял, что произошло, но Влад сразу же схватил меня и велел бежать. В тот момент нам обоим было страшно, но когда мы вышли из воды на берег, мы долго смеялись. Наверное, из-за того, что мы оба перенервничали. — Не знал, что король Верхнего и Нижнего Города в юности промышлял воровством, — беззлобно усмехается Назар, закончив нарезать персик и вытирая кинжал тряпкой, — Выходит, ты был дружен с сыновьями Розалии? — Не то чтобы, — вздыхает Марк, отправляя в рот ещё кусок. Он, пока жуёт, над чем-то думает, а затем продолжает, — Скорее они мирились с моим присутствием и иногда обращали на меня свое внимание. С Лёшей, который был почти одного возраста со мной, мы бегали в лес собирать чернику, чтобы потом отнести ее на рынок и там продать кому-нибудь из торговцев. Однажды мы увидели там молодую пару в довольно… Неоднозначном положении и сбежали. Они нас заметили, и тот эльф сразу же ринулся за нами. Наверное, он боялся, что мы расскажем всем, но Леша крикнул ему, что он слепой, а я немой, поэтому мы их никому не выдадим, даже если захотим. Не знаю, поверили ли ему, но нас во всяком случае никто не попытался устранить, как ненужных свидетелей. Тех эльфов я больше ни разу в жизни не видел. — А я погляжу, ты с детства был мастером ввязываться в передряги, — смеётся Назар, — Как ты умудрялся вылезать всегда сухим из воды? — Не знаю, — пожимает плечами Марк, растянув губы в улыбке, — Мне как-то везло. Правда один раз эльф, с которым, как мне казалось, мы были друзьями, чуть не сдал меня властям, когда узнал, что я королевский бастард, но Мирон вовремя спохватился и увез меня из Интериуса. Я тогда страшно злился на него из-за своего упрямства, однако сейчас я понимаю, что он буквально спас мою жизнь дважды. Если бы он не забрал меня у Розалии и не спрятал от королевских солдат, я бы оказался на виселице ещё в детстве просто за то, что был неудобным бастардом. Самое ироничное, что опасения моего отца и властей не были безосновательны, потому что спустя семь лет после того случая я свергнул короля, убил его и занял престол. — А перед этим ты прошел войну и выиграл ее, — напоминает Назар, — Ты оказался сильнее своего отца и всех превратностей судьбы, поэтому все, что ты имеешь, принадлежит тебе по праву. Не по праву рождения, а по праву победителя, потому что признавать поражение — это не про тебя. Не забывай об этом. Последние слова он озвучивает не просто так. Было бы странно полагать, что он не поймет, к чему весь этот разговор и для чего воскрешаются вслух события давно канувшие в лету. Марк, чувствуя приближение родов и страх за итог, рассказывает о том, через что он прошел с одной целью — чтобы что-то оставить после себя. Чтобы Назару в случае его смерти было, что поведать их детям об их втором отце, дабы те знали, что он из себя представлял не только, как король, но и как обычный эльф. Марк готовится к тому, что умрет, и пытается ненавязчиво отдать те свои воспоминания, которые связаны не с войной, болью и беззаконием, а с юношеской дуростью, глупыми ситуациями и временами, полными беззаботности. Он хочет, чтобы Назар стал их хранителем, а после передал дальше. Назар не то, чтобы против, но определенно хочет другого. — Не смей даже думать, что ты умрёшь, — устав кружить вокруг да около, говорит он, — Ты справишься, и все будет в порядке. Евгения не позволит чему-то пойти не так. — Я не сомневаюсь в ней, — вздыхает Марк, опуская голову на плечо Назара, — Но я не могу не бояться. Единственное, что меня утешает, так это то, что мне есть, на кого оставить детей. Я знаю, что ты позаботишься о них, как полагается, и будешь защищать, пока не умрёшь. Может, у них и будет непростая жизнь в силу ответственности, которая однажды перейдёт к ним, но я уверен, что они всегда будут в безопасности рядом с тобой. Пока ты будешь жив, им ничего не будет грозить. — Тебе не придется оставлять их на меня, — качает головой Назар, с трудом унимая укол тревоги в груди, — Потому что с тобой все будет хорошо и мы обязательно воспитаем их вместе. — Но если вдруг… — Не вдруг. Даже не смей думать, что ты умрёшь. Марк упрямо поджимает губы, с явным трудом сдерживаясь, чтобы не возразить, но, в конце концов, отступает и прекращает повторять, что обязательно погибнет во время родов. Вместо действительно тяжёлых и отдающих опасностью слов, вылетающих из его рта, он занимает этот самый рот куда более приятными вещами и, подавшись ближе, целует Назара. Тот слизывает с его губ вкус персика, зажмуривается, заставив самого себя поверить, что все действительно будет в порядке, и ненадолго расслабляется, лишь бы не взращивать страхи внутри, неоправданными которые, как ни крути, назвать нельзя. Но тем не менее необходимость подготовиться ко всему вынуждает ещё через несколько дней узнать у Марка то, что тоже имеет значение для него, как для отца пока ещё не рождённых детей. — Кого бы ты хотел видеть духовными родителями? — осторожно спрашивает Назар, помогая ему усесться в глубокое кресло, ведь стулья и тахта с каждым днём становятся все неудобнее, — Кого-то из темных? — Вне зависимости от того, какой крови будут дети, их будущие духовные родители точно темные, — отзывается Марк, пригнездившись на своем месте, — Я бы очень хотел, чтобы это был Идан, но поскольку он является официальным отцом, я остановился на Лие и Евгении. Они станут духовными матерями близнецов. — Лия и Евгения? — хмурится Назар, — Не подумай, я ничего не имею против, но почему именно они? Почему не Дарио и Дима, например? — Потому что, — глубокомысленно изрекает Марк, — Лия стала моей первой подругой и прошла со мной долгий путь, а Евгения не один раз спасала мою жизнь и жизни тех, кто мне дорог. Я привязан к ним обеим, а ещё я уверен, что они точно позаботятся о наших детях, что бы не произошло. Ты ведь сделал Анну духовной матерью Ромы. Так что тогда мешает мне поступить так же? — А ты не боишься, что кто-то воспримет негативно тот факт, что ты выбрал только духовных матерей для наследников престола? — Почему должен? — Бытует мнение, что женщины более слабые существа, — пожимает плечами Назар, — Я так не считаю, но многие все же придерживаются мнения, что наш мир принадлежит мужчинам. — Бред собачий, — фыркает Марк, — Меня всю жизнь окружали женщины, и все они были неимоверно сильными. Да и ты сам знаешь, что из себя представляют Лия и Евгения. Ни у кого в здравом уме не повернется язык назвать их слабыми, а если кто-то и посмеет, то быстро будет убежден в обратном. Назар не спорит, мысленно соглашаясь с услышанными словами. Из Лии он слепил солдата сам, потому может поклясться, что вторую такую по силе духа женщину ещё нужно поискать, Евгения же всегда вызывала у него немое восхищение своим умением вовремя становиться хладнокровной и рассудительной, потому и касательно ее морально-волевых качеств сомнений нет. Если они станут духовными матерями его детей, Назар, наверное, даже будут чуточку спокоен, хотя бы из-за уверенности в том, что эти две эльфийки точно не подведут, потому он более не донимает Марка с расспросами и молчаливо зарывается носом в его темную макушку. Тот, посидев тихо какое-то время, неожиданно вздрагивает, тянет Назар за локоть, а затем хватает его руку и кладет ее себе на живот в самом глупом и избитом жесте. На тривиальность ситуации Назару становится все равно в тот момент, когда он чувствует под пальцами ощутимый толчок. В груди почему-то теплеет. — Началось, — вздыхает Марк, едва заметно поморщившись, — Это точно будут мальчики. — Почему ты так думаешь? — Надя вела себя крайне прилично, по сравнению с ним, и не устраивала скачки день да через день. Назар на подобное заявление только смеётся, качая головой, поправляет рубаху на уже действительно большом животе и обнимает Марка за плечи, встав позади кресла. Времени до родов остаётся все меньше. И чем быстрее приближается срок, тем суматошнее становится дворец. Все ждут появления на свет законных наследников престола, разговоры крутятся лишь вокруг этой темы, и подобная атмосфера не может не действовать на и так хлипкие нервы, но Назар стоически терпит и занимает себя делом. Он в первую очередь усиливает охрану при дворе, прекрасно понимая, что в подобной ситуации это необходимо, следит за тем, чтобы покои Нади сторожили денно и нощно, ведь в случае гибели Марка она рискует стать главной мишенью для кого бы то ни было, а также постоянно поддерживает связь с командованием подразделений в Родарике и Яноре. Назар хочет верить в то, что ни серые, ни уж тем более северные не станут подкладывать свинью и пользоваться ситуацией, но он он научен опытом, потому помимо того, чтобы надеяться на чужую добропорядочность, он выполняет и свою главную обязанность — обеспечивает безопасность. Сейчас она заключается в том, чтобы не позволить никому начать смуту, потому Назар и приказывает стеречь границы страны пуще прежнего, не опасаясь, что это сочтут за агрессию. Ему по большому счету плевать, что подумают их соседи, потому что их мнение является последним, на которое он обратит свое внимание, от того и никаких тревог касательно их реакции он не испытывает. А вот от происходящего вокруг — да, и с каждым днём всё сильнее, ведь ожидание из трепетного, если таковым вообще было, превращается в мучительное. Оно по мере того, как Марк все реже выходит куда-то из своих покоев, изматывает, отнимает последние крупицы покоя и в один день, наконец, добивает, как враг на поле боя, замахнувшийся мечом над головой. Это происходит до обеденной трапезы. Назар едва успевает собрать командование Легиона в штабе, чтобы провести очередное собрание, как в кабинет врывается Федор. Он, не извинившись за столь внезапное вторжение, приказывает всем сидеть на своих местах, после чего хватает Назара за руку и выводит в коридор, где говорит вслух одно единственное слово. — Началось. Откуда он узнал, как так быстро оказался в штабе, почему приехал сам, а не прислал гонца, Назар не знает. Он вообще не задаётся особо этими вопросами, а только хлопает по плечу в знак благодарности и уносится к конюшне, чуть случайно не сбив с ног Никиту, тащащего мишени в инвентарную. Как только Назар оказывается во дворце, его тут же находит Андрей и уводит за собой в сторону кабинета Евгении. — Слава Творцу, Федор доехал до тебя быстро, — говорит он, минуя длинные коридоры, — Все началось крайне неожиданно и опять немного раньше, чем мы думали. Благо, мы ко всему подготовились заблаговременно, потому повитуха уже была во дворце. — Как продвигается? — следуя за ним, сухо интересуется Назар, чтобы не выдать своего беспокойства, — Все в порядке? — Пока что неплохо, — отзывается Андрей, — Во всяком случае Евгения не сообщала, что что-то не так. Назар не задаёт больше вопросов, поскольку все равно никаких ответов получить не сможет, и, оказавшись у дверей кабинета Евгении, даже не удивляется куче эльфов, помня, какая толпа собралась в коридоре в пошлый раз. Теперь же народу значительно меньше, никого из придворных не наблюдается, лишь члены Парламента, не считая Крутова и Васильева, ждут вестей, перешептываясь между собой, и Антон в стороне беззвучно шевелит губами. Именно он и замечает Назара первый. — Доброго дня, граф Вотяков, — довольно формально приветствует он его, поскольку свидетелей вокруг слишком много, чтобы говорить без официоза, — Я рад, что вы во дворце. Не уделите мне пару минут? — Конечно, — кивает Назар, — О чем вы хотели поговорить? Андрей, наделённый пониманием, отходит к Мирону и Охре, Антон же отступает дальше по коридору, и Назар молча следует за ним, чтобы их разговор никто не услышал, ведь совсем неясно, какая тема будет обсуждаться. Впрочем, догадка одна есть, и она оказывается правдивой, когда Антон, встав у окна, смотрит с долей тревоги. — Я не хочу показаться пессимистом, но в силу опыта я не могу быть уверен, что все пройдет хорошо, — без реверансов тихо объявляет он, — Конечно, сейчас все мои молитвы обращены к Творцу, чтобы он сохранил жизнь Его Величеству и его детям, однако этого может быть недостаточно, потому никто из нас не знает, каким будет исход. Если он вдруг окажется не таким, какого мы ждём, в стране могут начаться беспорядки. Легион сумеет решить эту проблему? — Сумеет, — коротко подтверждает Назар, сглатывая ком тревоги, вставший поперек горла от услышанных слов, — Солдаты стерегут границы денно и нощно, охрану дворца и покоев Ее Высочества я приказал усилить ещё месяц назад. Если вдруг что-то пойдет не по плану, то любое нападение мы сможем отразить. Что же касательно мятежей, мы с графом Логвиновым разберемся с этой проблемой. У нас получилось дважды восстановить порядок, получится и в третий. Все под контролем. — Я рад слышать это, — вздыхает Антон, — Не подумай, что я в панике, но мне кажется важным перестраховаться, чтобы все то, ради чего было пройдено две войны, не обернулось крахом. Его Величество и народ заплатили слишком большую цену ради покоя, чтобы лишиться всего в один миг. — Я понимаю. И, как я уже сказал, нам не о чем беспокоиться. Все под контролем. — Если это говоришь мне ты, то я не стану ставить под сомнение твои слова. — Герцог Залмансон, — невпопад бросает вслух Назар. Считав на чужом лице недоумение, он объясняет, — Кто бы в итоге из детей Его Величества не оказался на троне, регентом будет назначен герцог Залмансон. Имей это ввиду, потому что твое мнение, как главы духовенства, играет роль. В крайнем случае я намерен поддерживать его и тебе советую поступить так же. — Даже в том случае, если трон займет Ее Высочество? — уточняет Антон. — Да. — Почему? — Потому что он супруг Его Величества, — пожимает плечами Назар, — У него есть хоть какие-то основания на то, чтобы занять пост регента. И пусть это лучше будет он, чем кто-то из северных, которые могут посчитать, что они имеют какие-то права на власть из-за того, что принцесса северных кровей. — Справедливо, — соглашается Антон, — В таком случае герцог Залмансон может рассчитывать на поддержку духовенства. Назар скупо кивает, после чего становится вполоборота и взмахом руки предлагает вернуться к остальным ожидающим. Антон, вдохнув, следует обратно на свое место, где вновь принимается тихо молиться, пока остальные развлекают себя разговорами. К ним Назар не присоединяется — ему не хватает душевных сил на беседы, потому он молча встаёт возле Андрея, складывает руки на груди и, кинув взгляд на окно, беззвучно шепчет мантры, невзирая на то, что давно уже не верит в мудрость и милосердие Творца. Так проходит ещё час. За это время ни Евгения, ни Костя, ни повитуха так и не приносят никаких вестей и даже не высовывают носа из кабинета, потому все члены Парламента уходят на обеденную трапезу, дабы хотя бы так скрасить ожидание. Андрей удаляется тоже, чтобы накормить Гришу, Назар просит его заглянуть и к Роме заодно, а сам остаётся стоять вместе с Антоном, не прекращающим молиться. Напряжение с каждой минутой нарастает. Назар чувствует его каждой клеткой своего тела и ничего, черт возьми, не может сделать, чтобы успокоиться. Он никак не выдает своих эмоций, выражение его лица остаётся равнодушным, только вот мысли в голове мечутся, как стадо овец во время нападения волков, и спотыкаются одна о другую, внося долю раздрая в и так беспокойную душу. Объяснить, что именно вызывает страх в конкретно данную секунду, Назар никак не может, сколько бы не копался в причинах, потому он выбирает просто ждать и пялиться в потолок, слушая тихий шепот Антона. Спустя, наверное, целую вечность кто-то хлопает его по плечу. Кем-то оказывается Идан. — Как продвигается? — спрашивает он, указав головой на закрытую дверь кабинета Евгении, — Вестей так и нет? — Никаких, — качает головой Назар, — Где ты был? Я думал, что ты подле Его Величества. — Евгения сказала, что мне туда нельзя, — отвечает Идан, — Поэтому я остался присматривать за Надей. Она никак не хотела укладываться на дневной сон, мне пришлось пообещать ей все на свете, чтобы она все же легла. Только сейчас смог ее уложить. — Она себе не изменяет. — Не то слово. Присутствие Идана, увы, хоть и ощущается правильным, успокоения не приносит, как бы не хотелось. Потому что по мере того, как молчание по ту сторону дверей затягивается, тревога нарастает, ведь отсутствие вестей нерационально объясняется тем, что их не несут, поскольку они дурные, и сколько бы Назар не убеждал себя, что это не так, у него не получается. Он в один момент сдуру даже думает уже отправить кого-нибудь к Евгении, чтобы узнать хоть что-то, черт возьми, но та, к счастью, почти в ту же секунду сама выходит в коридор, где теперь уже Мирон, Лия, Охра, Гаспаров, Антон, Идан и Назар стоят кучкой и смотрят на нее с ожиданием. Она тяжело вздыхает. — Мы делаем все, что можем, — объявляет она, — С Его Величеством все в порядке, можете не беспокоиться. — А дети? — уточняет Лия. — Они пока ещё не торопятся появиться на свет, — мягко усмехается Евгения, — Но как только это случится, я сообщу. И, прошу вас, не толпитесь здесь. Роды могут затянуться, потому я советую вам разойтись пока по своим делам. Когда Его Величество родит, вас всех обязательно поставят в известность. — Я никуда не уйду, — упрямится Идан. — С вами все и так ясно, герцог Залмансон, — смеётся Мирон, зачесывая волосы ладонью назад, — А вот нам, дамы и господа, думаю, будет лучше прислушаться к госпоже Муродшоевой. Незачем сеять панику и караулить двери, давайте займёмся чем-то более полезным. Евгения на эти слова лишь вымученно улыбается, ловит взгляд Назара и едва заметно кивает ему, мол, я держу ситуацию под контролем. Тот поджимает губы, едва сдерживаясь, чтобы не задать вопрос, и все же пересиливает себя, позволяя Евгении вновь скрыться за дверьми. Даже когда коридор по ее просьбе пустеет, он никуда не уходит, делая вид, что так надо. К счастью, никто и не спрашивает, на кой черт он остаётся, все, как и в прошлый раз, воспринимают его поведение за попытку обеспечить безопасность, и он пользуется этим без зазрения совести, продолжая стеречь двери и коптить под ребрами беспокойство. Впрочем, не он один занимается подобным, Идан тоже остаётся ждать. Он удаляется ненадолго, возвращается вскоре с низкой скамейкой в руках, ставит ее у стены, опускается на нее и приглашающе хлопает по соседнему месту. Назар садится рядом, не сказав ни слова. Народу в коридоре и впрямь почти не остаётся, но то и дело кто-нибудь вновь появляется в поле зрения, уточняя, нет ли вестей. Первый, разумеется, сам же и наказавший всем разойтись по делам, приходит Мирон, после него показывается Андрей, затем и Охра с Лией возвращаются, чтобы разузнать, какова обстановка. Они сменяют друг друга, как караульные, с завидной точностью интервалов вновь притаскиваясь к дверям, но Назар этого почти не замечает, поскольку все его существо сейчас занято тем, что бунтует и мечется от тревоги. В прошлый раз такого не было, отстраненно думается ему, но и эта мысль исчезает где-то на задворках сознания, как совершенно ненужная. Из омута гнетущего ожидания его вырывает внезапно появившаяся перед ним Анна. — Держите, — она протягивает ему тарелку с мясным пирогом, вторую сует сидящему рядом Идану и интересуется, — На вечернюю трапезу вы ведь не собираетесь, верно? — Как пойдет, — пожимает плечами Назар, — Спасибо. Где Рома? — Он на занятии с господином Решетниковым, — отвечает Анна, — Днём мы не успели сходить, слишком увлеклись в саду с Инной, поэтому решили пойти на урок после дневного сна. — А который час? — удивляется Идан, не донеся до рта вилку с куском пирога, — Я совсем забыл, что обещал Наде погулять после дневного сна. Она могла уже проснуться. — Если хотите, я могу заглянуть к ней и отвести ее в сад, — предлагает Анна, — Вряд ли вы сейчас по доброй воле уйдете отсюда, так что я с удовольствием помогу вам. — Было бы славно, — улыбается Идан, — И я был бы вам очень благодарен, если бы вы отвели ее на прогулку. Ответив ему мягкой улыбкой, Анна более ничего не говорит и уходит прочь. Назар же, проводив ее взглядом и с тоской посмотрев на свою тарелку, все же нанизывает на вилку кусок пирога и отправляет его в рот, не чувствуя ни запаха, ни вкуса еды. Кажется, он постепенно сходит с ума. Если, разумеется, уже не сошел. Отлучиться ему все же приходится, чтобы проверить Рому и переодеться, а заодно ополоснуть лицо холодной водой, но когда он разбирается с этим, он упрямо возвращается обратно, будто сторожевой пёс, что не знает иных смыслов, кроме как сидеть на цепи, ждать команд и стеречь то, что велели хозяева. Об этом ему говорит приехавший незадолго до вечерней трапезы Федор. — Это несерьёзно, Назар, — недовольно бормочет он вполголоса, чтобы стоящие в стороне Гаспаров и Антон его не услышали, — Ты не можешь сидеть тут круглые сутки. Сходи хотя бы прогуляться в сад, ну в самом-то деле. Хоть отвлечешься немного. — Нет, — отрезает Назар, — Пока не будет вестей, я никуда не пойду. — Значит, я тебя заставлю, — хмыкает Федор, — Так что либо ты сам сейчас встанешь и пойдешь на улицу, либо я пинками тебя туда отправлю. Тебя, Идан, касается тоже. — А я то тут причем? — удивляется тот, — Мне было велено Евгенией далеко не уходить, поэтому я обязан остаться. — Я уверен, что если ты отлучишься на полчаса, ничего не произойдёт, — говорит Федор, — Так что подъем, господа, вам надо освежиться. — Я не пойду, — упрямится Назар. Он идет. Не потому что хочет, а потому что Федор кидает взгляд, обещающий и правда выпнуть из дворца пинками, а поскольку желания проверять, действительно ли он готов претворить свою угрозу в реальность, нет, Назар все же поднимается на ноги и следует в сад. Там он натыкается на Анну и Яну, гуляющих с Надей, и, как ни странно, встреча с дочерью немного утешает его беспокойство. Она же, заметив его, тут же отрывается от своих сопровождающих и, спотыкаясь, несётся к нему. Назар успевает подхватить ее на руки до того, как она падает на землю из-за попавшегося ей под ноги камня. — Какая же вы егоза, Ваше Высочество, — вздыхает он, поправляя чепчик на ее голове, — А если бы ударились? Надю риск заработать синяки не пугает вовсе, она обхватывает его шею своими крохотными руками, смотрит ему в глаза будто бы обиженно и надувает губы, склоняя голову вбок. Назар хмурится. — В чем дело? — Не берите в голову, граф Вотяков, она просто сегодня не в духе, — говорит подошедшая ближе Яна, — И не ведитесь на ее расстроенный вид, это всего лишь уловка. Принцессам положено порою быть капризными. — Это я успел понять, — усмехается Назар, — Ее Высочество порой и впрямь неоправданно своенравна. Уже сказав, он понимает — нет. Это не привычные капризы, Надя чем-то обеспокоена, и то, что в первую минуту показалось обидой, на самом деле является тревогой. Потому что нет ни недовольств, ни укоризненных взглядов, нет попыток заставить просить прощения или плясать вокруг с бубном в руках. Надя тихая, слишком тихая, будто бы испытывающая непонятное волнение и ожидающая, пока ее утешат, это видно в ее глазах, что смотрят с непрерывным вниманием и вопросом, мол, что ты мне скажешь, чтобы мне стало спокойнее. Назар догадывается, что и она чувствует, что что-то происходит, потому гладит ее костяшкой по щеке и тихо заверяет ее. — Все хорошо. Надя, кинув на него пристальный взгляд, судорожно вздыхает, кладет голову ему на плечо и напрочь отказывается идти к Яне, даже когда та тянет к ней руки. Назар не отдает ей дочь и, прижав ее в себе, сообщает, что желает немного прогуляться с Ее Высочеством, пока ещё не стемнело. Ненадолго это помогает им обоим. Во всяком случае за тем, как они обходят весь сад, болтают с Гришей, пускающим бумажные кораблики в фонтане, и стоят с Филиппом и Инной у качелей, они оба ненадолго отвлекаются от тревожных мыслей, но, в конце концов, возвращаются во дворец, поскольку Наде необходимо поесть. В своих покоях она вдруг цепляется за плечи Назара так крепко, что его аж чуть не сгибает пополам при попытке усадить ее на стул, из-за чего ему приходится призвать ее к благоразумию. — Ваше Высочество, пожалуйста, — просит он, когда Надя ещё сильнее сжимает пальцы на его плечах, — Отпустите, Творцом прошу. Иначе вы сломаете мне спину. — Нет, — качает головой Надя, вжавшись носом ему в висок. — Ваше Высочество, графу Вотякову уже пора идти, — предпринимает попытку Яна, — Будьте так добры, отпустите его. Он обязательно заглянет к вам позже, а сейчас вам уже пора приступить к трапезе. — Нет, — повторяет Надя. Мольбами, уговорами, просьбами, мытьём и катанием Назар все же заставляет ее расцепить пальцы и поесть. Он не уходит сразу, понимая, что за этим его действием может последовать истерика, и убеждается, что был прав, пока то и дело ловит на себе внимательные взгляды Нади. Она, без интереса жуя овощи, постоянно смотрит на него, будто контролируя, чтобы он оставался рядом, и не отвлекается от своего занятия ровно до момента, пока Яна по завершению трапезы не кладет перед ней деревянную пирамиду из разбирающихся частей. Лишь тогда Надя ненадолго теряет бдительность, что позволяет Назару покинуть ее покои и направиться к Евгении. Идан, будто бы даже не встававший ни разу со скамейки, при виде него вскидывает голову и шумно сглатывает. — Началось, — тихо сообщает он, — Первый ребенок скоро появится на свет. — Помоги нам всем Творец, — невнятно бормочет Назар, опускаясь рядом, — Давно? — Буквально несколько минут назад. Из-за подобных вестей в коридоре вновь собираются эльфы, хоть и в меньшем количестве, чем до. Охра с Лией, обнявшись, встают у окна, Мирон, оперевшись плечом о стену, тихо беседует с Вячеславом, Антон все так же чуть поодаль молится, явно намереваясь делать это, пока у него не отсохнет язык, Андрей же, будто бы единственный не выражая ни капли беспокойства, бесцеремонно сев на ещё один подоконник, перебирает какие-то бумаги, то и дело хмурясь, пока Гаспаров подсказывает ему что-то и тычет пером в пергамент в своих руках. Время застывает и словно загустевает, становится осязаемым и плотным. Оно замирает, Назар глубоко внутри замирает вместе с ним и беззвучно просит у высших сил, Творца и хоть кого-нибудь об одном. «Пусть Марк выживет». Когда в коридоре показывается Костя, он чуть не вскакивает со своего места, но Идан кладет ему руку на плечо, вынуждая сидеть и не выдавать себя, и смотрит на мальчишку. Тот, поймав его взгляд, непрочно улыбается. — Первый ребенок родился, — объявляет он, — Это мальчик. Темный. — Слава Творцу, — почти отчаянно тянет Мирон, вскинув глаза к потолку, повторяет, — Славу Творцу, он услышал наши молитвы! — Как себя чувствует Его Величество? — спрашивает Идан, — С ним все хорошо? — Он справляется, — уклончиво отвечает Костя, — Он велел передать, чтобы маркиза Евстигнеева готовилась стать духовной матерью. — Что? — удивляется Лия, округлив глаза, — Его Величество хочет, чтобы я стала духовной матерью его сына? Назар хмурится, не понимая ее шока. Ему казалось, что Марк должен был предупредить ее о том, что она станет духовной матерью одного из наследников, но он, судя по всему, не сделал этого, оттого возникает вопрос, почему. Впрочем, ответ находится быстро, Назар слишком долго живёт, слишком хорошо знает Марка, чтобы догадаться, почему он не поставил Лию в известность заранее. Он предполагал с самого начала, что может умереть, и осознавал, что его смерть ударит не только по народу и стране в целом, но и по тем, кто считает его другом, потому решил не говорить о своем желании сразу, а оставить его на потом как способ утешить горечь. Марк приберег новость об оказываемой чести на тот случай, если вдруг Лие будет необходимо что-то, что заставит ее взять себя в руки и не потеряться в боли от утраты, и этим чем-то должно было стать будущее духовное родительство. Марк все просчитал до мелочей, и Назар в который раз убеждается, что он никогда и ничего не делает просто так. — Именно так, — подтверждает Костя, схватившись за дверную ручку, — Он также просил передать, что нарекает сына Леонидом. — Все же Леонид, — вздыхает Идан, — Что ж, нам осталось дождаться Дмитрия. — Димитрия, — тихо поправляет его Назар, вспомнив о том разговоре, — Через «и». Идан ничего не отвечает, он открывает было рот, чтобы что-то спросить у Кости, но тот уже исчезает за дверью, не дав ничего больше узнать. В коридоре поднимается шум. Его Назар успешно игнорирует, как и все радостные возгласы, возникшие из-за благих вестей о рождении законного наследника престола. Ему, если уж говорить откровенно, эта информация не приносит пока ещё облегчения, невзирая на то, что у него появился сын, по той простой причине, что опасность ещё не миновала. Потому Назар упирается взглядом в одну точку, принимая равнодушный вид, дабы не вызывать вопросов, и продолжает ждать, мысленно надеясь, что все будет в порядке. Долго оставаться в неведении не приходится, спустя четверть часа уже Евгения выходит к ним, стирая со лба пот, и кивает. — Второй тоже мальчик. И тоже темный. — Его Величество, я погляжу, решил отстреляться заранее, — смеётся Вячеслав, — Чудные новости! Сразу два принца, лучше и придумать нельзя. — Слава, — отсекает его Мирон, — Следи за словами, будь так добр. — Как Его Величество? — не унимается Идан, — Он хорошо себя чувствует? — Насколько это возможно, — отнекивается Евгения, — Но с детьми все хорошо, они здоровы и уже переданы в руки кормилиц. Потому я попрошу всех вас разойтись, на сегодня вестей уже не будет. Народ нехотя, но подчиняется, чтобы разнести новости по дворцу и за его пределы, а заодно хоть немного отдохнуть после многочасового ожидания. Назар же не торопится уйти в свои покои, потому что что-то в поведении Евгении его настораживает, и это что-то обостряет его едва утихшую тревогу. Это что-то кричит ему о том, что туманное «насколько это возможно» не несёт за собой никакого блага. Потому Назар ещё до того, как Евгения скрывается в своем кабинете, оказывается рядом с ней, смотрит ей в глаза и тихо спрашивает. — Я могу войти? — Нет, — качает головой она, — Его Величество велел никого не впускать. — Даже меня? — вопросительно гнет бровь Назар, — Мне нельзя увидеть детей? — Без исключений, — говорит Евгения, — Это приказ Его Величества и мое личное решение. Она в довесок смотрит виновато, будто ей жаль, что поступило такое распоряжение, сжимает губы и едва заметно качает головой, и тогда Назар понимает — дело дрянь. Что-то произошло, что-то происходит, опасность ни черта не миновала, угроза все ещё есть, и риски все ещё высоки, несмотря на то, что оба ребенка появились на свет. Несмотря на то, что Евгения наверняка делала и делает все, что может. — Он жив? — пересилив себя, спрашивает Назар, — Он ведь не умер? — Он жив, — подтверждает Евгения, — И я предприму все, чтобы с ним все было в порядке. — Но что случилось? — Я пока не могу сказать, мне нужно… — Что случилось? — перебивает ее Назар, — Что с ним? — Горячка, — помедлив, все же отвечает Евгения. В голове становится мутно на пару мгновений, Назар несколько раз моргает, делает три вдоха, пытливо рассматривая лицо Евгении, а затем все понимает. Он уже сталкивался с подобным, когда был юн, несколько женщин, что жили по соседству с его родителями в Нижнем Городе, умерли от горячки после родов, невзирая на все усилия и старания целителей. Детей они родили, вполне здоровых и крепких, но вот сами в течении всего суток или чуть больше скончались от лихорадки, так и не придя в себя. Им не помогло ничего, они просто умерли, ведь неизвестная болезнь скосила их, как чума, не оставив и шанса выжить. Но то была не чума, просто подобное явление считалось нормой, поскольку ослабленное тело, принесшее на свет ребенка, не было способно сопротивляться заразе, попавшей в кровь. Не было способно выстоять после столь рискованного мероприятия, как бы не хотелось. Тогда Назара это удручало, сейчас же его это пугает. Потому что он знает, каким будет исход, знает, чем все закончится, и едва ли находит в себе силы принять такой поворот судьбы. Он замирает на своем месте, с трудом осознавая тот факт, что Марк всё-таки не выживет, сжимает ладони в кулаки и пятится назад. Евгения говорит ему что-то ещё, внезапно оказавшийся рядом Идан задаёт вопросы и хлопает по плечу, но Назар их не слышит. Он отшатывается, словно от пощёчины, круто разворачивается на пятках и уходит прочь, чувствуя, как в груди колотится сердце, грозящее силой своего стука сломать ребра. Ломать ребра очень больно, он помнит. Но ещё больнее оказывается принимать подобные удары судьбы, несмотря на опыт, закалку и выросший на благодатной почве цинизм. Как он добирается до своих покоев, Назар не помнит. Он входит в них, словно призрак, встав у стола, опирается руками о его край и закрывает глаза, и под опущенными веками почему-то возникает образ той старухи из Нижнего Города. Она повторяет ему одно — «ты никогда не будешь счастлив», она изрекает, словно истину — «ты потеряешь абсолютно все», и к ее словам добавляются мантры нищенки с главной площади Пальмиры, напоминающей — «за всякую пролитую кровь придется заплатить». Назар убеждается, что они были правы. И он платит, но почему-то не так, как должен. Он почему-то отдает не свою жизнь, он почему-то снова жертвует против воли чужой, и ему становится снова страшно от осознания — ничего он не в силах сохранить. Он был проклят ещё в тот день, когда впервые пошел на убийство, это стало его роком, и за все, что он сотворил, он обязан теперь платить. Он и так платит три жизни подряд, он схоронил почти всех, кого любил, он себя вместе с ними не забыл положить в сырую землю, но этого почему-то оказалось недостаточно, и он знает, почему. Потому что свою же клятву больше никогда и никого не подпускать ближе он нарушил, и вот что из этого вышло. Назар снова выворачивает пустые карманы, потому что судьба снова берет с него как обычно больше, чем у него есть. Она отнимает до последней крупицы, как в наказание за всю причиненную боль и за все поломанные судьбы. Как урок — «не смей больше». Как приказ — «покайся». И Назар кается. Он стукается лбом о стол, сипло втягивает воздух, чтобы хотя бы им вытеснить из груди это ноющее сожаление, закусывает губы до крови и умоляет уже даже не Творца, а весь чертов мир прекратить этот кошмар. Он мысленно соглашается отдать себя взамен, клянётся вырвать из себя любые чувства, просит дать ещё один шанс, которым он обязательно воспользуется правильно, и отрекается от всего в надежде, что это сработает. Если не с Марком, то хотя бы с детьми, потому что это уже невозможно — бить столько, но так и не сломать. Назар выпрашивает не пощады — он в беззвучных мантрах просит наказания для себя, чтобы его не несли другие абсолютно незаслуженно. Он просит отнять у самого себя остатки чудом уцелевшей души, чтобы их хватило на спасение жизни других. Это, разумеется, не срабатывает. Понимание, что исход с огромной долей вероятности предрешен, врывается в голову Назара, как стрела, вонзившаяся в плечо, но это почему-то не отрезвляет и не помогает мыслить разумно. Напротив, внутри что-то надламывается, механизм, созданный на страданиях и потерях, выходит из строя, перестает нести пользу и больше не функционирует так, как надо — во благо другим. Назар думает, что никакого блага он, черт возьми, и не принес, он протащил за собой через войну из Нижнего Города в Пальмиру свое собственное проклятье, и теперь оно грозится уничтожить все. Назар думает, что, кажется, час расплаты действительно наступил. Он думает, что никакие молитвы уже не помогут, и впервые в своей уже третьей по счету жизни не справляется. Но ответственность заставляет его собраться. Он вспоминает, что на кону стоит слишком много, вспоминает, скольких он отдал Торцу ради того, чтобы выжили другие, вспоминает, какую цену пришлось заплатить его желторотым птенцам, чтобы добраться до Верхнего Города. Он вспоминает все, что было пройдено ими, и только благодаря этому пересиливает себя, выпрямляется и расправляет плечи. У него есть обязательства. Ими пренебрегать нельзя. Потому Назар, сев за стол, зажигает свечу, достает листы пергамента, чернила и перо и пишет в подразделения Легиона, приказывая всем отрядам быть наготове. Он распоряжается, чтобы солдаты ждали отмашки, а на тот случай, если (вернее, когда) начнутся мятежи, в ту же секунду отправились подавлять беспорядки. Он не сообщает ничего конкретного, не говорит о том, что Его Величество рискует умереть, он всего лишь сухо раздает команды, объясняя это перестраховкой, и запечатывает конверты. Разобравшись с этим, он покидает свои покои, в конюшне находит гонцов и отправляет их по всему Верхнему Городу, а сам направляется в штаб, сумев улизнуть от Андрея, Федора, Анны и Идана незамеченным. Назар не позволяет себе сложить оружие, потому что помнит — обещал. И свое слово он держит так, как может, невзирая на желание уже просто сложить оружие и прекратить эту бессмысленную борьбу со смертью. В штабе он, чтобы не сеять паники, вызывает к себе Илью и приказывает ему проследить за обстановкой в Пальмире. — Если в столице начнутся хоть малейшие волнения, сразу же сообщи мне, — распоряжается Назар, пока пишет письма Диме и Роберту, чтобы и они были в случае чего готовы к беспорядкам, — Можешь взять с собой кого-нибудь из солдат, но так, чтобы вы не были заметны. Никто не должен знать, что Легион к чему-то готовится и что-то вынюхивает, чтобы народ не тревожился раньше времени. Это ясно? — Так точно, — кивает Илья. Он молчит пару мгновений, глядя с долей пристального внимания, а затем спрашивает, — Его Величество родил, не так ли? — Родил, — коротко отзывается Назар, — Двух темных мальчиков. — Значит, у страны теперь есть законные наследники? — Есть. — Тогда к чему все это? — не понимает Илья, — Зачем вы держите руку на пульсе, если все прошло успешно? Уже спросив, он вдруг меняется в лице, судя по всему, догадавшись, зачем, черт возьми, держать руку на пульсе, тяжело сглатывает и, потерев переносицу, вздыхает. — Творец всемилостивый, за что? — Пока ещё рано, — качает головой Назар, — Он жив. Но не факт, что к утру ничего не изменится. Знать об этом никому нельзя. Ты меня понял? — Понял, — кивает Илья. Ещё немного помолчав, он все же уточняет, — Шансы есть? — Понятия не имею. Иди. Как только Илья удаляется, Назар заканчивает с письмами, запечатывает конверты и, найдя ещё двух гонцов, направляет их в Янору и Родарик. Наблюдая за тем, как лошади отдаляются от штаба, он думает, что, по-хорошему должен быть не тут, а во дворце, в кабинете Евгении, у кровати на коленях, чёрт возьми, но он уже услышал слова о запрете, потому не рвется туда, где ему быть не положено. Говоря откровенно, он может нарушить правила, его авторитета и упрямства хватит, чтобы его пустили, и с точки зрения совести ему как раз следует вернуться, чтобы быть подле в столь тяжёлый момент, но он не решается. Назар выбирает то, с чем точно справится — обеспечение безопасности — и не бросается туда, где он бессилен. Не идёт туда, где ему придется снова признать — он потеряет всех в наказание за свои грехи. В штабе правда задержаться надолго не получается тоже, отдав все соответствующие ситуации распоряжения командующим, Назар все же едет обратно в столицу, а когда уже ночью оказывается у дверей своих покоев, неожиданно встречает в коридоре Анну, что, укутавшись в платок, смотрит на него, как на врага. — Где ты был? — В штабе, — отвечает Назар, не понимая, чем вызвано возмущение в ее голосе, — Что произошло? — А знаешь, где ты должен был быть? — игнорируя вопрос, спрашивает Анна, — Здесь. — С чего вдруг? — И тебе хватает наглости спрашивать, с чего вдруг? — Сбавь тон, — холодно велит Назар, — И объясни, в чем дело, в противном случае я не намерен продолжать этот разговор. Смерив его тяжелым взглядом, Анна бесцеремонно первая входит в его покои. Назар, зайдя вслед за ней, успевает только дверь закрыть, как не него тут же обрушивается поток обвинений. — Как ты мог покинуть дворец в такой момент? — возмущается Анна, — Сейчас ты как никогда нужен здесь, но вместо того, чтобы быть подле Его Величества, ты взял и уехал. Это уму непостижимо! — Я уехал, потому что обязан был подготовить солдат, — отзывается Назар, снимая с себя плащ и бросая его на кровать, — Если ты не заметила, то я выполняю свою задачу, потому будь так добра, успокойся, а иначе я выставлю тебя за дверь. — Нет, он мне ещё угрожать смеет! — всплескивает руками Анна, — Какие солдаты, Назар? Его Величество родил тебе двух сыновей, а ты шастаешь неизвестно где. Чем ты думаешь вообще? Ты у его кровати должен сидеть, а не… — Хватит, — не выдержав, прерывает ее Назар, — Не должен я там сидеть. У Его Величества началась горячка, Евгения запретила кому-либо входить, потому мне пришлось уехать, чтобы подготовить солдат на случай, если в стране после смерти короля начнутся беспорядки. Спасти его я не могу, потому мне необходимо обеспечить безопасность детям и сделать все, чтобы ситуация не вышла из-под контроля. У кровати Его Величества от меня пользы не будет, а в штабе — вполне. Так что не смей меня ни в чем обвинять, я действую согласно закону. На какое-то время Анна затихает, осмысляя услышанные слова. За те несколько минут, что она молчит, эмоции на ее лице успевают смениться раз пять, и последняя из них, выражающая, кажется, печаль, застывает в ее глазах. — Так вот в чем дело, — вздыхает она, — А я то думала, почему Ее Высочество не в духе. Теперь все ясно. — Иди к себе, — просит Назар, — Уже поздно, нам всем надо отдохнуть. Ты ведь уложила Рому? — Он уснул час назад, — кивает Анна, — Неужели нет никакой возможности проведать Его Величество? Если ты настоишь, Евгения впустит тебя, я уверена. Тем более ты можешь заглянуть к ней под предлогом посмотреть на детей, в конце концов, она не станет препятствовать хотя бы этому. Может, ты все же поговоришь с ней? Назар знает, что она права. Он знает, что ему достаточно надавить, сверкнуть авторитетом, проявить характер, и он окажется в кабинете Евгении, запросто обойдя приказ Марка, вот только… Он не может. Глупо, но он в самом деле не может найти в себе сил, чтобы явиться туда, где смерть уже тянет свою костлявую руку и ее нельзя остановить. В Нижнем Городе это было возможно, потому что там роль наемника была даром и проклятием одновременно, на поле боя это было осуществимо, потому что были опыт и умение одолевать противников, а сейчас нет никаких навыков, при помощи которых получится победить невидимого врага. С болезнью невозможно бороться теми методами, которые доступны Назару, потому он не стучится в двери и не пытается нарушить приказ Марка, чтобы быть подле него сейчас. Он не идёт туда, потому что понимает — не вынесет. Ему под силу многое, почти все, но наблюдать за тем, как Творец снова отнимает у него кого-то, кто ему дорог, он не может. И это даже не трусость, дело вообще не в страхе, а в том, что не через все, оказывается, Назар способен пройти невредимым. Не все он в состоянии принять, как данность. Наверное, какие-то мысли отражаются на его лице, потому что Анна окидывает его внимательным взглядом, делает осторожный шаг навстречу и ненавязчиво кладет одну руку ему на плечо. — Ты сейчас переоденешься, умоешь лицо и в первую очередь пойдешь к Наде, — тихо, но твердо говорит она, — Твоя дочь плачет уже третий час кряду, и никто не может ее уложить, а у тебя, я уверена, получится успокоить ее. Потом ты зайдешь к Евгении и выпросишь у нее разрешения увидеть детей и Его Величество. Если она откажет, ты просто напомнишь ей, что ты страшный и сильный глава Легиона, и все равно проведаешь их. Договорились? — Не договорились, — качает головой Назар, — Иди спать, Анна, уже поздно. Завтра будем думать, что делать дальше, когда станет яснее, чего нам вообще ждать. Он было отступает назад, но Анна с немыслимой силой хватает его за локоть, дёргает на себя и смотрит теперь уже не с вниманием, а с недовольством, и голос ее тоже звучит в разы жёстче. — Не ты ли мне говорил, что ради своих детей ты уничтожишь весь мир? — спрашивает она, — И что теперь? Как только ситуация вышла из-под контроля, ты даёшь деру, и вместо того, что успокоить свою дочь и проведать своих сыновей, ты просто сбегаешь, как последний трус. Назар, очнись, завтра для кого-то из нас уже может не наступить. Поэтому ты обязан сейчас собраться и сделать то, что должен, как бы тебе не было тяжело. — Я и так делаю то, что должен, — отвечает Назар, отцепляя ее тонкие пальцы от своего локтя, — Я обеспечиваю безопасность и предупреждаю угрозу беспорядков в стране на тот случай, если после смерти короля начнутся мятежи. Большего от меня требовать никто не вправе. — Ты меня вообще слышишь? — не сдается Анна, — Назар, твоя дочь плачет уже несколько часов, ей тревожно, и ты обязан ее успокоить! И прекрати уже прикрываться своим долгом перед страной, это смешно. Я понимаю, почему ты не хочешь идти к Его Величеству, тебе страшно и ты снова придумал, будто все это из-за тебя и того, что ты несешь одни беды дорогим тебе эльфам, но это не так, и мы оба это знаем. Поэтому возьми себя в руки и сходи к своим детям. Ты им нужен сейчас. — Я не вижу смысла продолжать этот разговор. Иди к себе, пока я тебя не выгнал. Анна, насупившись, уходит, но почему-то не за дверь, а в уборную, чему Назар из-за усталости уже даже не удивляется. Он, решив, что ей что-то там нужно, садится на стул, закидывает одну ногу на колено, чтобы расстегнуть сапог, но не успевает, потому что в следующую секунду Анна, внезапно оказавшись рядом, выплескивает ему в лицо бокал ледяной воды. — Ты с ума сошла что ли? — ворчит Назар, даже не повышая тона голоса и протирая глаза, — Какого черта ты творишь вообще? — Не помогло? — любопытствует Анна, — Странно. Ладно, тогда попробуем по-другому. Она внезапно отвешивает ему пощечину, которую предотвратить Назар не успевает, он вскидывает недовольный взгляд, намереваясь выставить эту умалишенную за дверь, но она следом несильно бьёт его по второй щеке и выливает остатки воды из бокала ему на голову. — Остудился? — флегматично уточняет она, — Вот и отлично. А сейчас послушай меня внимательно. Когда я двое суток рожала сына, а потом слегла с горячкой, мой муж не отходил от моей кровати ни на минуту, потому что знал, что вот-вот может потерять меня. Ему тоже было страшно, а ещё он рисковал остаться вдовцом, но он был со мной от начала и до конца, потому что давал мне клятву быть со мной и в болезни, и в здравии. Как видишь, я жива, однако в тот момент я действительно могла умереть, и я очень сильно боялась такого исхода. Но мне было легче, потому что мой муж охранял мою постель и заботился о нашем сыне, пока я боролась за свою жизнь, и хоть ему было больно от одной мысли потерять меня, он все равно оставался рядом, потому что знал, что мне больнее. Она замолкает на пару секунд, будто вспоминая о тех событиях, тяжело вздыхает и все же вновь подаёт голос. — Быть может, ты и не давал клятвы у алтаря, но это не освобождает тебя от ответственности, — продолжает она, — Не за безопасность страны и короны, а за тех, кого ты любишь и кем ты дорожишь. Я понимаю, что тебе страшно, что ты боишься снова столкнуться с той болью, которую тебе однажды пришлось вынести, но не смей сбегать сейчас, когда ты так нужен своим детям и Его Величеству. Я была на его месте и знаю, что в такие моменты очень страшно быть одной. Возможно, он умрет, я не буду утверждать, что исход будет благополучным, но это не повод бросать его с таким испытанием. Ему больно и плохо, он буквально борется за то, чтобы выжить, а ты вместо того, чтобы хотя бы позаботиться о детях, которых он, черт возьми, родил тебе чуть ли не ценой своей жизни, гоняешь солдат и прячешься от мира. Я понимаю, что обстановка в стране важна, но ты вполне можешь переложить эту задачу на Федора, а сам заняться тем, чем должен. А должен ты не много, не мало — успокоить свою дочь, проведать своих сыновей и пойти к Его Величеству, чтобы он знал, что ты рядом с ним. И ты сделаешь это без возражений, иначе я вылью на тебя всю воду, которую смогу найти во дворце, и все равно заставлю навестить детей. Пока по лицу на колени и на пол стекает вода, которую он уже даже не пытается стереть, Назар думает о том, что опыт, полученный им на протяжении трёх жизней, не столь богат, как ему кажется. Что он знает и понимает далеко не все, хоть ему и чудилось, будто он коснулся истины не один раз. Что он ведает лишь наполовину, как устроен мир и что в нем имеет ценность. Иначе не объяснить, почему слова Анны вдруг действуют на него, хотя собственные убеждения были тверже алмазов ещё пару часов назад, и сломать их можно было разве что вместе с Назаром. Впрочем, так оно и случается, внутри него и впрямь что-то скрипит, и ощущение, будто это с треском на место встаёт недостающая деталь, укореняется так, как ничто другое. Он вдруг понимает, что есть действительно кое-что страшнее потери, и это кое-что — отпустить, не простившись. Как это было с матерью, когда Назар лишь на второй день нашел ее тело, как это было с Валерией, когда ее убили в его отсутствие. Он не успел с ними попрощаться, и в момент смерти они были совершенно одни, проживая последние минуты в ужасе, который некому было развеять. Он вдруг понимает, что на то же обрекает теперь Марка, страдающего от горячки и готовящегося покинуть этот мир, думающего почти наверняка о том, что же будет с его детьми. И оставлять его совершенно одного сейчас, наверное, бездушно в абсолюте, а Назар, каким бы равнодушным не был, все же не оброс цинизмом полностью, оттого неясно, какого черта он все ещё не обивает пороги кабинета Евгении. Он вдруг понимает, что ему трижды, черт возьми, сказали о том, что Надя плачет, а он и ухом не повел, хотя благополучие дочери — точно его забота. И ведь не потому что ему плевать, а потому что он просто отказывался слышать это, пребывая в сомнениях и глупых страхах, которые не стоят ровным счётом ничего и давно не имеют силы. Он вдруг понимает, что Анна была послана ему Творцом, оставившим его много лет назад, потому смотрит на нее без прежнего недовольства и подмечает, что она умнее и мудрее, чем кажется. Что она смогла сделать то, что ни у Федора, ни у Андрея не вышло бы, потому что все их уловки, методы и ухищрения Назар знает, а вот с ее тактикой он раньше не был знаком. Он вдруг понимает огромное количество вещей, но не говорит о них вслух и вместо ненужных слов поднимается с места, вытирает мокрую шею рукавом рубахи и кивает. — Спасибо, — благодарит он, сам не зная точно, за что именно, — Это оказалось эффективно. Но имей ввиду, ещё раз ударишь меня — я это так не оставлю. — Я не знала, что мне делать, — пожимает плечами Анна, переступая с ноги на ногу, — Извини, я больше так не буду. Но у меня правда не было иного выбора. — Забудем об этом, — успокаивает ее Назар, подходя к шкафу, — Ложись спать, уже правда поздно. И передай Роме утром, что я обязательно загляну к нему, как будет время. — Передам, конечно. Доброй ночи. — И тебе. Анна, поставив бокал на стол, выходит, Назар же, переодевшись в сухую рубаху, вслед за ней покидает покои и направляется к Наде. Та к моменту его появления, сидя на руках изможденного Идана, все ещё тихо хнычет, а завидев отца, громко всхлипывает и тут же принимается брыкаться. Потому Назар берет ее на руки, зареванную и уставшую, целует ее в лоб и тихо шепчет. — Я тут, душа моя. Прости, что тебе пришлось так долго ждать. — Слава Творцу, я уж думал, это никогда не закончится, — тяжело вздыхает Идан, потирая красные глаза, — Вы очень не вовремя уехали, капитан. Пожалуйста, не делайте так больше. Ещё один такой вечер я не вынесу. — Я постараюсь, — обещает Назар, стирая рукавом рубахи с лица Нади наполовину засохшие слезы, — Ты был у Марка? — Евгения отказалась впускать меня, — не скрывая сожаления, сообщает Идан, — Она всем сказала, что Марку нужен покой, и строго-настрого запретила мне говорить кому-либо, кроме вас, о горячке. Все считают, будто он просто отдыхает, и никому нельзя его беспокоить. Даже мне, хоть и в глазах придворных я вроде как имею право увидеть детей. — Ясно. Новостей никаких нет? — Пока нет. Евгения обещала сообщить, если что-то изменится. Кивнув, Назар отворачивается и проходится вдоль окна, поглаживая Надю одной ладонью по спине, та, обняв его за шею, что-то бессвязно бормочет и постоянно шмыгает носом. Она больше уже не плачет, оказавшись в руках отца, она, наконец, успокаивается, и ее многочасовая истерика сходит на нет, что, впрочем, не помогает Назару избавиться от чувства вины. Ему становится невыносимо от мысли, что он оставил ее одну в таком состоянии, потому он в который раз касается губами ее светлой макушки и зажмуривается. — Прости, — повторяет он, — Я не хотел, чтобы тебе было плохо. Надя ему ничего не отвечает. Она, поняв, что эти слова были обращены к ней, вскидывает голову, смотрит ему в глаза и проводит своей крохотной ладонью по его щеке, куда недавно пришелся удар от Анны. Она ни взглядом, ни жестом не обвиняет его ни в чем, только безмолвно просит больше так не оставлять ее и, подавшись ближе, почти невесомо целует в кончик носа. Назар прикрывает глаза. И вот её он когда-то давно собирался обходить стороной? Ее он намерен был избегать, дабы не сеять слухов? От нее от хотел отказаться ради какой-то там безопасности, обеспечить которую можно, не создавая дистанции? Идиотизм. И сам Назар последний идиот, которого Творец, судя по всему, не зря покинул. — Капитан, — окликает его Идан, — Если вы не против уложить Надю сами, я схожу к Евгении? Вдруг она сжалится и все же впустит меня или вас хотя бы ненадолго. — Иди, — кивает Назар, — Если она разрешит войти, дай знать. Я бы тоже не был прочь заглянуть к Марку. Как-то грустно улыбнувшись, Идан уходит, плотнее закрыв за собою дверь, Назар же, не чувствуя уже ног, садится в кресло, принесенное в детскую по просьбе Марка, что в последний месяц не мог долгое время стоять, и прижимает Надю к себе. Она, положив голову ему на плечо, удобнее устраивается на его груди и, опустив одну ладонь поверх его сердца, принимается дышать глубже, явно намереваясь вскоре уснуть. Она и впрямь, измотанная тревогой, очень скоро засыпает, и Назар следом за ней незаметно для себя проваливается в сон. Ему почти ничего не снится, но он почему-то чувствует запах крови и какой-то травы, а ещё видит всполохи алого, и во рту у него возникает тяжёлый металлический привкус, однако никакие образы в его голове не возникают, хоть и определенное беспокойство он испытывает. И оно достигает пика, когда он ощущает, как кто-то пытается притронуться к нему, потому он резко распахивает глаза и удивляется, когда видит перед собой Яну. Она выглядит не менее шокированной, но все же находит в себе силы на то, чтобы первая начать разговор. — Прошу прощения, если я напугала вас, граф Вотяков, — шепчет она, — Я не хотела. — Все в порядке, — так же тихо, как и она, говорит Назар, — Я сам не ожидал, что усну здесь. Что-то произошло? — Его Величество просил привести к нему его дочь, — сообщает Яна, — Думаю, он хочет ее увидеть, все же он привык каждый день навещать ее. Вы не могли бы отдать ее мне? Только так, чтобы она не проснулась, иначе уложить ее обратно будет невозможно. Она сегодня совсем не в духе. План в голове Назар возникает быстрее, чем он успевает его осознать, потому он крепче прижимает к себе Надю и, приняв нейтральное выражение лица, предлагает. — Давайте я сам отнесу ее к госпоже Муродшоевой, чтобы не будить Ее Высочество. — Его Величество просил не беспокоить его, — как-то виновато сообщает Яна, — Он велел мне привести только Ее Высочество, потому я не думаю, что мне стоит тревожить ещё и вас. Давайте я все же отведу ее сама. — И все же я настаиваю, чтобы я сам отвел ее к госпоже Муродшоевой, — не сдается Назар, — Поверьте, с такой несложной задачей я определенно справлюсь. Идите отдыхать и ни о чем не переживайте. Что-то из его слов заставляет Яну отступить, либо же она просто не рискует ввязываться в спор с главой Легиона, не столь важно. Важно то, что она, немного подумав, все же робко кивает и делает шаг назад, после чего и вовсе покидает детскую, кинув напоследок пристальный взгляд. Как только ее шаги стихают в коридоре, Назар осторожно поднимается на ноги и, стараясь не разбудить Надю, вместе с ней направляется к Евгении. У нужных дверей он вдруг замирает, не зная, что ему делать дальше, но, собрав всю волю в кулак, все же осторожно стучит ногой, поскольку руки у него заняты, и с замиранием сердца ждёт ответа. Евгения оказывается перед ним спустя несколько секунд, уставшая, бледная и недовольная. — Назар? Что ты тут делаешь? — удивляется она, — И где Яна? — Я отправил ее спать, — отвечает тот, — Яна застала нас с Надей, когда мы уснули в кресле, а когда она пришла забрать ее, я сказал, что сам приведу Его Величеству его дочь. Впустишь? — Нет, — качает головой Евгения протягивая руки вперёд, — Извини, но я не могу. Сейчас нельзя. Не дав ей забрать у себя Надю, Назар делает шаг назад, смотрит ей в глаза и предпринимает ещё одну попытку. — Если ты не пустишь меня, я войду сам, и ты это знаешь. — Творцом прошу тебя, не начинай, — говорит Евгения, кинув усталый взгляд, — У меня уже нет сил на споры, поэтому просто отдай мне Надю и иди спать. В детскую ее отведет Костя. — Я разобью окно, перепугаю слуг и повитуху и поставлю на уши весь дворец, но все равно войду, — предупреждает ее Назар, — Поэтому прошу по-хорошему, просто впусти меня, и тогда нам не придется спорить и испытывать терпение друг друга. Ты прекрасно понимаешь, что не сможешь меня остановить. Не усложняй себе жизнь. Евгения, ничуть не впечатленная его словами, дёргает углом рта в подобии ухмылки, складывает руки на груди и задаёт неожиданный вопрос. — Давно ты стал целителем? — Что? — С каких пор ты принимаешь решения наперекор моим действиям? — спрашивает она, — Может, ты лучше меня знаешь, что можно, а что нельзя? Я не из упрямства никого не впускаю, а потому что так нужно, Назар. Сейчас важно предпринять все, чтобы здравию Марка ничего угрожало, а потому я обязана исключить любые визиты. Я бы не позволила и Надю привести, но Марк умолял меня об этом, потому я не смогла ему отказать. И ты сейчас не делаешь лучше тем, что выставляешь мне какие-то условия, которые я не выполню ни при каких раскладах, потому что это может быть опасно. Поэтому, пожалуйста, начни снова думать головой и отдай мне Надю, а когда будут какие-то новости, я сообщу тебе первым. Договорились? — Ты не понимаешь, — вздыхает Назар, — Мне нужно его увидеть. Если вдруг он умрет, то я не смогу простить себя за то, что я… Он не договаривает, сбивается и сипло втягивает воздуха, не зная, что сказать. За то, что он не был рядом? За то, что не успел проститься? За то, что он снова не уберёг? В чём он будет себя винить: в том, что Марк фактически пожертвовал собой ради их детей, или в том, что ничем не смог ему помочь? Скорее, во всем и сразу, но в кое-чем особенно сильно. — Что я оставил его снова один на один с испытаниями, — все же заканчивает Назар, спрятав взгляд. Несколько секунд ничего не происходит, а затем Евгения, шумно вздохнув, вновь подаёт голос. — Пять минут, — объявляет она, — Перед этим вымоешь руки и лицо настойкой полыни. И не смей говорить ничего, что встревожит его ещё больше, иначе я оторву тебе голову. Все ясно? — Так точно, — усмехнувшись, кивает Назар, — Спасибо. Ничего ему не ответив, Евгения открывает дверь и впускает его внутрь. Он едва входит, в нос ему тут же ударяет смесь тяжёлых запахов, витающих в воздухе. Кажется, это полынь, ромашка, календула, а ещё шалфей, воск и клюква. Разобрать так сразу не получается, да и резкое головокружение лишает возможности проанализировать ситуацию, которую, впрочем, Евгения спасет быстро. Она осторожно забирает Надю из рук Назара, а ему самому велит идти к раковине, возле которой стоит банка с бледно-зеленой жидкостью. Он, не возражая, умывает ею лицо и руки, после чего его отводят в другую комнату. Там оказывается довольно мрачно и пахнет ещё тяжелее, чем в основной части кабинета. По центру ближе к окну, закрытому темными шторами, стоит кровать, над которой висит светильник, являющийся сейчас единственным источником света. На столе в углу громоздятся банки и непонятные склянки, а ещё чистые тряпки и графин с водой. Все это Назар окидывает беглым взглядом, потому что внимание его в первую очередь привлекает Марк, лежащий в постели с закрытыми глазами. Выглядит он, говоря откровенно, очень плохо. Хуже, чем когда-либо. Бледный, вспотевший, с темными кругами под глазами и обескровленными губами, он кое-как приподнимает веки, когда слышит, что кто-то пришел, и, тяжело сглотнув, спрашивает. — Зачем ты его впустила? — Он грозился выломать дверь, — пожимает плечами Евгения, отдавая Надю обратно Назару, — Прости, но у меня не было желания проверять, как далеко он может зайти. — Десять ударов плетьми, — объявляет Марк, — За нарушение приказа короля. — Да хоть все двадцать, — фыркает Назар, а затем, повернувшись к Евгении, обращается к ней, — Оставишь нас ненадолго? — Пять минут, — напоминает она, — Я пока схожу проверить, как дела у мальчиков с Костей. Когда она оказывается за дверью, Назар, пересилив себя, все же подходит к кровати, садится на самый край и, осторожно уложив удивительно крепко спящую Надю к себе на колени, вскидывает взгляд на Марка. Тот вымученно улыбается. — Это мальчики, — хриплым голосом говорит он, — У нас родились сыновья. — Я знаю, — кивает Назар, — Мне уже сказали. Как ты себя чувствуешь? Ничего ему не ответив, Марк протягивает руку вперёд и ласково гладит Надю по голове, растянув губы в слабой улыбке. Его ладонь дрожит, пока он проводит ею по светлым волосам дочери, как дрожит его грудь, делающая частые, прерывистые вздохи. Он все продолжает молчать, и когда Назар уже было решает снова задать свой вопрос, Марк неожиданно признается. — Я не уверен, что доживу до утра. Никто не уверен. И если это действительно случится, пообещай мне позаботиться о детях. Я уже подготовил указ о том, что престол после моей смерти перейдет Лёне. Он родился чуть раньше, потому может считаться самым старшим законным наследником. Регентом при нем будет назначен Идан, и я очень прошу тебя поддержать его кандидатуру, если вдруг кто-то будет против. Я уверен, что он справится, как никто другой, да и у него у единственного будет право претендовать на этот пост. Я бы хотел, чтобы именно Идан управлял страной, пока Леня не достигнет совершеннолетия. — Я сделаю все, что ты попросишь, — обещает Назар, с трудом скрывая тревогу в голосе, — И прослежу, чтобы все было под контролем. — Я знаю, — вздыхает Марк, — Поэтому у меня будет ещё одна просьба. Рано или поздно северные начнут настаивать на том, чтобы Надя была отдана замуж за кого-то из их дворян. Если я умру, официально она останется сиротой, а поскольку ее духовным отцом является Игорь, он наверняка примет решение в пользу того, чтобы увезти ее к себе. Я не хочу этого. Во всяком случае так скоро, поэтому найди способ оставить Надю в Пальмире. По закону Леня и Митя будут считаться ее братьями, потому вы сможете отказать северным от их имени, но вам с Иданом будет нужно продумать отказ так, чтобы это не вызвало недовольств. Возможно, тебе придется съездить вместе с Надей на земли северных, чтобы они успокоились на какое-то время, но даже если это случится, не соглашайся ни на какие их условия. Хотя бы до ее шестнадцатилетия. Когда она сама будет способна принимать решение, тогда и поднимайте вопрос о помолвке исключительно на ее условиях. Главное, не дай сломить ее волю. Всем остальным будет плевать на ее судьбу, но ты обязан сделать все, чтобы она не была несчастна. Назар кивает невпопад. Конечно, все эти слова важны и не лишены смысла, конечно, это все стоит учитывать, но, черт возьми, от них не становится ни легче, ни проще, они только больше тревожат душу, и с каждой секундой из-за них укореняется понимание — это конец. Марк не выживет, он не одолеет свою болезнь, потому он готовится отправиться в мир иной и просит исполнить его желание, которое снова связано не с ним, а с его детьми. Он о себе вообще ничего не говорит, лишь о Наде, лишь о мальчиках, лишь о регентстве, его беспокоит судьба страны и потомства, но не своя собственная, и это не столь злит Назара, сколько выбивает его из колеи. Так быть не должно, думается ему. Такого исхода Марк не заслужил уж точно. Он на мгновение замолкает, собираясь с силами, чтобы продолжить озвучивать список своих просьб, но Назар, поддавшись порыву, хватает его за горячую руку, переплетает их пальцы и, сглотнув ком в горле, говорит. — Я сделаю все, о чем ты попросишь, — повторяет он, — Но не смей умирать. Это приказ твоего капитана. Марк смотрит на него блестящими глазами с долей горечи, губ его неожиданно трогает печальная улыбка, он едва слышно всхлипывает и, шмыгнув носом, шепчет. — Мне страшно. — Я знаю. Но ты не один. С явным трудом присев на кровати, Марк подаётся вперёд и касается сухими губами лба Назара. Тому остаётся только зажмуриться, потому что несносный мальчишка снова делает это. Снова не говорит вслух о том, что собирается нарушить приказ, снова не даёт гарантий и ответа. Снова без слов показывает, каким будет исход, а потому молчаливо прощается, после чего ложится обратно на постель. Ровно в этот момент возвращается Евгения. — Время вышло, — объявляет она, — Назар, тебе пора идти. Пойдем, я провожу тебя. — Ещё минуту, — просит он, не выпуская из своей руки ладонь Марка, — Пожалуйста. Евгения, к счастью, не спорит, и снова исчезает из комнаты, Назар же, воспользовавшись тем ничтожным количеством времени, что ему выделили, открывает было рот, но так ничего и не говорит, не зная, что ему сказать. Прошу тебя, не умирай? Прошу тебя, не оставляй нас вот так? Прошу тебя, обмани судьбу ещё один раз? — Я прошу тебя, не сдавайся, — все же говорит он, — Мы не справимся без тебя. — Справитесь, — возражает Марк, — Потому что если справишься ты, ты сделаешь все, чтобы справились остальные, а я не знаю ничего, что сможет сломить тебя. Назар вовремя прикусывает язык, чтобы не озвучить вслух мысль о том, что смерть Марка скорее всего сломает его, которая определенно встревожит ещё больше, потому только качает головой и поджимает губы. — Я не хочу, чтобы нам пришлось справляться без тебя, — говорит он, — Я не хочу терять тебя. Поэтому, прошу, не складывай оружие так рано. Ты нам нужен. Моргнув, Марк снова шумно шмыгает носом, сильнее сжимает его ладонь и, прочистив горло, дрожащим голосом отвечает. — Так точно, капитан. Назар в последний раз окидывает его внимательным взглядом, после чего берет на руки Надю, что во сне причмокивает пухлыми губами и хмурится, следует к двери и, пересилив себя, выходит из комнаты, с трудом подавляя желания остаться. Что происходит дальше, он уже и не запоминает вовсе. Кажется, Евгения провожает его до коридора и говорит, что завтра можно будет посмотреть на детей, затем он вроде бы идёт до детской, где укладывает Надю в кроватку, после чего возвращается в свои покои и падает на постель. Его косит чудовищная усталость, но шум в голове не даёт ему уснуть, потому он мечется, будто в бреду, и, вспоминая взгляд Марка, кое-как сдерживает отчаянный вой, который, впрочем, не вырывается из него из-за привычки не давать волю эмоциям. Те просто решают заполнить его целиком, раз уж не могут найти выхода, и, доведя до предела, все же выбрасывают его в беспамятство, в которое он падает, будто в кроличью нору. И пока Назар летит куда-то вниз, все ожидая достигнуть дна, он просит трижды проклятого Творца об одном, надеясь, что эту выгодную сделку старый дурак упускать не захочет. «Можешь забрать меня взамен, но сохрани жизнь ему».